— Жестокость и жадность — вот удел людей! А что такое «опасно»? Я ничего и никого не боюсь. Я силен, ловок и хитер, как все кангми взятые вместе.
Он хлопнул себя по груди и грозно нахмурился. Потом тряхнул своими прекрасными светлыми кудрями, осторожно взял Дарью за руки, развел их и нежно прижал девушку к себе.
— Григо все равно что мой названый отец-батюшка. Как Вангди. Дангу просто придет и освободит Григо. Снова. Это ведь совсем просто. — Его лицо озарилось внутренним светом.
— Подожди, Дангу! — вступил в разговор Парвез. — Давай сделаем так. Сначала я с Нанди схожу на базар и все выясню. Я знаю тимардара и, может быть, все улажу. Григо джи наверняка сидит в базарной кутузке. И тебе не надо будет пускать в ход свою силу и ловкость, а тем более смертоносные дротики.
— Свет мой, согласись! Это разумно, — проговорила Дарья, прижимаясь щекой к руке Дангу, поглаживая ее и преданно смотря снизу вверх ему в глаза. — Ну согласись, прошу тебя, не оставляй меня! Парвез все устроит.
— Ну хорошо, я подожду, — он улыбнулся.
— Арэ! Нанди! Быстро! — крикнул Парвез. — Лошадей сюда! — Он хлопнул в ладоши.
Через несколько минут два всадника галопом помчались по улицам Шринагара в сторону Бори-Базара.
Базар уже затихал, наступал вечер, продавцы убирали непроданный товар, народ неторопливо расходился. Спешившись у базарной коновязи и бросив поводья сторожам, Парвез и Нанди побежали к тому месту, где стояли палатки англичан. Караван-баши и зазывала рассказали, как было дело.
— А где же мой друг — фаренги, которого избили?
— Не знаем, мухтарам!
— Арэ! Нанди! Скорее к тимардару! — крикнул ювелир.
Они двинулись было прочь, но неожиданно Парвеза легонько дернул за шаровары сидевший рядом старик-нищий.
— Бабуджи! — прошамкал старик. — Ради всемогущего Аллаха подай на пропитание, и ты не пожалеешь. Не надо никуда бежать. Я расскажу тебе нечто важное.
Парвез сунул руку за пояс, и к ногам нищего упала золотая монета.
— Если твои слова будут мне полезны, бхикшу, ты получишь еще.
— Слушай же, о сын милосердного! Я сидел около тамбу этих инглиси и, как всегда, просил милостыню у прохожих. И увидел, как твой друг подошел со своим слугой, — он ткнул пальцем в сторону Нанди, — к этим инглиси. Я слышал весь разговор и видел, как все произошло. Но я видел даже больше: как один из этих людей при продаже шафрана подменил одну настоящую монету твоего друга на фальшивую. Эти инглиси настоящие жулики. Пусть шайтан их заберет! А твой друг — честный человек.
Перед нищим в дорожной пыли засверкало несколько золотых монет.
— Слушай дальше, — поклонился старик. — Мне стало жаль этого фаренги, и я пошел за сипаями, которые тащили его. Мне захотелось узнать, что с ним будут делать. Когда они миновали главные ворота Буланд-Дарваза, смотритель базара остановил их и приказал отвести твоего друга в тюрьму при дворце субедара достославного Мансур-хана.
— Аллах велик! Хвала Аллаху! Хорошо, что я встретил тебя, достойного еще большей награды, — ответил Парвез. — Моего друга наверняка будет судить сам субедар.
— Я знаю тебя хорошо, бабуджи! — ответил ему нищий. — Ты личный ювелир достославного Мансур-хана, и твоя лавка во-о-н в том конце базара, — он махнул рукой. — Я уже целый год живу здесь на подаяние и знаю многих. Люди уважительно говорят о тебе. Ты честный и хороший человек. Я был рад помочь тебе. Да благословит тебя Аллах!
— Медлить нельзя! Быстрее! — крикнул Парвез. — Нам надо успеть до вечернего намаза попасть в цитадель Шир-Гари!
Через несколько минут по затихающим вечерним улочкам Шринагара в сторону горы Гари-Парбат бешено помчались две лошади. На одной сидел Парвез, на другой Нанди и нищий. И вправду нельзя было терять пи одной минуты. Все могло кончиться очень плохо. Кашмир был наводнен фальшивыми деньгами. Это подрывало и без того неустойчивое политическое положение могольского субедара в Кашмире. Наверное, поэтому пойманных фальшивомонетчиков теперь судил сам Мансур-хан. Приговор был одинаковым — смертная казнь, которая приводилась в исполнение немедленно и для большего устрашения публично.
