Они шли из пролива Святого Георга в Ирландское море.
По его настоянию Эмерелд взялась за штурвал, чувствуя себя очень смелой, хотя и понимала, что его мощные руки готовы исправить любую ее ошибку.
— Угадай, куда мы направляемся? — промурлыкал О'Тул, и его пальцы накрыли ее.
Эмерелд оглянулась на него через плечо и заметила насмешливый огонек в его глазах. Она догадалась, что задумчивость Шона исчезла, и ее сердце возбужденно забилось.
— Подскажи мне.
О'Тул улыбнулся ей:
— Мне лучше самому взяться теперь за штурвал. Минэй-Стрейт немного узковат.
— Англси! — радостно выдохнула Эмерелд.
— У тебя прекрасные воспоминания об этом острове. Я хочу, чтобы к тем воспоминаниям прибавились сегодня новые. Незабываемые. Воспоминания дороги. Я хочу, чтобы мы с тобой вспоминали потом об этих часах как о самых счастливых в жизни.
Они оставили команду плавать в теплой бирюзовой воде и рука в руке направились к хрустальной пещере. Они молча разделись у входа, так как оба понимали, что священный ритуал следует совершить обнаженными. Все их мысли и чувства были направлены друг на друга.
Эмерелд и Шон в восхищении прошли по сверкающему лабиринту, стены которого были инкрустированы кристаллами, похожими на бриллианты. Для них эта пещера с высокими сводами навсегда останется волшебным местом. Ее водоем светился мириадами танцующих радуг. Они благоговейно коснулись сверкающих стен, и пальцы их ног ступили в прозрачную воду цвета джина.
Шон видел красоту Эмерелд в переливчатом сиянии света и тени. Его стальные глаза подсказали ей, какой привлекательной он ее находит.
А Эмерелд, глядя на смуглую мощную стать Шона, потеряла голову от его близости. Он научил ее чувствовать, ценить красоту красок и звуков, наслаждаться каждым мгновением, отделяя его от прошлого и будущего.
Шон подал ей руку, и они вместе бросились в воду, окунувшись в волшебное царство. Эмерелд ощутила, как напряглось ее тело, как забурлила кровь от радости, как возбуждение охватило ее, как сердце переполнилось любовью. Они здесь, вместе, это настоящее совершенство… совершенное настоящее.
Охваченные восторгом, они плавали и плескались. Эмерелд вскарабкалась на спину Шону, ее руки обвили его за шею, и он глубоко нырнул, изображая дельфина для своей Ундины. Под водой они играли и целовались, чувствуя, что окружающий мир исчез, оставив их в покое в этом рае для двоих. Они не боялись воды, их игра была бурной и опасной, достигая вершин радости и свободы, пока наконец Эмерелд не бросилась, забыв обо всем, в объятия Шона.
Он поднял ее на край бассейна и сам устроился рядом. Когда он крепко обнял ее, Эмерелд почувствовала такой сильный прилив доверия и любви, что прошептала:
— Только ты можешь так крепко обнимать меня, а я все равно чувствую себя свободной.
С общего молчаливого согласия они нашли свою одежду там, где оставили, и вышли из бриллиантовой пещеры на горячее солнце. Коралловый песок манил к себе, и они не в силах были противостоять этому языческому искушению. Эмерелд легла на спину и блаженно раскинула руки и ноги, позволяя жару песка проникнуть в ее тело.
Она закрыла глаза и ощутила, что никогда не будет чувствовать себя счастливее, чем в этот миг. Шон Фитцжеральд О'Тул стал для нее ее вселенной. Она не могла себе представить, что не знает его, не видит гибкие движения его тела, не слышит, как его низкий голос шепотом произносит ее имя. Без него она чувствовала себя потерянной, он давал ей ощущение завершенности. Никаких сомнений — такая любовь продлится вечно.
Эмерелд лежала на сахарно-белом песке в лучах солнечного света, под мягким морским бризом, играющим ее темными кудрями. Восхитительное чувство предвкушения поднималось в ней, ее переполняли радость, ожидание счастья, потому что она знала — скоро, очень скоро он займется с ней любовью.
Она не открывала глаз, пока не ощутила трепетание, словно бабочка крылом прикоснулась к краешку ее губ. Эмерелд улыбнулась про себя и медленно подняла ресницы. Он стоял на коленях, пристально глядя на нее, в его темных стальных глазах плясали веселые искорки. Не опуская глаз, она медленно встала на колени рядом с ним.
