Среди тех, кого он обложил налогом, была и упомянутая леди, которая хотя и отличалась качествами прожженного шулера, но уступала ему в этих талантах и задолжала французскому авантюристу пятьсот фунтов; этих денег она не могла заплатить, не прибегая к помощи мужа, но сообщить последнему о своем проигрыше она не смела. В течение нескольких дней она избегала домогательств своего кредитора под различными предлогами, которые вскоре были исчерпаны; а он становился все более и более назойливым и начал угрожать ей письмом к мужу, если она не уплатит долга немедленно.
Леди не отличалась строгой нравственностью и, попав благодаря таким угрозам в очень затруднительное положение, нашла только один выход, а именно обольстить сердце иностранца, которого она и начала пленять, применяя все женские уловки и чары, которым она нередко бывала обязана своими удачами. Тем не менее она не смогла бы преодолеть неприступность графа, если бы в это время большой успех не разжег его воображение, способствуя тому, что сердце его оказалось незащищенным от любовных волнений. Пребывая в таком состоянии он впервые обратил внимание на прелести своего должника, которому и сообщил в послании о своей страсти и откровенно предложил два выхода, а к этому-то она и стремилась.
После колебаний, возникающих, как полагается в таких случаях, соглашение было заключено, по сведениям Кэдуоледера, сообщившего своему приятелю, что леди назначила свидание в доме некоей достойной матроны, которая называла себя модисткой и сдавала комнаты для свиданий.
Перигрин, знавший эту жрицу любви, немедленно к ней отправился и снял комнату, смежную с той, где иностранец должен был встретиться с леди, и незадолго до их встречи занял ее вместе с Крэбтри, облаченным в женское платье, так как мизантроп не хотел показываться in propria persona В настоящем своем виде (лат.)..
Любовники встретились точно в назначенный час; леди явилась в капюшоне, скрывавшем лицо; дверь заперли, и граф только-только собрался насладиться своей удачей, как вдруг Перигрин появился перед их дверью и воскликнул, подражая голосу мужа: "Станьте здесь, констебль, и не пропускайте никого! А я попытаюсь открыть дверь и захватить преступников на месте. Теперь-то ее лордство поймана!"
Это восклицание вызвало переполох в комнате; граф, предвидя неминуемую смерть от руки преследователя, бросился к окну и, подняв раму, собрался без дальнейших церемоний прыгнуть на улицу. Но леди, не сомневавшаяся в том, что за дверью находится муж, не потеряла присутствия духа, которое никогда ей в таких случаях не изменяло. Схватив своего кавалера за шиворот, она закричала во весь голос: "Насилие! Убивают! Негодяй! Вы покушаетесь на мою добродетель! Вот какие кружева хотели вы мне показать! Ах вы, чудовище! На помощь, добрые люди, на помощь!"
Эти вопли (Перигрин немедленно скрылся в своей комнате) подняли всех на ноги. Квартирная хозяйка, чьей репутации угрожала опасность, побежала наверх в сопровождении двух носильщиков портшеза, поджидавших леди внизу. По приказанию хозяйки они взломали дверь и увидели, что ее лордство, вне себя от возбуждения, ухватила графа за воротник, а граф дрожит всем телом в ужасе и отчаянии. Леди, почитая себя в безопасности от насильника, упала в обмороке на диван; и пока хозяйка давала ей нюхательную соль, носильщики схватили бедного кавалера, который не мог двинуться от страха.
Придя немного в себя, леди стала озираться вокруг и, не найдя мужа, решила, что он поверил в ее невиновность благодаря ее уловке и предпочел не показываться, чтобы не слишком волновать ее своим появлением. Посему она вновь стала поносить графа, называя его гнусным негодяем и разбойником; при этом она упоминала о непристойном доме, куда негодяй ее заманил под предлогом показать модные кружева, полученные-де модисткой из-за границы.
