С большей радостью, нежели победителя, — ответила я, — поскольку могу надеяться, что он нуждается во мне.
Он долго держал меня в своих объятьях, а когда отстранился, мне показалось, что глаза его были полны слез.
— Я несчастен, — добавил он, — но не пал духом; несмотря на осеннюю пору, наши войска все еще продолжают кампанию, и какие войска! Эти злополучные вальденсы и барбеты, которых мой отец и я преследовали по наущению нашего общего врага, сегодня захватили Барселоннет и Мон-Дофен; они повсюду облагают контрибуцией население и опустошают Дофине, оставленное им мною. Разве пощадят они мои савойские долины?.. О сударыня! Всему виной — честолюбие Людовика Четырнадцатого, на что только не обрекает он нас, вынуждая защищаться!
Зима прошла грустно, в разнообразных делах и приготовлениях; герцог успевал повсюду одновременно.
Катина попытался неожиданно напасть на наши войска в долине Аосты. Бдительность пьемонтских офицеров помешала осуществлению планов противника, однако маршал сосредоточил все свои усилия на Турине и угрожал осадой города; если бы он взял его, все погибло бы. Поэтому город стали укреплять, в него свозили запасы продовольствия, вооружали всех, кто способен был сражаться; передвижения войск, марши, учения не прекращались.
Я ни на секунду не оставляла Виктора Амедея и, переодевшись в мужское платье, сопровождала его даже во время поездок в военный лагерь, ехала на коне рядом с ним; он просил меня об этом, и у меня не было сил ему отказать. И без того ревнивый от природы, он стал особенно подозрителен после всех этих несчастий и, прекрасно понимая, что я не испытываю к нему такого же сильного и нежного чувства, как он ко мне, бесконечно повторял одно и то же: что я покину его, что он, возможно, лишится своих владений и тогда уж безусловно потеряет меня.
— Вы же ценили меня не как человека, а как монарха и защитника, но если я утрачу власть, не оттолкнете ли вы меня, сударыня?
Чтобы убедить его в обратном, мне пришлось сопровождать его повсюду. Солдаты с интересом разглядывали меня: одни говорили, что я госпожа герцогиня, другие — что я любимый паж герцога.
— Скорее всего, это его подружка, — сказал один догадливый сержант.
— Девица или дьявол, — подхватил другой солдат, — но она не знает страха; я выстрелил из мушкета совсем рядом с ней, а она и глазом не моргнула.
Я действительно ничего не боялась и, следуя за герцогом, подъезжала совсем близко к вражеским постам; он очень гордился мною, хотя и трепетал от страха за меня.
С наступлением весны военные действия возобновились.
Несчастный случай, взрыв порохового погреба, позволил французам завладеть Ниццей; таким образом в их власти оказался проход через Апеннины и Южные Альпы. Граф де Вруссак, все тот же храбрый полковник, которого я уже упоминала и которому оказывали содействие граф Приура и шевалье ди Виллафалетто, очень долго держался в этой крепости и, не случись такого несчастья, продержался бы еще дольше; он считал большой удачей, что ему удалось добиться почетной капитуляции и уйти с оружием, с обозами, с барабанным боем и под развернутыми знаменами. Отступив к Онелье, он через несколько дней доказал свою отвагу, дав там ответный бой. На каждом участке сражения его солдаты проявляли чудеса доблести и храбрости, однако, к несчастью, совершенно безуспешно.
Принц Евгений постоянно сообщал о своем возвращении, и постоянно его удерживали непредвиденные обстоятельства. Его направили в другую армию, хотя он просил послать его к нам: он очень любил Савойский дом и считал своим долгом поддерживать его главу. Принц прибыл в Стаффарду во время того злополучного сражения, но было слишком поздно; вскоре он покинул нас.
Наконец принц Евгений вернулся и от имени императора вручил Виктору Амедею титул королевского высочества, которого герцог жаждал больше всего на свете; этот титул присваивали ему то там, то здесь просто так, в качестве любезности, ибо герцог не имел на него никакого права. Эта радость вселила в него некоторую надежду; принц Евгений, однако, не скрывал трудностей сложившегося положения. В те дни безудержная и неистощимая веселость этого человека были необходимы Виктору Амедею, чтобы выдержать его тяжелую ношу.