Уже в темноте всадники добрались до намеченной цели. Парвез остановил лошадь перед главными воротами Каты-Дарваза, спешился и подошел к начальнику караула Музаффару Джангу, которого хорошо знал.
— Салам алейкум! — поклонился ему Парвез. — Как здоровье достославного?
— Хорошо! — кивнул ему Музаффар Джанг.
— Вот моя парвана, — продолжал Парвез, показывая кружок из красной кожи с золотым тиснением и личной подписью субедара, разрешавшей проход к нему в любое время. Хотя Парвез и не относился к придворной знати, но, являясь личным ювелиром Мансур-хана, мог свободно проходить в цитадель.
— Нет, мухтарам! Достославный только что совершил вечерний намаз и занят религиозной беседой с имамом Гафаром, — холодно отрезал Музаффар Джанг. — Он велел никого не впускать.
Парвезу ничего не оставалось, как терпеливо ждать. Прошел почти час. Нанди и нищий сидели у лошадей, тихо переговариваясь. Наконец ювелир снова подошел к Музаффару Джангу и попросил пропустить к субедару.
— Подожди, сейчас узнаю.
Он скрылся за воротами и через несколько минут вернулся:
— Хузур снова занят. Он укази Данешманда и разбирается с одним фальшивомонетчиком — фаренги. К нему нельзя.
— Но я как раз и хочу сказать нечто важное достославному об этом фаренги! — закричал Парвез, нервно жестикулируя. — Очень важное!
— Нет! Жди окончания суда, — снова холодно произнес Музаффар Джанг.
— Но его могут казнить, а он не виноват. Вот свидетель! — Парвез показал на нищего.
— Ничего не знаю, мухтарам! Таков приказ, — сказал Музаффар Джанг. И строго прикрикнул на сипаев: — Никого не впускать!
Те подняли изогнутые бронзовые мечи и скрестили их перед входом. «Кйон! Кйон! Кйон!» — раздался под аркой ворот предупреждающий звон металла. «Кйон? Кйон? Кйон?» — отзывалось колоколом в мозгу возбужденно метавшегося Парвеза. Он лихорадочно соображал, как ему поступить… «Кйон? Кйон? Кйон?»
А с Григорием тем временем происходило вот что.
Примерно через час после происшествия на базаре его по извилистой узкой дороге, круто забиравшей наверх между разрушенных скал, доставили на вершину горы Гари-Парбат к цитадели Шир-Гари. Высокие белокаменные зубчатые стены цитадели с ажурными угловыми беседками-башенками и удлиненными эркерами, с голубым майоликовым фризом четко выделялись на сиреневом вечернем небе. «Ни дать ни взять — астраханский Кремль», — подумалось Григорию. Его подвезли к боковым восточным воротам Пурби-Дарваза. Они предназначались для хозяйственных надобностей, снабжения всем необходимым цитадели и дворца эмира. Через них же провозили важных преступников.
Большие, окованные медными полосами с острыми шипами ворота со скрипом открылись, пропуская конный сторожевой конвой. Подбежавшие к лошадям сипаи стащили Григория на землю и поволокли через внутренний двор.
— Постойте, диаволы индианские! Я честный человек! Отпустите меня! — кричал, упираясь, россиянин.
Его впихнули в подземную темницу, решетчатая дверь закрылась за ним, и тяжело лязгнул замок.
— Да чтоб вас! Снова кутузка! Пресвятая Богородица, спаси и огради! Спаси и огради!.. — доносилось из темноты.
Когда стихли шаги уходивших сипаев, Григорий начал неуверенно шарить ногами по полу.
— Вроде б куча соломы иль что еще мягкое… — забормотал он, облизывая разбитые в драке распухшие губы. — Присяду чуток, да и рукам связанным облегченье будет.
Он опустился на корточки и слегка привалился на бок, лихорадочно перебирая в мыслях все происшедшее: «Деньги — черт с ними! Вот котомку жалко, бриллианты попадут к этим негодяям англичанам. Эх, Никитки со мной не было, он ужо показал бы им! И пистоль хороший пропал… Нанди небось все видел. Сообщит Парвезу. Подмога бу-у-у-дет, да! Он ведь вхож к этому хану-господину. Ювелир же его…»
Григория переполняла ярость от того, что с ним так несправедливо поступили. Он заскрипел зубами: «Сколь еще сидеть тут, да что со мной будет? Бес его знает! Во второй кутузке обретаюсь, что ж так страна Индия неприветлива к русскому человеку?»
Он тяжело вздохнул, зашуршал соломой…
Однако он пробыл в темнице совсем недолго. Замок снова лязгнул, дверь отворилась, и громкий голос приказал:
— Выходи, фаренги!