Хозяйка была хорошо осведомлена о ее нраве и не сомневалась в том, что граф сказал правду, упомянув о цели свидания; но теперь, будучи свидетельницей поведения ее лордства (истинная причина была ей неизвестна), она изменила свое мнение и уверовала в .намерение графа прибегнуть к насилию в ее доме. Исчезло все уважение, какое она питала к своему клиенту, и она разразилась злобными восклицаниями, обвиняя его в том, что он опозорил ее дом; тут же она стала уверять леди, что граф снял эту комнату для молодой особы, на которой собирался жениться без разрешения родителей, а потому имел основания скрывать от них ее убежище.
Злосчастный иностранец, на которого сыпались все эти ругательства, чуть не лишился чувств от страха перед английским судом и даже не пытался защищаться от возводимых на него обвинений; он решил, что вся история подстроена какими-то заговорщиками, замышлявшими недоброе против его жизни и имущества. Упав на колени перед своей обвинительницей, он молил о прощении, обещая отблагодарить ее тысячью фунтов. Если бы это предложение было сделано своевременно, соглашение было бы достигнуто весьма скоро, но леди сочла неудобным пойти на сделку в присутствии таких свидетелей; помимо этого она полагала, что за ней еще следит супруг; итак, она с негодованием отвергла предложение, заявив, что такое преступление не может быть прощено, и приказала носильщикам не выпускать графа, пока он не будет сдан на попечение представителя власти. Отдав эти распоряжения, заставившие иностранца ломать руки в отчаянии, она вышла с хозяйкой в другую комнату и стала ждать появления мужа. Прождав с большим нетерпением долгое время, она не удержалась и спросила, нет ли других жильцов в доме; когда хозяйка ответила отрицательно, она стала допытываться еще настойчивее и установила, что в дом никто не входил после ее приезда; поэтому она пришла к заключению, что голос, который она ошибочно приняла за голос мужа, донесся из соседнего дома, отделенного от ее комнаты тонкой стеной.
Это открытие огорчило ее и вместе с тем обрадовало. Она испытывала досаду, ибо неприятная помеха могла вызвать сомнения в ее порядочности у тех, кого она позвала на помощь; но в то же время она была очень довольна, что муж ничего не знает обо всей этой истории, и теперь она может отомстить графу за непреклонность, проявленную им как кредитором. Она решила путем соглашения вырвать у него некоторую сумму, и под предлогом необходимости потушить дело, которое (в противном случае) могло бросить тень на ее доброе имя, сообщила хозяйке о своем желании уладить всю историю.
Осторожная модистка одобрила ее благоразумное решение, благодаря которому собственная ее роль не вызовет ничьих подозрений; облеченная доверием ее лордства, она немедленно вышла передать задержанному иностранцу ее предложение; но пока обе они обсуждали случившееся, он столь красноречиво убеждал стражу, что она предпочла выпустить его на свободу, а сама скрылась. Таким образом, план ее лордства не удался, и она удовольствовалась возвращением домой, замышляя отомстить беглецу, который не пожелал подвергать себя ее атаке и в ту же ночь отбыл на родину, вполне убежденный в том, что его гибель в Англии задумана была могущественным сообществом, чьим главным орудием была упомянутая леди.
Между тем наш герой вместе со своим наставником очень забавлялись, слыша всю эту суматоху, вызванную ими, чтобы наказать распутницу, забывшую о пристойном поведении, и бесчестного авантюриста, который не только ограбил, но и опозорил общество, принявшее его столь радушно.
Это приключение и забавный план, выполненный Перигрином, вызвали удивление светского общества. Кэдуоледер в женском платье имел столь странный и сверхъестественный вид, что модистка, мельком взглянувшая на него, когда он поднимался по лестнице со своим мнимым кавалером, была не только удивлена, но и перепугана; и, несмотря на свою обычную скромность, не позволявшую любопытству переходить границы услужливости, она не могла удержаться и после отъезда леди вызвала своего сыночка Пикля в другую комнату. Смущаясь и не скрывая беспокойства, она спросила, в самом ли деле существо, приведенное им в дом, было женщиной и христианкой; затем она высказала подозрения, ссылаясь на морщины и на щетину, покрывавшую щеки его спутницы, не является ли это существо колдуньей или волшебницей, которую он привлек, чтобы ссорить между собой ее клиентов при помощи волшебства, что да простит ему бог!
