Джемайна знала, что очень привлекательна: высокая, с полной грудью, с широкими бедрами, между которыми темнеет треугольник волос, с длинными, гладкими, превосходной формы ногами. Ее взгляд остановился на груди, и она представила, как Уоррен гладит и целует напряженные соски…Джемайна покраснела и отвернулась от зеркала с возгласом презрения к самой себе. Затем она поспешно надела ночную рубашку, пеньюар и домашние туфли, после чего направилась к двери. На полпути Джемайна испуганно остановилась. Что она делает?Девушка медленно повернулась и опустилась на край кровати. Она не может пойти на это. Это же предательство по отношению ко всему, во что она верила, и особенно по отношению к жене Уоррена. Пребывание в чужой стране не избавляло ее от ответственности за свое поведение. Она не должна терять уважение к самой себе ради нескольких минут удовольствия. Потом ее замучат угрызения совести. Там, в Соединенных Штатах, ей не могло прийти в голову заниматься любовью с женатым человеком.О чем думает Уоррен, ожидая ее? На мгновение Джемайна подумала: может быть, пойти к нему и все объяснить? Она не в состоянии перешагнуть определенную черту и если сделает это, если встретится с ним лицом к лицу и позволит прикоснуться к себе, то, возможно, у нее не хватит сил устоять. Нет, что бы он ни думал о ней, она не покинет своей комнаты!Уоррен в одном халате ждал Джемайну в своей спальне с возрастающим нетерпением. Время тянулось очень медленно, и он начал ходить по комнате: сначала к окну, глядя на пустынные улицы внизу, затем возвращался назад, к двери, прислушиваясь, не постучится ли Джемайна. Он не понимал, что удерживает ее. Казалось, она хотела этой встречи так же, как и он.Прошел час, и Уоррен понял, что девушка не придет. По какой-то причине она передумала. Не следовало отпускать ее, надо было сразу вести в свою комнату. Он страстно желал ее, и ему казалось, что не переживет эту ночь без нее.На мгновение он поддался соблазну выйти в холл и привести ее сюда. Возможно, она просто стесняется.Уоррен уже взялся за ручку двери, готовый повернуть ее. Но вдруг отдернул руку, будто от раскаленного угля. Нет! Он не будет унижаться, не будет просить. Он был слишком горд для этого. Если она не хочет сама прийти к нему, пусть так и будет.Уоррен растянулся поперек кровати, чувствуя себя покинутым и одиноким.Всю оставшуюся ночь он лежал без сна, глядя в потолок широко раскрытыми глазами и напряженно прислушиваясь, не постучится ли Джемайна в его дверь. Так он лежал, пока сквозь занавески не начал пробиваться рассвет.На следующее утро Джемайна спустилась вниз, заглянула из прихожей в столовую и увидела, что Уоррена там нет. В этот момент из кухни торопливо вышла мадам Блан. Глаза ее были полны любопытства.– Ты ищешь месье Баррикона?– Да… Наверное, он все еще в своей комнате.– Нет, месье Баррикон недавно ушел. Он даже не ответил на мое приветствие. Может быть, плохо себя чувствует?– Вероятно, он решил позавтракать где-нибудь в другом месте. Сегодня такой чудесный день!Мадам Блан внимательно посмотрела на Джемайну.– О да, детка. День действительно хорош.– Пожалуй, я тоже пройдусь, – засобиралась Джемайна.Выйдя из пансиона, она направилась в уличное кафе, где Уоррен нашел ее в первый день своего пребывания в Париже, и инстинкт не подвел ее. Он сидел за тем же самым столиком с чашкой кофе и нетронутой булочкой с джемом на тарелке перед ним. Голова его была опущена, и он не видел Джемайну, пока девушка не села напротив него.Уоррен поднял голову. Он был бледен, глаза воспалены. Небрит, одежда помята…Джемайна впервые видела его таким неопрятным, и сердце ее защемило.– О, Уоррен, очень сожалею! Но я не смогла. Можешь ли ты простить меня?– Нечего прощать, Джемайна, – ответил он. – Ты сделала свой выбор, и мне не хотелось бы, чтоб ты пришла ко мне без всякого желания, только из жалости.Она покачала головой:– Нет-нет, ты не понял, Уоррен. Я не имею ничего против тебя лично. Просто это непорядочно, разве ты не понимаешь? Я всегда чувствовала бы себя виноватой перед твоей женой.Он внимательно посмотрел ей в лицо, затем медленно кивнул:– Возможно, ты права. Наверное, я тоже испытывал бы чувство вины. – Он слабо улыбнулся. – Теперь мы этого никогда не узнаем, не так ли?