Григорий вышел, по бокам встали два вооруженных сипая и повели по каменным полутемным переходам и внутренним дворам. Кое-где дорогу освещали дымные светильники, было совершенно безлюдно. Наконец они остановились перед большой дверью с маленьким окошечком. Один из сипаев постучал. Окно открылось. Сипай что-то сказал. Окошечко закрылось. Потом отворилась дверь, и Григория ввели в большой зал без окон, в центре которого находилось небольшое возвышение, покрытое черной парчой. Сверху лежала горка разноцветных подушек. Вдоль стен зала стояли какие-то странные станки не станки, в одном углу с потолка свисали ремни и веревки. В другом, около пылавшего жарким огнем очага высились трое или четверо, голые по пояс, в шароварах, усатые, весьма мрачного вида, со скрещенными на груди руками. Сипаи остановились, перекинулись несколькими фразами с усатыми. Языка Григорий не понял. Один из по пояс голых исчез в маленькой дверце, и наступило тягостное молчание, нарушаемое лишь шипением горевших светильников да потрескиванием дров в очаге. Григорий осмотрелся еще раз более внимательно, и сердце у него захолонуло, по спине поползли мурашки. Господи помилуй! Пыточная! Неужели сейчас его… Ему живо вспомнились недавние мучения у Бадмаша. Вон дыба… Вон… В этот момент в зал стремительно вошел высокий длиннолицый человек с живыми, пронзительными глазами, сверкавшими из-под широких темных бровей. Некую надменность и властность ему придавали большой нос с горбинкой, черные, неширокие, но длинные висячие усы, почти соединявшиеся с бакенбардами, и чисто выбритый с ямочкой подбородок. На голове — маленькая белая плетеная шапочка — кори. Он был одет в красный халат, подпоясанный бисерным поясом розового шелка, символом власти, и желтые штаны — патлун. Это был сам эмир Шринагара и субедар Кашмира Мансур-хан. За ним, почтительно пригибаясь, появился кази.
Эмир подошел к возвышению, поставил на него ногу, подождал, пока ему услужливо взобьют подушки, и важно уселся, щелкнул пальцами. Сипаи подхватили Григория и подвели к эмиру.
— Бисмилла ир-рахман ир-рахим… — зашептал эмир, закрыв глаза и низко опустив голову, слова молитвы. Закончив, встрепенулся и, нахмурившись, обратился к Григорию: — Арэ, фаренги! Ты говоришь на урду?
— Да, хузур!
Эмир удовлетворенно кивнул:
— Как тебя зовут?
— Григорий Семенов.
— Расскажи, почему тебя привели сюда.
— Хузур! Я рассчитывался на Бори-Базаре за купленный у инглиси шафран, и вдруг они меня обвинили в том, что я даю им фальшивые деньги. Начали меня бить, прибежал тимардар, меня схватили, и вот… я здесь, — с достоинством ответил россиян.
— Арэ! Тимардара сюда! — Эмир хлопнул в ладоши.
— Я здесь, достославный! Я твой слуга! — с готовностью произнес тот, входя в зал и падая ниц перед эмиром. — Салам алейкум!
— Ладно, ладно, — поморщился эмир, — говори, что произошло.
— Хузур! Да будет имя твое благословенно, а мудрость и щедрость…
— Ну, довольно лести! Рассказывай о деле! — крикнул, перебивая, эмир. — Если мы убедимся, что ты верно нам служишь, будет и щедрость!
— Достославный! Так оно и было! Этот фаренги рассчитывался за товар с двумя инглиси фальшивыми монетами. Клянусь Аллахом! Вот одна! — Он положил монету в протянутую руку эмира.
Тот внимательно осмотрел ее, попробовал на зуб, потом вынул из-за пояса пробный камень, чиркнул по нему монетой несколько раз, хмыкнул, показал кази. Они пошептались немного, затем эмир произнес:
— Сомнений нет, это фальшивая монета. Что ты скажешь в свое оправдание? — Эмир недобро смотрел на Григория.
— Хузур! Это какая-то ошибка. Монеты я получил от Парвеза, твоего личного ювелира. Я продал ему бриллиант. Он ведь честный и уважаемый человек, не так ли?
— Тхик! — Эмир согласно кивнул.
Он еще раз вместе с кази и тимардаром проверил монету. Она была фальшивой.
— Ты лжешь! — произнес эмир резко. — Ты пытаешься опорочить моего ювелира, честнейшего из честнейших! Ты подрываешь устои моего государства. Ты знаешь, что я делаю с фальшивомонетчиками?
— Нет, хузур! — простодушно ответил россиянин. — Я честный человек.
— Я сажаю их на кол. Вон там, во дворе! Ты сам откуда?