- Я уверена, - сказала она, - в том, что леди и граф вошли в комнату кроткие, как ягнята, а через мгновение (господи помилуй!) началась ссора и драка! Ах, мистер Пикль, мистер Пикль!.. Не для доброго дела вы сняли комнату рядом! Я сразу поняла, что тут что-то неладно, когда увидела вас и эту прекрасную Дс.му с бородой. Вы погубили добрую славу моего дома, мистер Пикль! Мои добрые друзья графиня Пепермач, леди Тикльту и миссис Ригль никогда сюда не войдут. Я потеряю возможность честно зарабатывать на хлеб. И все это из-за жестокости человека, которого я люблю, как сына. О, зачем я родилась, чтобы дожить до этого злосчастного дня!
Слова сопровождались всхлипываниями и слезами, и цель этих стенаний была ему понятна. Он предложил ей болеутоляющее средство, которое немедленно ее успокоило.
КОММЕНТАРИИ
Из пяти романов, написанных Смоллетом, три романа вошли в основной фонд английской классики и европейского реалистического романа. Эти три романа "Приключения Родрика Рэндома", "Приключения Перигрина Пикля" и "Путешествие Хамфри Клинкера".
В 1748 году издан был "Родрик Рэндом" - один из первых просветительских романов в истории Англии, разоблачавший политическую коррупцию аристократии, ее распущенные нравы и каторжный режим в английском военном флоте. Писатель повествовал о порядках на своей родине без тени благодушия, местами с явным пристрастием и почти всегда с раздражением. Но раздражение его не было бесцельным. Писатель добивался своими разоблачениями достижения той цели, какую ставил себе и замечательный живописец, его современник, Хогарт: исправить природу людей. Лучшие люди XVIII века крепко верили в это, верил и Тобайас Смоллет. Его первый роман имел несомненный успех у читателя, которого привлекло сатирическое дарование автора.
Молодой автор - Смолетту в 1748 году было двадцать семь лет - не мало бедствовал в своей жизни, и успех был наградой ему за то, что неудачи не отвратили его от занятия литературой. Благодаря успеху первого романа он мог отправиться в Париж. Он задумал избрать местом действия для своего нового героя не только свою родину, но и Францию. Вернулся он из Франции в августе 1750 года и в течение четырех месяцев закончил книгу, начатую еще до поездки. Новый роман - "Приключения Перигрина Пикля" - вышел в свет в феврале 1751 года.
История текста романа представляет несомненный интерес для читателя. Дело в том, что "канонический" текст "Перигрина Пикля" не совпадает с текстом первого издания. "Канонический" текст "Перигрина Пикля" стал известен читателю только через семь лет - в 1758 году, когда вышло второе издание романа. Некоторые английские литературоведы (Сентсбери, Смитон и др.) полагали, будто второе издание "Пикля" последовало за первым в том же 1751 году. Но теперь можно с определенностью установить, что "Перигрин Пикль" не был переиздан тотчас же после выхода в свет, как это было с "Родрлком Рэндомом" или "Томом Джонсом" Фильдинга. Значит ли это, что "Пикль" не имел успеха у читателя?
Такое предположение надо отвергнуть. Роман имел успех у читателей, в Ирландии он был тотчас же издан без разрешения автора и переведен во Франции через два года после появления в Лондоне. Но новое издание не явилось внешним выражением этого успеха.
В оповещении Смоллета о выходе второго издания книги в 1758 году мы находим объяснение, почему он счел нужным заново отредактировать роман. Эти объяснения отчасти вскрывают причины, по которым "Пикль" ждал второго издания семь лет.
Смоллет сообщает, что некоторые книгопродавцы и другие лица сочли роман безнравственным и клеветническим. Смоллет добавляет далее, что эти лица утверждали, будто автор клеветал в романе даже на своих благодетелей и что роман "лишен юмора и чувства". Не называя имен этих недоброжелателей, Смоллет дает понять, что такие враждебные роману оценки исходили из среды людей близких тем, кого он затронул в "Пикле". В печатных отзывах такой оценки нет. Но обвинения в "безнравственности" действительно были, причем под "безнравственностью" разумелась непристойность. Так, например, одна из грубых проделок Перигрина с его теткой - проделка с продырявленным горшком и некоторые другие его вульгарные забавы были объявлены критикой "безнравственными".
