Это было невозможно.
Тристан разбудил меня от долгого сна, вдохнул желание жить, зажег во мне пылкое чувство. Оно рвалось наружу, заставляя находить нужные слова и действовать, чувствовать, что я живу, требовать от жизни то, на что я имела право. Если раньше меня устраивала роль созерцателя, то теперь все изменилось. Я не могла позволить отнять у меня то, что он сам научил желать.
Это решение доставило мне глубокое удовлетворение. Оно придало силы, я встала, и новый день больше не казался мрачным и унылым. Нужно было идти к Клариссе, я не хотела, чтобы она увидела пустую комнату, когда проснется, и вспомнила ужасы прошлого. Она, как и ее отец, нуждались в моих обновленных силах, моей решимости помочь им излечиться от недугов. Впрочем, и мне их любовь была необходима не меньше.
Поспешно одевшись, я вышла в коридор. Там никого не было, окна еще были затемнены и в галерее, и в другом конце этого крыла. Еще добрых полчаса Мэри не приступит к исполнению своих повседневных обязанностей.
Из-под двери Клариссы пробивался слабый свет. Я тихо вошла и огляделась. На ночном столике слабым огнем горела лампа, в качалке спала миссис Пендавс, откинув голову назад и открыв рот. Грудь ее ритмично вздымалась и опускалась.
Сначала у меня было желание разбудить ее, чтобы она могла поспать в своей постели, но я поняла, что, проснувшись, она сразу же примется за дела, и решила не беспокоить, дать ей возможность отдохнуть.
Взглянув на Клариссу, я заметила, что она наблюдает за мной, слегка улыбаясь.
— Доброе утро, Джессами, — прошептала она. — Уже утро?
Я рассматривала ее, не скрывая удивления. Можно было подумать, что ничего не случилось, в ее поведении и лице не было и следа пережитых волнений.
Видя, что я не отвечаю, она добавила:
— Миссис Пендавс, наверное, заснула, когда читала мне, хотя я не помню, что это была за книжка. Пусть она отдохнет. Если хотите, можете помочь мне одеться.
— Еще очень рано, — наконец промолвила я. — Еще можно полежать.
— Но я уже належалась. И хочу есть, — она хихикнула. — У меня в животе так бурлит, я боялась, что разбужу миссис Пендавс. Мэри говорит, что у настоящих леди в животе никогда не бурлит. Это правда, Джес.
Я была избавлена от необходимости отвечать на этот щекотливый вопрос появлением Тристана. Увидев меня в комнате, болтающую как ни в чем не бывало с Клариссой, он не мог скрыть удивления.
— Доброе утро, лорд Вульфберн, — сказала я тем же бодрым тоном, каким приветствовала меня Кларисса.
— Сегодня все встали раньше обычного? — спросила она. — Как хорошо, что ты зашел ко мне, папа. Сегодня случайно не мой День рождения?
— Нет, только через три месяца, — ответил он, избегая встречаться со мной взглядом.
— Да, конечно. Не могла же я перепутать. Может, твой День рождения, папа?
— Я уже стар, чтобы справлять Дни рождения.
— Джессами? — спросила она.
— И не мой, — ответила я, — Господи, разве обязательно должен быть чей-то День рождения, чтобы прийти к тебе утром? Я пришла, потому что рано проснулась и захотела пообщаться с тобой.
— И я тоже, — подхватил Тристан. Кларисса помолчала, соображая, потом сказала:
— Иногда мне тоже не хочется быть одной. Но у меня есть Матильда.
Она прижала куклу к себе.
— И я у нее есть. Но она не против уступить меня вам, когда вам захочется побыть со мной.
— Да, сейчас нам очень хотелось побыть с тобой, — ответила я, подавляя волнение.
Тристан только кивнул.
Из качалки послышался зевок, и миссис Пендавс открыла глаза. Она заморгала, увидев нас, и поднялась на ноги, стараясь скорее поправить выбившиеся из прически волосы.
— Господи, — пробормотала она, — я старалась не заснуть. Ребенок в…
— Она уже проснулась, — перебил ее Тристан, не давая ей договорить.
— Вам нужно пойти привести себя в порядок, — добавила я:— Не беспокойтесь за Клариссу. Я побуду с ней утром.
Я постаралась выпроводить ее из комнаты до того, как она скажет лишнее. Она позволила мне сделать это без возражений, чувствуя, что что-то не так.
В коридоре она спросила:
— С ней все в порядке?
— Похоже, что она все забыла, — сказала я. — Нужно соблюдать очень большую осторожность, чтобы не напомнить ей о случившемся.