— Я расейский, из России-матушки. Хорунжий, ну, сотник по-вашему. Подданный его величества императора Петра Алексеевича. Белым царем его прозывают тут, в восточных странах. А сейчас я задумал заняться купеческим делом.
Эмир вздрогнул. Белый царь Петр. Эмиру было известно о неудачном походе отряда князя Бековича-Черкасского на Хиву. Все правители Туркестана боялись мести Петра за это поражение. И хотя Кашмир был достаточно далеко от тех мест и надежно защищен горами с севера, эмир задумался. Дело принимало щекотливый оборот.
— Хузур! Я не виноват, это какая-то ошибка, — проговорил Григорий. — Я не виноват, — снова повторил он. — И я потерял котомку со всем имуществом.
— Ошибка, ошибка! — раздраженно буркнул эмир. — Можешь ли ты представить свидетелей своей невиновности и доказать, что у тебя не было фальшивых денег? Если нет, то Аллах один тебе судья. Недаром поэт сказал:
Где письменных и явных нет улик —
ищи свидетелей,
А этих нет — Всевышнего проси
о правосудии
Или огнем пройди божественную пытку.
Эмир был весьма образованным человеком и любил покрасоваться начитанностью на дворцовых мошаэрах, но особенно когда вершил суд.
— Нет, хузур! Нету у меня свидетелей.
Эмир усмехнулся:
— Ты совершил сразу три негодных поступка. Первое — ты пытался расплатиться фальшивыми монетами. Второе — ты лжешь, что это не твои деньги, и третье — ты пытаешься убедить нас, что фальшивые деньги ты будто бы получил от честнейшего Парвеза. Аллах велик и всемогущ! Его милость и справедливость безграничны! Мы выполняем лишь его волю и ради этого живем на нашей грешной земле.
Эмир пошептался с кази и потом сказал:
— Наше решение таково — поскольку ты все отрицаешь, мы подвергнем тебя завтра утром божественному испытанию огнем. Если ты его не выдержишь, то будешь посажен на кол. Уведите его! На сегодня суд закончен, все свободны!
Кази и тимардар склонились ниц.
— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его! — загнусил один.
— И достославный его наместник среди нас, благородный из благороднейших, самый справедливый, — подобострастно подхватил другой.
— Ступайте! — Эмир милостиво махнул рукой.
Сипаи подхватили упиравшегося Григория и поволокли из зала. Эмир поднялся с подушек и сунул ноги в туфли, чтобы удалиться, но в этот момент в дверь осторожно просунул голову дворецкий Бустан и сказал:
— Хузур! Прошла уже половина четвертой стражи, как ваш личный ювелир Парвез джи ожидает вашей аудиенции.
— Вах, вах! Парвез? Зови его, он как раз и нужен.
Бустан исчез и через минуту ввел Парвеза.
— Салам, салам, почтенный! Ты здесь весьма кстати, я выслушаю тебя, ибо как сказал один поэт:
Правитель тот всегда хорош,
Который прежде спросит друга
И лишь потом отдаст приказ.
— Ва алейкум ас-салам, достославный! — поклонился Парвез. — Я пришел к тебе с очень важным сообщением. Дело в том, что в твоем государстве, в твоем городе, на Бори-Базаре появился фальшивомонетчик, — торопливо говорил Парвез.
— Да что ты? Ну, рассказывай, рассказывай! — ответил Эмир с интересом. — Я внимательно тебя слушаю.
— Сегодня вечером на Бори-Базаре прогуливался мой гость фаренги по имени Григо, он из Северной державы белого царя Петра. — Парвез остановился переводя дух.
— Говори же, — нетерпеливо крикнул эмир, — или продолжать буду я.
— И этот фаренги хотел купить у двух инглиси одну кипу шафрана и в момент расплаты за товар… — От волнения Парвез опять остановился.
— Хватит, молчи! — взвизгнул эмир. — Дальше продолжать буду я.
Он топнул ногой:
— Слушай меня! Этот твой фаренги в момент расплаты за товар подсунул фальшивую монету, вот она! Он преступник. Мы завтра подвергнем его божественному испытанию огнем и, наверное, посадим на кол. И твой фаренги нагло все отрицает. Да еще пытается нас убедить, что фальшивые деньги якобы получил от тебя. И говорит, что нет свидетеля, который подтвердил бы его правоту.
— Достославный! Мой гость не фальшивомонетчик. Его честность может подтвердить, поклявшись на святом Коране, один свидетель. Он стоит перед воротами твоего дворца. Прикажи его впустить! Да благословит Аллах твое мудрое решение!
В глазах эмира мелькнуло удивление и тут же пропало. Затем он махнул рукой:
— Позвать!