Но, разумеется, это отнюдь не означает, что английская критика середины XVIII века зорко стояла на страже литературной благопристойности и ревностно искореняла из литературы описание грубых выходок литературных героев или восставала против неблаговидных приемов литературной полемики. В середине XVIII века в Англии, как, впрочем, и в других странах, нравы были грубые, что нашло свое отражение на театральных подмостках и в бесчисленных памфлетах, которыми сражались друг с другом политические и литературные противники. Недвусмысленные намеки, затрагивающие доброе имя реальных людей либо литературных героев, и непристойные остроты не только слышались повсюду, но и пестрили на страницах печатных изданий.
Нередко намеки переходили в клеветнические утверждения, и памфлеты превращались в откровенные пасквили, а последствиями такой трансформации являлись судебные процессы или кулачная расправа. Армия "сочинителей" с Граб-стрит - улицы, где помещались книгопродавцы-издатели и проживали литературные неудачники, - была многочисленна. Смоллет не пощадил ее представителей, изобразив их на страницах "Перигрина Пикля".
Но в первом издании "Перигрина Пикля" он сам не удержался в пределах "высокой" литературы и прибег к оружию писателей-неудачников, поставлявших продукцию книгоиздателям Граб-стрит. Трудно сказать с определенностью, по какой причине книгоиздатели воздержались от второго издания "Пикля", но все же можно предполагать, что этой причиной являлась не непристойность некоторых сцен, а влияние лиц, затронутых Смоллетом в книге. Ибо "Перигрин Пикль" не остался на полках книжных лавок, и переиздание его сулило книгоиздателям выгоду. Во всяком случае Смоллет в конце концов оповестил читателей, что для второго издания оп почел нужным выпустить целиком некоторые малоинтересные эпизоды, отделать ряд юмористических сцен и очистить каждую фразу, каждое приключение от всего, что могло быть истолковано самым щепетильным критиком как нарушение благопристойности.
Кого же задел Смоллет в первом издании романа?
Их было четверо: Джордж Литтльтон, Генри Фильдинг, Дэвид Гаррик и Джемс Куин.
Все эти имена были известны соотечественникам Смоллета, и следует признать, что в основе злых выпадов против них Смоллета лежали отнюдь не принципиальные разногласия между ними и автором "Пикля", а его оскорбленное самолюбие. Но от этих выпадов пострадали не они, а Смоллет, - ему пришлось ждать переиздания "Пикля" в Лондоне семь лет.
История отношений Смоллета с этими людьми проясняет его человеческий облик, а стало быть, и некоторые черты его литературного дарования. Перед нами встает "человек, не прощающий обид не только действительных, но и мнимых и не останавливающийся перед расплатой за них. Черты эти нисколько не противоречат утверждению его друзей, что оп отличался подлинной добротой, искренностью в выражении своих чувств, не выносил подхалимства и сам никогда этим не грешил.
Расплата Смоллета с Литтльтоном и другими последовала в связи с постановкой на сцене его трагедии "Цареубийство".
Эту злосчастную трагедию Смоллет привез в Лондон в 1739 году. Молодому драматургу было только девятнадцать лет. Как полагалось в те времена, он запасся рекомендательными письмами и искал поддержки какой-нибудь влиятельной особы. Таким покровителем он избрал Джорджа Литтльтона - члена Палаты общин, поэта и эссеиста. Литтльтон выделялся в Палате своим красноречием, но более широким кругам своих соотечественников был известен как поэт и эссеист. За три года до приезда Смоллета он издал нравоописательный эссей "Письма перса из Англии к своему другу в Исфагени",имевший успех, а стихи его пользовались популярностью. У Литтльтона были крупные связи в лондонских литературных и театральных кругах, и на эти связи молодой шотландец возлагал надежду. Но преуспевающий парламентарий отнесся критически к трагедии "Цареубийство" и отказал Смоллету в патронаже. Лондонский зритель не увидел "Цареубийства".