Им не требовались слова, им хотелось только прикасаться друг к другу, и это желание было сродни голоду. В едином порыве их пальцы сомкнулись, побежали по щеке, по горлу, по плечу. Ладонь Эмерелд коснулась его сердца, и она ощутила его биение под своими пальцами.
Он был великолепным мужчиной. Он был ее ирландским принцем.
Шон наклонился, собираясь поцеловать ее, и, когда был уже совсем близко, Эмерелд прошептала его имя, стремясь к нему всей душой:
— Шон, Шон.
Его губы прижались к ее шее, чтобы не мешать ей произносить его имя.
— Твоя кожа, как горячий шелк. Мне нравится прикасаться к тебе и целовать тебя, когда ты нагрета солнцем. — Кончики его пальцев пробежали по ложбинке между ее грудями, спустились вниз к талии и нырнули между ног, чтобы прикоснуться к спрятанной там жемчужине. Шон поднес палец к ее губам. — Попробуй, — шепнул он.
Она лизнула, пробуя себя на вкус, и стала следить затуманившимися глазами, как он слизывает ее сок со своих пальцев. Все, что он делал, всегда заставляло ее почувствовать себя дикой и распутной.
Шон уложил ее на песок, прогретый солнцем, и ее длинные локоны рассыпались темным ореолом вокруг личика в форме сердечка. Его глаза почернели от страсти. Он так хотел обладать ею, что это превращалось в наваждение. Шон говорил себе, что все оттого, что их время течет, как песок. Обстоятельства заставляют его насладиться этой женщиной, пока они вместе.
Если только… он сцепил пальцы и не дал себе закончить. О'Тул заставил себя перестать думать. Он мог видеть, слышать, обонять, чувствовать на вкус и прикасаться. Этого должно быть достаточно. Ему не следует все осложнять своими мрачными мыслями. Дочь Монтегью может зачать через несколько месяцев или через год. Ему пока не нужно возвращать свою пленницу назад.
Он научил ее жить одним мгновением, наслаждаться здесь и сейчас. В эту секунду они вместе. И только это и имеет значение. Он сделает так, что тысячи дней и ночей превратятся в один солнечный незабываемый час. Желание все сильнее охватывало его, но он придержал его, чтобы подарить удовольствие Эмерелд.
Он не рассчитывал на то, что ее страсть разгорится таким огнем. Женщина высоко подняла ноги, обхватила его и выгнулась так высоко, что его твердый, пульсирующий член вошел в нее. Он сам научил ее не задумываясь брать то, что хочется, и ему доставляло огромное наслаждение, что Эмерелд требует все то, что он в состоянии дать ей.
Шон знал, что ей нравится больше всего, поэтому снова и снова погружался в нее и выныривал, с каждым разом проникая все глубже, пока она не начала задыхаться, извиваться и не вцепилась в него с протяжным стоном. Каждый раз, как он выходил из ее лона, тело Эмерелд словно оплакивало потерю, пик наслаждения отступал, но Шон немедленно возвращался, и она поднималась все выше и выше к вершинам экстаза.
Никогда еще их плоть не пылала так, как в этот раз, когда они любили друг друга на горячем песке и сверкающее солнце обрушивалось на обнаженные тела. Их кожа горела, огонь бушевал внутри, а кровь напоминала кипящую лаву, перетекающую от одного к другому, пока они полностью не потеряли контроль над собой, оказавшись во власти всепоглощающей страсти.
Сияющий огненный круг перед закрытыми глазами Эмерелд превратился в пламенно-оранжевый, потом в кроваво-красный и потемнел до пурпурного. Она цеплялась за край вулкана в течение стольких восхитительных минут, что когда стремительно полетела вместе с ним в огнедышащую бездну, их тела неистово содрогались, пока семя Шона изливалось в нее.
Они пролежали в объятиях друг друга целый час, целовались, шептали нежные слова, словно остались одни на свете. Когда Эмерелд задремала, Шон стал пристально разглядывать ее лицо, чтобы навсегда запомнить, как она выглядела в этот неповторимый день. Им хотелось, чтобы это чудо никогда не кончалось, и они оставались па пляже, пока солнце не опустилось в море.
Когда они наконец добрели до корабля, команда удивила их, приготовив из даров моря блюда, от которых потекли слюнки. На берегу из прибитых морем обломков моряки развели костер, чтобы поджарить рыбу, креветок и омаров, которых в изобилии обнаружили среди скал. Восхитительная еда у костра стала заключительным аккордом этого великолепного дня.
