— Ошибаешься, уважаемый. Правитель уну — это властелин, поставленный над всеми по воле сына Солнца. А приказа о борьбе с белыми ты, видимо, не понял. Сын Солнца велит убивать белых сразу, как только будет услышан этот приказ. Ты же собираешься вывести воинов а ущелье, устроить засаду и напасть на белых. Когда это случится? Завтра? Так что же по-твоему означает «немедленно»?
— Но… но белые еще далеко.
— Вот именно. Ты не можешь напасть на них сейчас, а это значит, что приказ сапа-инки тебя не касается.
Лакочи молча размышлял. Что касается белых, то нс известно, как поступать. Именем сапа-инки они распоряжаются по всей стране как хотят, сам сапа-инка Манко покорился им… А теперь он присылает такой странный приказ. Неправильно истолковать его — значит взять на себя страшную ответственность. А этот жрец, высокий сановник и родственник сына Солнца, объясняет. Неправильно объясняет. Каждый воин поймет по смыслу приказа, что сапа-инка начинает войну. А войны не кончаются в одну минуту. Но этот высокий жрец берет на себя ответственность. А это самое главное.
И снова победило слепое, извечно внушаемое послушание приказам старших, более близких к трону, более знатных. Воин предпочел не принимать самостоятельного решения.
— Возможно… Ты, почтенный, лучше понимаешь волю властелина. Хорошо, я не пойду в ущелье. Но закрою ворота Тиуанако и не впущу туда белых.
Жрец с минуту раздумывал, перебирая шнурки кипу. Потом кивнул.
— Это можно сделать. Даже… это даже неплохая мысль. Если ты их не пустишь в крепость, то не обязан будешь им повиноваться. Не обязан давать золото. Сокровища нашего храма мы перенесем еще сегодня в крепость. Там же укроются все наши жрицы.
Когда отряд испанцев под водительством Диего де Альмагро, что отправился к югу, надеясь найти страну более богатую, чем Перу, достиг озера Титикака, он не обнаружил там ничего. Даже в горных ущельях, словно созданных самой природой для надежной засады, никого не оказалось.
Испанцы, переправившись на священный остров на плоскодонных лодках, были обмануты в своих надеждах: в Золотом храме не обнаружилось золота. Тогда они сожгли все, что удалось сжечь, скормили копям всю кукурузу и двинулись дальше. Крепость Тиуанако, угрюмую твердыню с массивными стенами, они даже не пытались штурмовать.
Отряд Диего де Альмагро пошел на юг, пересек границы земель аймара, до которых простиралась власть сапа-инков из Куско, и углубился в неведомые края, после чего о нем долго не было никаких вестей.
В это время группа под водительством дона Кристобаля де Сотело вышла из Куско на восток. Старый рыцарь, некогда участник похода Бальбоа, пошел туда, несмотря на то, что переводчик Рокки, уже неплохо владевший испанским языком, упорно не советовал этого делать. Там, пояснял он, нет ни больших городов, ни богатых храмов, ни обителей дев Солнца.
Но дон Кристобаль уже все обсудил с друзьями. С ним шли Алонсо де Молина и Диего Каэтано, который упорно требовал, чтобы его называли де Каэтано, хотя никто не слышал о таком роде идальго.
Они знали, чего ищут.
У золота, захваченного испанцами в столице и в загородной резиденции инков — Юкайе, был иной оттенок, нежели у золота из северной части страны. А наиболее проторенной и, как видно, наиболее оживленной дорогой из всех, что сбегались к Куско, была не дорога инков, связывающая обе столицы — Куско и Кито, и не дорога, ведущая на юг, в сторону священного озера Титикака, а именно вот эта, восточная, проходящая по якобы малоинтересным и бедным окраинам. Вывод напрашивался сам собой: эта дорога ведет к золотым рудникам, и оттуда доставляется в Куско золото с красноватым отливом.
Они продвигались медленно, потому что только трое солдат имели коней, а остальные шли пешком. Из них лишь четверо были вооружены мушкетами.
На третий день они добрались до городка Чапас, расположенного в горах. Дорога раздваивалась, встретив две сливающиеся речные долины.
Кристобаль де Сотело решил сделать привал и собрать сведения о дальнейшем пути. Когда накануне они вырвали тяжелые золотые кольца из ушей встречного инки — он не сопротивлялся, а только лопотал что-то, обращаясь к Рокки, — белые торжествующе переглянулись: золото было того же красноватого оттенка, что и в Куско.
