В это время в толпе пробежал шум, напоминавший глухой рокот волн перед грозой.
В воздухе повис страх. Издалека слышались странные звуки и, не отдавая себе отчета в том, кто мог производить их, заговорщики испытывали безотчетный леденящий ужас; они дрожали, вытирая залитые потом лбы, и в тревоге прислушивались.
Зловещий шум прекратился, и теперь стал стал слышен только стук копыт коня, быстро скакавшего по камням горы.
Внезапно в десяти шагах от поляны, на которой собрались заговорщики, послышался чудовищный хор нестройных криков и свирепых завываний.
И в ту же минуту на поляне появился Харруш.
Вначале раджи увидели только белую от пены лошадь с кровавыми ноздрями, с взъерошенной гривой и черного всадника, который размахивал в воздухе сверкающим кри-сом и был похож на привидение.
Пантеры, удивленные тем, что перед ними такое множество людей, остались позади.
Но в миг, когда гебр, с первого взгляда увидевший в этой толпе Нунгала, хлестнул коня, чтобы направиться к нему, Маха испустила один из тех жалобных стонов, которые имели, казалось, неотразимое воздействие на ее свирепых лесных товарищей.
Услышав этот стон, они, опьяненные любовью к прекрасной черной пантере, забыли страх, обычно испытываемый ими при виде человека, и утратили чувство опасности; преодолев отделявшее их от Махи расстояние, грозные звери сначала высунули из всех кустов свои ужасные морды, и в разных углах поляны засверкали их огненные глаза, а затем показались сами; они прижимались к земле, но готовы были устремиться вперед.
Обезумевшие от испуга раджи бросились бежать через лес, во все стороны.
Нунгал остался один.
Харруш остановил коня прямо перед малайцем, так резко потянув повод, что разбитые ноги несчастного животного, измученного быстрым бегом, отказались держать его, и он упал на бок к ногам Нунгала, который, мгновенно поняв по виду Харруша, какая опасность ему угрожает, обернул руку саронгом, сделав из него щит, и вооружился длинным крисом, что был у него на боку.
– Нунгал, Нунгал! – взревел гебр, устремив на врага свой пылающий взгляд. – Ты приговорил меня к казни огнем; Ормузд приговорил тебя к казни, которую создал для бакасахамов; вспомни о рангуне из Меестер Корнели-са, Нунгал! Перед тобой твоя живая могила.
И гебр мускулистой рукой схватил черную пантеру и, с нечеловеческой силой приподняв ее над головой, бросил на малайца.
Маха зарычала, словно поняв, чего ждет от нее хозяин, и свирепая орда, присоединив свой рев к вою черной пантеры, сплотила свои ряды, окружив группу тройным кольцом и угрожающе оскалив зубы.
Но Маха не бросилась немедленно на Нунгала, как хотелось охваченному нетерпением Харрушу.
Холодная решимость главаря морских бродяг внушала ей некоторую робость; распластавшись среди сломанных папоротников, устилавших землю, подобрав дрожащие лапы, устремив глаза на добычу, она ждала движения Нунгала, чтобы напасть.
Харруш, казалось, не вынес сдавившей ему грудь тревоги.
– Маха, Маха! – закричал он. – Неужели ты покинешь хозяина, который возложил на тебя все свои надежды? Ну же, Маха, вперед, на вампира! Вонзи в его бока свои острые когти, раздроби его кости твоими мощными челюстями! Маха, любимая, отомсти за белую женщину, которую я любил!
Возбужденная голосом хозяина, Маха больше не колебалась и прыгнула.
Но Нунгал увидел ее движение, и в ту минуту, когда она должна была обрушиться ему на голову, он отскочил назад, подставив лапам пантеры свой плащ, а другой рукой вонзил кинжал в ее бок.
Оружие ушло по рукоятку, мускулы зверя ослабли, и бросок потерял силу; умирающая пантера рухнула к ногам Харруша.
Нунгал издал торжествующий крик и замахнулся кинжалом, угрожая гебру.
Однако в это же мгновение самая крупная из следовавших за Харрушем пантер, та, что первой была привлечена запахами тела Махи, придя в бешенство из-за удара, нанесенного черной пантере, в свою очередь бросилась на Нунгала, ударом чудовищной лапы опрокинула его и раздробила ему череп своими страшными челюстями.