— Бустан джи! Это нищий старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Он хлопнул себя по груди и грозно нахмурился. Потом тряхнул своими прекрасными светлыми кудрями, осторожно взял Дарью за руки, развел их и нежно прижал девушку к себе.
— Григо все равно что мой названый отец-батюшка. Как Вангди. Дангу просто придет и освободит Григо. Снова. Это ведь совсем просто. — Его лицо озарилось внутренним светом.
— Подожди, Дангу! — вступил в разговор Парвез. — Давай сделаем так. Сначала я с Нанди схожу на базар и все выясню. Я знаю тимардара и, может быть, все улажу. Григо джи наверняка сидит в базарной кутузке. И тебе не надо будет пускать в ход свою силу и ловкость, а тем более смертоносные дротики.
— Свет мой, согласись! Это разумно, — проговорила Дарья, прижимаясь щекой к руке Дангу, поглаживая ее и преданно смотря снизу вверх ему в глаза. — Ну согласись, прошу тебя, не оставляй меня! Парвез все устроит.
— Ну хорошо, я подожду, — он улыбнулся.
— Арэ! Нанди! Быстро! — крикнул Парвез. — Лошадей сюда! — Он хлопнул в ладоши.
Через несколько минут два всадника галопом помчались по улицам Шринагара в сторону Бори-Базара.
Базар уже затихал, наступал вечер, продавцы убирали непроданный товар, народ неторопливо расходился. Спешившись у базарной коновязи и бросив поводья сторожам, Парвез и Нанди побежали к тому месту, где стояли палатки англичан. Караван-баши и зазывала рассказали, как было дело.
— А где же мой друг — фаренги, которого избили?
— Не знаем, мухтарам!
— Арэ! Нанди! Скорее к тимардару! — крикнул ювелир.
Они двинулись было прочь, но неожиданно Парвеза легонько дернул за шаровары сидевший рядом старик-нищий.
— Бабуджи! — прошамкал старик. — Ради всемогущего Аллаха подай на пропитание, и ты не пожалеешь. Не надо никуда бежать. Я расскажу тебе нечто важное.
Парвез сунул руку за пояс, и к ногам нищего упала золотая монета.
— Если твои слова будут мне полезны, бхикшу, ты получишь еще.
— Слушай же, о сын милосердного! Я сидел около тамбу этих инглиси и, как всегда, просил милостыню у прохожих. И увидел, как твой друг подошел со своим слугой, — он ткнул пальцем в сторону Нанди, — к этим инглиси. Я слышал весь разговор и видел, как все произошло. Но я видел даже больше: как один из этих людей при продаже шафрана подменил одну настоящую монету твоего друга на фальшивую. Эти инглиси настоящие жулики. Пусть шайтан их заберет! А твой друг — честный человек.
Перед нищим в дорожной пыли засверкало несколько золотых монет.
— Слушай дальше, — поклонился старик. — Мне стало жаль этого фаренги, и я пошел за сипаями, которые тащили его. Мне захотелось узнать, что с ним будут делать. Когда они миновали главные ворота Буланд-Дарваза, смотритель базара остановил их и приказал отвести твоего друга в тюрьму при дворце субедара достославного Мансур-хана.
— Аллах велик! Хвала Аллаху! Хорошо, что я встретил тебя, достойного еще большей награды, — ответил Парвез. — Моего друга наверняка будет судить сам субедар.
— Я знаю тебя хорошо, бабуджи! — ответил ему нищий. — Ты личный ювелир достославного Мансур-хана, и твоя лавка во-о-н в том конце базара, — он махнул рукой. — Я уже целый год живу здесь на подаяние и знаю многих. Люди уважительно говорят о тебе. Ты честный и хороший человек. Я был рад помочь тебе. Да благословит тебя Аллах!
— Медлить нельзя! Быстрее! — крикнул Парвез. — Нам надо успеть до вечернего намаза попасть в цитадель Шир-Гари!
Через несколько минут по затихающим вечерним улочкам Шринагара в сторону горы Гари-Парбат бешено помчались две лошади. На одной сидел Парвез, на другой Нанди и нищий. И вправду нельзя было терять пи одной минуты. Все могло кончиться очень плохо. Кашмир был наводнен фальшивыми деньгами. Это подрывало и без того неустойчивое политическое положение могольского субедара в Кашмире. Наверное, поэтому пойманных фальшивомонетчиков теперь судил сам Мансур-хан. Приговор был одинаковым — смертная казнь, которая приводилась в исполнение немедленно и для большего устрашения публично.
