Она позволила ему поцеловать себя. Сняв шубку и шляпку, она села рядом с ним на нагревшийся от батареи диван у окна.
– Никто не знает моего адреса, никто не знает моего телефона, – сказал Чарли.
Обняв ее за худые плечи, он привлек ее к себе, и она, забавно вздрогнув, уступила, позволила ему пересадить ее к себе на колени.
Они долго целовались, но, наконец, ей удалось вырваться из его крепких объятий.
– Чарли, дорогой, ты ведь пригласил меня выпить, не так ли?
Он приготовил для них два «старомодных» коктейля на кухоньке и положил на тарелку японские экзотические сэндвичи. Принес все в комнату, поставил на круглый плетеный стол. Дорис надкусила несколько бутербродиков, прежде чем решила, какой ей нравится больше.
– Послушай, твой японец, по-моему, настоящий артист в своем деле.
– Да, очень умный народец, – согласился с ней Чарли.
– Как здесь хорошо! – вздохнула Дорис. – Все очень мило, вот только яркий свет режет глаза.
Он выключил лампу, и окно сразу стало темно-синим. На заснеженной улице мелькали огоньки, тени от мчащихся такси, а яркое свечение больших магазинов напротив разрисовывало потолок длинными оранжевыми полосами.
– Ах, как здесь чудесно, – сказала Дорис. – Ты только посмотри, какими старинными кажутся отсюда улицы с этими колеями в снегу.
Чарли только подливал виски в коктейли. Он попросил ее раздеться.
– Помнишь, ты как-то сказала мне, что твои наряды стоят очень дорого.
– Ах, какой ты глупый. Такой большой… Чарли, я хоть немного тебе нравлюсь?
– Для чего говорить об этом? Да я просто с ума схожу по тебе. Совсем чокнулся… Знаешь, я хочу, чтобы мы с тобой всегда были вместе. Я хочу, чтобы мы поже…
– Не нужно лишних слов, иначе все испортишь. Здесь так чудесно, никогда и не думала, что так может быть. Чарли, тебе нужно предохраниться, ты не против?
– Конечно, что ты, – ответил Чарли и, сцепив зубы, пошел к комоду за презервативом.
В семь она торопливо оделась, сказала, что у нее приглашение на обед и она уже дико опаздывает. Чарли проводил ее до подъезда, взял ей такси.
– А теперь, моя дорогая, – сказал он ей на прощанье, – мы больше не будем только разговаривать, будем делать дело.
Поднимаясь к себе по скрипучей лестнице, он все еще чувствовал сладость ее губ, ее приятно пахнущие волосы. От ее резких духов у него даже разболелась голова. Какое-то холодное, вызывающее горечь чувство овладело им, что-то похожее на морскую болезнь.
– Ах, Боже мой! – громко воскликнул он, бросаясь на диван у окна.
Квартира, услуги Таки, выпивка из-под полы, выплаты за автомобиль, букеты цветов, которые он ежедневно посылал Дорис, сказывались на его кошельке, и расходы его каждый месяц превышали то, на что он рассчитывал. Стоило ему только положить деньги на счет в банке, как он их тут же снимал.
У него было немало акций, но никто не платил дивидендов. На Рождество ему пришлось занять у Джо Эскью пятьсот долларов, чтобы купить Дорис подарок. Она запретила ему покупать для нее драгоценные украшения, и тогда он спросил у Таки, какой, по его мнению, можно преподнести подарок очень богатой и очень красивой женщине. Японец недолго думая сказал, что лучше шелкового кимоно ничего не сыскать. Таким образом Чарли купил ей кимоно оранжевого цвета.
Увидев подарок, Дорис сделала удивленное лицо, но тут же поцеловала его, клюнув в уголок губ, так как дома была мать, и сказала своим певучим нежным голоском:
– Ах, какой ты милашка!
Миссис Хамфриз пригласила его на рождественский обед.