И тогда, словно это был сигнал делить добычу, все свирепые хищники накинулись на бакасахама, и больше ничего не было слышно, кроме непередаваемого звука разрываемой плоти и хруста костей.
В это время на горизонте начал заниматься рассвет.
XXXII. Бог прощает
Тем временем Эусеб долго шел, неся на руках Эстер; он хотел, чтобы его подруга и он сам упокоились в вечности как можно дальше от людей.
Он взбирался на поросшие лесом склоны гор, окружавших основание Занда, преодолел все препятствия и вскоре оказался на площадке, возвышавшейся над опоясывающим ее лесом.
Собрав несколько веток тамаринда и лежавшие неподалеку листья, он расстелил их на скале и уложил Эстер на это зеленое ложе так бережно и заботливо, словно молодая женщина была жива.
Затем он отделил от стеблей несколько чашечек камбасы, цветка мертвых, и положил их на тело Эстер.
Ему трудно было поверить, что все случившееся не было сном; он старался изгнать из памяти бедайя, Кору и индианку, олицетворявших его угрызения совести; но вид окоченевшего безжизненного тела и мертвенно-бледного лица неизменно возвращал Эусеба к действительности и напоминал о вине его еще более сурово, чем это могла сделать совесть.
Он встал на колени перед Эстер, умоляюще протянул к ней руки и, возвысив голос, словно она могла услышать его, сказал:
– Эстер, моя слабость и моя самонадеянность погубили нас; я забыл, что Бог сотворил наши сердца, как и наши тела, из праха и лишь образ Создателя, запечатлевшийся в сердцах у нас, может уберечь их от соблазна. Ты меня простила, но он, мой судья, простил ли и он меня?
Помолчав, он продолжил:
– Нет, та любовь, какую показывают нам наши грезы, не принадлежит этому миру; мы предчувствуем ее, но не познаем; здесь, на земле, существуют предательства, неблагодарность, непостоянство! И только когда наша душа освободится от своей жалкой оболочки, когда осуществятся стремления, несколькими вспышками осветившие наши потемки, и на нас хлынет поток подлинной нежности, тогда, наконец, я смогу любить тебя так, как ты заслуживаешь быть любимой, моя Эстер. О, я клянусь тебе! Умирать с этой мыслью будет для меня легко.
Отдавшись своему отчаянию, он рыдал словно дитя, и бился головой о камни, жалобно призывая Эстер.
Ни шум из долины, достигший этих вершин, ни подхваченный эхом рокот пушки, ни треск выстрелов, ни крики малайцев, которых голландцы обратили в бегство и преследовали во всех направлениях, ни зловещие отблески пламени, охватившего подожженный флот, – ничто не могло отвлечь Эусеба от его горя.
Мир для него ограничивался пятью футами каменной площадки, на которой лежало тело его жены.
Тем временем ночь прошла.
Утренняя звезда ярко засияла на прозрачном своде; сноп розовых лучей, поднявшись от огненной черты, показавшейся на горизонте, оживил небесную лазурь.
Это была заря – последний срок, назначенный Нунгалом.
Эусеб почувствовал, как по его телу пробежала дрожь и волосы на голове зашевелились.
Несколько минут назад он призывал смерть, но теперь, когда призрак Нунгала встал перед ним, голова у него закружилась; в миг, когда у его ног приоткрылась беспредельность неведомого, он отступил в страхе и нерешительности.
Его взгляд был прикован к востоку, где небо понемногу освобождалось от дымки, где светящиеся дуги ширились с каждым мгновением.
Ему казалось, что солнце, которое должно было своим появлением возвестить его смерть, поднималось с головокружительной быстротой, и все же каждая минута длилась для него целый век.
Он закрыл лицо руками и заплакал.
Эти слезы остудили его сердце и дали недостававшую ему покорность.
Он подумал о том, что произойдет, если он нарушит договор с Базилиусом; он видел руку Нунгала, протянувшуюся к нему, разлучающую его останки с останками Эстер, и больше не колебался перед уплатой страшного долга – самоубийства.
Взяв свой нож, он обнажил грудь и приставил острие к телу; он лег рядом с Эстер, повернувшись к молодой женщине лицом, чтобы испустить последний вздох, глядя на ту, кого так любил.
Он вознесся сердцем к Богу, молил его о милосердии к нему, вынужденно совершившему преступление, просил оставить его тело одному из духов ада, чтобы это послужило искуплением для его души, и ждал, продолжая молиться, когда первый луч светила упадет на гору: тогда можно будет вонзить лезвие в грудь.