– Надеюсь, ты не станешь плохо думать обо мне. Я не кокетничала с тобой, просто поддалась твоей страсти, но потом появилось время одуматься.– Нет, Джемайна, никогда не буду думать о тебе плохо. Знай: я люблю тебя. – Она отвела взгляд, явно смущенная. – И по-прежнему буду сопровождать тебя здесь, в Париже. Днем мы будем заняты работой, но у нас есть еще вечера. Я покажу тебе ночную жизнь Парижа.Джемайна снова посмотрела на него:– Нет, Уоррен, думаю, не стоит делать этого. Будет еще хуже. Кроме того, у меня очень много работы. Я совсем забросила свои статьи о мадам Роланд и Марии Антуанетте. Хочу подготовить их и показать Саре, когда мы вернемся. Также я должна написать о демонстрации мод. Так что нет, мой дорогой, – мягко сказала она. – Лучше нам видеться как можно реже в течение следующей недели.Разумеется, они были вынуждены видеться каждый день и проводили вместе долгие часы на демонстрациях мод. Казалось, Уоррен примирился со сложившейся ситуацией, однако выражение его лица было уже не столь радостным, как вначале, порой Джемайна замечала прежнюю грусть в его глазах, когда ловила его взгляд. Она очень сожалела, но ничего не могла поделать.Кроме того, Джемайна была слишком занята, чтобы постоянно думать об Уоррене. Она никогда не была знакома с мировой модой. Правда, ей удалось кое-что узнать за время работы в «Ледиз бук», тем не менее Джемайна была новичком в освещении демонстраций мод. Несмотря ни на что, девушка решила, что эти следующие несколько дней должны быть очаровательными. К счастью, Уоррен был хорошо знаком с окружающей обстановкой. Представляясь сотрудниками журнала «Гоудиз ледиз бук», они получали особый доступ не только на официальные показы, но и за кулисы.Основным материалом популярных моделей являлся блестящий шелк разнообразных оттенков. Многие платья, изготовленные из тяжелой парчи, украшали небольшие яркие цветы или лоза, вьющаяся по всей длине. Преобладающие цвета – темно-красный, желтый с голубым или желтый с зеленым.Джемайна заметила, что женские шляпки имели более узкие поля, чем в предыдущем сезоне, оставляя открытыми уши, поддерживались они широкими лентами, завязанными под подбородком. Букеты и гирлянды цветов выглядели почти как натуральные, имитируя преимущественно полевые маки и колокольчики. Ленты были роскошнее и шире, чем в прошлые годы.Джемайна сочла публику в зале, состоящую в основном из покупателей и журналистов, довольно скучной, однако за кулисами было гораздо интереснее. Один из модельеров особенно заинтриговал девушку – англичанин, чисто выбритый, в черном пиджаке, с белым галстуком и в батистовых нарукавниках, застегнутых на запястьях на золотые пуговицы. Он трогал монокль и исполнял свои обязанности с важностью и манерами дипломата.Надо признать, он очень ловко орудовал ножницами и булавками. Манекенщицы, похожие на восковые фигуры, которые Джемайна видела в витрине парикмахерской, переодевались прямо перед ним.Казалось, модельер точно знает, где надо подтянуть ткань, а где отпустить. Он с одного взгляда оценивал те особенности женщины, которые следует подчеркнуть или, наоборот, скрыть. Впервые увидев работу англичанина, Уоррен заметил:– Кажется, Всемогущий создал этого парня с врожденным знанием всех особенностей кринолинов и нижних юбок.Когда модельер подгонял платье прямо на манекенщице, стоило посмотреть, как он трогает материал, приглаживает его, делает замеры, поправляет складки. Затем он отступал на шаг, вставлял в глазницу монокль и оценивал свою работу. После этого снова начинал подгонять платье к фигуре, иногда добавляя здесь цветок, там ленту, пока не находил необходимую гармонию. И все это время женщина должна стоять неподвижно, едва осмеливаясь дышать, чтобы не вызвать гнев модельера.Наконец модельер отходил назад, садился на софу и начинал руководить манекенщицей, размахивая рукой с длинными пальцами, как дирижер своей палочкой.– Направо, мадам! – И женщина выполняла приказание.– Налево, мадам! – И женщина поворачивалась соответственно.– Теперь лицом ко мне. – Манекенщица смотрела прямо на модельера.