Самолет без колес лежал на животе, окутанный снегом. Когда машина ползла по земле, то носом, как клином, разгребла снег по сторонам, обволакивая им фюзеляж и крылья. Командир полка и врач тоже стояли в снегу, растерянно смотрели на меня. Я спросил:
— Что известно о Захарьеве?
— Ничего, — в один голос ответили оба.
В этот момент погасли прожекторы. Темная ночь накрыла нас. Несколько секунд мы стояли молча. Я подумал, что Захарьев мог выпрыгнуть с парашютом или же где-нибудь вынужденно сесть. О гибели его не хотелось думать.
Молчание нарушил Антонов:
— Товарищ полковник, как быть с полетами?
— Сколько экипажей в воздухе?
— Два. Оба на маршруте.
— Как только они возвратятся, закрывайте полеты.
— А что произошло с вами? — спросил Антонов.
— Столкнулись с Захарьевым. Причину нужно выяснить.
Мне так хотелось осмотреть свой побитый «миг», но нельзя. Мой осмотр может осложнить расследование. Кто-то может подумать, что в столкновении есть и моя вина. Чтобы дать объективную оценку происшествию, приказал командиру полка:
— Немедленно поставьте часового, к самолету никого не допускайте. Я поеду в штаб дивизии и до приезда командующего буду там.
2.
В кабинете у меня стоял диван, и я, не снимая зимнего обмундирования, лег. В ушах гудело, и впервые после того, как ко мне вернулось сознание, я почувствовал сильную боль в голове и тошноту. Такое уже со мной случалось: сотрясение мозга. Мне нужен покой, но волнует тревога за Захарьева. Теперь мне стала понятна картина столкновения. Первый удар по моему самолету был крылом снизу по фюзеляжу. Машина Захарьева перевернулась и, ударив сверху по фонарю кабины, скользнула по левому крылу моего «мига». Почему так случилось? Как объяснить двойной удар? Чем самолет ведомого ударился по моей кабине? Скорее всего, тоже кабиной. И летчик, как и я, мог остаться живым. А что, если Захарьев был убит в момент столкновения? Это затруднит расследование, а то и совсем лишит возможности найти истинную причину катастрофы. Как бы ни были убедительны мои слова, а тень вины на меня все равно ляжет.
В кабинет вошел дежурный по штабу дивизии:
— О полковнике Захарьеве на флоте пока ничего не известно.
— Передайте, чтобы командир аэродромной базы подготовил аварийную поисковую команду. Как только она будет готова, пусть подъезжает к штабу дивизии на грузовой машине и ожидает распоряжения на отъезд.
Я хотел позвонить на квартиру командующему ВВС флота генерал-лейтенанту Петрову, но раздумал: он спит, и пока нет необходимости его тревожить. После моего доклада он тоже потеряет покой. Зачем раньше времени волновать человека? Доложу, когда будет готова команда к отъезду на поиски Захарьева.
Снова прилег на диван. Возбуждение не проходило. Память унесла в прошлое. У меня это третье сотрясение мозга. Два первых с повреждением поясничных позвонков. Вспоминая прежние трагедии и сравнивая их с теперешней, заснул. Проснулся, когда начало светать. Сразу же вспомнил о Захарьеве и удивился, почему дежурный по штабу не доложил мне о готовности аварийной команды к отъезду. От догадки, что Захарьев объявился, вскочил и побежал к дежурному по штабу. Увидев меня, тот хотел что-то сказать, но я перебил:
— Что известно о Захарьеве?
— Ничего.
— Почему не доложили о готовности аварийной команды?
— Вы так спали, что я не решился вас будить. И обстановка прояснилась. Дежурному по штабу Балтийского флота сообщили из колхоза, что обнаружен упавший самолет. Летчика нет, но найдены отдельные предметы…
Я не стал больше ни о чем спрашивать, только уточнил место падения. Дежурный указал район, над которым я хотел подать Захарьеву команду на разворот. Теперь надо было сообщить о происшествии генерал-лейтенанту Петрову. После моего звонка он приехал на аэродром, внимательно выслушал мою информацию о катастрофе и, не задав ни единого вопроса, распорядился:
— Надо произвести осмотр обоих самолетов. В состав комиссии войдут главный инженер, инспектор-летчик, дивизионный врач. Думаю, мы сумеем дать объективную оценку.
— Можно включить в комиссию начальника политотдела дивизии полковника Астафьева, — сказал я.