Вскоре все небо обагрилось, и лицо Эстер, обращенное к восходящему солнцу, казалось, окрасилось отсветом жизни.
Эусеб забыл обо всем – о своей клятве, о Нунгале, о смерти.
Все его мысли, каждая частица его души сосредоточились на Эстер.
Ему почудилось, будто рука Эстер легонько пошевелилась, но он сдержал готовый вырваться крик, словно боялся вспугнуть чудо, совершающееся на его глазах.
Тем временем на щеках молодой женщины выступила легкая краска, губы ее порозовели, и длинные темные ресницы затрепетали на перламутре щек.
Эусеб, бледный и задыхающийся, поднялся и вновь упал на колени.
– Эстер! Эстер! – закричал он.
При звуке его голоса глаза Эстер медленно открылись, и она с непередаваемым выражением нежности взглянула на мужа.
– Жива! Жива! – почти обезумев, воскликнул Эусеб. Вместо ответа Эстер раскрыла мужу объятия.
– Но яд? Яд? – кричал Эусеб.
– Яд? – отвечала Эстер. – Похоже, огнепоклонник дал мне всего лишь снотворное. Мы должны доказать ему свою благодарность; как хорошо жить, если над миром сияет солнце, а сердце любимого возвращено тебе.
Резко обернувшись, Эусеб взглянул на горизонт.
Светило уже поднялось над горами, его лучи достигли самых темных углублений в долинах.
Тогда он бросился в объятия Эстер.
Они спасены!
Их выкупила смерть Нунгала.
Эпилог
Два месяца спустя Эусеб ван ден Беек и его жена поднялись на борт судна: они возвращались в Европу.
Они могли бы сохранить часть наследства доктора Базилиуса (потребовать которую не явились ни Арроа, ни Нунгал), как уговаривал их поступить нотариус Маес, но они отвергли советы этого превосходного человека, раздали все, что у них оставалось, больницам Батавии и покинули остров такими же бедными, какими были, прибыв туда.
Но зато их возвращение в Голландию не было отмечено никакими происшествиями, и судно, на котором они плыли, доставило их живыми и здоровыми к причалу Роттердама, того города, где они и теперь живут.
Перед тем как покинуть Яву, Эусеб разыскивал Харруша, желая оставить ему что-нибудь в доказательство своей признательности; но все усилия обнаружить его оказались бесплодными, хотя некоторые охотники уверяли, будто видели в лесах центральной части острова смуглого человека, избравшего, казалось, своими спутниками самых свирепых хозяев джунглей и остававшегося среди них таким же гордым и невозмутимым, каким был, живя среди людей.
Комментарии
Роман» Огненный остров»(«L'lle de feu»), также как и «Женитьбы папаши Олифуса», отражает интерес к Юго-Восточной Азии, который возник у Дюма под влиянием книг о Яве, принадлежащих перу Жозефа Мери (см. примеч. к с. 225).
Впервые роман опубликован под названием «Доктор с Явы»(«Le medecin de Java») в Брюсселе в 1859 г. Настоящее заглавие впервые использовано в издании: Paris, Cadot, 1869.
Время его действия – ноябрь 1847 г. – май 1849 г.
Перевод, выполненный по изданию Calmann-Levy, сверен с оригиналом Г.Адлером. На русском языке роман издается впервые.
Муссоны – ветры, периодически изменяющие свое направление в зависимости от времени года: зимой дуют с материков на океаны, летом – в обратном направлении.
Рейд – часть водного пространства перед морской гаванью; служит местом для якорной стоянки судов.
Банка – отмель, часть морского дна, над которой глубина значительно меньше окружающей.
Рифы – ряд подводных или слабо выдающихся над уровнем моря скал, препятствующих судоходству.
Кампонг (кампунг) – в Юго-Восточной Азии название городского квартала или деревни, населенных китайцами и сохраняющих структуру селения Южного Китая.
Мангровые заросли – прибрежная растительность мелководных илистых заливов в тропиках и субтропиках; состоит из деревьев и кустарников, которые дают многочисленные воздушные корни, врастающие в ил и образующие как бы подпорки. Бечевник (от «бечевы», каната, при помощи которого тянут суда) – прибрежная полоса суши, обнажающаяся в низкую воду. Фактория – здесь: торговая контора в колонии или отдаленном районе страны.