Алонсо де Молина советовал попросту поджарить индейца на медленном огне — потому что при них не было, как он сказал, испытанных орудий, употребляемых святой инквизицией, — и заставить его выложить, откуда берут это золото. Но более осмотрительный Сотело воспротивился. Такие расспросы только насторожили бы индейцев, дали им понять, чего ищут белые. Краснокожие дьяволы могут удрать даже из самого ада. Об этом надо помнить.
Заняв в Чапасе какой-то большой дом на главной площади, Сотело приказал людям отдохнуть, а Рокки, облаченного в жреческое одеяние, послал в город, чтобы тот поразнюхал, что там делается. Его плоский высокий лоб и деформированный в детстве череп свидетельствовали о его сане лучше, чем одежда, облегчая задачу.
В первый день испанцы, измученные переходом по горам, отдыхали с удовольствием, тем более, что местный курака по приказу Рокки снабдил их кукурузой, киноа, картофелем, который пришелся им по вкусу, и даже свежим мясом молодой ламы. Однако на другой день они с утра потребовали соры, а когда перепуганный курака поклялся, что этого запрещенного для простых людей напитка у них нет, солдаты сами отправились на розыски.
— Небось и золото где-нибудь найдется.
— Наверняка, поищешь — и найдешь. И не где-нибудь, а у девки под юбкой.
— Тебе, Диего, только бы там его и искать,
— Конечно! А тебе будто это не нравится…
— Сеньор Сотело, вопиющая несправедливость: уже третий день у нас нет ни одной девки!
— По дороге так и не нашлось ничего подходящего. Но здесь, наверное, что-нибудь да будет. Я видел в домишке за садом, где гончар сидел за своим кругом, вполне приличную девчонку.
— Пошли туда.
— Но, чур, я первый. Ведь я высмотрел ее!
— Идет! Я не против.
Сотело не возражал, да и не мог, даже если бы и захотел. Испанцы настолько освоились с ролью завоевателей, которым все позволено, все сходит с рук, настолько привыкли к покорному молчанию индейцев, которых они грабили (самое большее — к тихому плачу девушек), что любой запрет мог бы, пожалуй, вызвать бунт.
Кроме того, дон Кристобаль и не собирался отказывать своим людям в «обычных развлечениях». Большой добычи в таком городе нельзя было ожидать, а что касается девушек, то еще утром, посылая жреца, он велел тому присмотреть что-либо подходящее и для него самого.
Он как глава экспедиции не хотел открыто участвовать в грабежах, но другим не запрещал этого и с удовольствием наблюдал за тем, как его люди разбрелись по городку в поисках добычи. Он даже позавидовал им в душе: кто-то может опередить его при дележе добычи или при выборе красивой девушки.
На «охоту» вышли все, даже дворяне. Сотело увидел на площади своего приятеля Диего Каэтано. Он как раз задержал каких-то двух женщин: старуху с узлом и молодую девушку, и спрашивал их о чем-то. Старуха низко кланялась и показывала, что несет горшок, наверное, с едой и серп, обычный бронзовый серп индейцев-земледельцев. Она кивала на долину и жестами давала понять, что идет убирать урожай.
Каэтано сорвал с ее головы чепец, закрывающий уши, чертыхнулся, увидев, что у старухи в ушах нет колец — столь распространенного здесь украшения, и повернулся к девушке.
Де Сотело тихо смеялся, видя, как быстро и ловко сдергивает Каэтано чепец с головы девушки, потом плащ, как разрывает одежду, обнажая грудь. Молодая индианка не защищалась, даже не кричала, только упорно отворачивала лицо, словно не желая видеть страшного белого человека, которому нельзя сопротивляться, а старуха лишь отчаянно причитала, забегая то с одной, то с другой стороны, и все еще продолжала кланяться.
В ясном свете солнца, которое уже стояло высоко, вся Эта картина рисовалась с поразительной четкостью.
Каэтано оттолкнул старуху и, схватив за волосы девушку, которая не сопротивлялась, потащил ее к своему дому. Как раз в этот момент на площадь выбежал часки, обычный бегун.
Испанцы уже хорошо знали их, потому что те часто обгоняли отряды на дорогах. Часки бежал к посту, который находился сразу же за городом, и на бегу что-то однообразно выкрикивал охрипшим от волнения и усталости голосом, видимо, повторяя одни и те же слова.