Каждый день противник вырывал по одному из украшений его короны; герцог просто погибал от ярости и отчаяния.
Овладев Ниццей, Катина совершил прорыв через Авильяну и взорвал ее укрепления, дошел до Риволи и сжег этот прелестный дворец, любимое обиталище герцога!
Я находилась рядом, когда принц, стоя на высотах Турина, смотрел, как горит столь дорогая ему вилла; тогда-то он и произнес замечательные слова:
— Если Богу угодно, пусть все мои дворцы вот так же обратятся в пепел, лишь бы враг пощадил хижины моих крестьян!
Но враг не пощадил их: Савойя превратилась в груды дымящихся развалин и даже Турин оказался под угрозой. Весь город был охвачен тревогой. Супруга герцога была на шестом месяце беременности и ужасно испугалась; вместе с герцогиней-матерью она уехала в Верчелли, и все лишние рты последовали за ней; в городе остались лишь мужчины, способные носить оружие, несколько преданных и отважных женщин и я, поклявшаяся не покидать своего возлюбленного.
Принцу Евгению удалось одержать небольшую победу над французами, устроив им засаду; для него это было величайшей радостью, ведь он всей душой ненавидел их.
— Я услышал, как они приближаются, по своей фанфаронской привычке распевая песни: конечно, они ни о чем не догадывались! Мы их быстро схватили; к сожалению, мои солдаты обошлись с ними как с турками, что, на мой взгляд, непорядочно: я без конца повторяю им, что христиан надо щадить, — рассказывал он.
Отвага этого молодого человека могла сравниться лишь с его талантом полководца; он всегда находился в самой гуще боя, и чуть ли не каждая схватка заканчивалась для него по меньшей мере одной раной, так что, если дело ограничивалось лишь несколькими пулями, застрявшими в его одежде в ходе сражения, это можно было считать большим везением. Принц Евгений обладал редкостной способностью на глаз определять надежность укреплений и оценивать обстановку; ему было достаточно одного взгляда на позиции, чтобы предсказать поражение или победу. К несчастью, герцог менее осторожный, или, скорее, более оскорбленный, и под Стаффардой и под Марсальей отказался верить принцу.
Рядом с принцем Евгением находился один из его ближайших друзей — князь де Коммерси, принадлежавший к Лотарингскому дому и соперничавший с принцем в храбрости и даже безрассудстве. По-моему, в Турции, во время осады Белграда, молодой человек получил тяжелое ранение; ужасный удар был нанесен дротиком в ту минуту, когда де Коммерси отнимал у турок их флаг; в одиночку, со шпагой в зубах, держа по пистолету в каждой руке, он бросился в гущу вражеской армии, чтобы добыть турецкий флаг, и сделал это только потому, что корнет его полка позволил туркам отобрать у него свой. О, как великолепна, как безрассудна молодость!
Оборонительные сооружения на туринском холме, стали, можно сказать, неприступны. Двадцатитысячное войско разбило лагерь вокруг города: то были солдаты из Испании, Вюртемберга и Савойи. Ждали курфюрста Баварского, герцога Шомберга и князя Караффу; они прибыли, и, в то время как мы каждый день готовились к нападению, Катина, по своему обыкновению, перехитрил нас, напал на Карманьолу и взял ее после двух дней осады, подкрепленной предательством, которое окружало нас со всех сторон.
Удар был ужасный: Карманьола была житницей, плацдармом, одной из важнейших стратегических позиций страны. Узнав о ее потере, Виктор Амедей на несколько минут ушел в себя, но очень скоро мужество вернулось к нему, и он тут же отдал приказ действовать решительно.
Крепости, которые невозможно было защитить, становились оплотом противника, и герцог принес в жертву те из них, что казались ему бесполезными; Кераско и Кивассо были разрушены, а все силы для отпора врагу сосредоточены в Кунео.
С начала кампании этот город отражал любые атаки; его защищали лишь собственные жители и несколько отрядов крестьян из соседних деревень, в том числе восемьсот вальденсов под командованием их знаменитого главаря, которого, помнится, звали Гильельмо. О нем рассказывали самые необыкновенные, самые легендарные истории и даже слагали песни.