Прошло более трех лет, прежде чем Смоллет возобновил попытки поставить на сцене свою трагедию. В эти три года он прошел суровую школу жизни за пределами Лондона и, вернувшись в столицу в начале 1743 года, предложил трагедию директорам Друри-Лейнского театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
Леди не отличалась строгой нравственностью и, попав благодаря таким угрозам в очень затруднительное положение, нашла только один выход, а именно обольстить сердце иностранца, которого она и начала пленять, применяя все женские уловки и чары, которым она нередко бывала обязана своими удачами. Тем не менее она не смогла бы преодолеть неприступность графа, если бы в это время большой успех не разжег его воображение, способствуя тому, что сердце его оказалось незащищенным от любовных волнений. Пребывая в таком состоянии он впервые обратил внимание на прелести своего должника, которому и сообщил в послании о своей страсти и откровенно предложил два выхода, а к этому-то она и стремилась.
После колебаний, возникающих, как полагается в таких случаях, соглашение было заключено, по сведениям Кэдуоледера, сообщившего своему приятелю, что леди назначила свидание в доме некоей достойной матроны, которая называла себя модисткой и сдавала комнаты для свиданий.
Перигрин, знавший эту жрицу любви, немедленно к ней отправился и снял комнату, смежную с той, где иностранец должен был встретиться с леди, и незадолго до их встречи занял ее вместе с Крэбтри, облаченным в женское платье, так как мизантроп не хотел показываться in propria persona В настоящем своем виде (лат.)..
Любовники встретились точно в назначенный час; леди явилась в капюшоне, скрывавшем лицо; дверь заперли, и граф только-только собрался насладиться своей удачей, как вдруг Перигрин появился перед их дверью и воскликнул, подражая голосу мужа: "Станьте здесь, констебль, и не пропускайте никого! А я попытаюсь открыть дверь и захватить преступников на месте. Теперь-то ее лордство поймана!"
Это восклицание вызвало переполох в комнате; граф, предвидя неминуемую смерть от руки преследователя, бросился к окну и, подняв раму, собрался без дальнейших церемоний прыгнуть на улицу. Но леди, не сомневавшаяся в том, что за дверью находится муж, не потеряла присутствия духа, которое никогда ей в таких случаях не изменяло. Схватив своего кавалера за шиворот, она закричала во весь голос: "Насилие! Убивают! Негодяй! Вы покушаетесь на мою добродетель! Вот какие кружева хотели вы мне показать! Ах вы, чудовище! На помощь, добрые люди, на помощь!"
Эти вопли (Перигрин немедленно скрылся в своей комнате) подняли всех на ноги. Квартирная хозяйка, чьей репутации угрожала опасность, побежала наверх в сопровождении двух носильщиков портшеза, поджидавших леди внизу. По приказанию хозяйки они взломали дверь и увидели, что ее лордство, вне себя от возбуждения, ухватила графа за воротник, а граф дрожит всем телом в ужасе и отчаянии. Леди, почитая себя в безопасности от насильника, упала в обмороке на диван; и пока хозяйка давала ей нюхательную соль, носильщики схватили бедного кавалера, который не мог двинуться от страха.
Придя немного в себя, леди стала озираться вокруг и, не найдя мужа, решила, что он поверил в ее невиновность благодаря ее уловке и предпочел не показываться, чтобы не слишком волновать ее своим появлением. Посему она вновь стала поносить графа, называя его гнусным негодяем и разбойником; при этом она упоминала о непристойном доме, куда негодяй ее заманил под предлогом показать модные кружева, полученные-де модисткой из-за границы.
Хозяйка была хорошо осведомлена о ее нраве и не сомневалась в том, что граф сказал правду, упомянув о цели свидания; но теперь, будучи свидетельницей поведения ее лордства (истинная причина была ей неизвестна), она изменила свое мнение и уверовала в .намерение графа прибегнуть к насилию в ее доме. Исчезло все уважение, какое она питала к своему клиенту, и она разразилась злобными восклицаниями, обвиняя его в том, что он опозорил ее дом; тут же она стала уверять леди, что граф снял эту комнату для молодой особы, на которой собирался жениться без разрешения родителей, а потому имел основания скрывать от них ее убежище.
