я не перебивала его, желая узнать, до чего он договорится и что означает эта яростная атака, которой я никак не ожидала.
— Сейчас я нахожусь вдали от всего, — продолжал маркиз, — вдали от этой бедняжки графини Суасонской, которая от меня без ума, вдали от двора, в котором вся моя жизнь, и все это по вашей вине. Вы знаете меня достаточно хорошо, чтобы не сомневаться в том, что я вас терпеть не могу. Волею судьбы я сегодня оказался здесь в погоне за мадемуазель де Туарас; она от меня убегает, а я собираюсь ее похитить.
— Берегитесь, сударь! Тех, кто похищает благородных девиц, приговаривают к казни через повешение. Вспомните-ка о Поменаре и дочери маркиза де Крео.
— Да, но Поменара не повесили, невзирая на приговор, а мадемуазель Майе де Крео вздумала жаловаться на это похищение после того, как ее связь с Поменаром тянулась четырнадцать лет; со мной не произойдет ничего подобного: во-первых, мадемуазель де Туарас не станет жаловаться, а во-вторых, наша связь не продлится четырнадцать лет. В этом я нисколько не сомневалась.
— Я взял наших цыган в свой поход, когда узнал, что вы остановились в этой скромной гостинице. Я приобрел ее, купив это здание, и вы находитесь в моем доме. Цыгане остались внизу: они думают, что оберегают вас от опасностей, и это дает вам знать, что мне ничто не угрожает. Мне пришлось мысленно признать, что маркиз прав.
— В конце концов, скажите, — спросила я, — что вам от меня нужно?
— Вы и сами догадываетесь, что вы мне нужны, а вот для чего вы мне нужны — это другое дело. Вы храните мое письмо к госпоже Суасонской, которое способно помешать мне когда-либо вернуться в Париж и может окончательно меня погубить. — Кто вам об этом сказал?
— Я это знаю: Мадам взяла письмо у графини в обмен на ее возвращение ко двору и отправила его Гишу, а он передал его вам.
Я очень удивилась, что маркиз столь хорошо осведомлен о том, что я держала в секрете: мне казалось, что об этом никто или почти никто не знает.
— Это письмо, — продолжал маркиз, — находится в шкатулке с потайным замком, которую вы взяли с собой. Вы сейчас изволите мне его отдать, добровольно или насильно. Я не уйду отсюда, не получив его.
— Этой шкатулки здесь нет.
— Она здесь, она все время при вас, как и ваша тень, вы берете ее с собой, даже когда уезжаете на несколько часов. В ней хранится ваша любовная переписка, и вы бы ни за что не стали предавать ее огласке.
Все это было правдой. Кто же меня предал? Тем не менее я продолжала все отрицать; маркиз сказал мне со смехом:
— Если вы не отдадите мне это единственное письмо, я возьму с собой всю шкатулку и поневоле разбогатею. Я дам вам время подумать, нам некуда спешить, сударыня; да будет вам известно, что вы сейчас красивы как никогда!
Затем Вард принялся осыпать меня весьма вольными и весьма доказательными комплиментами; он шутил, воодушевленный моим сопротивлением, и в конце концов заявил, что сначала возьмет письмо, а затем, если я не проявлю взамен немного любезности, заберет и всю шкатулку.
Мое положение было сложное и щекотливое. Я находилась наедине с мужчиной: Блондо и Ласки были слишком далеко, чтобы меня услышать, а другие мои слуги еще дальше; гостиница была расположена довольно уединенно, и все в округе уже спали; маркиз видел, что я взвешиваю свои шансы, и по моему взгляду понял, что я не нахожу выхода.
— Попробуйте позвать на помощь, крикнув из окна, и вы увидите, что никто сюда не придет; если же кто-нибудь все же явится, мы уже придумали, что сказать: вы сумасшедшая и я здесь по поручению вашего мужа; даже ваши слуги нисколько не удивятся: они знают, до чего вы раздражительны.
Все это было справедливо, и на сей раз я сочла себя обреченной. У этого человека необычайный ум, едва ли не самый оригинальный из всех, какие я знаю. Увидев, что я убедилась в его власти и собственном бессилии, он принялся отвлекать меня разговорами, рассказывая массу историй, чтобы показаться великодушным, и ему удалось меня рассмешить, несмотря на печальную перспективу, которая меня ожидала; мне казалось, что остается только один выход: спуститься через окно в небольшой сад, расположенный на берегу Роны, но это было отнюдь не просто сделать, так как расстояние, отделявшее меня от земли, составляло пятнадцать футов.
