Это состояние отражалось на нашей беседе. Она вращалась вокруг призрачных видений; мы грезили наяву, и наши грезы были навеяны потусторонним миром.
— Сударыня, — говорил мне герцог, — вы не находите, что эти прекрасные деревья, эта дивная луна, отдаленный шум реки и водопадов заставляют думать о неведомом?
— Сегодня вечером, сударь, мне почему-то тоже так кажется.
— О! А я прекрасно понимаю почему: это я оказываю на вас влияние. Мне всегда доводилось передавать свои грустные мысли окружающим. Я знаю, что у меня несчастная судьба: я похож на свого деда и, подобно ему, умру молодым и насильственной смертью, — это давно предсказали моей матушке.
— Зачем вы мне об этом говорите, сударь? Для чего питать подобные мысли? Это не подобает вам ни по вашему возрасту, ни по вашему положению; думайте лучше о своей молодости, о радостях, которые она вам дарует, и смело встречайте будущее со всем тем, что оно вам принесет. Не тогда ли придет время печалиться?
— Не думайте, что это тяжело; не думайте так, ведь я к этому уже привык, и такие мысли сопутствуют мне всегда. У моей тетушки тоже бывали порой подобные предчувствия, и вы видите, что они оправдались; то же самое произойдет со мной.
Башенные часы замка, недалеко от которого мы находились, пробили полночь. Мы вздрогнули.
— Ах! — воскликнул молодой человек. — Час настал. Пойдемте! Возможно, она нас ждет.
Мы направились к источнику, возле которого я много раз гуляла в столь поздний час вместе с той, что уже не было в живых. Как же все изменилось! Сколько теней, которых мне не суждено было снова увидеть, жило в моем сердце! Прежде всего Лозен, уже разлюбивший меня, затем Мадам и две-три женщины, скончавшиеся молодыми, как и она; я почувствовала, что меня начинает бить смертельная дрожь, и у меня едва хватало сил идти вперед. «Ах! Насколько все стало другим!» — подумала я.
Все вокруг нас умолкло, не считая множества неясных ночных звуков, которые стихают, как только начинаешь к ним прислушиваться. Я всегда полагала, что природа творит под неусыпным взором Создателя и нам возбраняется проникать в ее тайны. Мы медленно продвигались вперед; лунный свет заливал открытое пространство между деревьями, которые окружали родник со сверкавшей блестками водой.
Покойная Мадам в свое время приказала разложить вокруг водоема камни, поросшие мхом, чтобы там можно было отдыхать; она всегда сидела на одном из них; кровь застыла в моих жилах, когда я увидела сквозь ветви деревьев, что на этом самом камне, на том же самом месте сидит какая-то фигура в белом. Я едва не упала и невольно оперлась на руку г-на Монмута. — Ах, Боже мой, это она, вот она! — Да, да, это она! Пойдемте.
Я была ни жива ни мертва от страха, а герцог увлекал меня навстречу этому видению; когда мы подошли довольно близко, фигура поднялась, явив свой непомерно высокий рост, и направилась в сторону леса, доброжелательно махнув нам правой рукой, что всегда считалось счастливым предзнаменованием. Я застыла на месте, а г-н Монмут бросился в погоню за призраком с криком: — Сударыня! Милая тетушка! Генриетта!
Молодой человек был вынужден обогнуть разделявший их источник; я видела, как он скрылся за деревьями, продолжая кричать. Очень скоро он вернулся и сказал: — Она исчезла. Теперь мы ее не увидим.
Я на это очень надеялась, ибо мне не достает храбрости при встрече с обитателями потустороннего мира. Герцог приблизился и подал мне руку, чтобы помочь выбраться из густых зарослей. — Мне такого больше не выдержать, — сказала я.
— Ах! Значит, вы не любили Мадам, как я, иначе бы вы чрезвычайно обрадовались ее появлению. Бедная тетушка! Значит, ее привидение появляется! Это действительно так!
Мы двинулись в путь: мой спутник был взволнован, растроган и чуть ли не весел, а я страшно напугана. Я вздрагивала от малейшего шума и невольно прижималась к юноше, как прижималась бы к любому другому в подобных обстоятельствах. Мало-помалу он начал меньше говорить о Мадам и больше обо мне; я ничего ему не отвечала, но он становился более настойчивым и ласковым, а в ту пору герцог Монмут был очень красив, очень остроумен и пылок!