— Правильно, — одобрил Борис Лаврентьевич. — Кроме того, там должны быть техники самолетов и мотористы.
Когда мы подошли к лежавшему в снегу моему «мигу», командующий приказал поднять его. Аварийная команда была наготове, машину быстро поставили на козлы. Правое крыло сверху невредимо. Снизу заметна небольшая вмятина в месте соединения с фюзеляжем. Справа в фюзеляже, куда убирается шасси, видна вмятина побольше. По концу левого крыла протянулись рваные продольные полосы. Это след от фонаря самолета Захарьева.
Командующий дольше всего задержал внимание на неподвижной металлической части фонаря кабины и остатках стекла. Потом посмотрел на валявшуюся на снегу подвижную его часть и, взглянув на меня, посочувствовал:
— Как ты уцелел? Не понимаю.
— Я тоже.
Наверное, мне следовало сказать, что я был оглушен самолетом Захарьева и потерял сознание, но об этом я умолчал. Мне еще хотелось летать, а если бы я об этом сказал, медицинская комиссия наверняка сделала бы рентгенснимки поясничных позвонков, из-за которых я был списан с летной работы еще в 1939 году. Борис Лаврентьевич внимательно разглядывая меня. Не знаю, что он подумал, но спросил:
— Ты что такой бледный?
— Не верится, что нет Василия Георгиевича: уж очень он был хорошим человеком и летчиком. А бледный, наверное, потому, что не завтракал.
— Сейчас закончим осмотр самолета и позавтракаешь.
Командующий приказал инспектору Решетилову опробовать выпуск и уборку шасси. Осмотрев кабину, тот подал команду:
— От шасси!
Вышла только одна стойка. Причиной невыхода второй была вмятина в гнезде, куда она убиралась. Техник самолета с мотористом быстро устранили повреждение. Стойка вышла, убрали козлы, «миг» встал на колеса.
— Сколько времени потребуется, чтобы машина была готова к полету?
— Дня через два можно будет летать, — уверенно заявил техник. — Если даже и двигатель поврежден, то заменим или устраним поломку.
Командующий взглянул на меня:
— Значит, здесь просто поломка, — и решительно распорядился: — Едем на место катастрофы.
В этот момент к нам подошел главный инженер и доложил, что зеленая лампочка на правом крыле моего самолета перегорела в полете.
Все смолкли, обдумывая это сообщение. И только теперь мне стала понятна причина столкновения. Когда погас на крыле моего самолета зеленый огонек, Захарьев решил, что он отклонился вправо, и начал сближение. А моя машина была чуть выше его истребителя…
После осмотра самолета и проверки специалистами перегоревшей лампочки комиссия пришла к выводу, что Захарьев из-за отсутствия сигнализации в темноте сблизился с ведущим, что привело к столкновению самолетов.
Но мне предстояло выдержать еще одно испытание: побывать на месте катастрофы. Небольшое поле располагалось между кустарником и маленькой сосновой рощицей. Самолет врезался в песчаную землю у самого сосняка. Останков самолета не было. Была глубокая воронка и оплавленные небольшие кусочки металла. От летчика тоже ничего не осталось. При ударе самолета о землю на сверхзвуковой скорости образовалась высокая температура, металл и стекло расплавились, человек и обмундирование сгорели. Летчик закончил полет подобно падающей звезде.
Председатель местного колхоза с грустью вынул из кармана полушубка предмет, завернутый в газету, и передал мне:
— Вот, мальчишки нашли.
Это был сплющенный при ударе орден Красного Знамени. Я догадался, что у меня в руке тот самый орден, который Захарьев купил в Москве на вокзале и собирался сдать в военкомат. Мне вспомнились стихи философа и ученого Авиценны:
От праха черного и до небесных тел
Я тайны разглядел мудрейших слов и дел.
Коварства я избег, распутал все узлы,
Лишь узел смерти я распутать не сумел.
3.
Провожать Василия Георгиевича в последний путь пришел весь гарнизон. Траурная музыка больно щемила душу. Жена Захарьева Нина сначала не плакала. Но как только заиграл оркестр, не выдержала и осела на землю у могилы: силы ее покинули. Хоронят только стоя, поэтому подруги подняли Нину и держали на руках. Накануне она сказала мне, что теперь ей нет смысла жить и ее сердце, словно слабенький бесчувственный моторчик, вот-вот остановится.