Уже в темноте всадники добрались до намеченной цели. Парвез остановил лошадь перед главными воротами Каты-Дарваза, спешился и подошел к начальнику караула Музаффару Джангу, которого хорошо знал.
— Салам алейкум! — поклонился ему Парвез. — Как здоровье достославного?
— Хорошо! — кивнул ему Музаффар Джанг.
— Вот моя парвана, — продолжал Парвез, показывая кружок из красной кожи с золотым тиснением и личной подписью субедара, разрешавшей проход к нему в любое время. Хотя Парвез и не относился к придворной знати, но, являясь личным ювелиром Мансур-хана, мог свободно проходить в цитадель.
— Нет, мухтарам! Достославный только что совершил вечерний намаз и занят религиозной беседой с имамом Гафаром, — холодно отрезал Музаффар Джанг. — Он велел никого не впускать.
Парвезу ничего не оставалось, как терпеливо ждать. Прошел почти час. Нанди и нищий сидели у лошадей, тихо переговариваясь. Наконец ювелир снова подошел к Музаффару Джангу и попросил пропустить к субедару.
— Подожди, сейчас узнаю.
Он скрылся за воротами и через несколько минут вернулся:
— Хузур снова занят. Он укази Данешманда и разбирается с одним фальшивомонетчиком — фаренги. К нему нельзя.
— Но я как раз и хочу сказать нечто важное достославному об этом фаренги! — закричал Парвез, нервно жестикулируя. — Очень важное!
— Нет! Жди окончания суда, — снова холодно произнес Музаффар Джанг.
— Но его могут казнить, а он не виноват. Вот свидетель! — Парвез показал на нищего.
— Ничего не знаю, мухтарам! Таков приказ, — сказал Музаффар Джанг. И строго прикрикнул на сипаев: — Никого не впускать!
Те подняли изогнутые бронзовые мечи и скрестили их перед входом. «Кйон! Кйон! Кйон!» — раздался под аркой ворот предупреждающий звон металла. «Кйон? Кйон? Кйон?» — отзывалось колоколом в мозгу возбужденно метавшегося Парвеза. Он лихорадочно соображал, как ему поступить… «Кйон? Кйон? Кйон?»
А с Григорием тем временем происходило вот что.
Примерно через час после происшествия на базаре его по извилистой узкой дороге, круто забиравшей наверх между разрушенных скал, доставили на вершину горы Гари-Парбат к цитадели Шир-Гари. Высокие белокаменные зубчатые стены цитадели с ажурными угловыми беседками-башенками и удлиненными эркерами, с голубым майоликовым фризом четко выделялись на сиреневом вечернем небе. «Ни дать ни взять — астраханский Кремль», — подумалось Григорию. Его подвезли к боковым восточным воротам Пурби-Дарваза. Они предназначались для хозяйственных надобностей, снабжения всем необходимым цитадели и дворца эмира. Через них же провозили важных преступников.
Большие, окованные медными полосами с острыми шипами ворота со скрипом открылись, пропуская конный сторожевой конвой. Подбежавшие к лошадям сипаи стащили Григория на землю и поволокли через внутренний двор.
— Постойте, диаволы индианские! Я честный человек! Отпустите меня! — кричал, упираясь, россиянин.
Его впихнули в подземную темницу, решетчатая дверь закрылась за ним, и тяжело лязгнул замок.
— Да чтоб вас! Снова кутузка! Пресвятая Богородица, спаси и огради! Спаси и огради!.. — доносилось из темноты.
Когда стихли шаги уходивших сипаев, Григорий начал неуверенно шарить ногами по полу.
— Вроде б куча соломы иль что еще мягкое… — забормотал он, облизывая разбитые в драке распухшие губы. — Присяду чуток, да и рукам связанным облегченье будет.
Он опустился на корточки и слегка привалился на бок, лихорадочно перебирая в мыслях все происшедшее: «Деньги — черт с ними! Вот котомку жалко, бриллианты попадут к этим негодяям англичанам. Эх, Никитки со мной не было, он ужо показал бы им! И пистоль хороший пропал… Нанди небось все видел. Сообщит Парвезу. Подмога бу-у-у-дет, да! Он ведь вхож к этому хану-господину. Ювелир же его…»
Григория переполняла ярость от того, что с ним так несправедливо поступили. Он заскрипел зубами: «Сколь еще сидеть тут, да что со мной будет? Бес его знает! Во второй кутузке обретаюсь, что ж так страна Индия неприветлива к русскому человеку?»
Он тяжело вздохнул, зашуршал соломой…
Однако он пробыл в темнице совсем недолго. Замок снова лязгнул, дверь отворилась, и громкий голос приказал:
— Выходи, фаренги!
