Вдруг пришли ему на память последние месяцы жизни в Лондоне, бессонные ночи, мучительный кашель и острая боль в сердце; вспомнилось ему, как он с беспокойством вскакивал с кровати, боясь опоздать на службу в клинику, и как возвращался домой, разбитый усталостью после длинного пути пешком или на трамвае. При мысли, что с этим прошлым навсегда покончено, вздох облегчения вырвался у него из груди.
Быстро приподнявшись с подушек, он нажал кнопку электрического звонка. Немедленно же явились два лакея и помогли ему одеться. Умываясь, Ральф размышлял о том, что у него нет платья на смену и что ему неприлично пользоваться гардеробом Нарайяны, если бы даже он и пришелся ему по росту, так как люди покойного набоба могли бы принять его за бедного родственника, явившегося Бог знает откуда.
Вследствие всех этих размышлений Ральф обратился к Грациозо, который представился в качестве первого камердинера, и сказал:
– Позовите сегодня же портного, одевавшего моего покойного брата. Телеграмма, призвавшая меня к его смертному одру, была так неожиданна, что я уехал налегке и должен заказать здесь себе новый гардероб. А пока дайте мне какое-нибудь платье Нарайяны: я посмотрю, можно ли мне надеть его.
Несколько минут спустя Морган убедился, что его предшественник обладал великолепным гардеробом, сшитым по последней моде, который точно был сделан для него.
Продолжая одеваться, Морган спрашивал себя, не сохранил ли Нарайяна также одежды римские, рыцарские и всех других веков, в которых он жил. В таком случае коллекция эта должна была быть очень интересна.
Он уже кончал одеваться, когда явился Джузеппе. Старик-управляющий осведомился, как его светлость провел ночь и в то же время сообщил ему, что ее светлость просит его пожаловать к завтраку, так как желает познакомить его со своими знакомыми, которые, узнав о постигшем ее горе, приехали выразить ей свое соболезнование.
Ральф тотчас же отправился на половину своей новой таинственной невестки и застал ее в обществе двух дам и трех мужчин. Все были, видимо, очень огорчены.
Нара тоже имела печальный и убитый вид. Она подала Моргану руку, а затем представила его присутствующим, принадлежавшим к венецианской знати.
– Позвольте, дорогие друзья мои, представить вам младшего брата моего бедного мужа! Он также носит имя Нарайяна Супрамати, только в отличие от покойного мы называем его одним последним именем.
Прием, оказанный наследнику покойного принца, был в высшей степени любезный. Все наперерыв уверяли его в своей дружбе, в высоком уважении и выражали горячее желание доказать ему свои добрые чувства. В этих вежливых уверениях сквозило такое искательство и угодливость, что Морган почувствовал в душе отвращение и с холодной сдержанностью принимал уверения своих новых знакомых.
Немного спустя все перешли в великолепную столовую, отделанную в древнем венецианском стиле, и отдали должную честь прекрасному завтраку. Моргану не пришлось занимать гостей, потому именно, что они занимались им. Зато он внутренне восторгался апломбом, с каким Нара импровизировала его биографию и описывала свои детские отношения с мнимым братом.
Молодая женщина рассказывала, что Супрамати, рожденный от второго брака, был гораздо моложе покойного Нарайяны, но что самая нежная дружба связывала братьев, хотя они и не виделись несколько лет, так как молодой принц путешествовал для своего удовольствия по всем странам света.
Удивление Ральфа достигло своего апогея, когда Нара предложила гостям самим убедиться в необыкновенном сходстве Супрамати с своим покойным братом. Когда же присутствующие согласились с этим, а дамы даже нашли в его глазах и улыбке поразительное подтверждение этого сходства, молодой человек чуть не рассмеялся и почувствовал отвращение. Очевидно, его собственная личность исчезала в ореоле представителя колоссального богатства, а низость людская, глухая и слепая пресмыкалась перед этой грудой золота.
Ральф невольно взглянул на Нару, стараясь проникнуть в глубину ее мысли, и с восхищением убедился, что несмотря на ее вздохи и жалобы, жгучие глаза молодой женщины смотрели на него с выражением, доказывавшим, что он очень нравится ей.
Когда все вернулись в гостиную и гости стали прощаться, Нара объявила им, что утром, на следующий день, она уезжает на несколько недель для устройства своих дел.