«Месяц» прибыл в Грейстоунс уже глубокой ночью. Шон и Эмерелд медленно прошли по крутой дорожке к большому дому, обняв друг друга за талию. Она прижалась к нему, ее голова касалась его плеча. Никому из них не хотелось, чтобы этот день заканчивался, но солнце и морской воздух, их игры и страстные объятия полностью истощили силы Эмерелд.
Шон отнес ее наверх и раздел, а она могла лишь сладко зевать. Он лег рядом с ней в постель, прижался к ее спине и властно обнял. Она заснула с улыбкой на губах. Эмерелд знала — никогда в жизни она еще не чувствовала себя лучше.
Эмерелд и припомнить не могла, когда еще так плохо себя чувствовала! Она свесилась с огромной кровати, ее рвало в ночной горшок. Кейт Кеннеди, услышав, что творится с Эмерелд, торопливо вошла в спальню хозяина. Представшая перед ней картина заставила ее остановиться.
— Вы беременны, — объявила она со свойственной ей прямотой.
Эмерелд подняла бледное, удрученное лицо.
— Именно так я и подумала. — Не успела она произнести эти слова, как ее охватил новый приступ тошноты. Несчастная охнула, снова нагнула голову и извергла остатки содержимого желудка в горшок из китайского фарфора.
Когда ей стало получше, Кейт сменила простыни и помогла Эмерелд принять ванну. Хотя Кейт бывала резка на язык, сердце у нее было доброе. На самом деле ее радовало присутствие Эмерелд в Грейстоунсе. Когда умерла Кэтлин, казалось, что сердце и душа дома ушли вместе с ней. Эмерелд снова вернула к жизни большой каменный особняк.
Эмерелд пощипывала тост и потягивала вино, разбавленное водой, а ее душа ликовала. Она радовалась при мысли о ребенке. Единственной причиной, побудившей ее согласиться на навязанный отцом брак, было желание иметь детей. При мысли, что это семя Шона О'Тула дало жизнь ее ребенку, сердце переполнялось счастьем.
Ее волновала только реакция Шона. Он был непредсказуем и властен, чувствовал себя счастливым только тогда, когда сам контролировал людей и события. Если ребенок не входил в его планы, новость может привести его в ярость.
Сухой тост и вино с водой чудесным образом избавили ее от неприятных ощущений. Эмерелд выбрала одно из самых красивых платьев, тщательно уложила волосы и спустилась в библиотеку, чтобы разобрать книги, привезенные из Мэйнута. Переплетенные в кожу тома доставили ей огромное удовольствие. Она знала, что, открывая книгу, распахиваешь окно в мир. Может быть, во второй половине дня, когда она пойдет к Шеймусу, то возьмет книгу и почитает ему.
— Так вот где ты прячешься.
Она удивленно подняла глаза на Шона, вошедшего в библиотеку. Эмерелд и не слышала, как он появился.
— Ты выглядишь очень красивой в желтом. Солнце позолотило твою кожу, и мне кажется, что у тебя на носу появились настоящие ирландские веснушки.
Эмерелд умирала от желания сообщить ему свою новость, но не знала, как приступить к такой деликатной теме.
— Ты сегодня рано встал.
— Ты крепко спала. Я и подумать не мог о том, чтобы разбудить тебя.
— Когда я проснулась, мне было очень плохо. Кейт считает, что я беременна, — выпалила Эмерелд.
— Вот уж глупость! — парировал Шон. — Я думаю, что ты съела слишком много омаров. — Он нагнулся ближе и коснулся ладонью ее щеки. — Может быть, у тебя солнечный удар.
— Ладно, что бы это ни было, сейчас я чувствую себя намного лучше.
— Хорошо. Я хочу, чтобы ты сегодня отдохнула. Наших вчерашних упражнений с лихвой хватило нам обоим. — Он подмигнул. — Я просто восхищен тем, что тебе нравится чтение не меньше, чем физическая активность.
Ему хотелось, чтобы Эмерелд покраснела, и та сделала ему одолжение.
— Я могу остаться в этой библиотеке на год и не заскучаю. Здесь есть абсолютно все — мифы, сказки, легенды, приключения, история, география. Как ты думаешь, твоему отцу что-нибудь понравится?
— Уверен, что понравится, особенно в сочетании с тобой. Мне кажется, что он почти влюбился. Смотреть на красивую женщину куда интереснее, чем не отрываться весь день от подзорной трубы.
После ухода Шона Эмерелд задумалась над его словами и реакцией. Он совершенно не сомневался, что у ее недомогания другая причина, и постарался убедить в этом ее. Но когда ее тошнота возобновилась на следующее утро и стала регулярно повторяться каждый день, Эмерелд засомневалась.