На крышке гроба портрет, окруженный цветами. «Василий Георгиевич! Мы оба хотели жить и работать как можно лучше. Но смерть поджидала нас обоих. Я каким-то чудом уцелел. Прости!» Эх, если бы мы могли заглянуть вперед и узнать, что нас ожидает? Говорят, тогда жизнь потеряла бы интерес, превратив нас в заведенные часики. Каждый нормальный человек живет не только чувствами, сердцем, но и разумом. Для нас, летчиков, есть закон: чем больше мы летаем, тем профессионально полноценнее становимся, что дает нам больше безопасности в нашей сложной работе. Василий Георгиевич погиб на боевом посту.
Снова мыслями обращаюсь к погибшему товарищу. Душевная твердость необходима, как и страх, предупреждающий об опасности. Захарьев не успел почувствовать страха, смерть мгновенно поглотила его. Если бы он успел почувствовать столкновение с моим самолетом, он принял бы меры и мог избежать смерти. Захарьев был настоящим солдатом, а погиб от простой случайности.
Говорят, чужая рана не болит. Но в авиации катастрофа всех ранит. Эта душевные раны авиаторы не любят показывать, поэтому все молча медленно расходятся, как бы опасаясь выплеснуть наружу свое горе. И все же некоторые с трудом сдерживают слезы.
У могилы остается одна жена Захарьева. Подруги хотят увести ее домой, но она отказывается:
— Оставьте меня одну… Хочу подышать свежим запахом земли на могиле мужа.
Она навсегда прощалась с любимым человеком. Каждый в тяжком горе ищет уединения.
Кругом стояла удивительная тишина. Слышно было, как с опушенных инеем деревьев ссыпались снежные хлопья. Природа в лучах солнца блестела своей вечной красотой. Жизнь продолжалась.
4.
На пороге кабинета меня встретил новый начальник штаба полковник Диамид Иннокентьевич Синев. После ухода его предшественника Ивана Мельникова я относился к нему с некоторым предубеждением. Конечно, к болезни Ивана Ивановича Синев не имел никакого отношения, но он невольно напоминал мне о несчастье уважаемого мной человека. Диамид Иннокентьевич доложил, что есть приказ министра обороны о назначении Кадомцева командиром дивизии:
— Кто будет вместо него?
— Его заместитель Антонов Георгий Николаевич. Прошу сегодня же отдать приказом.
— А вашим заместителем назначен полковник Решетилов.
Александр Степанович по характеру во многом схож о Захарьевым. Такой же веселый, жизнерадостный, эмоциональный и честный. Мысленно я поблагодарил командующего за такое решение.
Прежде чем выйти, Синев чуть заметно улыбнулся я сообщил:
— У меня в кабинете вас ждет молодая женщина. Очень, печальная… Говорит, что познакомилась с вами во время войны, в Румынии, когда работала медсестрой в нашей военной комендатуре.
— Неужели Маруся? — вырвалось у меня, и я подумал: «Значит, у нее опять неприятности, иначе не приехала бы». Чтобы смягчить свое удивление, заметил: — Вот уж действительно, гора с горой не сходится, а человек о человеком… Попросите ее ко мне.
Вид у Маруси был не просто печальный, а измученный и растерянный. Она стала почти такой же тоненькой, какой была при нашей первой встрече. Волнуясь, она рассказала, что бывший муж отыскал ее и не дает спокойно жить.
— Я сказала ему, что между нами все кончено, — продолжала Маруся, — но он твердит: «Нет! Ты моя жена. Никуда от меня не скроешься!» — Немного помолчав, она горестно спросила: — Ну почему у нас такие мытарства с разводом? Если я подам в суд, он убьет меня,
— Чем же тебе помочь? — спросил я. Маруся подняла голову, тяжело вздохнула:
— Теперь у меня одна надежда на вас — устройте меня работать в вашем гарнизоне… И, если можно, пока без прописки, чтобы он не нашел меня.
Я позвонил командиру нашего полка аэродромного обслуживания. Он сказал, что в лазарет нужен врач-терапевт. Маруся согласилась.
— Вот только с жильем у нас неважно, — предупредил я.
— Устроюсь в городе, в гостинице.
— С гостиницей тоже не просто. — И я предложил:— Может, пока поживешь у нас? Жена о вас знает. Еще в сорок пятом, прилетев из Румынии, я все ей рассказал.