Приблизительно в половине двенадцатого маркиз, отклонившийся было в сторону, вернулся к прежней теме. Я не знала, что отвечать, но по-прежнему упорно стояла на своем; и тут я услышала шум, доносившийся из соседней комнаты, а также раскаты крикливого голоса, очевидно принадлежавшего моему отважному карлику; я бросилась к двери и стала его звать. Дверь была заперта на ключ, который лежал в кармане у Варда. Маркиз отнесся к моим надеждам и тому, что я полностью доверяю цыганам, с величайшим презрением и принялся торопить меня с решением.
— Даже если бы карлик и Блондо были в этой комнате, я бы, конечно, их не испугался, но они сюда и не войдут, — сказал он.
Я не стала говорить ему, что мне известны верность и смекалка моих слуг и что они, несомненно, помогут мне выйти из затруднения.
— Шкатулка, прекрасная княгиня, — повторял Вард, — шкатулка либо…
— Шкатулка… шкатулка… сударь, — медлила я с ответом, желая выиграть время и делая вид, что он меня почти прельстил, — шкатулка… ищите сами, в этой комнате ее нет.
В самом деле, маркиз принялся обыскивать взглядом комнату, но ничего не нашел. Мои сундуки находились у Блондо, но шкатулка, как обычно, стояла под кроватью, на которой я собиралась спать; она была прикрыта занавесками и пологом. Вард начал волноваться, ибо, стоило ему открыть дверь, он бы потерпел неудачу в своей игре. Шум утих: как видно, Ласки и Блондо готовились освободить меня. Я вяло сопротивлялась, чтобы не позволить маркизу ослабить натиск и обратить внимание на другое, а также продолжала прислушиваться… вы можете все это представить.
Наконец, я услышала в саду шаги и чьи-то голоса, услышала крики Блондо и карлика, а также десятки возгласов:
— Сюда! Сюда!
— Да, сюда! — воскликнула я, подбегая к окну.
В одно мгновение двое-трое мужчин, в которых я узнала цыган, бросились на приступ. Вард стоял рядом со мной, не зная, что предпринять; он совсем растерялся и не решался ко мне прикоснуться; к тому же он не знал, где может быть шкатулка — моя драгоценная шкатулка.
Ласки залез на плечи мужчин и первым добрался до балкона. По-моему, Варду очень хотелось выбросить его в окно, но он не посмел это сделать и решил прибегнуть к уловке, объявив меня безумной; но, рассчитывая на это, маркиз забыл о Блондо, которая была знакома со всеми цыганами, и те тоже ее знали. Стоило ему произнести первое слово, как она вскричала:
— Сошла с ума? Госпожа княгиня сошла с ума? Как бы не так! Я же говорю вам, что это не так, а вы меня знаете.
После этого цыгане начали грозить Варду кулаками. Я не знаю, чем бы это закончилось, ведь маркиз оставил своих слуг в какой-то гостинице, чтобы его подвиг не стал достоянием посторонних; таким образом, он был один; понимая не хуже Варда, что лучше сохранить эту историю в тайне, я сказала со смехом тем, кто возмущался:
— Ничего страшного, друзья, мы просто держали пари. Господин де Вард проиграл, он это признает, и нам не стоит из-за этого ссориться. Мой доблестный карлик, ты получишь награду, и к тому же немедленно. Не правда ли, господин маркиз?
Вард затруднялся с ответом; желая насладиться своей победой, я сказала ему:
— Сейчас же отсчитайте Ласки двадцать пять пистолей; шкатулка под моей кроватью, и вы ее не заметили. Стало быть, вы проиграли, игра окончена.
Маркиз был вынужден смириться, но какова была его досада! Вручая двадцать пять пистолей карлику, он взглянул на меня, и этот взгляд не обещал мне ничего хорошего — впоследствии с помощью Биарица Вард отомстил мне.
XXXIV
Других происшествий на пути в Монако у меня не было; прибыв туда, я встретилась с князем, приехавшим раньше меня и с головой окунувшимся в указы, законы и все прочие дела правления, до которых мне не было никакого дела. Глядя на этот дивный край, я испытывала только смертельную скуку; мне казалось, что дни тянутся бесконечно долго, и я была готова возненавидеть свой трон из-за дурацкой лести окружавших нас царедворцев. Временами то тут, то там мелькали красивые итальянцы, но г-н Монако ни с того ни с сего принимался ревновать меня к ним, и, как только я обращала на них внимание, они тотчас же исчезали.