В доме пахло праздничной мишурой, зелеными ветками, повсюду шелестела тонкая оберточная бумага, на стульях разбросана всякая всячина. Все гости стояли, образовав кружок, попивая слабенькие коктейли. Нэт Бентон с женой Сэлли, племянники и племянницы миссис Хамфриз, ее абсолютно глухая сестра Элайза и, конечно, Джордж Дюкесн, который говорил только о зимних видах спорта, ожидая, когда же их позовут к обеденному столу. У всех был кислый вид, все были чуточку смущены, все, кроме Олли Тейлора, который только что вернулся из Италии и в котором бурлил рождественский дух. Сняв пиджак, он торчал на кухне, делая по своему рецепту то, что называл старорежимным рождественским пуншем. Он так увлекся своим занятием, что его едва оттуда выманили, чтобы усадить за праздничный стол. Чарли весь день только и занимался Олли и ни разу Даже не заговорил с Дорис. После обеда и изрядного количества выпитого пунша, особого рождественского пунша, он повез Олли обратно в его клуб. Олли был вдребезги пьян и грузно сидел, словно гора жира, на заднем сиденье с побелевшим лицом и все время бормотал одну и ту же фразу: «Какое отличное Рождество… какое отличное Рождество…»
Сдав Олли на руки швейцару, Чарли задумался, что же делать дальше: вернуться к Хамфриз, где Дорис с Джорджем наверняка сидят рядышком и играют в какую-нибудь глупейшую игру, или же посетить семью Эс-кью, как обещал. Но Билл Чернак не раз просил его посмотреть, как живут выходцы из Европы на Ямайке, хотя, конечно, это отнюдь не приятное зрелище, он его заранее предупреждает. Чарли сказал, что готов ехать куда угодно, чтобы только не встречаться с чванливыми ничтожествами. С Пенсильванского вокзала он послал Эскью телеграмму, в которой пожелал им всем счастливого Рождества. Конечно, они не обидятся, понимая, что он должен провести праздники в компании Дорис.
Он ехал на Ямайку в пустом вагоне, беспокоясь о Дорис. Наверное, не следовало оставлять ее с этим кретином.
На Ямайке неожиданный приход Чарли удивил Билла Чернака с женой, их родственников и всех друзей. Все в его присутствии чувствовали себя неловко и суетились явно не по делу. Они жили в небольшом каркасном доме с крышей из зеленого рубероида, в квартале абсолютно похожих домов, только один был с красной кровлей, другой – с зеленой, и так далее по ранжиру. Миссис Чернак, полная блондинка, немного отяжелела от обильного обеда и вина, и на ее щеках появился яркий румянец. Она заставила Чарли съесть по куску индейки и сливового пудинга, которые уже было унесла со стола. Они сварили глинтвейн с травкой клевера, а Билл то играл на пианино, то брал в руки аккордеон, и все весело танцевали, а детишки что-то громко кричали, барабанили повсюду своими ручонками и путались под ногами.
Чарли, наконец, сказал, что ему пора, и Билл вызвался проводить его до станции.
– Послушайте, босс, мы так рады, что вы приехали к нам, мы очень оценили ваш шаг… – начал было Билл.
– Черт подери, какой я тебе босс! – возмутился Чарли. – Я ведь всегда с механиками, разве не так, Билли? Ты, Билл, и я, мы с тобой механики, выступаем против всего мира… и когда я женюсь, ты придешь на свадьбу и будешь играть на своем чертовом аккордеоне… ты слышишь меня, Билл?… это будет скоро…
Билл, скривившись, потер свой длинный изогнутый нос.
– Женщины хороши только тогда, когда вы держите их в ежовых рукавицах, а если таких рукавиц нет, то они превращаются в исчадие ада.
– Я возьму ее в ежовые рукавицы, возьму, никуда не денется, она должна выйти за меня замуж и сделать из меня настоящего честного человека.
– Ну и молодец, – сказал Билл Чернак.
Они стояли на обдуваемом холодным ветром перроне, смеясь, и все время пожимали друг другу руки, покуда не пришел поезд на Манхэттен.
Во время автомобильного шоу позвонил Нэт и сказал, что в городе Фаррел, управляющий заводом Терна, и он хочет видеть его, Чарли. Чарли сказал Нэту: ладно, пусть привозит его днем на коктейль. К нему, разумеется. На сей раз он не отпустил Таки.
Джеймс Ярдли Фаррел оказался круглолицым мужчиной с волосами песочного цвета и большой шарообразной головой. Войдя в дверь, он вдруг заорал:
– Где он, где он?
– Да вот он! – ответил, засмеявшись, Нэт Бентон.
Фаррел долго жал руку Чарли.
– Так, значит, это и есть парень, знающий ноу-хау, не так ли? Несколько месяцев уже пытаюсь поймать вас, спросите у Нэта, он скажет, что я превратил из-за этого его жизнь в кошмар.
– Послушайте, что скажете по поводу переезда в Детройт? Лонг-Айленд-Сити – это не место для такого удалого парня, как вы. Нам там нужно ваше ноу-хау… и мы готовы хорошо за это платить.
Чарли покраснел.
– Знаете, мистер Фаррел, мне и здесь неплохо.
– Сколько вы зарабатываете?
– Не так уж мало для молодого человека моего возраста.