— Спасибо, Арсений Васильевич. Я думаю, в городе удастся скоро найти комнатку.
— Возможно, найдется комнатка в щитовом домике на аэродроме, где живут летчики и техники. Там должно освободиться несколько квартир.
Время испытаний
1.
Холодная война властно ломала в уклад нашей жизни, и представления о мире, и психику людей. Ночами нам еще снились воздушные бои Великой Отечественной, а на пороге дома уже маячила новая, еще более жестокая война. Все чаще незваные гости вторгались в наше воздушное пространство, напоминая о событиях трагического сорок первого…
Поднявшись на боевом истребителе в ночное небо, я вскоре услышал тревожный голос руководителя полетов:
— Внимание! Всем посадка! Первыми садятся те, кто находится севернее аэродрома.
— Что случилось? — не без тревоги спросил я руководителя полетов.
— Цель в воздухе.
Я находился севернее аэродрома и сел первым. Руководил полетами подполковник Георгий Николаевич Антонов. Когда я прибыл на стартовый командный пункт, он доложил, что появился самолет-разведчик. На перехват подняты два МиГ-15. Приказано быть готовыми к взлету двум нашим дежурным истребителям. И тут же раздался телефонный звонок. Говорил командующий ПВО флота:
— Арсений Васильевич, поднимите пару дежурных истребителей. Пусть они набирают высоту над аэродромом. Разведчик подлетает к острову Сааремаа. А Щербаков мне сообщил, что летчики его дивазии не могут сбить разведчика, у них нет радиолокационных прицелов. Вся надежда на ваших асов.
На востоке, на севере и в Прибалтике наши государственные границы не раз нарушались иностранными самолетами. По их полету было видно, что это не просто блуждающие машины, а настоящие разведчики. Один такой шпион Б-29 был сбит над Балтийским морем. Высота полета у него была небольшая, поэтому истребители легко достали его. После этого стали появляться специальные самолеты-разведчики, летающие на больших высотах в любых погодных условиях. Мы оказались бессильными. На наших истребителях не было нужной аппаратуры. Только в последнее время к нам в дивизию прибыли два МиГ-17 с радиолокационными прицелами и с установками для ракет, позволяющими поражать самолеты ночью и в облаках. Однако сами ракеты пока не поступили. Четыре летчика быстро освоили новые машины и поочередно несли дежурство. Сейчас командир пары майор Кузьмин и его ведомый взлетели на перехват воздушной цели.
— Следите за «ленточкой». Пересекать запрещаю! — предупредили летчиков с командного пункта.
— Я земли не вижу, ищу противника. Прошу предупредить о подлете к границе.
На какое-то время установилось радиомолчание. Потом раздался голос командира пары перехватчиков соседней дивизии:
— Вижу разведчика. Он выше. Догнать не сможем. Кончается горючее.
— Вас понял. Идите на посадку. — С командного пункта звучит позывной ведущего нашей пары: — Разворот вправо на курс… Разведчик над вами, выше…
— Понял, разворот вправо… — снова молчание, а минуты через две тревожный голос майора Кузьмина: — У меня предельная высота. Надо мной бортовые огни разведчика. Достать его не могу. Что делать?
Молчание. На командном пункте растерянность. И снова, уже раздраженный, голос Кузьмина:
— Сколько можно сопровождать цель?
Пара Кузьмина села, Иван Кузьмин — участник Великой Отечественной войны, имеет два ордена Красного Знамени. Прибыв на командный пункт, он с возмущением доложил:
— Боевое задание не выполнил. Не мы, а они хозяева нашего неба.
— Устали? — спросил я.
— Не от полета устал, а от бессилия. Наш МиГ-17 считается лучшим истребителем, а на деле он слабее разведчика. И тот прекрасно знает это, летит с зажженными огнями: нате, мол, слабаки, полюбуйтесь, какой я недосягаемый.
— А какая у него была высота?
— Километров двадцать. Я мог взять его в прицел, но нужны ракеты, а они у нас пока только на картинках.
Аналогичная ситуация наблюдалась перед войной. Тогда на некоторых истребителях тоже стояли пусковые установки для реактивных снарядов, но самих снарядов не было, хотя они прошли боевые испытания в тридцать девятом году на Халхин-Голе.
— До каких пор шпионы будут диктовать свою волю? — горячился Кузьмин.