Странным выглядело то, что Шон по утрам вставал теперь очень рано, до того, как она проснется, и ни разу не стал свидетелем ее плохого самочувствия. Всякий раз, когда Кейт Кеннеди намекала на состояние Эмерелд, Шон отказывался верить в возможность того, что она ждет ребенка.
Когда экономка упомянула о нежелании Шона смотреть в лицо фактам, Эмерелд испугалась. Ясно, что ее принц недоволен тем, что она забеременела! У него нет сомнений, что это его ребенок, а как же иначе? Но с точки зрения закона отцом малютки будет считаться Джек Реймонд. В конце концов, он все еще оставался ее мужем. Эмерелд могла только представить, насколько ужасно почувствует себя Шон, когда его собственное дитя будет считаться ребенком другого мужчины.
А может быть, все совсем не так. Вдруг Шон просто не любит детей. Возможно, новость не пришлась ему по душе, потому что ему не хочется ни с кем делить Эмерелд? Ей просто надо дать ему время свыкнуться с этой мыслью.
Эмерелд чуть улыбнулась. Он может отрицать все, что угодно, но она точно знала, что носит под сердцем их с Шоном Фитцжеральдом О'Тулом ребенка.
Будущая мама решила ничего больше не говорить. Она станет уделять ему все свое внимание и убедит его в своей бесконечной любви и в том, что Шон был, есть и навсегда останется единственным властителем ее сердца. Через несколько месяцев, когда ее груди нальются, а живот округлится, вынашивая плод их любви, графу не удастся отрицать очевидное.
Эмерелд удовлетворенно вздохнула. Она поклялась стать отличной матерью. У них все хорошо. И ничто не может испортить это чудо, созданное их любовью.
Глава 23
Когда «Серебряная звезда», торговое судно О'Тула, пришла в Грейстоунс, ее капитан Лайем Фитцжеральд привез многочисленные послания графу и письмо для Эмерелд. Лайем все отдал Шону. Так решил Килдэр, хотя молодой женщине была разрешена переписка.
Шон взвесил конверт на руке, сразу узнав почерк Джонни Монтегью. Его изощренный ум моментально подсказал ему, почему брат прислал письмо Эмерелд. Он увидел ее выходящей из сада с огромным букетом пылающих хризантем.
— Привет, моя красавица. Что питает твою неувядающую страсть к цветам?
— У меня раньше никогда не было сада. Наш дом в Лондоне окружала лишь мощенная камнем серая мостовая. Цветы росли только в парках, и в детстве меня сурово наказывали за то, что я рвала их.
— Что ж, если это делает тебя счастливой, можешь рвать все, что только растет в Грейстоунсе. Ты видела луг за конюшнями? Там все стало пурпурным от маргариток, расцветших к Михайлову дню.
— Честно говоря, эти цветы наводят на меня грусть, — негромко ответила Эмерелд.
— Ах, красавица, ты становишься все больше ирландкой. На каждом подоконнике у тебя цветы, ты выбираешь красивые вещи для удовольствия сердца. Ты любящими руками собираешь их, ты радуешь свои чувства, когда вдыхаешь их аромат, и теперь ты говоришь мне, что они нагоняют на тебя печаль.
— Это потому, что они цветы осени. Наше лето оказалось таким коротким. Ты же знаешь, что потом начнут опадать листья, а следом придет зима.
Чтобы развеселить Эмерелд, Шон схватил ее в объятия вместе с цветами и высоко поднял.
— Наше лето было горячим и мягким. Никогда не жалей о нем, не забывай его, Эмерелд. Наши воспоминания никогда не исчезнут. — Его глаза потемнели от желания. — Я не могу больше бродить по этой траве, это меня возбуждает. С тобой у меня лето каждый день.
Когда Шон опустил ее на землю, их тела коснулись друг друга, и Эмерелд поняла, что хочет навсегда остаться в его объятиях. Он опустил руку в карман.
— У меня для тебя письмо.
Она радостно на него посмотрела. Письмо было адресовано Эмерелд Фитцжеральд, а не Монтегью, и это означало, что ей написал Джонни. Она вскрыла послание только после того, как поставила всю охапку цветов в воду и отнесла их в библиотеку. Усевшись на великолепную, обитую кожей кушетку около окна, Эмерелд взломала печать. Ей на колени упало еще одно письмо, адресованное Нэн Фитцжеральд в Мэйнут.
Моя дорогая Эмерелд!