Я получала вести из Парижа, и только это служило мне утешением; таким образом я узнала о судьбе бедного г-на де Монлуэ, который скоропостижно скончался во время прогулки верхом, когда он читал письмо от своей любовницы; это не помешало его жене до умопомрачения оплакивать своего мужа. Я узнала также о любви моего брата Лувиньи к госпоже великой герцогине, которая вернулась во Францию лишь для того, чтобы стать любовницей короля, поверив предсказанию некоего итальянского астролога. Король не проявил к ней интереса, а она не проявила интереса к Лувиньи, который, видя как с ним обращаются, стал утешаться… изо всех сил. Его жена, которую он постоянно изводил, поделилась своим горем с несколькими молодыми придворными, а те не стали молчать и разнесли слухи о нем повсюду. Отец написал мне об этом, а также о том, что без д'Аквиля супруги смотрят в разные стороны:
«Лувиньи застал жену за сочинением письма, которое ему совсем не понравилось; с тех пор он бесится. Он так же глуп, как Ваш муж».
Отец не подозревал, до какой степени мой муж заслужил этот комплимент, — и в самом деле, кто бы мог в это поверить? У него шла кругом голова от жестокости г-жи де Мазарини; не в силах ей отомстить, он решил отыграться на мне. Ревность князя росла, вздымаясь, словно пирамида. Сначала он ревновал меня к молодым красавцам, затем стал ревновать к уродам и старикам, потом к женщинам и моим родным и, наконец, к моему карлику и моей собачке. Князь постепенно разогнал всех, за исключением моих родных, карлика и собачки, которых я отстояла; между мной и князем постоянно происходили скандалы и ссоры, однако я относилась к ним со своим обычным терпением, хотя ничего не забывала.
Итак, жизнь в Монако была убийственно тоскливой; меня немного развеселили г-н и г-жа де Гриньян, нарочно приехавшие нас навестить из своего губернаторства. Они застали меня почти изувеченной негодяем-хирургом, который неправильно пустил мне кровь. Тем не менее я старалась принять гостей как можно лучше. Мы много беседовали. Я уже говорила: г-жа де Гриньян умна, и даже очень умна, но она лишена обаяния и естественности. Она совсем не похожа на свою мать! Мы неплохо провели несколько дней, благодаря чему я немного развеялась. Супруги очень любезны, но мне бы не хотелось жить вместе с ними. Господин де Гриньян с его тремя женами, двух из которых он загубил менее чем за десять лет, напоминает мне людоеда из волшебной сказки.
После того как гости уехали, мое одиночество стало еще более нестерпимым. Как вы помните, незадолго до отъезда из Парижа я принимала графа де Шарни, не забывшего нашей детской дружбы. Мы снова встретились в Лионе, куда он прибыл раньше меня, — граф направлялся в свой полк, который был весьма великодушно подарен ему Мадемуазель. Мы очень приятно провели неделю, а затем нам пришлось расстаться. Бедный юноша писал мне так часто! Ревность г-на Монако не мешала мне получать эти письма, ставшие моим единственным утешением, но тут произошло одно печальное событие, изменившее однообразное течение моей жизни.
Матушка сообщила мне в письме о том, что граф де Гиш серьезно заболел, находясь в армии г-на де Тюренна; три дня спустя гонец доставил мне от брата письмо или, точнее, записку, в которой говорилось следующее:
«Сестра моя! Я чувствую, что мне недолго осталось жить, и мне бы хотелось еще раз увидеть Вас перед смертью. Вы одна знаете мне цену, только Вам известно, что меня убивает: это скука и отвращение к жизни. Все подумают, что причина моего уныния — в разлуке с Мадам; на самом деле, ничего подобного: просто я считаю, что нет никакой возможности сделать что-то необычное на этом свете, здесь нет ничего веселого, и поэтому отсюда лучше уйти. Если мне не доведется с Вами встретиться, знайте, что это правда, и не верьте лжецам. По-моему, меня окончательно погубила госпожа де Бриссак — она томится скукой, как и я, и мы с ней совершенно не подходили друг другу. Прощайте, постарайтесь ко мне приехать, поскольку, увы, я не могу отдать приказ перевезти меня к Вам, и это вызывает у меня массу сожалений. Мне тошно умирать здесь, в этом лагере или, скорее, в этой деревне, не увидев на прощание Парижа. Не забывайте меня, если сможете…»
Как только я получила эту записку, я поспешила к г-ну Монако и показала ее ему, прибавив, что немедленно уезжаю.