Злосчастный иностранец, на которого сыпались все эти ругательства, чуть не лишился чувств от страха перед английским судом и даже не пытался защищаться от возводимых на него обвинений; он решил, что вся история подстроена какими-то заговорщиками, замышлявшими недоброе против его жизни и имущества. Упав на колени перед своей обвинительницей, он молил о прощении, обещая отблагодарить ее тысячью фунтов. Если бы это предложение было сделано своевременно, соглашение было бы достигнуто весьма скоро, но леди сочла неудобным пойти на сделку в присутствии таких свидетелей; помимо этого она полагала, что за ней еще следит супруг; итак, она с негодованием отвергла предложение, заявив, что такое преступление не может быть прощено, и приказала носильщикам не выпускать графа, пока он не будет сдан на попечение представителя власти. Отдав эти распоряжения, заставившие иностранца ломать руки в отчаянии, она вышла с хозяйкой в другую комнату и стала ждать появления мужа. Прождав с большим нетерпением долгое время, она не удержалась и спросила, нет ли других жильцов в доме; когда хозяйка ответила отрицательно, она стала допытываться еще настойчивее и установила, что в дом никто не входил после ее приезда; поэтому она пришла к заключению, что голос, который она ошибочно приняла за голос мужа, донесся из соседнего дома, отделенного от ее комнаты тонкой стеной.
Это открытие огорчило ее и вместе с тем обрадовало. Она испытывала досаду, ибо неприятная помеха могла вызвать сомнения в ее порядочности у тех, кого она позвала на помощь; но в то же время она была очень довольна, что муж ничего не знает обо всей этой истории, и теперь она может отомстить графу за непреклонность, проявленную им как кредитором. Она решила путем соглашения вырвать у него некоторую сумму, и под предлогом необходимости потушить дело, которое (в противном случае) могло бросить тень на ее доброе имя, сообщила хозяйке о своем желании уладить всю историю.
Осторожная модистка одобрила ее благоразумное решение, благодаря которому собственная ее роль не вызовет ничьих подозрений; облеченная доверием ее лордства, она немедленно вышла передать задержанному иностранцу ее предложение; но пока обе они обсуждали случившееся, он столь красноречиво убеждал стражу, что она предпочла выпустить его на свободу, а сама скрылась. Таким образом, план ее лордства не удался, и она удовольствовалась возвращением домой, замышляя отомстить беглецу, который не пожелал подвергать себя ее атаке и в ту же ночь отбыл на родину, вполне убежденный в том, что его гибель в Англии задумана была могущественным сообществом, чьим главным орудием была упомянутая леди.
Между тем наш герой вместе со своим наставником очень забавлялись, слыша всю эту суматоху, вызванную ими, чтобы наказать распутницу, забывшую о пристойном поведении, и бесчестного авантюриста, который не только ограбил, но и опозорил общество, принявшее его столь радушно.
Это приключение и забавный план, выполненный Перигрином, вызвали удивление светского общества. Кэдуоледер в женском платье имел столь странный и сверхъестественный вид, что модистка, мельком взглянувшая на него, когда он поднимался по лестнице со своим мнимым кавалером, была не только удивлена, но и перепугана; и, несмотря на свою обычную скромность, не позволявшую любопытству переходить границы услужливости, она не могла удержаться и после отъезда леди вызвала своего сыночка Пикля в другую комнату. Смущаясь и не скрывая беспокойства, она спросила, в самом ли деле существо, приведенное им в дом, было женщиной и христианкой; затем она высказала подозрения, ссылаясь на морщины и на щетину, покрывавшую щеки его спутницы, не является ли это существо колдуньей или волшебницей, которую он привлек, чтобы ссорить между собой ее клиентов при помощи волшебства, что да простит ему бог!