Прошу тебя, будь ангелом и передай это письмо Нэн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
По его настоянию Эмерелд взялась за штурвал, чувствуя себя очень смелой, хотя и понимала, что его мощные руки готовы исправить любую ее ошибку.
— Угадай, куда мы направляемся? — промурлыкал О'Тул, и его пальцы накрыли ее.
Эмерелд оглянулась на него через плечо и заметила насмешливый огонек в его глазах. Она догадалась, что задумчивость Шона исчезла, и ее сердце возбужденно забилось.
— Подскажи мне.
О'Тул улыбнулся ей:
— Мне лучше самому взяться теперь за штурвал. Минэй-Стрейт немного узковат.
— Англси! — радостно выдохнула Эмерелд.
— У тебя прекрасные воспоминания об этом острове. Я хочу, чтобы к тем воспоминаниям прибавились сегодня новые. Незабываемые. Воспоминания дороги. Я хочу, чтобы мы с тобой вспоминали потом об этих часах как о самых счастливых в жизни.
Они оставили команду плавать в теплой бирюзовой воде и рука в руке направились к хрустальной пещере. Они молча разделись у входа, так как оба понимали, что священный ритуал следует совершить обнаженными. Все их мысли и чувства были направлены друг на друга.
Эмерелд и Шон в восхищении прошли по сверкающему лабиринту, стены которого были инкрустированы кристаллами, похожими на бриллианты. Для них эта пещера с высокими сводами навсегда останется волшебным местом. Ее водоем светился мириадами танцующих радуг. Они благоговейно коснулись сверкающих стен, и пальцы их ног ступили в прозрачную воду цвета джина.
Шон видел красоту Эмерелд в переливчатом сиянии света и тени. Его стальные глаза подсказали ей, какой привлекательной он ее находит.
А Эмерелд, глядя на смуглую мощную стать Шона, потеряла голову от его близости. Он научил ее чувствовать, ценить красоту красок и звуков, наслаждаться каждым мгновением, отделяя его от прошлого и будущего.
Шон подал ей руку, и они вместе бросились в воду, окунувшись в волшебное царство. Эмерелд ощутила, как напряглось ее тело, как забурлила кровь от радости, как возбуждение охватило ее, как сердце переполнилось любовью. Они здесь, вместе, это настоящее совершенство… совершенное настоящее.
Охваченные восторгом, они плавали и плескались. Эмерелд вскарабкалась на спину Шону, ее руки обвили его за шею, и он глубоко нырнул, изображая дельфина для своей Ундины. Под водой они играли и целовались, чувствуя, что окружающий мир исчез, оставив их в покое в этом рае для двоих. Они не боялись воды, их игра была бурной и опасной, достигая вершин радости и свободы, пока наконец Эмерелд не бросилась, забыв обо всем, в объятия Шона.
Он поднял ее на край бассейна и сам устроился рядом. Когда он крепко обнял ее, Эмерелд почувствовала такой сильный прилив доверия и любви, что прошептала:
— Только ты можешь так крепко обнимать меня, а я все равно чувствую себя свободной.
С общего молчаливого согласия они нашли свою одежду там, где оставили, и вышли из бриллиантовой пещеры на горячее солнце. Коралловый песок манил к себе, и они не в силах были противостоять этому языческому искушению. Эмерелд легла на спину и блаженно раскинула руки и ноги, позволяя жару песка проникнуть в ее тело.
Она закрыла глаза и ощутила, что никогда не будет чувствовать себя счастливее, чем в этот миг. Шон Фитцжеральд О'Тул стал для нее ее вселенной. Она не могла себе представить, что не знает его, не видит гибкие движения его тела, не слышит, как его низкий голос шепотом произносит ее имя. Без него она чувствовала себя потерянной, он давал ей ощущение завершенности. Никаких сомнений — такая любовь продлится вечно.
Эмерелд лежала на сахарно-белом песке в лучах солнечного света, под мягким морским бризом, играющим ее темными кудрями. Восхитительное чувство предвкушения поднималось в ней, ее переполняли радость, ожидание счастья, потому что она знала — скоро, очень скоро он займется с ней любовью.
Она не открывала глаз, пока не ощутила трепетание, словно бабочка крылом прикоснулась к краешку ее губ. Эмерелд улыбнулась про себя и медленно подняла ресницы. Он стоял на коленях, пристально глядя на нее, в его темных стальных глазах плясали веселые искорки. Не опуская глаз, она медленно встала на колени рядом с ним.