— Ничего подобного! — воскликнул он. — Как это ничего подобного? Уверяю вас, что, напротив, так и будет.
— Нет, сударыня, нет, вы никуда не поедете! Письмо вашего брата — это бред больного человека; вы его не вылечите, и вам нет нужды разъезжать по армиям; оставайтесь дома, занимайтесь своими делами и не говорите мне больше об этом.
Я отвечала князю в том же духе, разгорелся спор, и мы поссорились; в конце концов я заявила, что поеду куда захочу, а муж поклялся, что он не выпустит меня из княжества, — этот вызов вывел меня из оцепенения. «Ей-богу, это мы еще посмотрим», — подумала я.
У меня хватило ума не говорить это вслух, но я вспомнила о гонце, собиравшемся в обратный путь. Я вручила ему записку для Шарни с предписаниями для него, велела отправляться и вернулась к себе совершенно умиротворенной. Господин Монако решил, что я передумала, и успокоился. Он даже предложил мне послать к моему брату гонца, чтобы ободрить его, но я отказалась.
Две недели спустя карлик зашел ко мне в присутствии г-на Монако, смотревшего, как меня причесывают; Ласки доложил, что пришел какой-то торговец жемчугом. Я приказала его впустить. Муж не стал возражать: купцы пока еще не внушали ему опасений. В бородатом торговце я узнала Шарни — впрочем, его маскарадный костюм никуда не годился. Ничего общего с Лозеном! Вспомнив о графе, сопровождавшем меня во время первой поездки в Монако, когда он так сильно меня любил, я была готова выпроводить Шарни. Воспоминания и сожаления об этом человеке всегда владеют мною; если бы не досада на его измены, заставившая меня прибегнуть к мести, я никогда ни на кого бы даже не взглянула. О! Сколько страданий он причинил мне!
Я попросила показать мне жемчуг. Ласки и Блондо, понимавшие, в чем дело, помогали мне и переговаривались, чтобы отвлечь внимание князя. Я не нашла ничего подходящего и спросила торговца, нет ли у него другого товара.
— Сударыня, завтра вечером мы отбываем в Левант, наш корабль стоит в Геркулесовой гавани, заказывайте, и мы все привезем.
В самом деле, я заказала несколько украшений, и муж позволил мне это сделать. Он лишь справился о корабле. Я удовлетворила его любопытство: судно, в самом деле, прибыло из Марселя, и принадлежало оно некоему еврею, за немалое вознаграждение согласившемуся нам помочь. Уходя, Шарни передал Блондо мужскую одежду для меня и для нее и платье маленькой девочки для Ласки. Я вела себя любезно оставшуюся часть дня, в то время как Блондо укладывала мои драгоценности, запершись на тройной засов. Мы даже отважились вынести сундук с дорогими нарядами с помощью одного лакея, якобы для того, чтобы доставить их к придворному портному; два матроса унесли сундук — все прошло совершенно гладко.
Следующий день был еще более удачным — казалось, сам Бог помогал нам! Князь отправился на охоту и заночевал в Ментоне. Он передал мне это в шесть часов вечера, чтобы я не волновалась; с тех пор как мы приехали в Италию, муж впервые оставил меня одну — должно было произойти нечто невообразимое, вроде падения с лошади, чтобы он на такое решился. Князь не рискнул вызвать меня к себе в тот же вечер, но ему не терпелось меня увидеть, и он рассчитывал вознаградить себя на следующий день.
Он не успел это сделать. В десять часов я была уже в море, переодетая в мужской костюм, как и Блондо: мы последовали примеру г-жи де Мазарини и г-жи де Колонна. Я встретилась с Шарни, и мы отправились в плавание; наутро нас уже нельзя было догнать. Я оставила князю записку, не указав, в какую сторону направляюсь. В Марселе я снова надела женское платье и дальше поехала на почтовых. Оставив там Шарни, чтобы не вызывать обвинений, я отправилась в Париж; ехала я без остановок и очень скоро прибыла домой.