Григорий вышел, по бокам встали два вооруженных сипая и повели по каменным полутемным переходам и внутренним дворам. Кое-где дорогу освещали дымные светильники, было совершенно безлюдно. Наконец они остановились перед большой дверью с маленьким окошечком. Один из сипаев постучал. Окно открылось. Сипай что-то сказал. Окошечко закрылось. Потом отворилась дверь, и Григория ввели в большой зал без окон, в центре которого находилось небольшое возвышение, покрытое черной парчой. Сверху лежала горка разноцветных подушек. Вдоль стен зала стояли какие-то странные станки не станки, в одном углу с потолка свисали ремни и веревки. В другом, около пылавшего жарким огнем очага высились трое или четверо, голые по пояс, в шароварах, усатые, весьма мрачного вида, со скрещенными на груди руками. Сипаи остановились, перекинулись несколькими фразами с усатыми. Языка Григорий не понял. Один из по пояс голых исчез в маленькой дверце, и наступило тягостное молчание, нарушаемое лишь шипением горевших светильников да потрескиванием дров в очаге. Григорий осмотрелся еще раз более внимательно, и сердце у него захолонуло, по спине поползли мурашки. Господи помилуй! Пыточная! Неужели сейчас его… Ему живо вспомнились недавние мучения у Бадмаша. Вон дыба… Вон… В этот момент в зал стремительно вошел высокий длиннолицый человек с живыми, пронзительными глазами, сверкавшими из-под широких темных бровей. Некую надменность и властность ему придавали большой нос с горбинкой, черные, неширокие, но длинные висячие усы, почти соединявшиеся с бакенбардами, и чисто выбритый с ямочкой подбородок. На голове — маленькая белая плетеная шапочка — кори. Он был одет в красный халат, подпоясанный бисерным поясом розового шелка, символом власти, и желтые штаны — патлун. Это был сам эмир Шринагара и субедар Кашмира Мансур-хан. За ним, почтительно пригибаясь, появился кази.
Эмир подошел к возвышению, поставил на него ногу, подождал, пока ему услужливо взобьют подушки, и важно уселся, щелкнул пальцами. Сипаи подхватили Григория и подвели к эмиру.
— Бисмилла ир-рахман ир-рахим… — зашептал эмир, закрыв глаза и низко опустив голову, слова молитвы. Закончив, встрепенулся и, нахмурившись, обратился к Григорию: — Арэ, фаренги! Ты говоришь на урду?
— Да, хузур!
Эмир удовлетворенно кивнул:
— Как тебя зовут?
— Григорий Семенов.
— Расскажи, почему тебя привели сюда.
— Хузур! Я рассчитывался на Бори-Базаре за купленный у инглиси шафран, и вдруг они меня обвинили в том, что я даю им фальшивые деньги. Начали меня бить, прибежал тимардар, меня схватили, и вот… я здесь, — с достоинством ответил россиян.
— Арэ! Тимардара сюда! — Эмир хлопнул в ладоши.
— Я здесь, достославный! Я твой слуга! — с готовностью произнес тот, входя в зал и падая ниц перед эмиром. — Салам алейкум!
— Ладно, ладно, — поморщился эмир, — говори, что произошло.
— Хузур! Да будет имя твое благословенно, а мудрость и щедрость…
— Ну, довольно лести! Рассказывай о деле! — крикнул, перебивая, эмир. — Если мы убедимся, что ты верно нам служишь, будет и щедрость!
— Достославный! Так оно и было! Этот фаренги рассчитывался за товар с двумя инглиси фальшивыми монетами. Клянусь Аллахом! Вот одна! — Он положил монету в протянутую руку эмира.
Тот внимательно осмотрел ее, попробовал на зуб, потом вынул из-за пояса пробный камень, чиркнул по нему монетой несколько раз, хмыкнул, показал кази. Они пошептались немного, затем эмир произнес:
— Сомнений нет, это фальшивая монета. Что ты скажешь в свое оправдание? — Эмир недобро смотрел на Григория.
— Хузур! Это какая-то ошибка. Монеты я получил от Парвеза, твоего личного ювелира. Я продал ему бриллиант. Он ведь честный и уважаемый человек, не так ли?
— Тхик! — Эмир согласно кивнул.
Он еще раз вместе с кази и тимардаром проверил монету. Она была фальшивой.
— Ты лжешь! — произнес эмир резко. — Ты пытаешься опорочить моего ювелира, честнейшего из честнейших! Ты подрываешь устои моего государства. Ты знаешь, что я делаю с фальшивомонетчиками?
— Нет, хузур! — простодушно ответил россиянин. — Я честный человек.
— Я сажаю их на кол. Вон там, во дворе! Ты сам откуда?