Им не требовались слова, им хотелось только прикасаться друг к другу, и это желание было сродни голоду. В едином порыве их пальцы сомкнулись, побежали по щеке, по горлу, по плечу. Ладонь Эмерелд коснулась его сердца, и она ощутила его биение под своими пальцами.
Он был великолепным мужчиной. Он был ее ирландским принцем.
Шон наклонился, собираясь поцеловать ее, и, когда был уже совсем близко, Эмерелд прошептала его имя, стремясь к нему всей душой:
— Шон, Шон.
Его губы прижались к ее шее, чтобы не мешать ей произносить его имя.
— Твоя кожа, как горячий шелк. Мне нравится прикасаться к тебе и целовать тебя, когда ты нагрета солнцем. — Кончики его пальцев пробежали по ложбинке между ее грудями, спустились вниз к талии и нырнули между ног, чтобы прикоснуться к спрятанной там жемчужине. Шон поднес палец к ее губам. — Попробуй, — шепнул он.
Она лизнула, пробуя себя на вкус, и стала следить затуманившимися глазами, как он слизывает ее сок со своих пальцев. Все, что он делал, всегда заставляло ее почувствовать себя дикой и распутной.
Шон уложил ее на песок, прогретый солнцем, и ее длинные локоны рассыпались темным ореолом вокруг личика в форме сердечка. Его глаза почернели от страсти. Он так хотел обладать ею, что это превращалось в наваждение. Шон говорил себе, что все оттого, что их время течет, как песок. Обстоятельства заставляют его насладиться этой женщиной, пока они вместе.
Если только… он сцепил пальцы и не дал себе закончить. О'Тул заставил себя перестать думать. Он мог видеть, слышать, обонять, чувствовать на вкус и прикасаться. Этого должно быть достаточно. Ему не следует все осложнять своими мрачными мыслями. Дочь Монтегью может зачать через несколько месяцев или через год. Ему пока не нужно возвращать свою пленницу назад.
Он научил ее жить одним мгновением, наслаждаться здесь и сейчас. В эту секунду они вместе. И только это и имеет значение. Он сделает так, что тысячи дней и ночей превратятся в один солнечный незабываемый час. Желание все сильнее охватывало его, но он придержал его, чтобы подарить удовольствие Эмерелд.
Он не рассчитывал на то, что ее страсть разгорится таким огнем. Женщина высоко подняла ноги, обхватила его и выгнулась так высоко, что его твердый, пульсирующий член вошел в нее. Он сам научил ее не задумываясь брать то, что хочется, и ему доставляло огромное наслаждение, что Эмерелд требует все то, что он в состоянии дать ей.
Шон знал, что ей нравится больше всего, поэтому снова и снова погружался в нее и выныривал, с каждым разом проникая все глубже, пока она не начала задыхаться, извиваться и не вцепилась в него с протяжным стоном. Каждый раз, как он выходил из ее лона, тело Эмерелд словно оплакивало потерю, пик наслаждения отступал, но Шон немедленно возвращался, и она поднималась все выше и выше к вершинам экстаза.
Никогда еще их плоть не пылала так, как в этот раз, когда они любили друг друга на горячем песке и сверкающее солнце обрушивалось на обнаженные тела. Их кожа горела, огонь бушевал внутри, а кровь напоминала кипящую лаву, перетекающую от одного к другому, пока они полностью не потеряли контроль над собой, оказавшись во власти всепоглощающей страсти.
Сияющий огненный круг перед закрытыми глазами Эмерелд превратился в пламенно-оранжевый, потом в кроваво-красный и потемнел до пурпурного. Она цеплялась за край вулкана в течение стольких восхитительных минут, что когда стремительно полетела вместе с ним в огнедышащую бездну, их тела неистово содрогались, пока семя Шона изливалось в нее.
Они пролежали в объятиях друг друга целый час, целовались, шептали нежные слова, словно остались одни на свете. Когда Эмерелд задремала, Шон стал пристально разглядывать ее лицо, чтобы навсегда запомнить, как она выглядела в этот неповторимый день. Им хотелось, чтобы это чудо никогда не кончалось, и они оставались па пляже, пока солнце не опустилось в море.
Когда они наконец добрели до корабля, команда удивила их, приготовив из даров моря блюда, от которых потекли слюнки. На берегу из прибитых морем обломков моряки развели костер, чтобы поджарить рыбу, креветок и омаров, которых в изобилии обнаружили среди скал. Восхитительная еда у костра стала заключительным аккордом этого великолепного дня.
