— Как печально.— Ну что ты, Генри, — постарался успокоить ее Данфорд, явно тронутый ее печалью, — ведь это случилось много лет назад.— Я знаю. — Она попыталась улыбнуться, понимая, что поступает глупо, но губы ее задрожали. — Просто… просто я знаю, что такое терять родителей. Должно быть, в сотню раз хуже терять ребенка.Поднявшись с колен, он взял ее за руку и подвел к кровати:— Присядь.Она присела на край, но ей было неудобно, и Генри с ногами забралась на кровать, облокотившись на подушки, лежавшие в изголовье. Смахнув слезы со щек, она спросила:— Ты, верно, думаешь, что я веду себя глупо?А Данфорд в этот момент думал, что она очень-очень необычная девушка. Он знал ее веселой, энергичной и задорной, но даже и не подозревал, что она может быть такой сентиментальной. Эта ее черта была глубоко скрыта в ней, а точнее, скрыта под мужской одеждой и независимостью, но сейчас он увидел ее. В этом было что-то очень женственное. Ему удалось разглядеть проявление этой женственности днем раньше, когда Генри не могла отвести восторженных глаз от желтого платья. Но сегодня… Он был окончательно обезоружен.Он присел на кровать и коснулся рукой ее щеки.— Когда-нибудь из тебя получится чудесная мать.Она благодарно посмотрела на него:— Ты так добр ко мне, Данфорд, но скорее всего у меня никогда не будет детей.— С чего ты взяла?Она улыбнулась сквозь слезы:— Данфорд, для того чтобы иметь детей, нужен муж, а я никому не нравлюсь.Будь на месте Генри любая другая женщина, он решил бы, что она напрашивается на комплимент, но ей не было свойственно лицемерие. Глядя в ее чистые серые глаза, он понял, что она искренне верит, будто никто никогда не захочет жениться на ней. Ему вдруг очень захотелось успокоить ее, сказать, что она глубоко заблуждается. В эту минуту он был готов на все, лишь бы ей было хорошо. Так, во всяком случае, он объяснял себе то, что произошло дальше. Он склонился над ней, их лица почти соприкоснулись.— Глупости, Генри, — прошептал он. — Только дурак не смог бы полюбить тебя.Она не моргая смотрела на него. Ее губы вдруг стали сухими, и она провела по ним языком. Она попыталась несколько разрядить возникшее между ними напряжение; ей хотелось, чтобы слова прозвучали шутливо, но это ей не удалось и неровным, дрожащим голосом она произнесла:— Тогда в Корнуолле много, очень много дураков, потому что никто никогда не взглянул на меня дважды.Он наклонился еще ближе:— Провинциальные идиоты.От удивления она разомкнула губы. Данфорд потерял способность мыслить трезво, забыл о приличиях и правилах хорошего тона. Он вдруг ощутил желание, чрезвычайно сильное желание поцеловать ее. И как это он раньше не замечал, что у нее такие розовые губы? И разве когда-нибудь раньше ему приходилось видеть, чтобы губы так трепетно подрагивали? Неужели и у них тот же сводящий с ума едва ощутимый аромат лимонов, повсюду сопровождавший ее? Он не просто хотел узнать это. Он жаждал этого.При легком прикосновении к ее губам будто электрический разряд пробежал по его телу. Слегка подняв голову, он посмотрел на нее. В глубине ее огромных глаз он увидел удивление и желание. Он чувствовал, что она хочет спросить его о чем-то, но не может найти слов.— О Боже, Генри, — прошептал он, — кто же мог подумать?Когда он вновь опустил голову, она наконец сделала то, о чем могла только мечтать, — коснулась рукой его волос. Они были необыкновенно мягкие, и Генри не смогла убрать руку даже тогда, когда его губы несколько раз нежно коснулись ее лица и она почувствовала, как сладкая волна разлилась по всему телу. Он осыпал поцелуями ее лицо, подбородок и шею. Генри продолжала гладить его волосы.— Они такие мягкие, — несколько осипшим голосом произнесла она, — почти как у Рафуса.Он рассмеялся:— О Генри. Впервые в жизни меня сравнили с кроликом. Ну что, теперь ты почувствовала, что желанна?Генри, внезапно оробев, лишь кивнула головой.— А что, кролик тоже целовал тебя? — поддразнил он.Она покачала головой.— Нет, ты — единственный.