— Господь благословит нас. Надеюсь, она никогда не вспомнит.
Я согласилась, хотя не была уверена, что так будет.
Оказалось, что провал в памяти пошел Клариссе на пользу. Она съела весь завтрак, настояла на занятиях и, когда я выразила опасения, что плохая погода не даст нам возможность выйти из дома, стала энергично требовать, чтобы мы отправились на прогулку. В течение дня она была весела, часто смеялась, болтала без умолку и ерзала на стуле, не в силах усидеть полчаса на одном месте.
Вечером я доложила Тристану о том, как прошел день, предварительно отправив Клариссу спать. Он был так напряжен, что не сел в кресло, а прохаживался перед камином, задумчиво глядя на огонь. Разговаривая со мной, он избегал смотреть на меня. Казалось, он твердо решил не замечать меня, даже если необходимость заставляет его выслушивать мои слова.
— Такое впечатление, что вчерашнего дня вовсе не было, — заключила я свой отчет. Меня охватило желание, чтобы он снова обнял меня, я не в состоянии была скрыть волнение. — Наверное, можно не удивляться. Она не впервые забывает то, чего не хочет помнить. Но мне казалось, что раньше она просто делала вид, что забыла. На этот раз все по-другому.
— А как ее настроение? — спросил он сухо.
— Хорошее. Немного возбуждена, но у детей ее возраста это бывает.
— Это большое везение, я не надеялся на такой исход.
Если так, на лице его не заметно было удовольствия. Не желая его разочаровывать, я все же заметила:
— У меня нет полной уверенности, что все сойдет гладко.
Он, наконец, оторвал взгляд от камина.
— Что еще может случиться? Вы же не хотите сказать, что нужно напомнить ей о пережитом кошмаре.
— Если бы я могла поверить в то, что она никогда сама не вспомнит, я бы тоже сочла, что опасность позади.
Чувствуя на себе его взгляд, я старалась удержать его внимание как можно дольше и готова была говорить о чем угодно, лишь бы только он продолжал смотреть на меня с тем же интересом. Но он уловил что-то в моем голосе и снова отвел глаза.
— Боюсь, что она не забыла о том, что видела, а просто намеренно подавила в себе воспоминания, — продолжала я, расстроенная его отчужденностью. — Они могут вернуться в любой момент, может быть, в виде ночных кошмаров или когда какой-то недостающий кусок дополнит картину.
— Мы не в состоянии оградить ее от всех случайностей, — сказал он с горечью.
Он посмотрел в зеркало над камином. Его взгляд остановился не на его отражении, а на чем-то другом. Челюсти вдруг сжались, спина напряглась и застыла.
— Но я не вижу, зачем ее будоражить и заставлять вспоминать то, что ее мозг инстинктивно отбрасывает, — сказал он упрямо.
— Если при этом мы будем рядом и поможем ей справиться с эмоциями, мы убережем ее от еще большего потрясения.
— Или причиним ей ненужные страдания, — ответил он. — Нет, мы не должны ничего ей говорить, я в этом убежден.
— Разве не Вы учили меня, что нужно уметь смотреть опасности в глаза? — спросила я мягко.
Он усмехнулся.
— Вы не девятилетний ребенок.
В этом он был прав. Я была старше и сильнее Клариссы. Но я уже видела, как она пытается понять, почему люди избегают общества ее отца, почему они вынуждены жить нелюдимо, и это после того, как я верила, что вечер у Пенгли ею уже окончательно забыт. Как долго захочет она делать вид, что не помнит того, что видела в каменной хижине?
Мне не сиделось, я встала и сделала шаг в его сторону.
— Тристан…
Он обернулся от неожиданности.
— Извините, мисс Лейн. Если мы закончили нашу тему, я позволю себе удалиться. У меня много неотложных дел.
Не взглянув на меня, он прошел мимо и вышел.
Вечер я провела с Клариссой. Тристан настаивал, чтобы я не оставляла ее одну, пока она полностью не поправится. У меня были подозрения, что это требование диктовалось другой причиной, но наши отношения могли подождать. Здоровье Клариссы было важнее.
Мы вместе поужинали и расположились с моей гостиной. Я читала ей сказки. Когда я кончила третью сказку, часы на камине пробили восемь. Я закрыла книгу и хотела пойти уложить ее спать, но Кларисса поспешила задать мне вопрос о моем детстве.
Я поняла, что она еще не готова внутренне ко сну, и не стала настаивать. Мы придвинули кресла к огню. Больше часа она расспрашивала меня о Лондоне и кузине Анабел.