Наконец молодые люди остались одни. Морган последовал за своей новой невесткой на большой открытый балкон, откуда открывался вид на канал. Нара лениво раскинулась на низеньком диване и устремила взор на Моргана, молча облокотившегося на балюстраду.
– Дорогой мой Супрамати! Вы плохо входите в вашу роль и имеете немного дикий вид в этой новой для вас среде. Впрочем, я надеюсь, что ваша молчаливость будет приписана горю, которое вы испытываете вследствие потери такого близкого родственника, – чуть насмешливо заметила Нара.
– Это правда! Я чувствую себя, как во сне, – ответил Морган, проводя рукой по лбу. – Впрочем, – с улыбкой прибавил он, – если смерть брата делает меня молчаливым, то я убедился, что и ваше вдовье горе не глубже. Но шутки в сторону! Вы не оплакиваете Нарайяну и, по-видимому, нисколько не жалеете его? Давно вы обвенчаны?
Нара рассмеялась тихим, пронзительным смехом, неприятно прозвучавшим в ушах Моргана.
– Достаточно долго, чтобы могли друг другу надоесть. И в обыкновенной жизни слишком легкомысленный муж может опротиветь жене, но там для обоих вопрос решает смерть. Представьте же вы себе положение женщины, связанной с мужем, вечно молодым и полным сил, ревнивым, бесконечно требовательным, изменяющим и эгоистом! Подобный союз может загасить целый вулкан страстей и истощить терпение верблюда. И если обыкновенный муж обманывает жену тысячи раз за 25-30 лет совместной жизни, прикиньте, какой перечень супружеских неверностей должен быть у «бессмертного»…
По мере того как Нара говорила, выражение грусти, презрения и невыразимого утомления туманило ее лицо. Сердце Моргана прониклось глубокой и искренней жалостью к этой новой спутнице его странной отныне судьбы, к этому таинственному наследию его благодетеля.
Наклонившись к Наре, Ральф схватил ее руку и страстно прошептал:
– Забудьте прошлое, Нара! В предстоящей нам долгой жизни я буду боготворить вас, буду любить вас одну и употреблю все силы, чтобы сделать вас счастливой.
Выражение глубокой грусти скользнуло по впечатлительному лицу Нары.
– Не клянитесь! – сказала она, качая головой. – Вы не сдержите ни одной клятвы. Не забывайте, что только лишь источник жизненных сил у нас другой, чем у всех смертных; во всем же остальном вы остаетесь таким же рабом человеческих слабостей, каким вы были раньше, за исключением разве того, что для наслаждений вы вооружены непоколебимым здоровьем, на которое не могут иметь влияния никакие излишества и страсти, да еще в придачу колоссальным богатством, позволяющим вам удовлетворять все ваши прихоти. Опасность же подобных условий жизни вы еще не испытали.
– Я понимаю, что вы сомневаетесь во мне, так как очень мало еще знаете меня. Неужели же это самое недоверие ко мне заставляет вас уехать из Венеции?
– Нет, светские приличия требуют, чтобы мы расстались. Время траура я хочу провести в уединении и, кстати, устроить свои дела. А вы привыкайте пока к своей новой жизни. Наследство Нарайяны хранит еще для вас всевозможные сюрпризы. Поработайте также над изучением, каким образом надо употреблять таинственные силы, которыми вы располагаете. Не убивайтесь, мой дорогой жених! – весело прибавила она. – Вы будете иметь от меня вести. Когда же срок моего траура кончится и я вернусь сюда, мы отпразднуем краткий миг упоения и забвения, обманывая себя насчет продолжительности нашего счастья и считая его таким же вечным, как и наша жизнь. Но что за дело до этого? В пустыне жизни не следует пренебрегать даже минутным блаженством.
Не давая времени Моргану ответить, Нара сделала прощальный знак рукой и ушла с балкона.
Глава третья
стальной день и ночь миновали, не принеся с собой ничего особенного. Время шло в совещаниях с портным, в осмотре дворца и в скучнейшей беседе с Джузеппе Розати, который вручил ему расходные книги и счета и стал обсуждать различные вопросы, касающиеся управления.
На следующее утро Ральф отвез Нару на вокзал, но та не сказала ему, куда она едет. Печальный и расстроенный вернулся он во дворец, показавшийся ему пустым без нее.