«Месяц» прибыл в Грейстоунс уже глубокой ночью. Шон и Эмерелд медленно прошли по крутой дорожке к большому дому, обняв друг друга за талию. Она прижалась к нему, ее голова касалась его плеча. Никому из них не хотелось, чтобы этот день заканчивался, но солнце и морской воздух, их игры и страстные объятия полностью истощили силы Эмерелд.
Шон отнес ее наверх и раздел, а она могла лишь сладко зевать. Он лег рядом с ней в постель, прижался к ее спине и властно обнял. Она заснула с улыбкой на губах. Эмерелд знала — никогда в жизни она еще не чувствовала себя лучше.
Эмерелд и припомнить не могла, когда еще так плохо себя чувствовала! Она свесилась с огромной кровати, ее рвало в ночной горшок. Кейт Кеннеди, услышав, что творится с Эмерелд, торопливо вошла в спальню хозяина. Представшая перед ней картина заставила ее остановиться.
— Вы беременны, — объявила она со свойственной ей прямотой.
Эмерелд подняла бледное, удрученное лицо.
— Именно так я и подумала. — Не успела она произнести эти слова, как ее охватил новый приступ тошноты. Несчастная охнула, снова нагнула голову и извергла остатки содержимого желудка в горшок из китайского фарфора.
Когда ей стало получше, Кейт сменила простыни и помогла Эмерелд принять ванну. Хотя Кейт бывала резка на язык, сердце у нее было доброе. На самом деле ее радовало присутствие Эмерелд в Грейстоунсе. Когда умерла Кэтлин, казалось, что сердце и душа дома ушли вместе с ней. Эмерелд снова вернула к жизни большой каменный особняк.
Эмерелд пощипывала тост и потягивала вино, разбавленное водой, а ее душа ликовала. Она радовалась при мысли о ребенке. Единственной причиной, побудившей ее согласиться на навязанный отцом брак, было желание иметь детей. При мысли, что это семя Шона О'Тула дало жизнь ее ребенку, сердце переполнялось счастьем.
Ее волновала только реакция Шона. Он был непредсказуем и властен, чувствовал себя счастливым только тогда, когда сам контролировал людей и события. Если ребенок не входил в его планы, новость может привести его в ярость.
Сухой тост и вино с водой чудесным образом избавили ее от неприятных ощущений. Эмерелд выбрала одно из самых красивых платьев, тщательно уложила волосы и спустилась в библиотеку, чтобы разобрать книги, привезенные из Мэйнута. Переплетенные в кожу тома доставили ей огромное удовольствие. Она знала, что, открывая книгу, распахиваешь окно в мир. Может быть, во второй половине дня, когда она пойдет к Шеймусу, то возьмет книгу и почитает ему.
— Так вот где ты прячешься.
Она удивленно подняла глаза на Шона, вошедшего в библиотеку. Эмерелд и не слышала, как он появился.
— Ты выглядишь очень красивой в желтом. Солнце позолотило твою кожу, и мне кажется, что у тебя на носу появились настоящие ирландские веснушки.
Эмерелд умирала от желания сообщить ему свою новость, но не знала, как приступить к такой деликатной теме.
— Ты сегодня рано встал.
— Ты крепко спала. Я и подумать не мог о том, чтобы разбудить тебя.
— Когда я проснулась, мне было очень плохо. Кейт считает, что я беременна, — выпалила Эмерелд.
— Вот уж глупость! — парировал Шон. — Я думаю, что ты съела слишком много омаров. — Он нагнулся ближе и коснулся ладонью ее щеки. — Может быть, у тебя солнечный удар.
— Ладно, что бы это ни было, сейчас я чувствую себя намного лучше.
— Хорошо. Я хочу, чтобы ты сегодня отдохнула. Наших вчерашних упражнений с лихвой хватило нам обоим. — Он подмигнул. — Я просто восхищен тем, что тебе нравится чтение не меньше, чем физическая активность.
Ему хотелось, чтобы Эмерелд покраснела, и та сделала ему одолжение.
— Я могу остаться в этой библиотеке на год и не заскучаю. Здесь есть абсолютно все — мифы, сказки, легенды, приключения, история, география. Как ты думаешь, твоему отцу что-нибудь понравится?
— Уверен, что понравится, особенно в сочетании с тобой. Мне кажется, что он почти влюбился. Смотреть на красивую женщину куда интереснее, чем не отрываться весь день от подзорной трубы.
После ухода Шона Эмерелд задумалась над его словами и реакцией. Он совершенно не сомневался, что у ее недомогания другая причина, и постарался убедить в этом ее. Но когда ее тошнота возобновилась на следующее утро и стала регулярно повторяться каждый день, Эмерелд засомневалась.