Тенистые аллеи этого парка великолепны, и воспоминание о них доставляет мне удовольствие даже сейчас, когда мне не суждено больше это увидеть. Луна озаряла просторные лужайки; мне кажется, что у цветов был тогда более приятный аромат; ручьи журчали более благозвучно, а их воды искрились более ярким блеском; травы, усеянные мхом и фиалками, так и манили отдохнуть — воспоминания ранней юности часто весьма обманчивы.
На следующий день я вернулась в Париж одна. Господин Монмут провел там всего три месяца: он был во Франции лишь проездом, и его снова призвали в Англию — королю этой страны не нравилось, когда герцог был далеко; его беспокойный ум и беспрестанно возникавшие честолюбивые устремления внушали государю опасения, и я полагаю, что они возникали у него не напрасно.
Что касается призрака Мадам, то я не знаю, как к этому относиться. Вскоре произошло одно событие, которое порой заставляет меня стыдиться своего малодушия; впрочем, возможно, что в тот день мы видели настоящее привидение.
Как-то раз, вечером, один из лакеев маршала де Клерамбо отправился зачерпнуть воды из источника; он увидел там никому неведомую высокую женщину в белом, которая исчезла столь же быстро, как я уже рассказывала. Бедняга вернулся домой с криком, что он повстречал Мадам; он так испугался, что заболел и умер.
Господин де Ластера, управляющий замка, не был столь легковерным, как я и другие; с многочисленным конвоем он отправился к источнику и потрудился спрятать своих спутников; увидев выходца с того света, он пригрозил как следует отделать его палкой, если тот не признается, кто он такой. Призрак произнес:
— Ах, господин де Ластера, не причиняйте мне зла, я бедная Филипинетта.
То была деревенская старуха семидесяти семи лет от роду, отвратительная беззубая уродина с красными глазами, распухшим носом и ртом до ушей — словом, сущее чудовище. Ее хотели посадить под замок, но Мадам этому воспротивилась. Я была свидетелем того, как старуха пришла ее благодарить.
— Однако, — спросила принцесса, — с чего вам вздумалось разыгрывать из себя призрака, вместо того чтобы спокойно спать?
— Ах, сударыня, — со смехом отвечала старуха, — мне не годится сожалеть о том, что я сделала: в мои годы люди спят мало, им достаточно малейшего шума, чтобы проснуться. Все то, что я вытворяла в молодости, не развлекало меня так, как игра в привидение. Я была уверена, что люди, которых не устрашит моя белая простыня, испугаются моего лица. Эти трусы корчили такие рожи, что я умирала со смеху. Такая забава была мне наградой за то, что я целыми днями таскаю корзину за спиной.
Я почувствовала, что краснею; мысль о том, что я оказалась в числе этих трусов, что я была у источника не одна и что старуха могла рассказать об этом, не давала мне покоя. Я рискнула выяснить, чего мне следует ждать. — Вы могли бы узнать людей, приходивших к источнику? — спросила я. — О! Конечно, сударыня, я бы узнала их всех до одного. — А меня вы там, случайно, не видели?
— Никогда, никогда в жизни, сударыня, но, по-моему, я однажды встречала там племянника покойной Мадам, этого английского красавца-вельможу в роскошных одеждах; говорят, что он сын короля.
Я приняла это к сведению. Старая чертовка знала все. Я сделала ей неплохой подарок и написала г-ну Монмуту:
«Наш призрак оказался всего лишь старой уродиной по имени Филипинетта, которой покойная Мадам при жизни оказывала благодеяния, и теперь, после ее смерти, та изображает из себя принцессу. Если бы Мадам знала, кого мы были готовы за нее принять, она бы ни за что нам этого не простила. Мне кажется, что в ту ночь мы сильно ошиблись».
Граф де Шарни, которого Мадемуазель пригласила в Люксембургский дворец, обрадовался, что Монмут уехал, поскольку он жаждал возобновить наше прежнее знакомство. Он был весьма привлекательный мужчина, чрезвычайно храбрый и учтивый, при всем том, что матерью его была Луизон. Месье и Мадам встретили графа чрезвычайно радушно; он провел более половины своей жизни в Сен-Клу и приезжал вместе с ними в Париж во дворец Грамонов, где отец и еще одна особа охотно его принимали. Мадемуазель собиралась женить юношу на родственнице Партичелли, который столько наворовал и давал ей приданое, но граф отказался наотрез; мне редко доводилось видеть столь влюбленного в меня человека.