Мое возвращение всех удивило. Я откровенно обо всем рассказала, умолчав о Шарни и в то же время представляя Блондо и Ласки героями этой истории. Я застала обитателей дворца Грамонов в отчаянии, хотя это касалось только отца, так как матушки дома не было: она находилась во Фрее; моя невестка, супруга Гиша, нисколько не горевала;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
— Сейчас я нахожусь вдали от всего, — продолжал маркиз, — вдали от этой бедняжки графини Суасонской, которая от меня без ума, вдали от двора, в котором вся моя жизнь, и все это по вашей вине. Вы знаете меня достаточно хорошо, чтобы не сомневаться в том, что я вас терпеть не могу. Волею судьбы я сегодня оказался здесь в погоне за мадемуазель де Туарас; она от меня убегает, а я собираюсь ее похитить.
— Берегитесь, сударь! Тех, кто похищает благородных девиц, приговаривают к казни через повешение. Вспомните-ка о Поменаре и дочери маркиза де Крео.
— Да, но Поменара не повесили, невзирая на приговор, а мадемуазель Майе де Крео вздумала жаловаться на это похищение после того, как ее связь с Поменаром тянулась четырнадцать лет; со мной не произойдет ничего подобного: во-первых, мадемуазель де Туарас не станет жаловаться, а во-вторых, наша связь не продлится четырнадцать лет. В этом я нисколько не сомневалась.
— Я взял наших цыган в свой поход, когда узнал, что вы остановились в этой скромной гостинице. Я приобрел ее, купив это здание, и вы находитесь в моем доме. Цыгане остались внизу: они думают, что оберегают вас от опасностей, и это дает вам знать, что мне ничто не угрожает. Мне пришлось мысленно признать, что маркиз прав.
— В конце концов, скажите, — спросила я, — что вам от меня нужно?
— Вы и сами догадываетесь, что вы мне нужны, а вот для чего вы мне нужны — это другое дело. Вы храните мое письмо к госпоже Суасонской, которое способно помешать мне когда-либо вернуться в Париж и может окончательно меня погубить. — Кто вам об этом сказал?
— Я это знаю: Мадам взяла письмо у графини в обмен на ее возвращение ко двору и отправила его Гишу, а он передал его вам.
Я очень удивилась, что маркиз столь хорошо осведомлен о том, что я держала в секрете: мне казалось, что об этом никто или почти никто не знает.
— Это письмо, — продолжал маркиз, — находится в шкатулке с потайным замком, которую вы взяли с собой. Вы сейчас изволите мне его отдать, добровольно или насильно. Я не уйду отсюда, не получив его.
— Этой шкатулки здесь нет.
— Она здесь, она все время при вас, как и ваша тень, вы берете ее с собой, даже когда уезжаете на несколько часов. В ней хранится ваша любовная переписка, и вы бы ни за что не стали предавать ее огласке.
Все это было правдой. Кто же меня предал? Тем не менее я продолжала все отрицать; маркиз сказал мне со смехом:
— Если вы не отдадите мне это единственное письмо, я возьму с собой всю шкатулку и поневоле разбогатею. Я дам вам время подумать, нам некуда спешить, сударыня; да будет вам известно, что вы сейчас красивы как никогда!
Затем Вард принялся осыпать меня весьма вольными и весьма доказательными комплиментами; он шутил, воодушевленный моим сопротивлением, и в конце концов заявил, что сначала возьмет письмо, а затем, если я не проявлю взамен немного любезности, заберет и всю шкатулку.
Мое положение было сложное и щекотливое. Я находилась наедине с мужчиной: Блондо и Ласки были слишком далеко, чтобы меня услышать, а другие мои слуги еще дальше; гостиница была расположена довольно уединенно, и все в округе уже спали; маркиз видел, что я взвешиваю свои шансы, и по моему взгляду понял, что я не нахожу выхода.
— Попробуйте позвать на помощь, крикнув из окна, и вы увидите, что никто сюда не придет; если же кто-нибудь все же явится, мы уже придумали, что сказать: вы сумасшедшая и я здесь по поручению вашего мужа; даже ваши слуги нисколько не удивятся: они знают, до чего вы раздражительны.
Все это было справедливо, и на сей раз я сочла себя обреченной. У этого человека необычайный ум, едва ли не самый оригинальный из всех, какие я знаю. Увидев, что я убедилась в его власти и собственном бессилии, он принялся отвлекать меня разговорами, рассказывая массу историй, чтобы показаться великодушным, и ему удалось меня рассмешить, несмотря на печальную перспективу, которая меня ожидала; мне казалось, что остается только один выход: спуститься через окно в небольшой сад, расположенный на берегу Роны, но это было отнюдь не просто сделать, так как расстояние, отделявшее меня от земли, составляло пятнадцать футов.