Сотело увидел, как старуха внезапно словно окаменела, низко склонившись к земле с распростертыми в униженной просьбе руками, а девушка, до того не сопротивлявшаяся, вдруг напряглась, отпрянула назад и попыталась натянуть на грудь разорванную одежду.
«Что такое, черт побери?» — еще успел подумать Сотело, как вдруг вскочил, дрожа от удивления и ярости.
Старая индианка, не поднимаясь, не изменив позы, спокойно и пугающе медленно, хладнокровно подсекла серпом ноги испанца.
Каэтано повалился с воплем, увлекая за собой и девушку, но та не вырвалась, а, напротив, прижала к земле своим телом руки испанца и что-то торопливо прокричала. Старуха с быстротой и ловкостью, которые никто бы не заподозрил в ней, подскочила к упавшему и решительно полоснула серпом по горлу испанца.
Сотело почувствовал, как на лбу у него выступил холодный пот, но превозмог минутную слабость и схватился за оружие. Трясущимися руками он принялся засыпать в мушкет порох из рожка, когда в соседнем здании послышался крик.
«Алонсо! Напали и на него», — подумал Сотело, стискивая зубы. Крики начали доноситься с разных сторон, когда вдруг где-то раздался выстрел. «Это Диего Наварра. Он никогда не расстается с оружием. Слава богу. Эти дикаря разбегутся при первом же выстреле. О, теперь мы отомстим».
Он услышал позади шорох и стремительно обернулся. Полог отдернулся, и на пороге появились трое индейцев. Курака, такой подобострастный и перепуганный вчера, и с ним два молодых незнакомца. У всех троих в руках было оружие. С холодной жестокостью они смотрели на белого.
Дон Кристобаль де Сотело выпрямился. Он сразу же понял: это конец. Он понял, что ему уже не суждено отыскать рудники золота с красным отливом, что он не вернется в Испанию в блеске богатства и славы и не пожертвует собору святого Филиппа в Бургосе новый алтарь, у которого должны были бы молиться за упокой души его основателя.
Понял он, что уже никогда не сможет даже мечтать о руке доньи Изабеллы, дочери Алонсо Марии Мигеля де Молины-и-Карвахаля…
Он отбросил мушкет, который так и не успел зарядить, вырвал из ножен меч и, сделав глубокий вдох, словно собирался нырнуть, бросился на все еще неподвижных противников.
Глава тридцать девятая
Как обычно, ближе к вечеру Иллья осторожно выглянула на дорогу. Она все еще надеялась, что над сторожевыми постами снова взовьются дымовые сигналы, снова начнут бегать часки, а среди них, возможно, пробежит и Синчи…
Однако с тех пор, как в их селении в последний раз побывали белые, всякое движение на главном тракте замерло. Однажды в сумерки, поборов страх, девушка даже отправилась к сторожевому посту на перевале, но никого не застала там. В другом, что находился внизу и откуда прибегал иногда Синчи, теперь остался только старый начальник, которого белые так избили, что он едва мог двигаться. Целыми днями он сидел на пороге, жевал коку и что-то бормотал себе под нос.
Дальше Иллья не осмеливалась выбираться. Однажды в ясный день она заметила с горы серое облако, низко нависшее над Юнией, и догадалась, что город горит. Но никакие вести оттуда не доходили, на дороге никто не показывался, вся жизнь замерла.
Иллья не удивлялась этому. Ведь и она не решилась покинуть свое селение и целыми днями скрывается в зарослях агавы. Потому что белые пообещали вернуться…
Вместе с ней прятались и другие уцелевшие жители. Их осталось совсем немного. Учу был убит, так как не захотел отдать белым лам, которых присвоил себе, старый Чавлас погиб, пытаясь защитить дочь, ее отец тоже… и еще многие…
А потом белые забрали женщин, в том числе обеих ее сестер, и отправились дальше по главному тракту. И как раз после этого облако дыма повисло над Юнией…
Иллья уцелела, потому что, когда пришли белые, она собирала хворост в горах и, возвращаясь, издали увидела больших лам. Перепугавшись, она спряталась за камнями. Она и теперь там скрывается. Голодает. Все, что удалось спасти раньше, захватили белые. Иллья и две женщины, прятавшиеся вместе с ней, как-то раз тайком отправились на сторожевой пост, в тамбо, в ближайшее селение, обшарили там все склады. Однако повсюду были лишь следы грабежа, всюду было пусто.