Из груди Данфорда вырвался стон и, наклонившись, он вновь припал к ее губам. До этой минуты он несколько сдерживал себя, но теперь, когда напряжение спало и ему стало необыкновенно легко, он принялся ласкать ее. Господи, она была такой сладкой, он страстно жаждал большего. Неровный вздох, и его рука, скользнув под жакет, коснулась ее груди. Она была намного полнее, чем он мог предположить, и такая нежная. Через тонкую ткань рубашки он ощущал пылающее тело Генри, слышал биение ее сердца и чувствовал, как от его прикосновения затвердели соски. Громкий стон вырвался из его груди. Он потерял голову. Генри почти задохнулась от нового ощущения. Еще никто никогда не трогал ее грудь. Она и сама никогда не дотрагивалась до нее, если не брать в расчет те случаи, когда принимала ванну. Ей было… необычайно приятно, но вместе с тем она понимала, что Данфорд не должен так себя вести. Ее охватила паника.— Нет, — закричала она, вырываясь из его объятий. — Я не могу.Охрипшим голосом Данфорд произнес ее имя. В ответ Генри лишь покачала головой не в состоянии вымолвить ни слова и поднялась с кровати. Она все еще не могла отдышаться, в горле стоял ком. Нет, нельзя допустить этого, даже если все в ней жаждало, чтобы его губы вновь ласкали ее. Поцелуям еще можно найти оправдание. Когда он так трепетно целовал ее, она чувствовала себя умиротворенно, чувствовала, что в этот момент любима и желанна. Ей даже удалось убедить себя в том, что это не грех, и ничего непоправимого не произошло, и она лишь убедилась, что на самом деле не безразлична ему…Генри взглянула на него. Данфорд поднялся с кровати, глубоко дыша. Она не понимала, что заставило его так поступить. Ни один мужчина никогда не обнимал ее. Все еще пребывая в смятении, она снова взглянула на него. Его лицо казалось измученным.— Данфорд? — нерешительно позвала она.— Этого больше не повторится, — резко отозвался он.У Генри что-то оборвалось внутри, и она вдруг поняла, как страстно ей хочется, чтобы это повторилось снова. Только… только знать бы, что он по-настоящему влюблен в нее, именно это сомнение и заставило ее оттолкнуть его от себя.— Все… все хорошо, — тихо произнесла она, сама удивляясь тому, что успокаивает его.— Нет, все плохо, — начал Данфорд, собираясь сказать, что вел себя недостойно, но в эту минуту он так ненавидел себя, что звук собственного голоса был ему противен.Генри судорожно сглотнула, приняв его грубость на свой счет. В конце концов все прояснилось. Она не нравилась, да и не могла нравиться ему. Неженственная, косноязычная, непривлекательная — словом, дурнушка. Неудивительно, что он пришел в ужас от собственного поступка. Если бы в округе нашлась подходящая женщина, он не обратил бы на Генри никакого внимания. Нет, спохватилась Генри, это не так. Они все равно останутся друзьями, не мог же Данфорд все это время притворяться. Но, к сожалению, он никогда не поцелует ее снова. А сейчас единственным ее желанием было сдержаться и не заплакать, пока она не окажется в своей комнате. Глава 8 Ужинали они в тишине. Данфорд сделал ей комплимент по поводу нового желтого платья, но дальше этого разговор не пошел. Закончив десерт, он собрался было удалиться в свою комнату, прихватив бутылку виски, но передумал. Генри была необычайно грустна в тот вечер, и он решил, что должен сломать стену отчуждения, возникшую между ними. Отложив салфетку в сторону, он прокашлялся и сказал:— Сейчас я не отказался бы от бокала портвейна. Поскольку здесь нет дам, с которыми тебе следовало бы удалиться, я буду очень рад, если ты согласишься составить мне компанию.Генри внимательно посмотрела на него. Не имеет же он в виду, что относится к ней как к мужчине?— Я никогда не пила портвейн. Не уверена, что он у нас есть.— Наверняка есть. Он есть в каждом доме.Она не отрывала от него глаз, когда он подошел к ней и помог выйти из-за стола. До чего же он красив! На какую-то долю секунды она действительно поверила, что нравится ему. По крайней мере тогда он вел себя так, что трудно было не поверить. Теперь же… Теперь она не знала, что и думать. Поднявшись из-за стола и увидев его ожидающий взгляд, Генри спохватилась.— Я никогда не видела его здесь, — сказала она, думая, что Данфорд ждет ее ответа относительно портвейна.— Карлайл совсем не пил?— Довольно редко. А что?Он с любопытством посмотрел на нее:— После ужина дамы обычно удаляются в гостиную, а мужчины пьют портвейн.— Ах так.