После обеда Ральф ушел в свои апартаменты, запретив беспокоить себя, и занялся осмотром разных вещей в спальне, а также ящиков бюро.
В одном из них он нашел переплетенную тетрадь, листы которой были исписаны рукой Нарайяны.
Пробежав несколько страниц, Морган убедился, что это был дневник покойного, куда он заносил, сообразно являвшейся ему фантазии, случаи из жизни, различные заметки и пережитые впечатления. Последние страницы тетради были чисты. У Ральфа явилось желание прочесть, что последним записал этот странный человек.
«Есть ли более ужасная болезнь, чем пресыщение? – писал Нарайяна. – Пресыщение – это мрачная тоска, которая гонит вас с места на место, делает все для вас невыносимым и истощает ваше терпение».
«Один труд может убить время – этого ужасного гиганта, ужасного своим темным и неизвестным будущим, своим настоящим, вечно убегающим из-под ног, и своим прошлым, населенным неизгладимыми воспоминаниями».
«И все-таки самое ужасное – это настоящее, так как если я могу уединиться в прошедшее и унестись в будущее, то в настоящем я всюду сталкиваюсь с людьми – этими точащими червями, которые своими ядовитыми укусами терзают душу, если не могут уничтожить тело».
«Отвратительная, низкая, продажная и неблагодарная толпа, льстящая и пресмыкающаяся перед богатым и топчущая ногами бедного, который не в состоянии платить ей за ее предательскую и лживую дружбу. О! Эта ложь, неуловимая, пропитавшая все существо этих презренных и жестоких людей, которые взаимно ненавидят друг друга, клевещут, разрывают друг друга на части или вырывают один у другого кусок хлеба и в то же время лицемерно обнимаются, купаясь в этой фальши, без которой не могут существовать. Горе тому, кто должен влачить жизнь с открытыми глазами, свободный от всяких иллюзий, видя всюду в семьях, между супругами, родными и друзьями отвратительное гримасничанье лжи и понимать всю пошлость, лукавство, посредственность и злобу людскую, а между тем вынужден молчать, так как кто же понял бы его?»
«Бедный бессмертный! В ужасном одиночестве твоего аномального существования, чтобы бежать от самого себя, ты бросаешься добровольно в эту толпу, стремясь вкусить все ее бедствия, готовый даже быть обманутым и преданным, лишь бы только не быть одному; так как даже любовь – этот великий двигатель, поддерживающий людей в их мимолетной жизненной борьбе, – становится беспощадным палачом для вечного путника. Сама смерть насмешливо кричит ему: ради безграничной жизни неси на мой жертвенник все, что ты любишь!»
«Я знаю, что могу презирать смерть и что обладаю средством, при помощи которого могу, когда захочу, вырывать у нее ее жертвы, а между тем я не пользуюсь этим. Я не смею осудить другое существо на ту муку, какую чувствую сам! То, что я считал блаженством, оказалось невыносимым бременем. У меня нет больше желаний, нет надежд, я не борюсь больше ради священной цели, и человечество для меня – мертвая буква».
«Да что такое для меня человечество? Эфемерная толпа, являющаяся из неизвестной колыбели, вихрем проносящаяся мимо и погружающаяся затем в таинственное небытие, где никогда недостатка в месте не бывает».
«И вечно одна и та же картина! Миллионы людей родятся, борются, страдают, после этой краткой и жалкой жизни исчезают, ничего не сделав. Если усилия миллионов людей не дают ничего, то что может сделать один несчастный, который не двигается вперед, а стоит на одном месте в этой гостинице, которую другие быстро проходят, стараясь вырвать у преследуемого ими призрака «счастья» какой-нибудь клок наслаждения».
«Картина отвратительная, особенно для того, кто, оторванный от обычных законов, с птичьего полета наблюдает кишащий у его ног хаос несправедливости и беспорядка, не будучи в состоянии уловить исконный смысл глумливо лукавого «случая», осуждающего гения и талант на прозябание в неизвестности и смерть с голоду в трущобе, тогда как бездарность и невежество, надутые гордостью и тщеславием, взбираются на триумфальную колесницу, управляют умами народов, увеличивают беспорядок и создают кровавые сатурналии, где глохнут и гибнут невинные и полезные существа, которых справедливость, если бы она существовала, должна была бы выдвинуть вперед, чтобы они несли в мир свет, тепло и мудрость. И ни одна из жертв не стряхнет с себя могильный прах, чтобы крикнуть управляющему миром адскому ареопагу: «Мщение!» И действительно, великое счастье, что люди, терзаемые голодным желудком и гонимые вперед бичом нужды, не имеют времени задуматься над смыслом вещей и над таинственными причинами их бедствий».