Сапфир – драгоценный камень синего или лазоревого цвета.
Фризка – женщина из народности фризов (см. примеч. к с. 228).
Зондские острова – группа островов Малайского (Индонезийского) архипелага в Юго-Восточной Азии; до середины XX в. находились в составе колониальных владений Голландии, ныне принадлежат республике Индонезия. Остров Ява, на котором развертывается действие романа, входит в группу Больших Зондских островов.
«Калькуттская газета» – английская газета, издававшаяся в Бенгалии с 1784 г.; официальный орган английского правительства в Индии.
Харлем (Гарлем) – город в Нидерландах, знаменитый своими текстильными фабриками.
Сатиры – в древнегреческой мифологии низшие лесные божества, духи плодородия; изображались с козлиными или лошадиными ногами, хвостами и рожками.
Тик – плотная ткань с продольными широкими пестроткаными или печатными цветными полосами; вырабатывается из льняной или хлопчатобумажной пряжи; используется для матрацев, мебельных чехлов, занавесей и т. п.
Мадрас – хлопчатобумажная ткань с цветными и белыми полосами; используется для платьев, шалей, косынок.
Схидам – джин, голландская можжевеловая водка, получившая название по месту своего производства – городку Схидам в Нидерландах.
Констанс – высококлассное вино из винограда, произрастающего в местности Констанс в Южной Африке; другое название – капское вино, от имени английских южноафриканских владений – Капской колонии.
Джаггернаут (Джаганнатх) – воплощение одного из божеств религии индуизма – Вишну. Культ Джаггернаута отличался чрезвычайной пышностью ритуала, а также крайним религиозным фанатизмом, проявлявшимся в самоистязаниях и самоубийствах верующих.
Ласкар – индийский моряк.
… спускались по священной реке. – То есть по крупнейшей реке Индии Ганг, которая считается священной и играет важную роль в индийской мифологии.
Доктор Фауст – см. примеч. к с. 139.
«Ночной дозор»– полотно великого голландского художника Рембрандта (см. примеч. к с. 231): групповой портрет офицеров амстердамской гильдии стрелков; создано в 1642 г. Написанная в духе свободной композиции, картина была отвергнута заказчиками; ныне находится в Государственном музее в Амстердаме.
… Фу, как говорил Гамлет. – С этим словом Гамлет кладет на землю череп покойника (V, 1).
Тициан – см. примеч. к с. 231.
Рубенс, Питер Пауэл (1577–1640) – фламандский художник, портретист и автор картин на религиозные, мифологические и аллегорические сюжеты.
Метрические книги – предназначаются для регистрации актов гражданского состояния, записи браков, рождения и смертей.
Арапе («В сторону»– ит.) – ремарка в тексте пьесы, указывающая на то, что произносимые слова условно не должны быть услышаны другими действующими лицами данной сцены.
Сироп Фаулера (или Фаулеров раствор) – раствор мышьяка и калия арсенита; лекарственный препарат, предложенный в 1786 г. английским врачом Фаулером. Применяется внутрь в качестве общеукрепляющего и тонизирующего средства при некоторых формах малокровия, истощении, нервных и других заболеваниях.
Пандора – см. примеч. к с. 309.
Туберкул – туберкулезный очаг в организме. Каверна (лат. caverna – «пещера») – полость, возникающая в органах тела при разрушении и омертвении тканей в результате какой-либо болезни, в том числе и туберкулеза.
Крис – колющий малайский кинжал с волнистым клинком.
Кураре – яд, смесь сгущенных экстрактов нескольких ядовитых растений; при попадании в кровь вызывает расслабление и паралич мышц; в течение многих веков использовался туземцами Южной Америки в качестве яда для стрел.
Бёйтензорг – в 1745–1948 гг. название современного Богора, города в Индонезии на острове Ява неподалеку от Батавии; с 1745 г. – резиденция голландского генерал-губернатора Явы.
… откуда ни один странник еще не возвращался… – Доктор перефразирует здесь слова монолога Гамлета (III, 1).
Гурии – в мусульманской мифологии вечно юные красавицы, услаждающие праведников в раю.
Елисейские поля (также Элизиум, Элизий, Элисей) – в древнегреческой мифологии поля блаженных, красивая долина на Крайнем Западе земли, местопребывание праведников после смерти.