— Я расейский, из России-матушки. Хорунжий, ну, сотник по-вашему. Подданный его величества императора Петра Алексеевича. Белым царем его прозывают тут, в восточных странах. А сейчас я задумал заняться купеческим делом.
Эмир вздрогнул. Белый царь Петр. Эмиру было известно о неудачном походе отряда князя Бековича-Черкасского на Хиву. Все правители Туркестана боялись мести Петра за это поражение. И хотя Кашмир был достаточно далеко от тех мест и надежно защищен горами с севера, эмир задумался. Дело принимало щекотливый оборот.
— Хузур! Я не виноват, это какая-то ошибка, — проговорил Григорий. — Я не виноват, — снова повторил он. — И я потерял котомку со всем имуществом.
— Ошибка, ошибка! — раздраженно буркнул эмир. — Можешь ли ты представить свидетелей своей невиновности и доказать, что у тебя не было фальшивых денег? Если нет, то Аллах один тебе судья. Недаром поэт сказал:
Где письменных и явных нет улик —
ищи свидетелей,
А этих нет — Всевышнего проси
о правосудии
Или огнем пройди божественную пытку.
Эмир был весьма образованным человеком и любил покрасоваться начитанностью на дворцовых мошаэрах, но особенно когда вершил суд.
— Нет, хузур! Нету у меня свидетелей.
Эмир усмехнулся:
— Ты совершил сразу три негодных поступка. Первое — ты пытался расплатиться фальшивыми монетами. Второе — ты лжешь, что это не твои деньги, и третье — ты пытаешься убедить нас, что фальшивые деньги ты будто бы получил от честнейшего Парвеза. Аллах велик и всемогущ! Его милость и справедливость безграничны! Мы выполняем лишь его волю и ради этого живем на нашей грешной земле.
Эмир пошептался с кази и потом сказал:
— Наше решение таково — поскольку ты все отрицаешь, мы подвергнем тебя завтра утром божественному испытанию огнем. Если ты его не выдержишь, то будешь посажен на кол. Уведите его! На сегодня суд закончен, все свободны!
Кази и тимардар склонились ниц.
— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его! — загнусил один.
— И достославный его наместник среди нас, благородный из благороднейших, самый справедливый, — подобострастно подхватил другой.
— Ступайте! — Эмир милостиво махнул рукой.
Сипаи подхватили упиравшегося Григория и поволокли из зала. Эмир поднялся с подушек и сунул ноги в туфли, чтобы удалиться, но в этот момент в дверь осторожно просунул голову дворецкий Бустан и сказал:
— Хузур! Прошла уже половина четвертой стражи, как ваш личный ювелир Парвез джи ожидает вашей аудиенции.
— Вах, вах! Парвез? Зови его, он как раз и нужен.
Бустан исчез и через минуту ввел Парвеза.
— Салам, салам, почтенный! Ты здесь весьма кстати, я выслушаю тебя, ибо как сказал один поэт:
Правитель тот всегда хорош,
Который прежде спросит друга
И лишь потом отдаст приказ.
— Ва алейкум ас-салам, достославный! — поклонился Парвез. — Я пришел к тебе с очень важным сообщением. Дело в том, что в твоем государстве, в твоем городе, на Бори-Базаре появился фальшивомонетчик, — торопливо говорил Парвез.
— Да что ты? Ну, рассказывай, рассказывай! — ответил Эмир с интересом. — Я внимательно тебя слушаю.
— Сегодня вечером на Бори-Базаре прогуливался мой гость фаренги по имени Григо, он из Северной державы белого царя Петра. — Парвез остановился переводя дух.
— Говори же, — нетерпеливо крикнул эмир, — или продолжать буду я.
— И этот фаренги хотел купить у двух инглиси одну кипу шафрана и в момент расплаты за товар… — От волнения Парвез опять остановился.
— Хватит, молчи! — взвизгнул эмир. — Дальше продолжать буду я.
Он топнул ногой:
— Слушай меня! Этот твой фаренги в момент расплаты за товар подсунул фальшивую монету, вот она! Он преступник. Мы завтра подвергнем его божественному испытанию огнем и, наверное, посадим на кол. И твой фаренги нагло все отрицает. Да еще пытается нас убедить, что фальшивые деньги якобы получил от тебя. И говорит, что нет свидетеля, который подтвердил бы его правоту.
— Достославный! Мой гость не фальшивомонетчик. Его честность может подтвердить, поклявшись на святом Коране, один свидетель. Он стоит перед воротами твоего дворца. Прикажи его впустить! Да благословит Аллах твое мудрое решение!
В глазах эмира мелькнуло удивление и тут же пропало. Затем он махнул рукой:
— Позвать!
— Бустан джи! Это нищий старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33