«Измученное, задыхающееся и обезумевшее от борьбы человечество не имеет времени рассуждать и возмущаться. Оно стремится к могиле, породив новое поколение, такое же несчастное и угнетенное, как их отцы и деды»
«О! Как все это мне опротивело и как я устал; как я желал бы избавиться от цепей, приковывающих меня к телу. Смерть-освободительница, непонятный друг! Я жажду отдохнуть в твоих объятиях, я хочу быть свободным!…»
Бледный, с влажным лбом, читал Морган эти строки, очевидно, написанные в разное время, под впечатлением минуты, и строки эти ясно обрисовывали состояние души этого человека, все видевшего, все испробовавшего и все испытавшего. Необыкновенный случай, казалось, гарантировал его от всех человеческих бедствий, а он, подавленный пресыщением, жаждал одного только разрушения…
– Неужели и для меня настанет когда-нибудь такой же час?
– с тоской спросил себя доктор. – Нет! Это невозможно. Жизнь
– это самый драгоценный дар, и старец, наставлявший меня в галерее предков, был прав, говоря, что даже вечность не покажется слишком длинной тому, кто сумеет наполнить ее трудом и делами милосердия. Я не стану философствовать над несчастиями человечества, а буду стараться помочь ему, – закончил он свой монолог.
Поглощенный своими мыслями, Ральф даже не заметил, как за ним открылась дверь, и в кабинет вошел высокий человек, закутанный в черный плащ, с маской на лице. Только когда незнакомец положил ему руку на плечо, он вскочил и с удивлением посмотрел на странного посетителя.
– Не бойтесь, преемник Нарайяны Супрамати! – сказал незнакомец глубоким голосом. – Вы должны следовать за мной, и ваше отсутствие продлится всего несколько дней, но оно необходимо.
– Я готов следовать за вами! Я знаю, что вступил в магический круг, обвивший меня подобно змее и возложивший на меня обязанности, от которых я не могу уклоняться, – спокойно ответил Морган. – Впрочем, мне нечего бояться смерти и я могу без всякой опасности следовать за вами, – прибавил он с легкой улыбкой.
– Хорошо! Сделайте необходимые распоряжения и приходите ко мне: я буду ждать вас в гондоле у большой лестницы. Не забудьте надеть кольцо, которое вы нашли в портфеле.
Как только он ушел, Ральф позвонил. Явившемуся на звонок слуге он приказал уложить в маленький чемодан самые необходимые вещи и велел позвать Джузеппе, объявив, что уезжает на две недели. Затем, надев на палец древнее кольцо и сунув в карман туго набитый бумажник, он вышел из комнаты.
Спустилась уже ночь. Несмотря на свет, освещавший подъезд, качавшаяся на воде гондола тонула во мраке.
На корме стоял гребец, а в каюте с полуопущенными занавесями сидел незнакомец. Морган поставил на скамейку чемодан и сел рядом с незнакомцем. Гондола немедленно же двинулась в путь и быстро скользнула по темным водам канала.
Человек в маске молчал. Морган со своей стороны предположил, что и ему следует делать то же. Он прислонился к подушкам и задумался. Мало-помалу им стала овладевать тяжелая сонливость, и он закрыл глаза.
Он сам не мог сказать, сколько времени провел он в таком забытьи. Его привел в себя голос замаскированного человека. Ральф быстро выпрямился и был неприятно удивлен. Несмотря
на глубокую тьму безлунной ночи, он увидел, что они находятся в открытом море и что гондола пристала к кораблю: высокие мачты и распущенные паруса смутно вырисовывались во мраке.
– Входите! – сказал незнакомец. Морган взошел на палубу, и тягостное чувство охватывало его все больше и больше.
Парусное судно, на котором он очутился, было очень древнего типа. На корабле не видно было ни матросов, ни пассажиров, и только один дымящийся факел освещал красноватым светом вход в каюты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35