В то же время у моего брата был роман с герцогиней де Бриссак, и я вас уверяю, что никогда мне не приходилось так веселиться. Она была непревзойденной кокеткой, а он отличался необычайной заносчивостью. И он и она делали вид, что пылают взаимной страстью, хотя, в сущности, были равнодушны друг к другу: каждый из них был слишком поглощен собственной персоной, чтобы думать о ком-нибудь еще.
Влюбленные умничали часами напролет, витали в облаках, уносясь в необозримые дали. А их письма! Что это были за письма! Я сохранила их, но, к своей досаде, не могу теперь отыскать. В этих письмах — какая-то дистиллированная любовь, это постоянно кипящий перегонный куб; и он и она изъясняются не так, как другие, и даже в обычных записках, в которых люди, как правило, не подыскивают выражения, они употребляют самые вычурные фразы. Между тем г-жа де Бриссак выбрала себе про запас другого любовника — г-на де Лонгвиля, из-за которого с ней соперничали многие женщины, не считая тех, кто завидовал ей тайком. У супруги маршала де Ла Ферте был от него сын, что служило надеждой для г-жи де Монтеспан, желавшей узаконить своих внебрачных детей, причем так, чтобы не звучало имя матери. Маршал, смертельно ревновавший свою жену, тем не менее представил ей г-на де Лонгвиля и малыша Бона (графа де Фиески) как молодых людей, которых уже можно знакомить с дамами. После этого он не раз упрекал г-на де Лонгвиля, в ту пору графа де Сен-Поля, за то, что тот не приходит к нему в гости (это было вскоре после рождения плода тайной любви). Господин де Лонгвиль отвечал на это маршалу с полнейшим спокойствием:
— Сударь, я же бывал в вашем доме много раз — должно быть, вам просто не говорили об этом.
XXXIII
Когда он умер, все женщины проливали море слез. Среди них были мадемуазель де Дампьер и камеристка королевы мадемуазель де Теобон, которая укрылась в монастыре якобы для того, чтобы оплакивать своего брата; г-жа де Ножан, сестра Лозена, утверждавшая, что она оплакивает своего мужа, и маркиза де Кастельно, которая, однако, быстро утешилась, сославшись на то, что покойный совсем ее не любил и говорил Нинон:
— Мадемуазель, избавьте меня от этой толстой маркизы де Кастельно. Здесь же можно упомянуть г-жу де Маран, над которой все смеялись. Словом, все красавицы были повержены в уныние. Главной причиной их скорби была кончина моего брата, а другой — смерть г-на де Лонгвиля. Гиш заявил, что реку можно перейти вброд, в то время как это было не так, а г-н де Лонгвиль отказался пощадить людей, которые сложили оружие, и за это они его убили. Мой брат покрыл себя славой, но вызвал всеобщее осуждение, и в первую очередь короля. Отец не разделял это мнение и кричал повсюду, что его сын герой. И он был прав.
Господину Монако надоело гоняться за своей красоткой; будучи в прескверном настроении, он не желал слушать никаких доводов и решил отвезти меня в Монако. Я упиралась изо всех сил, но мне пришлось уступить; как и в первый раз, отец заявил, что он ничем не может мне помочь. Обе сумасбродки Манчини взволновали весь свет — их, переодетых в мужские костюмы, задержали в Эксе: одна из них направлялась к шевалье де Лоррену, а другая — к графу де Марсану; представьте себе, какое выражение лица было у моего мужа, когда он об этом узнал! Ни одному из этих лотарингских князей не было никакого дела до искательниц приключений: один из них увивался за каждой юбкой, а другой собирался жениться на старой герцогине д'Омон и на ее деньгах, но этому не суждено было случиться из-за Лувуа, затаившего на него обиду.
Не знаю, понимаете ли вы, что я не придерживаюсь хронологического порядка и рассказываю о том, что приходит мне на память. Я бы могла быстро запутаться, если бы мне пришлось следить за датами, а время меня торопит. В тот период, о котором я вспоминаю, мои мысли были поглощены предстоящей поездкой в Монако: она приводила меня и моих друзей в отчаяние. Однако, повторяю, мне пришлось туда ехать. Я лишь сумела добиться, чтобы мне позволили отправиться в путь со своими слугами и карликом, а не в компании с мужем, дурацкая физиономия которого нагоняла на меня смертельную тоску.