– Ладно, еще поговорим об этом… но не забывайте, что в новой индустрии, такой, как наша, все очень быстро меняется… Нужно глядеть в оба, не то останешься за спиной… Да ладно, оставим пока эту тему… Но я хочу все же вам сказать, Андерсон. Я вовсе не собираюсь молча стоять и спокойно наблюдать, как разрывают эту индустрию на куски, на мелкие однолошадные объединения, готовые вцепиться друг другу в глотку. Не лучше ли сесть за стол и разрезать весь пирог по справедливости, в духе дружбы и взаимной выгоды? И это будет, молодой человек, не обычный пирог, а гигантский… – он вдруг перешел на шепот.
Желтолицый Таки с дипломатической, тонкой улыбочкой принес на подносе коктейли с баккарди.
– Нет-нет, благодарю, – сказал Фаррел, – я не пью. Скажите, мистер Андерсон, вы холостяк?
– Ну, как вам сказать, что-то вроде этого… Но, думаю, долго такое внебрачное состояние не продлится…
– Вам наверняка понравится в Детройте… Бентон сказал, что вы из Миннесоты.
– По правде говоря, я родился в Северной Дакоте. Таки, принеси что-нибудь мистеру Бентону! – приказал он через плечо. – У нас там все люди такие добрые, общительные.
Когда гости ушли, Чарли тут же позвонил Дорис и без всяких обиняков поставил вопрос ребром: поедет ли она жить в Детройт после свадьбы? На другом конце провода она издала пронзительный вопль:
– Что за бредовая идея! И кто, скажи на милость, говорит что-нибудь хорошее об этом городе?… Я даже не осмеливаюсь произнести его ^окасное название… Разве нам плохо было зимой в Нью-Йорке?
– Конечно, о чем говорить, – ответил Чарли. – Мне, конечно, очень хорошо здесь, но… но обстоятельства меняются. Поэтому мне хотелось узнать, может, тебе тоже нужна перемена… Мне поступило предложение из одного тамошнего концерна, понимаешь?
– Чарли, послушай, прошу тебя, больше не приставай ко мне с подобными глупостями, ясно?
– Ясно… только если ты завтра пообедаешь со мной.
– Дорогой, завтра не смогу…
– Но тогда как насчет воскресенья?
– Ладно, придется нарушить данное обещание. Может, заедешь в Карнеги-холл после концерта? Захватишь меня…
– Я даже могу сходить на этот дурацкий концерт с тобой, если хочешь.
– Ах нет, Чарли. Мать пригласила с собой кучу старушек, – она так быстро тараторила, что ее голос просто звенел в трубке. – В нашей ложе не будет ни одного свободного места. Подождешь меня в маленьком кафе, ну в этом, русском, где ты однажды меня долго ждал и злился.
– Хорошо, встретимся в любом месте, где захочешь… Ты, наверное, знаешь, как я скучаю, когда тебя нет рядом?
– На самом деле, Чарли? Ах, какой ты все же душка!
Чарли медленно положил трубку и снова опустился на стул. Когда он разговаривал с ней по телефону, то весь почему-то начинал дрожать и никак не мог унять эту дрожь.
– Эй, Таки, притащи мне бутылку шотландского виски… Скажи-ка мне, Таки, скажи откровенно, – продолжал Чарли, наливая себе стаканчик, – в вашей стране мужчине так же чертовски трудно жениться, а?
Япошка, улыбнувшись, поклонился.
– В моей стране все гораздо труднее, все.
На следующий день, когда он пришел домой с завода, то нашел у себя телеграмму от Дорис, в которой она сообщала, что и в воскресенье никак не сможет с ним встретиться.
– Проклятая сучка! – в сердцах громко выругался он.
Весь вечер он названивал ей, оставляя сообщения, но она так и не пришла домой. Как ему надоело держать эту горячую трубку у уха!
В субботу он ей тоже не дозвонился.
В воскресенье трубку сняла миссис Хамфриз. Своим холодным, равнодушным, скрипучим голосом старуха провизжала, что Дорис внезапно уехала на уик-энд в Саутгемптон:
– Я уверена, что она обязательно вернется с простудой. Какие уик-энды в такую мерзкую погоду!
– Ну, до свиданья, миссис Хамфриз, – сказал Чарли и повесил трубку.
В понедельник утром Таки принес ему письмо от Дорис, большой голубой конверт с его именем, написанным ее почерком. Вскрывая его, он заранее знал, что в нем.
«Дорогой Чарли!