Приблизительно в половине двенадцатого маркиз, отклонившийся было в сторону, вернулся к прежней теме. Я не знала, что отвечать, но по-прежнему упорно стояла на своем; и тут я услышала шум, доносившийся из соседней комнаты, а также раскаты крикливого голоса, очевидно принадлежавшего моему отважному карлику; я бросилась к двери и стала его звать. Дверь была заперта на ключ, который лежал в кармане у Варда. Маркиз отнесся к моим надеждам и тому, что я полностью доверяю цыганам, с величайшим презрением и принялся торопить меня с решением.
— Даже если бы карлик и Блондо были в этой комнате, я бы, конечно, их не испугался, но они сюда и не войдут, — сказал он.
Я не стала говорить ему, что мне известны верность и смекалка моих слуг и что они, несомненно, помогут мне выйти из затруднения.
— Шкатулка, прекрасная княгиня, — повторял Вард, — шкатулка либо…
— Шкатулка… шкатулка… сударь, — медлила я с ответом, желая выиграть время и делая вид, что он меня почти прельстил, — шкатулка… ищите сами, в этой комнате ее нет.
В самом деле, маркиз принялся обыскивать взглядом комнату, но ничего не нашел. Мои сундуки находились у Блондо, но шкатулка, как обычно, стояла под кроватью, на которой я собиралась спать; она была прикрыта занавесками и пологом. Вард начал волноваться, ибо, стоило ему открыть дверь, он бы потерпел неудачу в своей игре. Шум утих: как видно, Ласки и Блондо готовились освободить меня. Я вяло сопротивлялась, чтобы не позволить маркизу ослабить натиск и обратить внимание на другое, а также продолжала прислушиваться… вы можете все это представить.
Наконец, я услышала в саду шаги и чьи-то голоса, услышала крики Блондо и карлика, а также десятки возгласов:
— Сюда! Сюда!
— Да, сюда! — воскликнула я, подбегая к окну.
В одно мгновение двое-трое мужчин, в которых я узнала цыган, бросились на приступ. Вард стоял рядом со мной, не зная, что предпринять; он совсем растерялся и не решался ко мне прикоснуться; к тому же он не знал, где может быть шкатулка — моя драгоценная шкатулка.
Ласки залез на плечи мужчин и первым добрался до балкона. По-моему, Варду очень хотелось выбросить его в окно, но он не посмел это сделать и решил прибегнуть к уловке, объявив меня безумной; но, рассчитывая на это, маркиз забыл о Блондо, которая была знакома со всеми цыганами, и те тоже ее знали. Стоило ему произнести первое слово, как она вскричала:
— Сошла с ума? Госпожа княгиня сошла с ума? Как бы не так! Я же говорю вам, что это не так, а вы меня знаете.
После этого цыгане начали грозить Варду кулаками. Я не знаю, чем бы это закончилось, ведь маркиз оставил своих слуг в какой-то гостинице, чтобы его подвиг не стал достоянием посторонних; таким образом, он был один; понимая не хуже Варда, что лучше сохранить эту историю в тайне, я сказала со смехом тем, кто возмущался:
— Ничего страшного, друзья, мы просто держали пари. Господин де Вард проиграл, он это признает, и нам не стоит из-за этого ссориться. Мой доблестный карлик, ты получишь награду, и к тому же немедленно. Не правда ли, господин маркиз?
Вард затруднялся с ответом; желая насладиться своей победой, я сказала ему:
— Сейчас же отсчитайте Ласки двадцать пять пистолей; шкатулка под моей кроватью, и вы ее не заметили. Стало быть, вы проиграли, игра окончена.
Маркиз был вынужден смириться, но какова была его досада! Вручая двадцать пять пистолей карлику, он взглянул на меня, и этот взгляд не обещал мне ничего хорошего — впоследствии с помощью Биарица Вард отомстил мне.
XXXIV
Других происшествий на пути в Монако у меня не было; прибыв туда, я встретилась с князем, приехавшим раньше меня и с головой окунувшимся в указы, законы и все прочие дела правления, до которых мне не было никакого дела. Глядя на этот дивный край, я испытывала только смертельную скуку; мне казалось, что дни тянутся бесконечно долго, и я была готова возненавидеть свой трон из-за дурацкой лести окружавших нас царедворцев. Временами то тут, то там мелькали красивые итальянцы, но г-н Монако ни с того ни с сего принимался ревновать меня к ним, и, как только я обращала на них внимание, они тотчас же исчезали.