Когда мы добрались до Лиона или, точнее, до Вьенна (мы плыли вниз по течению Роны, и я изо всех сил старалась растянуть путешествие), я узнала, что там проездом находится маркиз де Вард. Я не стремилась к тому, чтобы он оказал мне честь своим приходом. Маркиз жил в изгнании в Лангедоке, но время от времени ему разрешали выезжать в другие места: либо к очередной любовнице, либо по делам. В ту пору он уже давно был влюблен в мадемуазель де Туарас, знатную девицу из Лангедока, с которой у него случались всякого рода драмы; чем все это закончилось, мне неизвестно. В тот день, находясь во Вьенне, я остановилась в одной маленькой невзрачной гостинице и не ждала никаких гостей. Ласки старался меня рассмешить, рассказывая разные истории, а Блондо раскладывала в соседней комнате одежду; видя, что я остаюсь серьезной, карлик ушел к горничной и вскоре заснул, как у него было заведено по вечерам.
Я смотрела на Рону, струившуюся под окном, мысленно проклиная мужа за его прихоть; внезапно дверь открылась, и я увидела человека, которого совершенно не рассчитывала встретить: передо мной предстал этот наглец маркиз де Вард. — Это я, княгиня, — произнес он, — вы этого никак не ожидали.
— Я настолько этого не ожидала, что прошу вас немедленно уйти, пока я не позвала слуг, чтобы они выставили вас за дверь.
— Ба! Ваш великий гнев вмиг утихнет, как только вы узнаете, что ваших слуг здесь нет, что эта гостиница принадлежит мне, а Блондо с карликом заперты в рабочей комнате на три оборота ключа, — словом, я решил провести несколько часов за беседой с вами без всяких помех, чтобы уладить наши старые счеты. — Как вы посмели?! — воскликнула я.
— Чего я только не смею! Мне достаточно сказать одно слово, чтобы вы поняли мою силу и мотивы моих действий. Со мной один из ваших друзей, господин Биариц. Я подскочила от испуга.
— Успокойтесь, его здесь нет. Благодаря Биарицу я встретился с добрейшими цыганами, которые вас обожают и считают меня вашим преданным слугой; они беспрекословно мне повинуются, когда я посылаю их куда угодно, чтобы вам услужить.
— Как! Королева позволила вам ввести ее в заблуждение? Она же такая ловкая и хитрая!
— Королева умерла, но я бы все равно ее обманул; ее чада заботятся о вас, чтобы исполнить последнюю волю своей повелительницы; Биариц вас любит и ненавидит одновременно, и я отчасти разделяю его чувства. Вы мне нравитесь, но я вас проклинаю. Именно вы рассказали обо всем Мадам, именно вы меня погубили, и все же я нахожу в вас привлекательные черты, которые меня прельщают. Я обещал себе отомстить вам и получить удовлетворение за нанесенный мне ущерб.
Я начинала приходить в себя — меня вообще трудно было напугать, если только речь не шла о привидениях.
— Не верю вам, — сказала я, пожимая плечами, — я отнюдь не в вашей власти: мои слуги здесь и они сейчас придут; вы не посмеете устроить западню женщине с моим положением и моим характером.
— Вы же видите: вашего судна, вашей кареты и ваших слуг здесь больше нет, и в доме только мои цыгане, которые, признаться, не были посвящены в мой план; мы одни, и никто не помешает мне осуществить задуманное.
— Мне достаточно собственных сил, чтобы себя защитить.
— Напротив, я рассчитываю, что вы поможете мне одержать победу.
— Наглец!
— Я встречался с Биарицем, сударыня. Я начала задыхаться от гнева, но старалась сдержаться.
— Итак, сударыня, до завтрашнего дня у нас еще много времени, мы успеем вспомнить прошлое и приготовить друг другу подарки на память. По вашему усмотрению они будут приятными или ужасными.
— Неужели?
— Сначала выслушайте меня.
Маркиз стал рассказывать мне о всех своих кознях, о которых шла речь выше, о своих амурных отношениях с Мадам и всех своих любовных связях, но я прервала его на самом интересном месте:
— Вы забыли еще несчастную герцогиню де Роклор, которую вы свели в могилу, когда ей было двадцать четыре года. Маркиз побледнел как мертвец и вскричал:
— Не говорите об этом, не говорите об этом, я не могу слышать это имя, оно напоминает мне о слишком многом из того, что мне хочется забыть.
Стало быть, у этого человека было уязвимое место! Тем не менее он успокоился и продолжал свой рассказ;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86