- Я уверена, - сказала она, - в том, что леди и граф вошли в комнату кроткие, как ягнята, а через мгновение (господи помилуй!) началась ссора и драка! Ах, мистер Пикль, мистер Пикль!.. Не для доброго дела вы сняли комнату рядом! Я сразу поняла, что тут что-то неладно, когда увидела вас и эту прекрасную Дс.му с бородой. Вы погубили добрую славу моего дома, мистер Пикль! Мои добрые друзья графиня Пепермач, леди Тикльту и миссис Ригль никогда сюда не войдут. Я потеряю возможность честно зарабатывать на хлеб. И все это из-за жестокости человека, которого я люблю, как сына. О, зачем я родилась, чтобы дожить до этого злосчастного дня!
Слова сопровождались всхлипываниями и слезами, и цель этих стенаний была ему понятна. Он предложил ей болеутоляющее средство, которое немедленно ее успокоило.
КОММЕНТАРИИ
Из пяти романов, написанных Смоллетом, три романа вошли в основной фонд английской классики и европейского реалистического романа. Эти три романа "Приключения Родрика Рэндома", "Приключения Перигрина Пикля" и "Путешествие Хамфри Клинкера".
В 1748 году издан был "Родрик Рэндом" - один из первых просветительских романов в истории Англии, разоблачавший политическую коррупцию аристократии, ее распущенные нравы и каторжный режим в английском военном флоте. Писатель повествовал о порядках на своей родине без тени благодушия, местами с явным пристрастием и почти всегда с раздражением. Но раздражение его не было бесцельным. Писатель добивался своими разоблачениями достижения той цели, какую ставил себе и замечательный живописец, его современник, Хогарт: исправить природу людей. Лучшие люди XVIII века крепко верили в это, верил и Тобайас Смоллет. Его первый роман имел несомненный успех у читателя, которого привлекло сатирическое дарование автора.
Молодой автор - Смолетту в 1748 году было двадцать семь лет - не мало бедствовал в своей жизни, и успех был наградой ему за то, что неудачи не отвратили его от занятия литературой. Благодаря успеху первого романа он мог отправиться в Париж. Он задумал избрать местом действия для своего нового героя не только свою родину, но и Францию. Вернулся он из Франции в августе 1750 года и в течение четырех месяцев закончил книгу, начатую еще до поездки. Новый роман - "Приключения Перигрина Пикля" - вышел в свет в феврале 1751 года.
История текста романа представляет несомненный интерес для читателя. Дело в том, что "канонический" текст "Перигрина Пикля" не совпадает с текстом первого издания. "Канонический" текст "Перигрина Пикля" стал известен читателю только через семь лет - в 1758 году, когда вышло второе издание романа. Некоторые английские литературоведы (Сентсбери, Смитон и др.) полагали, будто второе издание "Пикля" последовало за первым в том же 1751 году. Но теперь можно с определенностью установить, что "Перигрин Пикль" не был переиздан тотчас же после выхода в свет, как это было с "Родрлком Рэндомом" или "Томом Джонсом" Фильдинга. Значит ли это, что "Пикль" не имел успеха у читателя?
Такое предположение надо отвергнуть. Роман имел успех у читателей, в Ирландии он был тотчас же издан без разрешения автора и переведен во Франции через два года после появления в Лондоне. Но новое издание не явилось внешним выражением этого успеха.
В оповещении Смоллета о выходе второго издания книги в 1758 году мы находим объяснение, почему он счел нужным заново отредактировать роман. Эти объяснения отчасти вскрывают причины, по которым "Пикль" ждал второго издания семь лет.
Смоллет сообщает, что некоторые книгопродавцы и другие лица сочли роман безнравственным и клеветническим. Смоллет добавляет далее, что эти лица утверждали, будто автор клеветал в романе даже на своих благодетелей и что роман "лишен юмора и чувства". Не называя имен этих недоброжелателей, Смоллет дает понять, что такие враждебные роману оценки исходили из среды людей близких тем, кого он затронул в "Пикле". В печатных отзывах такой оценки нет. Но обвинения в "безнравственности" действительно были, причем под "безнравственностью" разумелась непристойность. Так, например, одна из грубых проделок Перигрина с его теткой - проделка с продырявленным горшком и некоторые другие его вульгарные забавы были объявлены критикой "безнравственными".