Я получала вести из Парижа, и только это служило мне утешением; таким образом я узнала о судьбе бедного г-на де Монлуэ, который скоропостижно скончался во время прогулки верхом, когда он читал письмо от своей любовницы; это не помешало его жене до умопомрачения оплакивать своего мужа. Я узнала также о любви моего брата Лувиньи к госпоже великой герцогине, которая вернулась во Францию лишь для того, чтобы стать любовницей короля, поверив предсказанию некоего итальянского астролога. Король не проявил к ней интереса, а она не проявила интереса к Лувиньи, который, видя как с ним обращаются, стал утешаться… изо всех сил. Его жена, которую он постоянно изводил, поделилась своим горем с несколькими молодыми придворными, а те не стали молчать и разнесли слухи о нем повсюду. Отец написал мне об этом, а также о том, что без д'Аквиля супруги смотрят в разные стороны:
«Лувиньи застал жену за сочинением письма, которое ему совсем не понравилось; с тех пор он бесится. Он так же глуп, как Ваш муж».
Отец не подозревал, до какой степени мой муж заслужил этот комплимент, — и в самом деле, кто бы мог в это поверить? У него шла кругом голова от жестокости г-жи де Мазарини; не в силах ей отомстить, он решил отыграться на мне. Ревность князя росла, вздымаясь, словно пирамида. Сначала он ревновал меня к молодым красавцам, затем стал ревновать к уродам и старикам, потом к женщинам и моим родным и, наконец, к моему карлику и моей собачке. Князь постепенно разогнал всех, за исключением моих родных, карлика и собачки, которых я отстояла; между мной и князем постоянно происходили скандалы и ссоры, однако я относилась к ним со своим обычным терпением, хотя ничего не забывала.
Итак, жизнь в Монако была убийственно тоскливой; меня немного развеселили г-н и г-жа де Гриньян, нарочно приехавшие нас навестить из своего губернаторства. Они застали меня почти изувеченной негодяем-хирургом, который неправильно пустил мне кровь. Тем не менее я старалась принять гостей как можно лучше. Мы много беседовали. Я уже говорила: г-жа де Гриньян умна, и даже очень умна, но она лишена обаяния и естественности. Она совсем не похожа на свою мать! Мы неплохо провели несколько дней, благодаря чему я немного развеялась. Супруги очень любезны, но мне бы не хотелось жить вместе с ними. Господин де Гриньян с его тремя женами, двух из которых он загубил менее чем за десять лет, напоминает мне людоеда из волшебной сказки.
После того как гости уехали, мое одиночество стало еще более нестерпимым. Как вы помните, незадолго до отъезда из Парижа я принимала графа де Шарни, не забывшего нашей детской дружбы. Мы снова встретились в Лионе, куда он прибыл раньше меня, — граф направлялся в свой полк, который был весьма великодушно подарен ему Мадемуазель. Мы очень приятно провели неделю, а затем нам пришлось расстаться. Бедный юноша писал мне так часто! Ревность г-на Монако не мешала мне получать эти письма, ставшие моим единственным утешением, но тут произошло одно печальное событие, изменившее однообразное течение моей жизни.
Матушка сообщила мне в письме о том, что граф де Гиш серьезно заболел, находясь в армии г-на де Тюренна; три дня спустя гонец доставил мне от брата письмо или, точнее, записку, в которой говорилось следующее:
«Сестра моя! Я чувствую, что мне недолго осталось жить, и мне бы хотелось еще раз увидеть Вас перед смертью. Вы одна знаете мне цену, только Вам известно, что меня убивает: это скука и отвращение к жизни. Все подумают, что причина моего уныния — в разлуке с Мадам; на самом деле, ничего подобного: просто я считаю, что нет никакой возможности сделать что-то необычное на этом свете, здесь нет ничего веселого, и поэтому отсюда лучше уйти. Если мне не доведется с Вами встретиться, знайте, что это правда, и не верьте лжецам. По-моему, меня окончательно погубила госпожа де Бриссак — она томится скукой, как и я, и мы с ней совершенно не подходили друг другу. Прощайте, постарайтесь ко мне приехать, поскольку, увы, я не могу отдать приказ перевезти меня к Вам, и это вызывает у меня массу сожалений. Мне тошно умирать здесь, в этом лагере или, скорее, в этой деревне, не увидев на прощание Парижа. Не забывайте меня, если сможете…»
Как только я получила эту записку, я поспешила к г-ну Монако и показала ее ему, прибавив, что немедленно уезжаю.