На этот вопрос мы с Антоновым не могли дать ответа. Оставалось надеяться, что конструкторы сумеют создать нужное нам оружие, а заводы быстро изготовят серийные образцы,
Резкий телефонный звонок поднял меня с постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Что известно о Захарьеве?
— Ничего, — в один голос ответили оба.
В этот момент погасли прожекторы. Темная ночь накрыла нас. Несколько секунд мы стояли молча. Я подумал, что Захарьев мог выпрыгнуть с парашютом или же где-нибудь вынужденно сесть. О гибели его не хотелось думать.
Молчание нарушил Антонов:
— Товарищ полковник, как быть с полетами?
— Сколько экипажей в воздухе?
— Два. Оба на маршруте.
— Как только они возвратятся, закрывайте полеты.
— А что произошло с вами? — спросил Антонов.
— Столкнулись с Захарьевым. Причину нужно выяснить.
Мне так хотелось осмотреть свой побитый «миг», но нельзя. Мой осмотр может осложнить расследование. Кто-то может подумать, что в столкновении есть и моя вина. Чтобы дать объективную оценку происшествию, приказал командиру полка:
— Немедленно поставьте часового, к самолету никого не допускайте. Я поеду в штаб дивизии и до приезда командующего буду там.
2.
В кабинете у меня стоял диван, и я, не снимая зимнего обмундирования, лег. В ушах гудело, и впервые после того, как ко мне вернулось сознание, я почувствовал сильную боль в голове и тошноту. Такое уже со мной случалось: сотрясение мозга. Мне нужен покой, но волнует тревога за Захарьева. Теперь мне стала понятна картина столкновения. Первый удар по моему самолету был крылом снизу по фюзеляжу. Машина Захарьева перевернулась и, ударив сверху по фонарю кабины, скользнула по левому крылу моего «мига». Почему так случилось? Как объяснить двойной удар? Чем самолет ведомого ударился по моей кабине? Скорее всего, тоже кабиной. И летчик, как и я, мог остаться живым. А что, если Захарьев был убит в момент столкновения? Это затруднит расследование, а то и совсем лишит возможности найти истинную причину катастрофы. Как бы ни были убедительны мои слова, а тень вины на меня все равно ляжет.
В кабинет вошел дежурный по штабу дивизии:
— О полковнике Захарьеве на флоте пока ничего не известно.
— Передайте, чтобы командир аэродромной базы подготовил аварийную поисковую команду. Как только она будет готова, пусть подъезжает к штабу дивизии на грузовой машине и ожидает распоряжения на отъезд.
Я хотел позвонить на квартиру командующему ВВС флота генерал-лейтенанту Петрову, но раздумал: он спит, и пока нет необходимости его тревожить. После моего доклада он тоже потеряет покой. Зачем раньше времени волновать человека? Доложу, когда будет готова команда к отъезду на поиски Захарьева.
Снова прилег на диван. Возбуждение не проходило. Память унесла в прошлое. У меня это третье сотрясение мозга. Два первых с повреждением поясничных позвонков. Вспоминая прежние трагедии и сравнивая их с теперешней, заснул. Проснулся, когда начало светать. Сразу же вспомнил о Захарьеве и удивился, почему дежурный по штабу не доложил мне о готовности аварийной команды к отъезду. От догадки, что Захарьев объявился, вскочил и побежал к дежурному по штабу. Увидев меня, тот хотел что-то сказать, но я перебил:
— Что известно о Захарьеве?
— Ничего.
— Почему не доложили о готовности аварийной команды?
— Вы так спали, что я не решился вас будить. И обстановка прояснилась. Дежурному по штабу Балтийского флота сообщили из колхоза, что обнаружен упавший самолет. Летчика нет, но найдены отдельные предметы…
Я не стал больше ни о чем спрашивать, только уточнил место падения. Дежурный указал район, над которым я хотел подать Захарьеву команду на разворот. Теперь надо было сообщить о происшествии генерал-лейтенанту Петрову. После моего звонка он приехал на аэродром, внимательно выслушал мою информацию о катастрофе и, не задав ни единого вопроса, распорядился:
— Надо произвести осмотр обоих самолетов. В состав комиссии войдут главный инженер, инспектор-летчик, дивизионный врач. Думаю, мы сумеем дать объективную оценку.
— Можно включить в комиссию начальника политотдела дивизии полковника Астафьева, — сказал я.
— Правильно, — одобрил Борис Лаврентьевич. — Кроме того, там должны быть техники самолетов и мотористы.