В осажденном городе командовал граф делла Ровере, а граф ди Бернеццо во главе трех савойских полков и подразделений союзников нашел способ проникнуть в крепость и присоединиться к ее защитникам. Поскольку его высочество не смог из государственных средств укрепить оборонительные сооружения, жители города сделали это своими силами и на свои деньги, что свидетельствует о большой преданности этих провинций их повелителю.
Принц Евгений, напуганный этими поражениями, срочно выехал в Вену, чтобы просить там помощи; он немедленно получил ее и вернулся с триумфом; в сущности, он изменил ход событий. Карманьола была возвращена; теперь поговаривал и о том, что пора брать Ниццу, нашу жемчужину, и вырвать Монмельян из рук врага, оберегавшего его; но Караффа ненавидел Савойский дом, и прежде всего принца Евгения, завидуя ему: он всячески противодействовал его планам, и в конце концов Виктор Амедей, преисполнившись досады и возмущения, удалился в Венецию.
Мы были доведены до крайности: Монмельян, выдержав героическую оборону, ужасный голод и тридцатитрехдневную осаду, вынужден был сдаться. С тех пор Савойя принадлежит французам.
Однако Кунео удалось спасти. Вслед за графом ди Бернеццо, который ввел туда три упомянутых нами полка, в город вошел граф Коста, затем граф Каретто — и оба во главе новых подкреплений: сделать это удалось благодаря вылазке; женщины, дети, священники, монахи, старики — все помогали обороняться. Четыре тысячи французов полегли под городскими стенами, но оставшиеся не снимали осаду, и, если бы принц Евгений не догадался обмануть их ложной вестью о громадном подкреплении, они конечно же не покинули бы своих позиций, как это было ими сделано.
После снятия блокады герцог изъявил желание посетить этот город и попросил меня сопровождать его (о герцогине даже не было речи, как будто ее никогда не существовало). Облаченная в одежду для верховой езды, я ехала рядом с его высочеством, что было небезопасно: армия противника еще удерживала поле боя и свирепствовала повсюду; продвигаясь все дальше, мы воочию убеждались, каким опустошениям подверглась несчастная страна, и это зрелище разбивало нам сердца.
По пути мы встретили крестьян-беженцев; узнав своего повелителя, они бросились к его ногам и оросили их слезами:
— Ваша светлость, ваша светлость, пожалейте нас! У нас все отняли.
— Увы, дети мои! — отвечал принц, рыдая вместе с ними. — Моей вины тут нет, Бог тому свидетель; но если б понадобилось заплатить своей кровью за все ваши страдания, я бы не поскупился отдать ее. Но теперь я могу дать вам только это… Берите, берите.
И он высыпал перед ними все золото из туго набитого кошелька, а затем, разорвав цепь ордена Благовещения, которая была у него на шее, раздал им все ее кусочки. Это вызвало бурю восторга и любви к герцогу, к чему он давно привык, ведь простой народ обожал его.
Подобные сцены происходили постоянно и трогали мне душу не меньше, чем ему. Мы вместе проехали по улицам Турина и его окрестностям, насколько позволяла близость противника. К моему присутствию уже привыкли, и никто не обращал на меня внимания.
Но однажды мне все же пришлось пережить величайшее волнение. Я встретила славного аббата Пети: он вернулся в свой приход и вместе с маленьким Мишоном нес святые дары какому-то больному. Я не видела их со времени моего возвышения (или позора, если хотите).
Очень сильно покраснев, я отвернулась; они как будто не заметили меня.
В те трудные времена достойный кюре совершал чудеса доброты, милосердия и самоотречения; везде, где его присутствие могло принести утешение или помощь, он появлялся непременно.
Моего Мишона в скором времени ожидало рукоположение, но он оставался все тем же маленьким Мишоном, совсем не вырос, а лицом и поведением был похож на мальчика из церковного хора. Его личико не теряло с течением времени своей свежести — с годами меня это все больше и больше поражало; если бы не катастрофа, сразу преобразившая его, уверена, что и по сей день он выглядел бы лет на двадцать, — преимущество, которому позавидовало бы немало женщин, уверяю вас.