Немного сушеного мяса вигоней, обнаруженного возле склада, небольшой запас кукурузы, собранной на опустевших полях, а главное — картофель, который белые еще но научились выкапывать, — вот и все, что ей удалось припасти.
В доме Иллья боялась разводить огонь — он хорошо был виден с дороги. Лишь изредка девушка готовила себе еду на небольшом костре среди скал, стараясь и согреваться возле него по ночам, которые становились все холоднее.
Только одного оказалось вдоволь — листьев коки. Белые презирали их, и посреди разбитого склада, прямо в пыли, валялись целые связки отборной коки. Иллья вдоволь запасла их, но не притрагивалась к ним, по крайней мере до сих пор. Возможно, они понадобятся, когда наступят холода, когда придет настоящий голод и потребуется большое напряжение сил. Пока она должна думать о себе, беречься, а для этого нужна ясная голова. Кока сделала бы ее безразличной ко всему, и, даже заметив гонца на дороге, она по подошла бы к нему. А ведь им мог оказаться Синчи. Он подумал бы, что Кахатамбо сплошь вымерло, что здесь уже никого не осталось и, значит, она, Иллья…
Девушка по привычке взглянула на юг. Над горами еще пылало великолепное зарево заката, а в долине уже сгущался сумрак. Здесь, на открытом склоне, было пока совсем светло.
Иллья плотнее закуталась в плащ. Она знает: это время яркой зари очень коротко, потом сразу наступает ночь. Тьма поднимется со дна долин, окутает горы, зажжет на небе тысячи звезд. Среди них заблестит и Часка, утренняя и вечерняя звезда, покровительница влюбленных девушек…
И сразу становится холодно. Горы покрылись снегом, который каждый день спускается все ниже и ниже. Вчера поутру на лужах появился тонкий ледок. По ночам все трудней обходиться без огня, без крыши над головой…
Может, все-таки вернуться в свое жилище, старательно заткнуть все щели и развести огонь? Она вспомнила тепло очага, уютную тишину родного дома и в нерешительности взглянула на деревню.
Но тут же вздрогнула от ужаса. Ведь белые обещали вернуться. А тогда… тогда с ней случилось бы то же самое, что и с ее сестрами. Мола отчаянно защищалась, ее жестоко избили палками, а потом…
Она снова взглянула на дорогу и вдруг в испуге отпрянула, скрывшись за ближайшим камнем.
Вечерняя заря быстро угасала, мрак сгущался, но она все-таки разглядела вдали какую-то тень.
Бежать домой? Теперь ее могут заметить. Здесь же, за камнем, одетая в серый плащ, она почти совсем не видна…
Соблюдая осторожность, она продолжала глядеть на дорогу и немного успокоилась. Она поняла: тот, кто приближался, был, по-видимому, не белый. Но девушка не вышла из-за укрытия. Ведь и ее соплеменник мог оказаться опасным. Таких, как Учу, что брали пример с белых, было достаточно.
Это мог быть солдат или бродяга, который потребует еды. Он может отобрать все, что у нее осталось. Пусть уж лучше проходит мимо.
Путник, однако, не шел. Иллья, присмотревшись, поняла, что с ним происходит нечто странное. Он то пробегал несколько шагов, то, пошатываясь, замирал на месте.
Вот он упал и некоторое время лежал, уткнувшись лицом в землю, потом медленно пополз, опираясь на руки; при Этом он громко стонал.
Нет, это не пьяница, который перебрал соры. Иллья видела однажды такого. Но тот качался и пел, а этот непрерывно стонет. Иллья слышала его тяжелое, прерывистое дыхание и уловила едва различимый шепот:
— … На помощь… Говорит сапа инка Манко. Пачакути, командующий войсками в Кито, должен немедленно выступить со всеми силами на помощь Куско.
Иллья и в темноте видела пришельца достаточно отчетливо. По сандалиям и набедренной повязке она узнала бегуна. Страх сменился радостью. А все-таки часки бегают. Значит, устанавливается порядок.
Он поднялся снова, пошел, еле держась на ногах и спотыкаясь на каждом шагу. Рядом с тем местом, где укрылась Иллья, он опять упал. И уже не пытался встать, а только продолжал жалобно стонать.
— … должен идти на помощь… на помощь… в Куско на помощь.
Человек даже не поднимал головы, губами он почти касался земли, словно именно к ней обращал свои мольбы.
Иллья, не колеблясь, подбежала к путнику и склонилась над ним.
— Ты болен?
Бегун умолк и некоторое время лежал без движения;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33