— Она очень хорошенькая? — спросила она, когда я замолчала.
Я кивнула.
— Я тоже буду хорошенькая?
— Ты и сейчас хорошенькая.
В отблеске пламени ее личико порозовело, приобрело свежий вид здорового ребенка, но глаза оставались грустными. Задумчиво она мешала кочергой угли в камине.
— Иногда, — сказала она тихо, — иногда мне хочется быть кузиной Анабел и жить в Лондоне.
Я не удивилась такому желанию, но нужно было развеять ее меланхолию.
— Твой папа намного лучше, чем был дядя Генри, — сказала я. — Думаю, что даже Анабел позавидует, что у тебя такой отец.
— Да, лучше папа никого нет. Даже если он… — она не договорила.
— Даже если что? — переспросила я. Она тяжело вздохнула.
— Я люблю папа, он всегда был добр ко мне, но… Я ждала.
— …но он…
Она осеклась, вскочила и бросилась мне на грудь.
— О Джессами, — ее сотрясали рыдания. — Папа не похож на других людей, не так ли? Он совсем другой. Но это не значит, что он плохой, правда? Он никогда не причинит никому зла, правда? Даже если, — она глотнула воздуха, — даже если… если раньше он плохо поступал.
— Господь с тобой! — воскликнула я, прижимая ее к себе. — Твой папа ведь не чудовище какое-нибудь. У него иногда бывает плохое настроение, и мы не всегда понимаем его, но это не значит, что он способен на осознанную жестокость. И если мы видим, что он чем-то расстроен, мы должны приложить еще больше усилий, чтобы понять, что его тревожит. Ему так трудно справляться одному с делами поместья и с домом в Лондоне, он ведь содержит и семью брата, а не только свою собственную.
Она еще раз горько всхлипнула и успокоилась. Я уложила ее на подушки рядом с собой, достала носовой платок и вытерла ее заплаканные щеки. Она охотно предоставила лицо моим заботам, как маленький ребенок, который понимает, что самое худшее позади.
— Тебе лучше? — спросила я, внимательно наблюдая за ней.
— Да, спасибо, — ответила она вежливо очень тихим голоском.
Ответ меня не убедил. Точно так же она могла ответить, если бы я предложила ей чашку чая или кусочек торта.
— Кларисса, ты уверена, что с тобой все в порядке? — спросила я решительно, не позволяя отделаться вежливыми словами. — Если тебя что-то продолжает беспокоить, ты должна мне сказать.
Она отрицательно покачала головой. Я не отступила.
— Ты хоть знаешь, как сильно твой отец любит тебя?
Она задумалась, потом поморщилась.
— Разве он когда-нибудь тебя обижал? — не унималась я. — Или дал повод думать, что может обидеть?
В темных глазах отразилась напряженная работа мысли. Лобик прорезали складки. Затем глаза вдруг широко раскрылись, словно она поняла что-то, чего раньше не понимала.
— Он никогда не обижал меня, ни разу, — заявила она торжественно.
— И не обидит, — добавила я.
Она улыбнулась открытой счастливой улыбкой. Такой безоблачной улыбки я у нее еще не видела.
— Ты больше ничего не хочешь мне сказать? — спросила я.
Она немного подумала. Затем, совсем как взрослый разговаривает с ребенком, она положила свою руку на мою, желая успокоить.
— Джессами, я уверена, что Вас он тоже никогда не обидит.
— Нет, конечно нет, — произнесла я, почувствовав вдруг ужасную слабость.
— Можно я теперь пойду спать? — спросила она, подавляя зевок. — День был утомительный, хочется спать.
— Конечно, иди ложись, — я находилась в полном замешательстве.
Мне захотелось хотя бы разок поговорить с Клариссой или ее отцом с начала до конца, потому что всегда оставалось чувство, что я либо не успела к началу беседы и пропустила что-то важное, либо пришла слишком поздно, чтобы понять все, о чем говорилось.
Вскоре я тоже пошла спать, все еще не до конца уяснив себе, что волновало Клариссу. Меня успокаивала лишь уверенность, что мне удалось поселить относительный покой в ее душе.
Так, по крайней мере, мне казалось.
Среди ночи я проснулась. Прислушалась, не воют ли собаки: мне показалось, они меня разбудили. Вместо этого я услышала отчаянный детский крик.
Кларисса!
Стремительно я выбежала из спальни, забыв надеть кофту и тапочки. Ее испуганные крики гулко звучали по всему коридору, хотя я сомневалась, что их можно было расслышать в западном крыле или на нижнем этаже. Очевидно, только я их слышала. Я побежала еще быстрее.