XIX
Эта омерзительная война длилась два года. Герцог потерял в ней больше, чем все союзники вместе взятые; однако он не раскаивался в том, что развязал ее, ибо на карту была поставлена честь короны. А Людовик XIV, несмотря на свои победы, напротив, ощущал, чего стоит подобный противник; он понимал также, что с политической точки зрения его лучше привлечь на свою сторону, нежели доводить до крайности. Поэтому он поручил Месье написать Виктору Амедею одно из тех родственных посланий, где каждая фраза тщательно взвешена и является условием подлинного договора.
Герцогу Савойскому было предложено получить обратно все, что у него отняли, ему уступали Пинероло и Фенестрелле и даже возвращали Касале, город, проданный королю Франции герцогом Мантуанским, который растратил полученные деньги на куртизанок; Касале — жемчужина, на которую с завистью смотрело столько государей! Это было очень соблазнительно, особенно с учетом гарантий, данных швейцарскими кантонами и Венецианской республикой. Потрясенная трагедиями войны, я склонялась к предложенному варианту. Господин де Шамери, тайный гонец из Франции, получил приказ прежде всего встретиться и договориться со мной, склонить меня на свою сторону с помощью обещаний либо угроз.
Мои взгляды и без того уже поменялись: война казалась мне омерзительной. Я использовала все средства, чтобы убедить принца принять эти предложения, но он был несгибаем. Господин де Шамери разговаривал с ним у меня, в моем присутствии; я поддерживала его всеми силами, но все оказалось напрасным. Тогда французский посланник попросил герцога согласиться по крайне мере на нейтралитет, заметив ему, что если он не отступится от своего рыцарского упрямства, то в скором времени останется без войска.
— Сударь! — воскликнул Виктор Амедей. — Стоит мне топнуть ногой, и из земли моей страны поднимутся солдаты!
Шамери более не настаивал, а на следующий день маркиз ди Сан Томмазо изложил ему официальный ответ: его высочество готов разделить судьбу своих союзников, что бы с ним ни случилось.
Принц Евгений, непримиримый и личный враг Людовика XIV, в немалой степени способствовал принятию такого решения. Он доложил о нем императору во время поездки в Вену, и тот настолько возрадовался, что вручил ему грамоту верховного главнокомандующего — на этот раз с соответствующими полномочиями — и избавил нас от Караффы, причинившего нам столько зла. Это была уже половина победы.
Принц Евгений сиял от радости, но был ироничен. Он не доверял намерениям своего кузена в отношении Франции.
— Госпожа графиня, — говорил мне он, — его королевское высочество сердцем не с нами; его подтолкнула к войне не упорная и безудержная ненависть, как меня, а необходимость и стыд. При первой же улыбке Людовика Четырнадцатого он бросит нас.
— Вы прекрасно видели, что он устоял, сударь!
— Потому что за улыбкой он увидел зубы; не будь этого… И потом, что бы там ни говорили, вы француженка, ваша семья пользуется расположением в Версале, и, быть может, вы склоняетесь на сторону великого короля, сами того не подозревая, но так оно и есть.
— Я лишь желаю добра его высочеству и его подданным.
— Убежден в этом, однако добро каждый понимает по-своему.
В моих покоях и в моем присутствии состоялся совет, на котором было решено воспользоваться достигнутым превосходством и самим начать наступление, перенеся арену сражений в Дофине.
— Великий король не привык к тому, что кто-то вторгается на его территорию, — сказал принц Евгений, — свое величие он распростерло границ и полагает, что их нельзя перейти, предварительно не выразив ему глубокого почтения; мы докажем ему, что можем обойтись без этого.
Людовика XIV он всегда называл великим королем, и мне трудно передать, с каким презрением произносились эти слова. В этом было нечто от злопамятности священника, и, когда я намекнула ему на это, он ответил:
— Что поделаешь! Я носил церковное облачение, а такое оставляет след в душе.