Странным выглядело то, что Шон по утрам вставал теперь очень рано, до того, как она проснется, и ни разу не стал свидетелем ее плохого самочувствия. Всякий раз, когда Кейт Кеннеди намекала на состояние Эмерелд, Шон отказывался верить в возможность того, что она ждет ребенка.
Когда экономка упомянула о нежелании Шона смотреть в лицо фактам, Эмерелд испугалась. Ясно, что ее принц недоволен тем, что она забеременела! У него нет сомнений, что это его ребенок, а как же иначе? Но с точки зрения закона отцом малютки будет считаться Джек Реймонд. В конце концов, он все еще оставался ее мужем. Эмерелд могла только представить, насколько ужасно почувствует себя Шон, когда его собственное дитя будет считаться ребенком другого мужчины.
А может быть, все совсем не так. Вдруг Шон просто не любит детей. Возможно, новость не пришлась ему по душе, потому что ему не хочется ни с кем делить Эмерелд? Ей просто надо дать ему время свыкнуться с этой мыслью.
Эмерелд чуть улыбнулась. Он может отрицать все, что угодно, но она точно знала, что носит под сердцем их с Шоном Фитцжеральдом О'Тулом ребенка.
Будущая мама решила ничего больше не говорить. Она станет уделять ему все свое внимание и убедит его в своей бесконечной любви и в том, что Шон был, есть и навсегда останется единственным властителем ее сердца. Через несколько месяцев, когда ее груди нальются, а живот округлится, вынашивая плод их любви, графу не удастся отрицать очевидное.
Эмерелд удовлетворенно вздохнула. Она поклялась стать отличной матерью. У них все хорошо. И ничто не может испортить это чудо, созданное их любовью.
Глава 23
Когда «Серебряная звезда», торговое судно О'Тула, пришла в Грейстоунс, ее капитан Лайем Фитцжеральд привез многочисленные послания графу и письмо для Эмерелд. Лайем все отдал Шону. Так решил Килдэр, хотя молодой женщине была разрешена переписка.
Шон взвесил конверт на руке, сразу узнав почерк Джонни Монтегью. Его изощренный ум моментально подсказал ему, почему брат прислал письмо Эмерелд. Он увидел ее выходящей из сада с огромным букетом пылающих хризантем.
— Привет, моя красавица. Что питает твою неувядающую страсть к цветам?
— У меня раньше никогда не было сада. Наш дом в Лондоне окружала лишь мощенная камнем серая мостовая. Цветы росли только в парках, и в детстве меня сурово наказывали за то, что я рвала их.
— Что ж, если это делает тебя счастливой, можешь рвать все, что только растет в Грейстоунсе. Ты видела луг за конюшнями? Там все стало пурпурным от маргариток, расцветших к Михайлову дню.
— Честно говоря, эти цветы наводят на меня грусть, — негромко ответила Эмерелд.
— Ах, красавица, ты становишься все больше ирландкой. На каждом подоконнике у тебя цветы, ты выбираешь красивые вещи для удовольствия сердца. Ты любящими руками собираешь их, ты радуешь свои чувства, когда вдыхаешь их аромат, и теперь ты говоришь мне, что они нагоняют на тебя печаль.
— Это потому, что они цветы осени. Наше лето оказалось таким коротким. Ты же знаешь, что потом начнут опадать листья, а следом придет зима.
Чтобы развеселить Эмерелд, Шон схватил ее в объятия вместе с цветами и высоко поднял.
— Наше лето было горячим и мягким. Никогда не жалей о нем, не забывай его, Эмерелд. Наши воспоминания никогда не исчезнут. — Его глаза потемнели от желания. — Я не могу больше бродить по этой траве, это меня возбуждает. С тобой у меня лето каждый день.
Когда Шон опустил ее на землю, их тела коснулись друг друга, и Эмерелд поняла, что хочет навсегда остаться в его объятиях. Он опустил руку в карман.
— У меня для тебя письмо.
Она радостно на него посмотрела. Письмо было адресовано Эмерелд Фитцжеральд, а не Монтегью, и это означало, что ей написал Джонни. Она вскрыла послание только после того, как поставила всю охапку цветов в воду и отнесла их в библиотеку. Усевшись на великолепную, обитую кожей кушетку около окна, Эмерелд взломала печать. Ей на колени упало еще одно письмо, адресованное Нэн Фитцжеральд в Мэйнут.
Моя дорогая Эмерелд!
Прошу тебя, будь ангелом и передай это письмо Нэн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42