Но, разумеется, это отнюдь не означает, что английская критика середины XVIII века зорко стояла на страже литературной благопристойности и ревностно искореняла из литературы описание грубых выходок литературных героев или восставала против неблаговидных приемов литературной полемики. В середине XVIII века в Англии, как, впрочем, и в других странах, нравы были грубые, что нашло свое отражение на театральных подмостках и в бесчисленных памфлетах, которыми сражались друг с другом политические и литературные противники. Недвусмысленные намеки, затрагивающие доброе имя реальных людей либо литературных героев, и непристойные остроты не только слышались повсюду, но и пестрили на страницах печатных изданий.
Нередко намеки переходили в клеветнические утверждения, и памфлеты превращались в откровенные пасквили, а последствиями такой трансформации являлись судебные процессы или кулачная расправа. Армия "сочинителей" с Граб-стрит - улицы, где помещались книгопродавцы-издатели и проживали литературные неудачники, - была многочисленна. Смоллет не пощадил ее представителей, изобразив их на страницах "Перигрина Пикля".
Но в первом издании "Перигрина Пикля" он сам не удержался в пределах "высокой" литературы и прибег к оружию писателей-неудачников, поставлявших продукцию книгоиздателям Граб-стрит. Трудно сказать с определенностью, по какой причине книгоиздатели воздержались от второго издания "Пикля", но все же можно предполагать, что этой причиной являлась не непристойность некоторых сцен, а влияние лиц, затронутых Смоллетом в книге. Ибо "Перигрин Пикль" не остался на полках книжных лавок, и переиздание его сулило книгоиздателям выгоду. Во всяком случае Смоллет в конце концов оповестил читателей, что для второго издания оп почел нужным выпустить целиком некоторые малоинтересные эпизоды, отделать ряд юмористических сцен и очистить каждую фразу, каждое приключение от всего, что могло быть истолковано самым щепетильным критиком как нарушение благопристойности.
Кого же задел Смоллет в первом издании романа?
Их было четверо: Джордж Литтльтон, Генри Фильдинг, Дэвид Гаррик и Джемс Куин.
Все эти имена были известны соотечественникам Смоллета, и следует признать, что в основе злых выпадов против них Смоллета лежали отнюдь не принципиальные разногласия между ними и автором "Пикля", а его оскорбленное самолюбие. Но от этих выпадов пострадали не они, а Смоллет, - ему пришлось ждать переиздания "Пикля" в Лондоне семь лет.
История отношений Смоллета с этими людьми проясняет его человеческий облик, а стало быть, и некоторые черты его литературного дарования. Перед нами встает "человек, не прощающий обид не только действительных, но и мнимых и не останавливающийся перед расплатой за них. Черты эти нисколько не противоречат утверждению его друзей, что оп отличался подлинной добротой, искренностью в выражении своих чувств, не выносил подхалимства и сам никогда этим не грешил.
Расплата Смоллета с Литтльтоном и другими последовала в связи с постановкой на сцене его трагедии "Цареубийство".
Эту злосчастную трагедию Смоллет привез в Лондон в 1739 году. Молодому драматургу было только девятнадцать лет. Как полагалось в те времена, он запасся рекомендательными письмами и искал поддержки какой-нибудь влиятельной особы. Таким покровителем он избрал Джорджа Литтльтона - члена Палаты общин, поэта и эссеиста. Литтльтон выделялся в Палате своим красноречием, но более широким кругам своих соотечественников был известен как поэт и эссеист. За три года до приезда Смоллета он издал нравоописательный эссей "Письма перса из Англии к своему другу в Исфагени",имевший успех, а стихи его пользовались популярностью. У Литтльтона были крупные связи в лондонских литературных и театральных кругах, и на эти связи молодой шотландец возлагал надежду. Но преуспевающий парламентарий отнесся критически к трагедии "Цареубийство" и отказал Смоллету в патронаже. Лондонский зритель не увидел "Цареубийства".
Прошло более трех лет, прежде чем Смоллет возобновил попытки поставить на сцене свою трагедию. В эти три года он прошел суровую школу жизни за пределами Лондона и, вернувшись в столицу в начале 1743 года, предложил трагедию директорам Друри-Лейнского театра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110