– Теперь поверните лицо направо.После нескольких поправок с помощью ножниц и булавок он одобрительно кивал и переходил к следующей модели.Джемайна заметила, что модельеры отличаются друг от друга по характеру и действиям. Многие выглядели очень женственно, судя по их жестам и манере говорить. Они очень любили посплетничать и всегда знали немало историй о высокопоставленных особах, в основном о благородных дамах, для которых шили одежду.Одна из историй показалась Джемайне наиболее забавной. Она касалась супруги Луи Наполеона Бонапарта, избранного президентом Второй французской республики в декабре прошлого года.Джемайна уже знала, что жена Бонапарта считалась первой модницей в Европе, а также являлась законодательницей мод во всем мире, нанимала не только лучших портных, но и художников-модельеров, которые изготавливали ей наряды. Говорили, что она каждый день надевает новый наряд.Согласно легенде, поведанной Джемайне одним из модельеров, в центре комнаты супруги Бонапарта находится люк, ведущий в комнату наверху с плоскими шкафами, в каждом из которых – платье, помещенное в раму, как портрет. Там же, наверху, был транспортер, доставляющий платье к люку и спускающий вниз для осмотра. Если платье удовлетворяло женщину, оно немедленно поступало в ее распоряжение. Если нет – отправлялось на прежнее место, и спускалось другое, пока супруга президента не выберет устраивающий ее фасон.Джемайна повторила услышанное мадам Блан.– Неужели правда? Истории, которые рассказывают эти модельеры, настолько удивительны, что в них трудно поверить.– В этом нет ничего удивительного, – подтвердила мадам Блан, фыркнув. – Видимо, Луи Наполеон Бонапарт вскоре станет императором Франции.– А я думала, что во Франции больше нет королевской власти, – удивилась Джемайна. – Я полагала, теперь эта страна стала республикой.– Мы все так думали… все, кому ненавистна королевская власть. Однако могу предсказать, что Бонапарт будет императором Франции через четыре года, – мрачно произнесла мадам Блан. – Согласно нашей с трудом завоеванной конституции, ни один человек не может находиться на посту президента более четырех лет. Но еще до окончания этого срока Бонапарт расширит свои полномочия и станет императором! – Мадам Блан пошевелила губами, как бы намереваясь плюнуть. – И пролитая кровь, и все жертвы за время нашей славной революции окажутся напрасными!Джемайна сообразила, что теперь у нее есть превосходное окончание статьи, посвященной мадам Роланд. Слова сами рождались в ее голове:Парижане, которые знают о сложившейся ситуации, предсказывают, что Франция снова станет монархическим государством. Если это произойдет, то все усилия мадам Роланд по освобождению французского народа от тирании и все жертвы окажутся напрасными…Джемайна, конечно, ничего не сказала об этом мадам Блан. Лишь заметила:– Буду молить Бога, чтобы этого не случилось.Наконец пришло время возвращаться в Америку, демонстрации мод закончились. Джемайна набрала достаточно материала для своей работы, а Уоррен – для гравюр. Статьи Джемайны о мадам Роланд и Марии Антуанетте также приняли приличный вид. Она собиралась окончательно подготовить их к публикации во время путешествия на корабле, если ее опять не сразит морская болезнь.Уоррен должен был плыть с ней на том же судне, но она полагала, что он не причинит ей беспокойства. Он тщательно соблюдал дистанцию после той неудачи, и девушка надеялась, что их отношения останутся такими же и в дальнейшем.И вот утром в конце мая они попрощались с мадам Блан, с Парижем и сели в экипаж до Кале, где должны были пересесть на корабль, отправляющийся в Нью-Йорк. Глава 17 День клонился к вечеру, а Оуэн все сидел, опершись спиной о ствол сосны и глядя на растянувшиеся вдоль дороги бревенчатые и дощатые постройки, образующие городок старателей. Неподалеку паслись лошади, а скатки лежали на земле там, где они с Райли провели ночь. Райли был где-то в городе, внизу, вероятно, пьянствовал в салуне. Он соблазнял и Оуэна пойти с ним.– Пошли, Оуэн. Мы целую неделю не были ни в одном салуне, – говорил Джон. – Я хочу пропустить пару стаканчиков.