— Дж… Джессами? — спросила она, когда я вошла. В комнате было темно, она не могла меня видеть.
— Это я.
— Зажгите лампу, — попросила она жалобно.
Я зажгла лампу и, высоко подняв ее, подошла к кровати. Лицо Клариссы побелело, ее била дрожь, нижняя губка дергалась — ее душили слезы. Но в остальном все было в порядке.
— Что тут происходит? — спросила я. Она не сразу ответила.
— Видела страшный сон. Это было… это было… О Господи! Не могу вспомнить, — она села, опершись о подушки. — Джессами, скажите, что со мной?
— Ничего плохого, — успокоила я ее.
В глубине души я не сомневалась: ее кошмар был связан с мертвой овцой, и вот что получается, когда взрослые пытаются сделать вид, что ничего страшного не произошло. Клариссу нельзя было винить. Она была всего-навсего ребенком, пытающимся справиться со своими страхами как могла. Но мы, взрослые, не имели права оставлять ее без поддержки в этой борьбе. Сделав вид, что поверили в искренность того, что было игрой, мы обрекли ее на большие страдания.
Я злилась на себя, потому что послушалась Тристана, а не поступила так, как мне велело мое понимание происходящего. Клариссе нужно было позволить вспомнить, не во сне в виде страшного видения, а средь белого дня, когда рядом находится кто-то, кому она доверяет.
— Мне кажется, я знаю, что тебя испугало, — сказала я мягко.
— Знаете? — переспросила она. В голосе звучало недоверие, смешанное с облегчением.
Я кивнула.
— Во сне тебе привиделось то, что испугало тебя однажды. Что-то, что ты не можешь припомнить, когда спишь.
— Но почему я не могу вспомнить? У меня хорошая память.
— Я знаю. Однако есть вещи, которые мы предпочитаем забыть. Я не знаю, стоит ли о них напоминать. Когда ты будешь внутренне готова воспринимать спокойно то, чего когда-то боялась, ты сама вспомнишь. Только не подумай, что это болезнь, и не старайся спрятаться от того, что ты видела.
— Там была кровь? — спросила она. — Во сне я видела кровь, много крови, у меня все руки были в крови.
— Да, была, — сказала я тихо. — Но это была не твоя кровь. И не было ничего, что могло причинить тебе вред. И теперь тебе ничего не грозит.
Я посадила ее на колени, обняла и мерно убаюкивала.
Она дрожала.
— Мне страшно, Джессами.
— Иногда, если мы знаем, чего боимся, и заставляем себя убегать от того, что внушает страх, мы перестаем бояться, страх теряет над нами силу.
Она недоверчиво смотрела на меня снизу вверх, лицо было бледнее, чем у лежавшей рядом с ее подушкой Матильды.
— Я не трушу, Джессами, я не трусиха, правда.
— Я же не назвала тебя трусихой. Все люди способны испытывать страх.
— Даже Вы, Джессами?
— Да, даже я.
— Вы тоже стараетесь смотреть опасности в лицо?
— Пытаюсь.
— Это трудно?
— Да, но лучше, чем бояться неизвестно чего.
— Тогда я тоже попробую. Правда, обязательно попробую.
Днем я постучала в кабинет Тристана. Нельзя было скрывать от него мой разговор с Клариссой, чтобы он по неведению не продолжал поддерживать ее желание скрыть свои страхи. Это значило также признать, что я ослушалась его приказа.
Услышав «Войдите», я перешагнула черту порога, остановилась в дверях, пытаясь разгладить руками складки розового платья. Затем прошла в комнату.
— Могли бы Вы уделить мне минутку, лорд Вульфберн? — спросила я, полагая, что теперь неразумно было бы называть его по имени. Он ясно изложил свои намерения, и я не собиралась ему мешать их осуществить.
Он оторвался от бумаг, лежащих в кожаной папке, которые он читал, и, увидев меня, нахмурился.
— Это очень срочно? Я страшно занят.
— Мне нужно поговорить о Клариссе.
— Хорошо. Только постарайтесь короче.
Он закрыл папку и поднялся с кресла. Окна позади него не были завешены, на фоне дневного неяркого света отчетливо выделялся его силуэт, лицо же оставалось в тени. Он встал так намеренно. Мне он предложил сесть, но сам остался стоять.
— Она видела ночью страшный сон, — сказала я. Мне было очень трудно говорить, ведь я практически не видела выражение его лица. — Она была в очень нервном состоянии, пришлось рассказать ей правду.
Он молчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29