Ты такой милый, и я тебя очень люблю, и поэтому хочу, чтобы мы остались друзьями (слово «друзьями» – подчеркнуто). Ты знаешь, какую глупую жизнь я вела, а сейчас я провожу этот бессмысленный абсурдный уикэнд, чтобы мне не досаждали, так как мне нужно написать тебе письмо, я всем сказала, что у меня раскалывается голова и я ложусь в постель. Прошу тебя, Чарли, забудь все о бракосочетании, свадьбе и всем таком прочем. Только от одной мысли об этом мне не по себе, я испытываю физическую боль, мне плохо, к тому же я дала слово в июне выйти замуж за Джорджа, а у Дюкеснов есть свой совет по связям с общественностью (это тоже ужасно глупо), и его цель – всячески усиливать их популярность, и он все рассказал представителям прессы о том, как за мной все ухаживали среди шотландских болот, в его старинном средневековом аббатстве, и все такое прочее. Вот почему я так тороплюсь, чтобы написать тебе, Чарли, потому что ты мой лучшийдруг (дважды подчеркнуто двумя линиями), тот человек, который живет в реальном мире бизнеса, производства и труда, и все такое, которому мне так сильно хотелось бы принадлежать, и я хочу, чтобы ты прежде всего знал об этом. Ах, Чарли, прошу тебя, не думай так плохо обо мне, я не такая ужасная, как ты полагаешь.
Твоя любящая подруга (слово «подруга» подчеркнуто тремя линиями)
Д.
Прошу тебя, будь умницей и сожги мое письмо».
Дверной звонок надрывался. Это парень из гаража пригнал его машину. Чарли надел пальто, шляпу и спустился на улицу. Он поехал в Лонг-Айленд-Сити, поднялся по железной гофрированной лестнице к себе в офис, сел в кабинете за стол, пошуршал разложенными на нем бумагами, поговорил по телефону со Сточем, позавтракал в столовой для служащих с Джо Эскью, продиктовал несколько писем новой белобрысой стенографистке и даже не заметил, что уже шесть, рабочий день кончился.
Он с трудом, бросая машину то влево, то вправо, продирался через плотное уличное движение.
Когда проезжал через мост, у него вдруг возникло желание, резко крутанув руль, нажать посильнее на газ, но он все же вовремя опомнился – этот проклятый «паккард» все равно не перелетит через ограждение, в результате здесь возникнет отвратительная куча покореженного металла из легковых автомобилей и грузовиков.
Ему не хотелось возвращаться домой, не хотелось идти в ресторан, в котором они с Дорис постоянно обедали по нескольку раз в неделю всю зиму, поэтому он повернул на Третью авеню. Может, встретит кого-нибудь у «Джулиуса». Он стоял у бара. Ему уже не хотелось больше пить, хотелось чего-то другого. Но все же он опрокинул еще несколько стаканчиков виски, и ему сразу полегчало. Ну и черт с ней, с Дорис! Что может быть лучше виски? Он один, у него есть деньги, и он теперь мог заняться чем угодно.
Рядом у стойки он увидел парочку пухленьких, аляповато разодетых женщин. Они разговаривали с каким-то краснорожим мужчиной, довольно уже пьяным. Они говорили ему что-то о платьях, а он им – о ресторане «Бельо-Вуд». В мгновение ока они с Чарли стали закадычными друзьями.
– Моя фамилия – Де Вриз. Профессия – бонвиван, – сказал он, разворачивая женщин лицом к Чарли. Обняв их обеих за талии, сказал: – Прошу познакомиться со своей будущей женой!
Они пили в «Бельо-Вуд», в «Аргонне», в знаменитом «Сент-Мишеле». Женщины сказали ему: Боже, как хочется съездить в Хобокен в пивную. Чарли ответил: нет проблем, он сейчас же отвезет их туда на своей машине. В пути они немного протрезвели и на пароме вели себя довольно тихо. В ресторане на холодной темной улице в Хобокене нечего было выпить, кроме пива. После ужина Де Вриз сказал, что знает одно местечко, где можно достать настоящий крепкий напиток. Они кружили, кружили по городу, покуда не оказались в каком-то притоне в Юнион-Сити. Когда они напились до такой степени, что пустились плясать кадриль, женщины вдруг захотели съездить в Гарлем. На сей раз на пароме они не отрезвели, главным образом потому, что прихватили с собой бутылку виски. В Гарлеме их выволокли из танцевального зала, и они, в конце концов, «приземлились» в каком-то ночном клубе. Бонвиван слетел с лестницы, покрытой красным ковром, и Чарли пришлось немало позубоскалить и потрепаться с менеджерами, чтобы все загладить. Они ели жареных цыплят, пили какой-то ужасный джин, который им принес цветной официант, и танцевали. Чарли все время думал, как же здорово он танцует. Он никак не мог понять, сильно удивляясь, почему ему так не везет и он не может подцепить никакой шлюхи.
Утром он проснулся в каком-то отеле. Огляделся. Нет, рядом в кровати никакой женщины нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71