Алкестида – в древнегреческой мифологии и античных трагедиях жена Адмета, царя города Фер в Фессалии, добровольно отдавшая свою жизнь ради спасения мужа от гибели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
В воздухе повис страх. Издалека слышались странные звуки и, не отдавая себе отчета в том, кто мог производить их, заговорщики испытывали безотчетный леденящий ужас; они дрожали, вытирая залитые потом лбы, и в тревоге прислушивались.
Зловещий шум прекратился, и теперь стал стал слышен только стук копыт коня, быстро скакавшего по камням горы.
Внезапно в десяти шагах от поляны, на которой собрались заговорщики, послышался чудовищный хор нестройных криков и свирепых завываний.
И в ту же минуту на поляне появился Харруш.
Вначале раджи увидели только белую от пены лошадь с кровавыми ноздрями, с взъерошенной гривой и черного всадника, который размахивал в воздухе сверкающим кри-сом и был похож на привидение.
Пантеры, удивленные тем, что перед ними такое множество людей, остались позади.
Но в миг, когда гебр, с первого взгляда увидевший в этой толпе Нунгала, хлестнул коня, чтобы направиться к нему, Маха испустила один из тех жалобных стонов, которые имели, казалось, неотразимое воздействие на ее свирепых лесных товарищей.
Услышав этот стон, они, опьяненные любовью к прекрасной черной пантере, забыли страх, обычно испытываемый ими при виде человека, и утратили чувство опасности; преодолев отделявшее их от Махи расстояние, грозные звери сначала высунули из всех кустов свои ужасные морды, и в разных углах поляны засверкали их огненные глаза, а затем показались сами; они прижимались к земле, но готовы были устремиться вперед.
Обезумевшие от испуга раджи бросились бежать через лес, во все стороны.
Нунгал остался один.
Харруш остановил коня прямо перед малайцем, так резко потянув повод, что разбитые ноги несчастного животного, измученного быстрым бегом, отказались держать его, и он упал на бок к ногам Нунгала, который, мгновенно поняв по виду Харруша, какая опасность ему угрожает, обернул руку саронгом, сделав из него щит, и вооружился длинным крисом, что был у него на боку.
– Нунгал, Нунгал! – взревел гебр, устремив на врага свой пылающий взгляд. – Ты приговорил меня к казни огнем; Ормузд приговорил тебя к казни, которую создал для бакасахамов; вспомни о рангуне из Меестер Корнели-са, Нунгал! Перед тобой твоя живая могила.
И гебр мускулистой рукой схватил черную пантеру и, с нечеловеческой силой приподняв ее над головой, бросил на малайца.
Маха зарычала, словно поняв, чего ждет от нее хозяин, и свирепая орда, присоединив свой рев к вою черной пантеры, сплотила свои ряды, окружив группу тройным кольцом и угрожающе оскалив зубы.
Но Маха не бросилась немедленно на Нунгала, как хотелось охваченному нетерпением Харрушу.
Холодная решимость главаря морских бродяг внушала ей некоторую робость; распластавшись среди сломанных папоротников, устилавших землю, подобрав дрожащие лапы, устремив глаза на добычу, она ждала движения Нунгала, чтобы напасть.
Харруш, казалось, не вынес сдавившей ему грудь тревоги.
– Маха, Маха! – закричал он. – Неужели ты покинешь хозяина, который возложил на тебя все свои надежды? Ну же, Маха, вперед, на вампира! Вонзи в его бока свои острые когти, раздроби его кости твоими мощными челюстями! Маха, любимая, отомсти за белую женщину, которую я любил!
Возбужденная голосом хозяина, Маха больше не колебалась и прыгнула.
Но Нунгал увидел ее движение, и в ту минуту, когда она должна была обрушиться ему на голову, он отскочил назад, подставив лапам пантеры свой плащ, а другой рукой вонзил кинжал в ее бок.
Оружие ушло по рукоятку, мускулы зверя ослабли, и бросок потерял силу; умирающая пантера рухнула к ногам Харруша.
Нунгал издал торжествующий крик и замахнулся кинжалом, угрожая гебру.
Однако в это же мгновение самая крупная из следовавших за Харрушем пантер, та, что первой была привлечена запахами тела Махи, придя в бешенство из-за удара, нанесенного черной пантере, в свою очередь бросилась на Нунгала, ударом чудовищной лапы опрокинула его и раздробила ему череп своими страшными челюстями.
И тогда, словно это был сигнал делить добычу, все свирепые хищники накинулись на бакасахама, и больше ничего не было слышно, кроме непередаваемого звука разрываемой плоти и хруста костей.