Когда мы подошли к лежавшему в снегу моему «мигу», командующий приказал поднять его. Аварийная команда была наготове, машину быстро поставили на козлы. Правое крыло сверху невредимо. Снизу заметна небольшая вмятина в месте соединения с фюзеляжем. Справа в фюзеляже, куда убирается шасси, видна вмятина побольше. По концу левого крыла протянулись рваные продольные полосы. Это след от фонаря самолета Захарьева.
Командующий дольше всего задержал внимание на неподвижной металлической части фонаря кабины и остатках стекла. Потом посмотрел на валявшуюся на снегу подвижную его часть и, взглянув на меня, посочувствовал:
— Как ты уцелел? Не понимаю.
— Я тоже.
Наверное, мне следовало сказать, что я был оглушен самолетом Захарьева и потерял сознание, но об этом я умолчал. Мне еще хотелось летать, а если бы я об этом сказал, медицинская комиссия наверняка сделала бы рентгенснимки поясничных позвонков, из-за которых я был списан с летной работы еще в 1939 году. Борис Лаврентьевич внимательно разглядывая меня. Не знаю, что он подумал, но спросил:
— Ты что такой бледный?
— Не верится, что нет Василия Георгиевича: уж очень он был хорошим человеком и летчиком. А бледный, наверное, потому, что не завтракал.
— Сейчас закончим осмотр самолета и позавтракаешь.
Командующий приказал инспектору Решетилову опробовать выпуск и уборку шасси. Осмотрев кабину, тот подал команду:
— От шасси!
Вышла только одна стойка. Причиной невыхода второй была вмятина в гнезде, куда она убиралась. Техник самолета с мотористом быстро устранили повреждение. Стойка вышла, убрали козлы, «миг» встал на колеса.
— Сколько времени потребуется, чтобы машина была готова к полету?
— Дня через два можно будет летать, — уверенно заявил техник. — Если даже и двигатель поврежден, то заменим или устраним поломку.
Командующий взглянул на меня:
— Значит, здесь просто поломка, — и решительно распорядился: — Едем на место катастрофы.
В этот момент к нам подошел главный инженер и доложил, что зеленая лампочка на правом крыле моего самолета перегорела в полете.
Все смолкли, обдумывая это сообщение. И только теперь мне стала понятна причина столкновения. Когда погас на крыле моего самолета зеленый огонек, Захарьев решил, что он отклонился вправо, и начал сближение. А моя машина была чуть выше его истребителя…
После осмотра самолета и проверки специалистами перегоревшей лампочки комиссия пришла к выводу, что Захарьев из-за отсутствия сигнализации в темноте сблизился с ведущим, что привело к столкновению самолетов.
Но мне предстояло выдержать еще одно испытание: побывать на месте катастрофы. Небольшое поле располагалось между кустарником и маленькой сосновой рощицей. Самолет врезался в песчаную землю у самого сосняка. Останков самолета не было. Была глубокая воронка и оплавленные небольшие кусочки металла. От летчика тоже ничего не осталось. При ударе самолета о землю на сверхзвуковой скорости образовалась высокая температура, металл и стекло расплавились, человек и обмундирование сгорели. Летчик закончил полет подобно падающей звезде.
Председатель местного колхоза с грустью вынул из кармана полушубка предмет, завернутый в газету, и передал мне:
— Вот, мальчишки нашли.
Это был сплющенный при ударе орден Красного Знамени. Я догадался, что у меня в руке тот самый орден, который Захарьев купил в Москве на вокзале и собирался сдать в военкомат. Мне вспомнились стихи философа и ученого Авиценны:
От праха черного и до небесных тел
Я тайны разглядел мудрейших слов и дел.
Коварства я избег, распутал все узлы,
Лишь узел смерти я распутать не сумел.
3.
Провожать Василия Георгиевича в последний путь пришел весь гарнизон. Траурная музыка больно щемила душу. Жена Захарьева Нина сначала не плакала. Но как только заиграл оркестр, не выдержала и осела на землю у могилы: силы ее покинули. Хоронят только стоя, поэтому подруги подняли Нину и держали на руках. Накануне она сказала мне, что теперь ей нет смысла жить и ее сердце, словно слабенький бесчувственный моторчик, вот-вот остановится.