– А может быть, три или четыре, – сухо отвечал Оуэн. Он неохотно выделил ему деньги, присланные Каррузерсом. – Думаю воздержаться на этот раз. Наверное, там подают сок тарантула. – Так стали называть ужасное самодельное виски, которое продавалось в салунах. – И пожалуйста, полегче с деньгами, Райли. Одному Богу известно, когда снова прибудет почта.– Это мои деньги, – угрюмо заявил Райли.– Ты тратишь их в десять раз быстрее, чем зарабатываешь.– Ты не мой опекун, Тэзди!– Это верно, но видит Бог, ты нуждаешься в нем! Райли пристально посмотрел на Оуэна, открыл было рот, затем закрыл и пошел вниз по склону холма.Оуэн разложил свои бумаги и начал сочинять новую статью:Хэнгтаун, Калифорния, 10 мая 1849 года. Город, недавно получивший название Хэнгтаун, раньше назывался Старые Сухие Прииски. Однако из-за трагических обстоятельств название изменили.Пятеро мужчин были пойманы при попытке ограбить местного игрока. Присяжные из старателей допросили их и приговорили каждого к тридцати девяти ударам кнутом. Когда наказание исполнили, троим из них предъявили обвинение в ограблении и убийстве в прошлом году на реке Стенислоу.Другой суд осуществлялся приблизительно двумя сотнями старателей. Ни один из обвиняемых не знал ни слова по-английски и, конечно, не понимал, что происходит. Будучи слишком слабыми после порки, чтобы протестовать, они через полчаса были признаны виновными и приговорены к повешению.Несколько здравомыслящих человек пытались возражать, говоря о гуманности и о поспешности, с которой свершился суд, но безуспешно. Ваш корреспондент побеседовал с одним из протестовавших – Тайлером Говардом, бывшим армейским лейтенантом, подавшим в отставку. Говард сообщил, что в толпе – много пьяных хулиганов, которые угрожали повесить и протестующих, если они не перестанут возражать.Поняв, что им грозит, осужденные просили дать им переводчика, но просьбу отклонили. Старатели накачались спиртным и жаждали крови. Подкатили фургон, мужчин поставили на платформу, и на шеи им накинули петли, а другие концы веревок привязали к толстому суку дерева. Затем фургон отъехал.Так часто свершается правосудие в лагерях старателей. После этого случая Старые Сухие Прииски стали называться Хэнгтауном – городом повешенных. Это название не нравится местным жителям, и они думают, как снова переименовать его. Наиболее подходящим названием считается Плейсервил.Хотя происшедший случай кажется диким, он не является необычным в лагерях старателей, где почти не существует законов и преобладает произвол. Дело осложняется еще и тем, что эйфория прошла и золото стало трудно добывать. Расстроенные старатели порой вымещают свое разочарование и плохое настроение на преступниках.Теперь рассказы о найденных самородках стоимостью в тысячи долларов или о том, как с помощью кастрюли удалось намыть золотой песок на пять тысяч долларов, больше не вызывают энтузиазма. Все знают, как тяжело отделять золото от камней и песка. Вначале основными инструментами старателей были лопата и кастрюля. Сейчас применяется специальный лоток для промывки золота или приспособление, называемое «Длинный Том».Лоток очень похож на детскую люльку. Это продолговатый деревянный ящик длиной в три фута, установленный на деревянную качалку. Ко дну ящика поперек него с определенным интервалом прибиты порожки. Конец ящика может в зависимости от наклона открываться и закрываться с помощью брезентового фартука, натянутого на раму. На конце лотка сбоку приделана ручка. Старатель набирает в бункер гравий и льет сверху воду, затем начинает покачивать лоток. Вода отклоняет фартук и вытекает из лотка вместе с легкой породой, оставляя золотой песок на порожках, если, конечно, он есть в гравии. Чаще всего золото отсутствует.«Длинный Том» состоит из двух частей: наклонного двенадцатифутового желоба, который заканчивается перфорированным железным листом, называемым решетом, и ящика с прибитыми поперек порожками, на который опирается нижний конец желоба. Лопатой нагружают золотоносный гравий в желоб и льют воду, пропуская породу через сито в ящик, где частицы золота задерживаются деревянными порожками…Незаметно стемнело, и Тэзди перестал писать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32