В это время на горизонте начал заниматься рассвет.
XXXII. Бог прощает
Тем временем Эусеб долго шел, неся на руках Эстер; он хотел, чтобы его подруга и он сам упокоились в вечности как можно дальше от людей.
Он взбирался на поросшие лесом склоны гор, окружавших основание Занда, преодолел все препятствия и вскоре оказался на площадке, возвышавшейся над опоясывающим ее лесом.
Собрав несколько веток тамаринда и лежавшие неподалеку листья, он расстелил их на скале и уложил Эстер на это зеленое ложе так бережно и заботливо, словно молодая женщина была жива.
Затем он отделил от стеблей несколько чашечек камбасы, цветка мертвых, и положил их на тело Эстер.
Ему трудно было поверить, что все случившееся не было сном; он старался изгнать из памяти бедайя, Кору и индианку, олицетворявших его угрызения совести; но вид окоченевшего безжизненного тела и мертвенно-бледного лица неизменно возвращал Эусеба к действительности и напоминал о вине его еще более сурово, чем это могла сделать совесть.
Он встал на колени перед Эстер, умоляюще протянул к ней руки и, возвысив голос, словно она могла услышать его, сказал:
– Эстер, моя слабость и моя самонадеянность погубили нас; я забыл, что Бог сотворил наши сердца, как и наши тела, из праха и лишь образ Создателя, запечатлевшийся в сердцах у нас, может уберечь их от соблазна. Ты меня простила, но он, мой судья, простил ли и он меня?
Помолчав, он продолжил:
– Нет, та любовь, какую показывают нам наши грезы, не принадлежит этому миру; мы предчувствуем ее, но не познаем; здесь, на земле, существуют предательства, неблагодарность, непостоянство! И только когда наша душа освободится от своей жалкой оболочки, когда осуществятся стремления, несколькими вспышками осветившие наши потемки, и на нас хлынет поток подлинной нежности, тогда, наконец, я смогу любить тебя так, как ты заслуживаешь быть любимой, моя Эстер. О, я клянусь тебе! Умирать с этой мыслью будет для меня легко.
Отдавшись своему отчаянию, он рыдал словно дитя, и бился головой о камни, жалобно призывая Эстер.
Ни шум из долины, достигший этих вершин, ни подхваченный эхом рокот пушки, ни треск выстрелов, ни крики малайцев, которых голландцы обратили в бегство и преследовали во всех направлениях, ни зловещие отблески пламени, охватившего подожженный флот, – ничто не могло отвлечь Эусеба от его горя.
Мир для него ограничивался пятью футами каменной площадки, на которой лежало тело его жены.
Тем временем ночь прошла.
Утренняя звезда ярко засияла на прозрачном своде; сноп розовых лучей, поднявшись от огненной черты, показавшейся на горизонте, оживил небесную лазурь.
Это была заря – последний срок, назначенный Нунгалом.
Эусеб почувствовал, как по его телу пробежала дрожь и волосы на голове зашевелились.
Несколько минут назад он призывал смерть, но теперь, когда призрак Нунгала встал перед ним, голова у него закружилась; в миг, когда у его ног приоткрылась беспредельность неведомого, он отступил в страхе и нерешительности.
Его взгляд был прикован к востоку, где небо понемногу освобождалось от дымки, где светящиеся дуги ширились с каждым мгновением.
Ему казалось, что солнце, которое должно было своим появлением возвестить его смерть, поднималось с головокружительной быстротой, и все же каждая минута длилась для него целый век.
Он закрыл лицо руками и заплакал.
Эти слезы остудили его сердце и дали недостававшую ему покорность.
Он подумал о том, что произойдет, если он нарушит договор с Базилиусом; он видел руку Нунгала, протянувшуюся к нему, разлучающую его останки с останками Эстер, и больше не колебался перед уплатой страшного долга – самоубийства.
Взяв свой нож, он обнажил грудь и приставил острие к телу; он лег рядом с Эстер, повернувшись к молодой женщине лицом, чтобы испустить последний вздох, глядя на ту, кого так любил.
Он вознесся сердцем к Богу, молил его о милосердии к нему, вынужденно совершившему преступление, просил оставить его тело одному из духов ада, чтобы это послужило искуплением для его души, и ждал, продолжая молиться, когда первый луч светила упадет на гору: тогда можно будет вонзить лезвие в грудь.