— Признайся, ты знала об этом.Генри залилась румянцем, ей было стыдно признаться, как слабо она разбирается в вопросах светского этикета.— Я не знала об этом. Наверное, я казалась тебе очень невоспитанной, когда всякий раз после ужина оставалась с тобой. Я уже ухожу. — Она направилась к двери, но Данфорд взял ее за руку.— Генри, — сказал он, — Если бы мне не нравилась твоя компания, я бы дал тебе это понять. Заговорив о портвейне, я имел в виду только то, что хорошо бы нам выпить его вместе.— А что же пьют дамы?— Как тебе сказать? — он был сбит с толку ее вопросом.— Ну, когда они удаляются в гостиную? — объяснила Генри. — Что они пьют?Он беспомощно пожал плечами.— Не имею ни малейшего понятия. Вряд ли они вообще что-либо пьют.— Тогда это ужасно несправедливо.Он улыбнулся. Она все больше становилась похожа на ту Генри, которая так нравилась ему.— Ты, возможно, изменишь свое мнение, когда попробуешь портвейн.— Если он такой ужасный, зачем тогда мужчины пьют его?— Он вовсе не ужасный. Просто к нему надо привыкнуть.Генри задумалась на минуту.— И все равно я думаю, что это несправедливо, даже если у портвейна вкус пойла.— Генри! — Он удивился собственному голосу. В нем послышались интонации его матери.Она пожала плечами.— Пожалуйста, прости меня за грубость. Меня учили быть воспитанной только с чужими, а ты к ним больше не относишься.Теперь Данфорд еле сдерживал смех.— Но что касается портвейна, — продолжала она, — вы, мужчины, хорошо устроились. Выпроводив дам, вы обсуждаете их, вино и другие интересные вещи.— Более интересные, чем вино и женщины? — поддразнил он ее.— На мой взгляд, существует много вещей, которые более интересны, чем вино и женщины…— Он с удивлением отметил про себя, что для него нет сейчас ничего более интересного, чем эта женщина.— Возьмем, к примеру, политику. Я стараюсь быть в курсе происходящего, но я не настолько глупа, чтобы не понимать, что в газете пишут не обо всем.— Генри?Она подняла голову:— Какое это имеет отношение к портвейну?— Ах, да. Я всего лишь удивилась тому, что, пока вы, мужчины, великолепно проводите время, дамы вынуждены сидеть в запертой, душной комнате и беседовать о вышивках.— Я не знаю, о чем беседуют дамы в гостиной, — чуть улыбаясь, произнес Данфорд, но мне почему-то кажется, что они не беседуют о вышивках.Она недоверчиво посмотрела на него. Он вздохнул и поднял руки вверх, показывая, что сдается.— Вот я и пытаюсь исправить эту несправедливость, приглашая тебя составить мне компанию и выпить со мной немного портвейна. — Он посмотрел по сторонам. — Если, конечно, нам удастся найти его.— В столовой его точно нет, — сказала Генри, — в этом я уверена.Быть может, он в гостиной вместе с другими напитками.— Пойдем посмотрим.Он пропустил ее вперед, с удовольствием отметив, как хорошо сидит на ней платье. Слишком хорошо. Он нахмурился. У Генри была красивая фигура, и ему как-то не хотелось, чтобы и другие знали об этом.Они вошли в гостиную, и Генри склонилась над буфетом.— Его здесь нет, — сказала она, — хотя я не знаю, что ищу. Я никогда не видела, как выглядит портвейн.— Тогда позволь, я посмотрю. — Она встала, чтобы пропустить его, при этом случайно ее грудь коснулась его руки. Данфорд с трудом сдержал стон. Это было похоже на злую шутку. Генри сама того не ведая искушала его. В эту минуту он больше всего на свете хотел взять ее на руки и отнести в свою комнату.Он негромко прокашлялся, чтобы скрыть свое смущение, и склонился над буфетом. Портвейна не было.— Что ж, полагаю, бренди тоже подойдет.— Надеюсь, ты не очень расстроился. Он сурово посмотрел на нее.— Я не настолько увлечен спиртными напитками, чтобы расстраиваться из-за бокала портвейна.— Конечно, нет, — поспешила сказать Генри, — я вовсе не это имела в виду. Хотя…— Хотя что? — потребовал Данфорд. Состояние постоянного возбуждения делало его очень вспыльчивым.— Хотя именно тем, кто увлекается спиртными напитками, все равно, что пить, — сказала она задумчиво.Он лишь вздохнул в ответ.Генри подошла к дивану и присела на него. Теперь она чувствовала себя лучше, чем за ужином. Тишина была невыносимой. Стоило ему снова заговорить, ей сразу стало легче. Теперь они были на своей территории — смеялись и безжалостно подшучивали друг над другом. Она почувствовала, как вновь обретает уверенность в себе.