Как решили, так и сделали: савойские принцы захватили Амбрён и Гийестр. Сражение было тяжелым, в нем погибло множество храбрецов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Он долго держал меня в своих объятьях, а когда отстранился, мне показалось, что глаза его были полны слез.
— Я несчастен, — добавил он, — но не пал духом; несмотря на осеннюю пору, наши войска все еще продолжают кампанию, и какие войска! Эти злополучные вальденсы и барбеты, которых мой отец и я преследовали по наущению нашего общего врага, сегодня захватили Барселоннет и Мон-Дофен; они повсюду облагают контрибуцией население и опустошают Дофине, оставленное им мною. Разве пощадят они мои савойские долины?.. О сударыня! Всему виной — честолюбие Людовика Четырнадцатого, на что только не обрекает он нас, вынуждая защищаться!
Зима прошла грустно, в разнообразных делах и приготовлениях; герцог успевал повсюду одновременно.
Катина попытался неожиданно напасть на наши войска в долине Аосты. Бдительность пьемонтских офицеров помешала осуществлению планов противника, однако маршал сосредоточил все свои усилия на Турине и угрожал осадой города; если бы он взял его, все погибло бы. Поэтому город стали укреплять, в него свозили запасы продовольствия, вооружали всех, кто способен был сражаться; передвижения войск, марши, учения не прекращались.
Я ни на секунду не оставляла Виктора Амедея и, переодевшись в мужское платье, сопровождала его даже во время поездок в военный лагерь, ехала на коне рядом с ним; он просил меня об этом, и у меня не было сил ему отказать. И без того ревнивый от природы, он стал особенно подозрителен после всех этих несчастий и, прекрасно понимая, что я не испытываю к нему такого же сильного и нежного чувства, как он ко мне, бесконечно повторял одно и то же: что я покину его, что он, возможно, лишится своих владений и тогда уж безусловно потеряет меня.
— Вы же ценили меня не как человека, а как монарха и защитника, но если я утрачу власть, не оттолкнете ли вы меня, сударыня?
Чтобы убедить его в обратном, мне пришлось сопровождать его повсюду. Солдаты с интересом разглядывали меня: одни говорили, что я госпожа герцогиня, другие — что я любимый паж герцога.
— Скорее всего, это его подружка, — сказал один догадливый сержант.
— Девица или дьявол, — подхватил другой солдат, — но она не знает страха; я выстрелил из мушкета совсем рядом с ней, а она и глазом не моргнула.
Я действительно ничего не боялась и, следуя за герцогом, подъезжала совсем близко к вражеским постам; он очень гордился мною, хотя и трепетал от страха за меня.
С наступлением весны военные действия возобновились.
Несчастный случай, взрыв порохового погреба, позволил французам завладеть Ниццей; таким образом в их власти оказался проход через Апеннины и Южные Альпы. Граф де Вруссак, все тот же храбрый полковник, которого я уже упоминала и которому оказывали содействие граф Приура и шевалье ди Виллафалетто, очень долго держался в этой крепости и, не случись такого несчастья, продержался бы еще дольше; он считал большой удачей, что ему удалось добиться почетной капитуляции и уйти с оружием, с обозами, с барабанным боем и под развернутыми знаменами. Отступив к Онелье, он через несколько дней доказал свою отвагу, дав там ответный бой. На каждом участке сражения его солдаты проявляли чудеса доблести и храбрости, однако, к несчастью, совершенно безуспешно.
Принц Евгений постоянно сообщал о своем возвращении, и постоянно его удерживали непредвиденные обстоятельства. Его направили в другую армию, хотя он просил послать его к нам: он очень любил Савойский дом и считал своим долгом поддерживать его главу. Принц прибыл в Стаффарду во время того злополучного сражения, но было слишком поздно; вскоре он покинул нас.
Наконец принц Евгений вернулся и от имени императора вручил Виктору Амедею титул королевского высочества, которого герцог жаждал больше всего на свете; этот титул присваивали ему то там, то здесь просто так, в качестве любезности, ибо герцог не имел на него никакого права. Эта радость вселила в него некоторую надежду; принц Евгений, однако, не скрывал трудностей сложившегося положения. В те дни безудержная и неистощимая веселость этого человека были необходимы Виктору Амедею, чтобы выдержать его тяжелую ношу.