Вскоре все небо обагрилось, и лицо Эстер, обращенное к восходящему солнцу, казалось, окрасилось отсветом жизни.
Эусеб забыл обо всем – о своей клятве, о Нунгале, о смерти.
Все его мысли, каждая частица его души сосредоточились на Эстер.
Ему почудилось, будто рука Эстер легонько пошевелилась, но он сдержал готовый вырваться крик, словно боялся вспугнуть чудо, совершающееся на его глазах.
Тем временем на щеках молодой женщины выступила легкая краска, губы ее порозовели, и длинные темные ресницы затрепетали на перламутре щек.
Эусеб, бледный и задыхающийся, поднялся и вновь упал на колени.
– Эстер! Эстер! – закричал он.
При звуке его голоса глаза Эстер медленно открылись, и она с непередаваемым выражением нежности взглянула на мужа.
– Жива! Жива! – почти обезумев, воскликнул Эусеб. Вместо ответа Эстер раскрыла мужу объятия.
– Но яд? Яд? – кричал Эусеб.
– Яд? – отвечала Эстер. – Похоже, огнепоклонник дал мне всего лишь снотворное. Мы должны доказать ему свою благодарность; как хорошо жить, если над миром сияет солнце, а сердце любимого возвращено тебе.
Резко обернувшись, Эусеб взглянул на горизонт.
Светило уже поднялось над горами, его лучи достигли самых темных углублений в долинах.
Тогда он бросился в объятия Эстер.
Они спасены!
Их выкупила смерть Нунгала.
Эпилог
Два месяца спустя Эусеб ван ден Беек и его жена поднялись на борт судна: они возвращались в Европу.
Они могли бы сохранить часть наследства доктора Базилиуса (потребовать которую не явились ни Арроа, ни Нунгал), как уговаривал их поступить нотариус Маес, но они отвергли советы этого превосходного человека, раздали все, что у них оставалось, больницам Батавии и покинули остров такими же бедными, какими были, прибыв туда.
Но зато их возвращение в Голландию не было отмечено никакими происшествиями, и судно, на котором они плыли, доставило их живыми и здоровыми к причалу Роттердама, того города, где они и теперь живут.
Перед тем как покинуть Яву, Эусеб разыскивал Харруша, желая оставить ему что-нибудь в доказательство своей признательности; но все усилия обнаружить его оказались бесплодными, хотя некоторые охотники уверяли, будто видели в лесах центральной части острова смуглого человека, избравшего, казалось, своими спутниками самых свирепых хозяев джунглей и остававшегося среди них таким же гордым и невозмутимым, каким был, живя среди людей.
Комментарии
Роман» Огненный остров»(«L'lle de feu»), также как и «Женитьбы папаши Олифуса», отражает интерес к Юго-Восточной Азии, который возник у Дюма под влиянием книг о Яве, принадлежащих перу Жозефа Мери (см. примеч. к с. 225).
Впервые роман опубликован под названием «Доктор с Явы»(«Le medecin de Java») в Брюсселе в 1859 г. Настоящее заглавие впервые использовано в издании: Paris, Cadot, 1869.
Время его действия – ноябрь 1847 г. – май 1849 г.
Перевод, выполненный по изданию Calmann-Levy, сверен с оригиналом Г.Адлером. На русском языке роман издается впервые.
Муссоны – ветры, периодически изменяющие свое направление в зависимости от времени года: зимой дуют с материков на океаны, летом – в обратном направлении.
Рейд – часть водного пространства перед морской гаванью; служит местом для якорной стоянки судов.
Банка – отмель, часть морского дна, над которой глубина значительно меньше окружающей.
Рифы – ряд подводных или слабо выдающихся над уровнем моря скал, препятствующих судоходству.
Кампонг (кампунг) – в Юго-Восточной Азии название городского квартала или деревни, населенных китайцами и сохраняющих структуру селения Южного Китая.
Мангровые заросли – прибрежная растительность мелководных илистых заливов в тропиках и субтропиках; состоит из деревьев и кустарников, которые дают многочисленные воздушные корни, врастающие в ил и образующие как бы подпорки. Бечевник (от «бечевы», каната, при помощи которого тянут суда) – прибрежная полоса суши, обнажающаяся в низкую воду. Фактория – здесь: торговая контора в колонии или отдаленном районе страны.
Сапфир – драгоценный камень синего или лазоревого цвета.