Данфорд разлил бренди и протянул ей бокал.— Генри… — Он прокашлялся и продолжил: — Что касается сегодняшнего утра…Она так сильно сжала в руке бокал, что он чуть не треснул. С большим трудом ей наконец удалось произнести:— Да?Данфорд прокашлялся.— Мне не следовало так поступать. Я… я поступил дурно и прошу прощения.— Не думай об этом, — сказала она как можно беззаботнее, — я уже забыла.Он нахмурился. Конечно, он виноват и чувствует себя подлецом, однако ему было очень обидно, что она так легко решила забыть обо всем.— Ну и хорошо. — Он снова прокашлялся. — И покончим с этим.— У тебя болит горло? У Симпи есть чудесное домашнее средство. Думаю, она…— С моим горлом все нормально. Просто мне несколько… — он не мог найти подходящего слова, — несколько не по себе.Она улыбнулась. Насколько приятнее было бы поговорить с ним просто так, чем выслушивать рассуждения о том, как он разочарован их поцелуем. А может быть, он был разочарован тем, что она не пошла у него на поводу? Генри нахмурилась. Не думает же он, что… Она даже не смогла закончить мысль и взволнованно посмотрела на него.— Да, ты прав. Лучше все забыть. Мне вовсе не хотелось бы, чтобы ты думал, что я… что я отношусь к тем женщинам, которые…— Я не думаю ничего подобного, — отрезал он.Из ее груди вырвался вздох облегчения:— Вот и хорошо. Не знаю, что это нашло на меня.Данфорд отлично понимал, что вина за происшедшее целиком лежала на нем.— Генри, не беспокойся…— Нет, я беспокоюсь. Понимаешь, я не хочу, чтобы наша дружба разрушилась. Мы ведь друзья, не так ли?— Конечно. — Он даже немного обиделся.— Я понимаю, это может показаться нескромным, но я не хочу тебя терять. Дело в том, что… — она вымученно улыбнулась, — дело в том, что ты, пожалуй, единственный мой друг, кроме Симпи. А это, согласись, не совсем одно и то же, и…— Достаточно! — Он больше не мог слышать ее измученного голоса, тоску, сквозившую в каждом слове.Генри привыкла думать, что живет полноценной жизнью в Стэннедж-Парке, она много раз говорила об этом. Ей как-то не приходило в голову, что за границами поместья существует другой мир, мир, в котором есть светские рауты, танцы и… дружеские отношения.Данфорд поставил бокал на стол и подошел к ней, желая успокоить.— Не говори так, — сказал он, сам удивляясь твердости своего голоса. Он нежно обнял ее. — Я всегда буду твоим другом, Генри. Что бы ни произошло.— Честно?— Честно. Почему нет?— Не знаю. — Она подняла голову, чтобы видеть его лицо. — У многих находятся причины.— Генри, ты такая смешная, но именно такой ты мне и нравишься.Она скорчила гримасу:— Хорошо сказано.Он громко рассмеялся, отпуская ее:— Я старался.Данфорд уже собирался лечь спать, когда в его дверь постучался Йейтс. Слугам было разрешено не стучаться, но Данфорда это всегда коробило, особенно если дело касалось спальни. Поэтому он изменил этот порядок.— Войдите, — отозвался Данфорд, и появился Йейтс с увесистым пакетом в руках.— Это пришло из Лондона сегодня утром, мой господин. Я оставил его на столе в вашем кабинете.— Но я не был сегодня в кабинете, — закончил за него Данфорд. — Спасибо, что занесли. Полагаю, это завещание лорда Стэннеджа. Я очень ждал его.Йейтс поклонился и вышел.Лень вставать и искать нож. Данфорд просунул палец под край конверта и сломал печать. Да, как он и ожидал, это было завещание Карлайла. Он пробежал глазами по документу. Сейчас его интересовало, как Карлайл позаботился о своей подопечной. Остальное он прочтет завтра.«Мисс Генриетта Баррет» попалась ему лишь на третьей странице. Затем, к своему изумлению, он увидел свое имя. От удивления Данфорд открыл рот. Он становился опекуном Генри. Генри была под его опекой. Это означало, что он… Боже правый, это означало, что он — один из тех, кто воспользовался своим положением опекуна. В свете ходили сплетни о развратных опекунах, которые либо совращали своих подопечных, либо продавали тем, кто заплатит больше. Он стыдился своего поведения сегодня утром, но сейчас оно казалось ему просто ужасным.— О Боже, — прошептал он. — О Боже!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31