Каждый день противник вырывал по одному из украшений его короны; герцог просто погибал от ярости и отчаяния.
Овладев Ниццей, Катина совершил прорыв через Авильяну и взорвал ее укрепления, дошел до Риволи и сжег этот прелестный дворец, любимое обиталище герцога!
Я находилась рядом, когда принц, стоя на высотах Турина, смотрел, как горит столь дорогая ему вилла; тогда-то он и произнес замечательные слова:
— Если Богу угодно, пусть все мои дворцы вот так же обратятся в пепел, лишь бы враг пощадил хижины моих крестьян!
Но враг не пощадил их: Савойя превратилась в груды дымящихся развалин и даже Турин оказался под угрозой. Весь город был охвачен тревогой. Супруга герцога была на шестом месяце беременности и ужасно испугалась; вместе с герцогиней-матерью она уехала в Верчелли, и все лишние рты последовали за ней; в городе остались лишь мужчины, способные носить оружие, несколько преданных и отважных женщин и я, поклявшаяся не покидать своего возлюбленного.
Принцу Евгению удалось одержать небольшую победу над французами, устроив им засаду; для него это было величайшей радостью, ведь он всей душой ненавидел их.
— Я услышал, как они приближаются, по своей фанфаронской привычке распевая песни: конечно, они ни о чем не догадывались! Мы их быстро схватили; к сожалению, мои солдаты обошлись с ними как с турками, что, на мой взгляд, непорядочно: я без конца повторяю им, что христиан надо щадить, — рассказывал он.
Отвага этого молодого человека могла сравниться лишь с его талантом полководца; он всегда находился в самой гуще боя, и чуть ли не каждая схватка заканчивалась для него по меньшей мере одной раной, так что, если дело ограничивалось лишь несколькими пулями, застрявшими в его одежде в ходе сражения, это можно было считать большим везением. Принц Евгений обладал редкостной способностью на глаз определять надежность укреплений и оценивать обстановку; ему было достаточно одного взгляда на позиции, чтобы предсказать поражение или победу. К несчастью, герцог менее осторожный, или, скорее, более оскорбленный, и под Стаффардой и под Марсальей отказался верить принцу.
Рядом с принцем Евгением находился один из его ближайших друзей — князь де Коммерси, принадлежавший к Лотарингскому дому и соперничавший с принцем в храбрости и даже безрассудстве. По-моему, в Турции, во время осады Белграда, молодой человек получил тяжелое ранение; ужасный удар был нанесен дротиком в ту минуту, когда де Коммерси отнимал у турок их флаг; в одиночку, со шпагой в зубах, держа по пистолету в каждой руке, он бросился в гущу вражеской армии, чтобы добыть турецкий флаг, и сделал это только потому, что корнет его полка позволил туркам отобрать у него свой. О, как великолепна, как безрассудна молодость!
Оборонительные сооружения на туринском холме, стали, можно сказать, неприступны. Двадцатитысячное войско разбило лагерь вокруг города: то были солдаты из Испании, Вюртемберга и Савойи. Ждали курфюрста Баварского, герцога Шомберга и князя Караффу; они прибыли, и, в то время как мы каждый день готовились к нападению, Катина, по своему обыкновению, перехитрил нас, напал на Карманьолу и взял ее после двух дней осады, подкрепленной предательством, которое окружало нас со всех сторон.
Удар был ужасный: Карманьола была житницей, плацдармом, одной из важнейших стратегических позиций страны. Узнав о ее потере, Виктор Амедей на несколько минут ушел в себя, но очень скоро мужество вернулось к нему, и он тут же отдал приказ действовать решительно.
Крепости, которые невозможно было защитить, становились оплотом противника, и герцог принес в жертву те из них, что казались ему бесполезными; Кераско и Кивассо были разрушены, а все силы для отпора врагу сосредоточены в Кунео.
С начала кампании этот город отражал любые атаки; его защищали лишь собственные жители и несколько отрядов крестьян из соседних деревень, в том числе восемьсот вальденсов под командованием их знаменитого главаря, которого, помнится, звали Гильельмо. О нем рассказывали самые необыкновенные, самые легендарные истории и даже слагали песни.