Фризка – женщина из народности фризов (см. примеч. к с. 228).
Зондские острова – группа островов Малайского (Индонезийского) архипелага в Юго-Восточной Азии; до середины XX в. находились в составе колониальных владений Голландии, ныне принадлежат республике Индонезия. Остров Ява, на котором развертывается действие романа, входит в группу Больших Зондских островов.
«Калькуттская газета» – английская газета, издававшаяся в Бенгалии с 1784 г.; официальный орган английского правительства в Индии.
Харлем (Гарлем) – город в Нидерландах, знаменитый своими текстильными фабриками.
Сатиры – в древнегреческой мифологии низшие лесные божества, духи плодородия; изображались с козлиными или лошадиными ногами, хвостами и рожками.
Тик – плотная ткань с продольными широкими пестроткаными или печатными цветными полосами; вырабатывается из льняной или хлопчатобумажной пряжи; используется для матрацев, мебельных чехлов, занавесей и т. п.
Мадрас – хлопчатобумажная ткань с цветными и белыми полосами; используется для платьев, шалей, косынок.
Схидам – джин, голландская можжевеловая водка, получившая название по месту своего производства – городку Схидам в Нидерландах.
Констанс – высококлассное вино из винограда, произрастающего в местности Констанс в Южной Африке; другое название – капское вино, от имени английских южноафриканских владений – Капской колонии.
Джаггернаут (Джаганнатх) – воплощение одного из божеств религии индуизма – Вишну. Культ Джаггернаута отличался чрезвычайной пышностью ритуала, а также крайним религиозным фанатизмом, проявлявшимся в самоистязаниях и самоубийствах верующих.
Ласкар – индийский моряк.
… спускались по священной реке. – То есть по крупнейшей реке Индии Ганг, которая считается священной и играет важную роль в индийской мифологии.
Доктор Фауст – см. примеч. к с. 139.
«Ночной дозор»– полотно великого голландского художника Рембрандта (см. примеч. к с. 231): групповой портрет офицеров амстердамской гильдии стрелков; создано в 1642 г. Написанная в духе свободной композиции, картина была отвергнута заказчиками; ныне находится в Государственном музее в Амстердаме.
… Фу, как говорил Гамлет. – С этим словом Гамлет кладет на землю череп покойника (V, 1).
Тициан – см. примеч. к с. 231.
Рубенс, Питер Пауэл (1577–1640) – фламандский художник, портретист и автор картин на религиозные, мифологические и аллегорические сюжеты.
Метрические книги – предназначаются для регистрации актов гражданского состояния, записи браков, рождения и смертей.
Арапе («В сторону»– ит.) – ремарка в тексте пьесы, указывающая на то, что произносимые слова условно не должны быть услышаны другими действующими лицами данной сцены.
Сироп Фаулера (или Фаулеров раствор) – раствор мышьяка и калия арсенита; лекарственный препарат, предложенный в 1786 г. английским врачом Фаулером. Применяется внутрь в качестве общеукрепляющего и тонизирующего средства при некоторых формах малокровия, истощении, нервных и других заболеваниях.
Пандора – см. примеч. к с. 309.
Туберкул – туберкулезный очаг в организме. Каверна (лат. caverna – «пещера») – полость, возникающая в органах тела при разрушении и омертвении тканей в результате какой-либо болезни, в том числе и туберкулеза.
Крис – колющий малайский кинжал с волнистым клинком.
Кураре – яд, смесь сгущенных экстрактов нескольких ядовитых растений; при попадании в кровь вызывает расслабление и паралич мышц; в течение многих веков использовался туземцами Южной Америки в качестве яда для стрел.
Бёйтензорг – в 1745–1948 гг. название современного Богора, города в Индонезии на острове Ява неподалеку от Батавии; с 1745 г. – резиденция голландского генерал-губернатора Явы.
… откуда ни один странник еще не возвращался… – Доктор перефразирует здесь слова монолога Гамлета (III, 1).
Гурии – в мусульманской мифологии вечно юные красавицы, услаждающие праведников в раю.
Елисейские поля (также Элизиум, Элизий, Элисей) – в древнегреческой мифологии поля блаженных, красивая долина на Крайнем Западе земли, местопребывание праведников после смерти.
Алкестида – в древнегреческой мифологии и античных трагедиях жена Адмета, царя города Фер в Фессалии, добровольно отдавшая свою жизнь ради спасения мужа от гибели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40