На крышке гроба портрет, окруженный цветами. «Василий Георгиевич! Мы оба хотели жить и работать как можно лучше. Но смерть поджидала нас обоих. Я каким-то чудом уцелел. Прости!» Эх, если бы мы могли заглянуть вперед и узнать, что нас ожидает? Говорят, тогда жизнь потеряла бы интерес, превратив нас в заведенные часики. Каждый нормальный человек живет не только чувствами, сердцем, но и разумом. Для нас, летчиков, есть закон: чем больше мы летаем, тем профессионально полноценнее становимся, что дает нам больше безопасности в нашей сложной работе. Василий Георгиевич погиб на боевом посту.
Снова мыслями обращаюсь к погибшему товарищу. Душевная твердость необходима, как и страх, предупреждающий об опасности. Захарьев не успел почувствовать страха, смерть мгновенно поглотила его. Если бы он успел почувствовать столкновение с моим самолетом, он принял бы меры и мог избежать смерти. Захарьев был настоящим солдатом, а погиб от простой случайности.
Говорят, чужая рана не болит. Но в авиации катастрофа всех ранит. Эта душевные раны авиаторы не любят показывать, поэтому все молча медленно расходятся, как бы опасаясь выплеснуть наружу свое горе. И все же некоторые с трудом сдерживают слезы.
У могилы остается одна жена Захарьева. Подруги хотят увести ее домой, но она отказывается:
— Оставьте меня одну… Хочу подышать свежим запахом земли на могиле мужа.
Она навсегда прощалась с любимым человеком. Каждый в тяжком горе ищет уединения.
Кругом стояла удивительная тишина. Слышно было, как с опушенных инеем деревьев ссыпались снежные хлопья. Природа в лучах солнца блестела своей вечной красотой. Жизнь продолжалась.
4.
На пороге кабинета меня встретил новый начальник штаба полковник Диамид Иннокентьевич Синев. После ухода его предшественника Ивана Мельникова я относился к нему с некоторым предубеждением. Конечно, к болезни Ивана Ивановича Синев не имел никакого отношения, но он невольно напоминал мне о несчастье уважаемого мной человека. Диамид Иннокентьевич доложил, что есть приказ министра обороны о назначении Кадомцева командиром дивизии:
— Кто будет вместо него?
— Его заместитель Антонов Георгий Николаевич. Прошу сегодня же отдать приказом.
— А вашим заместителем назначен полковник Решетилов.
Александр Степанович по характеру во многом схож о Захарьевым. Такой же веселый, жизнерадостный, эмоциональный и честный. Мысленно я поблагодарил командующего за такое решение.
Прежде чем выйти, Синев чуть заметно улыбнулся я сообщил:
— У меня в кабинете вас ждет молодая женщина. Очень, печальная… Говорит, что познакомилась с вами во время войны, в Румынии, когда работала медсестрой в нашей военной комендатуре.
— Неужели Маруся? — вырвалось у меня, и я подумал: «Значит, у нее опять неприятности, иначе не приехала бы». Чтобы смягчить свое удивление, заметил: — Вот уж действительно, гора с горой не сходится, а человек о человеком… Попросите ее ко мне.
Вид у Маруси был не просто печальный, а измученный и растерянный. Она стала почти такой же тоненькой, какой была при нашей первой встрече. Волнуясь, она рассказала, что бывший муж отыскал ее и не дает спокойно жить.
— Я сказала ему, что между нами все кончено, — продолжала Маруся, — но он твердит: «Нет! Ты моя жена. Никуда от меня не скроешься!» — Немного помолчав, она горестно спросила: — Ну почему у нас такие мытарства с разводом? Если я подам в суд, он убьет меня,
— Чем же тебе помочь? — спросил я. Маруся подняла голову, тяжело вздохнула:
— Теперь у меня одна надежда на вас — устройте меня работать в вашем гарнизоне… И, если можно, пока без прописки, чтобы он не нашел меня.
Я позвонил командиру нашего полка аэродромного обслуживания. Он сказал, что в лазарет нужен врач-терапевт. Маруся согласилась.
— Вот только с жильем у нас неважно, — предупредил я.
— Устроюсь в городе, в гостинице.
— С гостиницей тоже не просто. — И я предложил:— Может, пока поживешь у нас? Жена о вас знает. Еще в сорок пятом, прилетев из Румынии, я все ей рассказал.
— Спасибо, Арсений Васильевич. Я думаю, в городе удастся скоро найти комнатку.
— Возможно, найдется комнатка в щитовом домике на аэродроме, где живут летчики и техники. Там должно освободиться несколько квартир.