— Ничего подобного! — воскликнул он. — Как это ничего подобного? Уверяю вас, что, напротив, так и будет.
— Нет, сударыня, нет, вы никуда не поедете! Письмо вашего брата — это бред больного человека; вы его не вылечите, и вам нет нужды разъезжать по армиям; оставайтесь дома, занимайтесь своими делами и не говорите мне больше об этом.
Я отвечала князю в том же духе, разгорелся спор, и мы поссорились; в конце концов я заявила, что поеду куда захочу, а муж поклялся, что он не выпустит меня из княжества, — этот вызов вывел меня из оцепенения. «Ей-богу, это мы еще посмотрим», — подумала я.
У меня хватило ума не говорить это вслух, но я вспомнила о гонце, собиравшемся в обратный путь. Я вручила ему записку для Шарни с предписаниями для него, велела отправляться и вернулась к себе совершенно умиротворенной. Господин Монако решил, что я передумала, и успокоился. Он даже предложил мне послать к моему брату гонца, чтобы ободрить его, но я отказалась.
Две недели спустя карлик зашел ко мне в присутствии г-на Монако, смотревшего, как меня причесывают; Ласки доложил, что пришел какой-то торговец жемчугом. Я приказала его впустить. Муж не стал возражать: купцы пока еще не внушали ему опасений. В бородатом торговце я узнала Шарни — впрочем, его маскарадный костюм никуда не годился. Ничего общего с Лозеном! Вспомнив о графе, сопровождавшем меня во время первой поездки в Монако, когда он так сильно меня любил, я была готова выпроводить Шарни. Воспоминания и сожаления об этом человеке всегда владеют мною; если бы не досада на его измены, заставившая меня прибегнуть к мести, я никогда ни на кого бы даже не взглянула. О! Сколько страданий он причинил мне!
Я попросила показать мне жемчуг. Ласки и Блондо, понимавшие, в чем дело, помогали мне и переговаривались, чтобы отвлечь внимание князя. Я не нашла ничего подходящего и спросила торговца, нет ли у него другого товара.
— Сударыня, завтра вечером мы отбываем в Левант, наш корабль стоит в Геркулесовой гавани, заказывайте, и мы все привезем.
В самом деле, я заказала несколько украшений, и муж позволил мне это сделать. Он лишь справился о корабле. Я удовлетворила его любопытство: судно, в самом деле, прибыло из Марселя, и принадлежало оно некоему еврею, за немалое вознаграждение согласившемуся нам помочь. Уходя, Шарни передал Блондо мужскую одежду для меня и для нее и платье маленькой девочки для Ласки. Я вела себя любезно оставшуюся часть дня, в то время как Блондо укладывала мои драгоценности, запершись на тройной засов. Мы даже отважились вынести сундук с дорогими нарядами с помощью одного лакея, якобы для того, чтобы доставить их к придворному портному; два матроса унесли сундук — все прошло совершенно гладко.
Следующий день был еще более удачным — казалось, сам Бог помогал нам! Князь отправился на охоту и заночевал в Ментоне. Он передал мне это в шесть часов вечера, чтобы я не волновалась; с тех пор как мы приехали в Италию, муж впервые оставил меня одну — должно было произойти нечто невообразимое, вроде падения с лошади, чтобы он на такое решился. Князь не рискнул вызвать меня к себе в тот же вечер, но ему не терпелось меня увидеть, и он рассчитывал вознаградить себя на следующий день.
Он не успел это сделать. В десять часов я была уже в море, переодетая в мужской костюм, как и Блондо: мы последовали примеру г-жи де Мазарини и г-жи де Колонна. Я встретилась с Шарни, и мы отправились в плавание; наутро нас уже нельзя было догнать. Я оставила князю записку, не указав, в какую сторону направляюсь. В Марселе я снова надела женское платье и дальше поехала на почтовых. Оставив там Шарни, чтобы не вызывать обвинений, я отправилась в Париж; ехала я без остановок и очень скоро прибыла домой.
Мое возвращение всех удивило. Я откровенно обо всем рассказала, умолчав о Шарни и в то же время представляя Блондо и Ласки героями этой истории. Я застала обитателей дворца Грамонов в отчаянии, хотя это касалось только отца, так как матушки дома не было: она находилась во Фрее; моя невестка, супруга Гиша, нисколько не горевала;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86