В осажденном городе командовал граф делла Ровере, а граф ди Бернеццо во главе трех савойских полков и подразделений союзников нашел способ проникнуть в крепость и присоединиться к ее защитникам. Поскольку его высочество не смог из государственных средств укрепить оборонительные сооружения, жители города сделали это своими силами и на свои деньги, что свидетельствует о большой преданности этих провинций их повелителю.
Принц Евгений, напуганный этими поражениями, срочно выехал в Вену, чтобы просить там помощи; он немедленно получил ее и вернулся с триумфом; в сущности, он изменил ход событий. Карманьола была возвращена; теперь поговаривал и о том, что пора брать Ниццу, нашу жемчужину, и вырвать Монмельян из рук врага, оберегавшего его; но Караффа ненавидел Савойский дом, и прежде всего принца Евгения, завидуя ему: он всячески противодействовал его планам, и в конце концов Виктор Амедей, преисполнившись досады и возмущения, удалился в Венецию.
Мы были доведены до крайности: Монмельян, выдержав героическую оборону, ужасный голод и тридцатитрехдневную осаду, вынужден был сдаться. С тех пор Савойя принадлежит французам.
Однако Кунео удалось спасти. Вслед за графом ди Бернеццо, который ввел туда три упомянутых нами полка, в город вошел граф Коста, затем граф Каретто — и оба во главе новых подкреплений: сделать это удалось благодаря вылазке; женщины, дети, священники, монахи, старики — все помогали обороняться. Четыре тысячи французов полегли под городскими стенами, но оставшиеся не снимали осаду, и, если бы принц Евгений не догадался обмануть их ложной вестью о громадном подкреплении, они конечно же не покинули бы своих позиций, как это было ими сделано.
После снятия блокады герцог изъявил желание посетить этот город и попросил меня сопровождать его (о герцогине даже не было речи, как будто ее никогда не существовало). Облаченная в одежду для верховой езды, я ехала рядом с его высочеством, что было небезопасно: армия противника еще удерживала поле боя и свирепствовала повсюду; продвигаясь все дальше, мы воочию убеждались, каким опустошениям подверглась несчастная страна, и это зрелище разбивало нам сердца.
По пути мы встретили крестьян-беженцев; узнав своего повелителя, они бросились к его ногам и оросили их слезами:
— Ваша светлость, ваша светлость, пожалейте нас! У нас все отняли.
— Увы, дети мои! — отвечал принц, рыдая вместе с ними. — Моей вины тут нет, Бог тому свидетель; но если б понадобилось заплатить своей кровью за все ваши страдания, я бы не поскупился отдать ее. Но теперь я могу дать вам только это… Берите, берите.
И он высыпал перед ними все золото из туго набитого кошелька, а затем, разорвав цепь ордена Благовещения, которая была у него на шее, раздал им все ее кусочки. Это вызвало бурю восторга и любви к герцогу, к чему он давно привык, ведь простой народ обожал его.
Подобные сцены происходили постоянно и трогали мне душу не меньше, чем ему. Мы вместе проехали по улицам Турина и его окрестностям, насколько позволяла близость противника. К моему присутствию уже привыкли, и никто не обращал на меня внимания.
Но однажды мне все же пришлось пережить величайшее волнение. Я встретила славного аббата Пети: он вернулся в свой приход и вместе с маленьким Мишоном нес святые дары какому-то больному. Я не видела их со времени моего возвышения (или позора, если хотите).
Очень сильно покраснев, я отвернулась; они как будто не заметили меня.
В те трудные времена достойный кюре совершал чудеса доброты, милосердия и самоотречения; везде, где его присутствие могло принести утешение или помощь, он появлялся непременно.
Моего Мишона в скором времени ожидало рукоположение, но он оставался все тем же маленьким Мишоном, совсем не вырос, а лицом и поведением был похож на мальчика из церковного хора. Его личико не теряло с течением времени своей свежести — с годами меня это все больше и больше поражало; если бы не катастрофа, сразу преобразившая его, уверена, что и по сей день он выглядел бы лет на двадцать, — преимущество, которому позавидовало бы немало женщин, уверяю вас.