Время испытаний
1.
Холодная война властно ломала в уклад нашей жизни, и представления о мире, и психику людей. Ночами нам еще снились воздушные бои Великой Отечественной, а на пороге дома уже маячила новая, еще более жестокая война. Все чаще незваные гости вторгались в наше воздушное пространство, напоминая о событиях трагического сорок первого…
Поднявшись на боевом истребителе в ночное небо, я вскоре услышал тревожный голос руководителя полетов:
— Внимание! Всем посадка! Первыми садятся те, кто находится севернее аэродрома.
— Что случилось? — не без тревоги спросил я руководителя полетов.
— Цель в воздухе.
Я находился севернее аэродрома и сел первым. Руководил полетами подполковник Георгий Николаевич Антонов. Когда я прибыл на стартовый командный пункт, он доложил, что появился самолет-разведчик. На перехват подняты два МиГ-15. Приказано быть готовыми к взлету двум нашим дежурным истребителям. И тут же раздался телефонный звонок. Говорил командующий ПВО флота:
— Арсений Васильевич, поднимите пару дежурных истребителей. Пусть они набирают высоту над аэродромом. Разведчик подлетает к острову Сааремаа. А Щербаков мне сообщил, что летчики его дивазии не могут сбить разведчика, у них нет радиолокационных прицелов. Вся надежда на ваших асов.
На востоке, на севере и в Прибалтике наши государственные границы не раз нарушались иностранными самолетами. По их полету было видно, что это не просто блуждающие машины, а настоящие разведчики. Один такой шпион Б-29 был сбит над Балтийским морем. Высота полета у него была небольшая, поэтому истребители легко достали его. После этого стали появляться специальные самолеты-разведчики, летающие на больших высотах в любых погодных условиях. Мы оказались бессильными. На наших истребителях не было нужной аппаратуры. Только в последнее время к нам в дивизию прибыли два МиГ-17 с радиолокационными прицелами и с установками для ракет, позволяющими поражать самолеты ночью и в облаках. Однако сами ракеты пока не поступили. Четыре летчика быстро освоили новые машины и поочередно несли дежурство. Сейчас командир пары майор Кузьмин и его ведомый взлетели на перехват воздушной цели.
— Следите за «ленточкой». Пересекать запрещаю! — предупредили летчиков с командного пункта.
— Я земли не вижу, ищу противника. Прошу предупредить о подлете к границе.
На какое-то время установилось радиомолчание. Потом раздался голос командира пары перехватчиков соседней дивизии:
— Вижу разведчика. Он выше. Догнать не сможем. Кончается горючее.
— Вас понял. Идите на посадку. — С командного пункта звучит позывной ведущего нашей пары: — Разворот вправо на курс… Разведчик над вами, выше…
— Понял, разворот вправо… — снова молчание, а минуты через две тревожный голос майора Кузьмина: — У меня предельная высота. Надо мной бортовые огни разведчика. Достать его не могу. Что делать?
Молчание. На командном пункте растерянность. И снова, уже раздраженный, голос Кузьмина:
— Сколько можно сопровождать цель?
Пара Кузьмина села, Иван Кузьмин — участник Великой Отечественной войны, имеет два ордена Красного Знамени. Прибыв на командный пункт, он с возмущением доложил:
— Боевое задание не выполнил. Не мы, а они хозяева нашего неба.
— Устали? — спросил я.
— Не от полета устал, а от бессилия. Наш МиГ-17 считается лучшим истребителем, а на деле он слабее разведчика. И тот прекрасно знает это, летит с зажженными огнями: нате, мол, слабаки, полюбуйтесь, какой я недосягаемый.
— А какая у него была высота?
— Километров двадцать. Я мог взять его в прицел, но нужны ракеты, а они у нас пока только на картинках.
Аналогичная ситуация наблюдалась перед войной. Тогда на некоторых истребителях тоже стояли пусковые установки для реактивных снарядов, но самих снарядов не было, хотя они прошли боевые испытания в тридцать девятом году на Халхин-Голе.
— До каких пор шпионы будут диктовать свою волю? — горячился Кузьмин.
На этот вопрос мы с Антоновым не могли дать ответа. Оставалось надеяться, что конструкторы сумеют создать нужное нам оружие, а заводы быстро изготовят серийные образцы,
Резкий телефонный звонок поднял меня с постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37