XIX
Эта омерзительная война длилась два года. Герцог потерял в ней больше, чем все союзники вместе взятые; однако он не раскаивался в том, что развязал ее, ибо на карту была поставлена честь короны. А Людовик XIV, несмотря на свои победы, напротив, ощущал, чего стоит подобный противник; он понимал также, что с политической точки зрения его лучше привлечь на свою сторону, нежели доводить до крайности. Поэтому он поручил Месье написать Виктору Амедею одно из тех родственных посланий, где каждая фраза тщательно взвешена и является условием подлинного договора.
Герцогу Савойскому было предложено получить обратно все, что у него отняли, ему уступали Пинероло и Фенестрелле и даже возвращали Касале, город, проданный королю Франции герцогом Мантуанским, который растратил полученные деньги на куртизанок; Касале — жемчужина, на которую с завистью смотрело столько государей! Это было очень соблазнительно, особенно с учетом гарантий, данных швейцарскими кантонами и Венецианской республикой. Потрясенная трагедиями войны, я склонялась к предложенному варианту. Господин де Шамери, тайный гонец из Франции, получил приказ прежде всего встретиться и договориться со мной, склонить меня на свою сторону с помощью обещаний либо угроз.
Мои взгляды и без того уже поменялись: война казалась мне омерзительной. Я использовала все средства, чтобы убедить принца принять эти предложения, но он был несгибаем. Господин де Шамери разговаривал с ним у меня, в моем присутствии; я поддерживала его всеми силами, но все оказалось напрасным. Тогда французский посланник попросил герцога согласиться по крайне мере на нейтралитет, заметив ему, что если он не отступится от своего рыцарского упрямства, то в скором времени останется без войска.
— Сударь! — воскликнул Виктор Амедей. — Стоит мне топнуть ногой, и из земли моей страны поднимутся солдаты!
Шамери более не настаивал, а на следующий день маркиз ди Сан Томмазо изложил ему официальный ответ: его высочество готов разделить судьбу своих союзников, что бы с ним ни случилось.
Принц Евгений, непримиримый и личный враг Людовика XIV, в немалой степени способствовал принятию такого решения. Он доложил о нем императору во время поездки в Вену, и тот настолько возрадовался, что вручил ему грамоту верховного главнокомандующего — на этот раз с соответствующими полномочиями — и избавил нас от Караффы, причинившего нам столько зла. Это была уже половина победы.
Принц Евгений сиял от радости, но был ироничен. Он не доверял намерениям своего кузена в отношении Франции.
— Госпожа графиня, — говорил мне он, — его королевское высочество сердцем не с нами; его подтолкнула к войне не упорная и безудержная ненависть, как меня, а необходимость и стыд. При первой же улыбке Людовика Четырнадцатого он бросит нас.
— Вы прекрасно видели, что он устоял, сударь!
— Потому что за улыбкой он увидел зубы; не будь этого… И потом, что бы там ни говорили, вы француженка, ваша семья пользуется расположением в Версале, и, быть может, вы склоняетесь на сторону великого короля, сами того не подозревая, но так оно и есть.
— Я лишь желаю добра его высочеству и его подданным.
— Убежден в этом, однако добро каждый понимает по-своему.
В моих покоях и в моем присутствии состоялся совет, на котором было решено воспользоваться достигнутым превосходством и самим начать наступление, перенеся арену сражений в Дофине.
— Великий король не привык к тому, что кто-то вторгается на его территорию, — сказал принц Евгений, — свое величие он распростерло границ и полагает, что их нельзя перейти, предварительно не выразив ему глубокого почтения; мы докажем ему, что можем обойтись без этого.
Людовика XIV он всегда называл великим королем, и мне трудно передать, с каким презрением произносились эти слова. В этом было нечто от злопамятности священника, и, когда я намекнула ему на это, он ответил:
— Что поделаешь! Я носил церковное облачение, а такое оставляет след в душе.
Как решили, так и сделали: савойские принцы захватили Амбрён и Гийестр. Сражение было тяжелым, в нем погибло множество храбрецов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49