– Зато Меркандье без ума от тебя. Выходи за него замуж! Ты станешь баронессой и будешь достаточно богата, чтобы ни в чем себе не отказывать.
Совет был подан вовремя для оскорбленной души Пьеретты, и она решила употребить все средства, чтобы как можно скорей сделаться баронессой Меркандье. Она хотела доказать Супрамати, что у нее нет недостатка в претендентах на ее руку и сердце. В своем глупом тщеславии она не сознавала, что для принца она всегда была не более, как ничтожное времяпрепровождение.
Усилия ее быстро увенчались успехом, и шесть месяцев спустя она торжественно отпраздновала свое бракосочетание с бароном. К алтарю ее вел виконт.
В это время Супрамати продолжал вести в Венеции свою спокойную и полную очарования жизнь. Он чувствовал себя невыразимо счастливым. Только когда он вспоминал про Нарайяну – ужасное вампирическое существо, питавшее свой труп человеческой пищей, неприятная дрожь пробегала по его телу.
– Давала ты еще есть Нарайяне после того, как я ел? – спросил он однажды, когда воспоминание об отвратительном видении как-то особенно живо восстало перед ним.
– Конечно! Я каждый день ставлю ему пищу в кабинете, смежном с библиотекой, – ответила Нара. – Пойдем сегодня ночью и посмотрим, как он насыщается.
Молодой человек побледнел. Он готовился уже отказаться, когда Нара сказала ему с упреком:
– И не стыдно ли тебе, Супрамати, позволять расходиться своим нервам. Это слабость, которую необходимо победить, так как, предупреждаю, в течение посвящения приходится видеть вещи гораздо более страшные, чем этот жалкий ларв. Чтобы знать, с каким духом имеешь дело, ты должен видеть их, смотреть на них спокойно и смело и приобрести энергию, необходимую, чтобы подчинить себе эти дурные и страшные на вид существа.
Супрамати было совестно признаться, что у него от ужаса встают дыбом волосы на голове. Кроме того, он понимал, что Нара была права и что рано или поздно ему придется победить свой страх и свою слабость.
– Хорошо! Я пойду с тобой,- сказал он нерешительным тоном.
– Ты можешь смело идти. В моем присутствии Нарайяна бессилен. Кроме того, мы не будем входить в кабинет, а посмотрим в окно, выходящее на галерею.
Кабинет, о котором идет речь, был средней величины и образовывал угол дворца. Одно из окон выходило на канал, а другое, с противоположной стороны, на галерею, тянувшуюся вдоль стены.
Немного раньше полуночи Нара зашла за мужем. Они молча прошли на галерею и остановились у окна или, верней, у амбразуры без стекол, через которую ясно была видна вся комната.
В высокое готическое окно с другой стороны в кабинет проникали лунные лучи и освещали его почти электрическим светом. Ясно видны были деревянная почерневшая от времени резьба, мебель с высокими спинками и слегка потемневшие вышивки тяжелых бархатных портьер. Посредине комнаты на небольшом столике стояла пища для призрака.
Серебристые лучи луны освещали поднос и хрустальную тарелку, на которой лежали хлеб и кусок сырого мяса.
Чувствуя, как нервная дрожь потрясала тело Супрамати, Нара крепко пожала ему руку.
– Смелей, мой милый, – прошептала она. – Сегодня ты переносишь первое испытание посвящения. Ты должен прежде всего победить страх, который дает духам тьмы власть над тобой, тогда как спокойствие и смелость покоряют и подчиняют их.
Супрамати был неспособен даже отвечать. Холодный пот выступил у него на лбу, а невыразимый ужас и отвращение потрясали все его существо, и он нервно прижал к себе ручку Нары. В то Же время он мужественно боролся с собой, чтобы победить эту слабость, и принудил себя смотреть на стол, у которого должно было появиться вампирическое существо.
Вдруг черная тень появилась в отверстии окна и заслонила лунный свет. В это время старинные дворцовые часы пробили полночь.
Бесшумно, с кошачьей ловкостью призрак спрыгнул в комнату и подошел к столу.
Дрожа от ужаса, Супрамати смотрел на высокую фигуру Нарайяны, облаченного в какое-то странное одеяние черно-серого цвета, похожее на трико и отчетливо вырисовывавшее его тонкие и стройные члены. При свете луны его бледное лицо казалось еще мертвеннее. Глубоко впавшие глаза горели как два угля. Красноватый фосфорический свет освещал его лоб и позволял видеть два небольших кривых рога, выглядывавших из массы густых черных волос.
С животной жадностью набросился он на пищу, пожирая мясо и хлеб. Но в эту минуту он, вероятно, почувствовал, что за ним наблюдают, так как поднял голову и устремил на обоих зрителей адский взгляд. Отвратительная усмешка кривила его бледные губы.
В этом взаимном разглядывании прошла секунда, но она показалась Супрамати вечностью. Затем призрак сделал движение вперед, как бы собираясь броситься на них, но перед ним тотчас же появился сияющий белоснежный крест и преградил ему путь.
Нарайяна скорчился и отступил назад. Ему точно недоставало воздуха, и из полуоткрытого рта его вырывался свист, напоминавший шипение змеи, а из-под приподнятых губ виднелись белые и острые, как у волка, зубы.
Сияющий же крест все двигался вперед и отталкивал его к окну, и призрак отходил пятясь, почти ползком. Вдруг, с тою же кошачьей ловкостью, он выпрямился, вскочил на подоконник и исчез за окном.
У Супрамати кружилась голова и земля словно уплывала из-под ног; затем ему показалось, что он падает в черную бездну, – и он лишился сознания.
Открыв глаза, он увидел, что лежит в галерее на полу, Нара стояла около него на коленях, поддерживала его голову и заставляла его нюхать мокрый платок, издававший приятный и живительный аромат.
Супрамати быстро выпрямился и пробормотал, краснея от стыда:
– Прости, Нара, мою недостойную слабость! Я, право, не знаю, что такое со мной случилось.
– Тебе нечего извиняться передо мной, – с доброй улыбкой ответила та. – Иногда нельзя бывает справиться со своими нервами, но ты научишься со временем управлять ими. Этому обучаются, как и всякому другому знанию. Придет время, когда посещение подобного господина не будет производить на тебя никакого впечатления, и тебе достаточно будет только поднять руку, чтобы заставить его бежать. А теперь пойдем! Мы тоже поужинаем, а потом ляжем спать, так как ты нуждаешься в отдыхе.
Несмотря на эти утешения, веселость и предупредительность Нары, Супрамати оставался молчалив и имел озабоченный вид. Ночью он не мог спать и все думал о том, что случилось вечером. Он не мог простить себе, что лишился от страха чувств, когда Нара, женщина, не только оставалась спокойной, но еще победила своим знанием и своей волей злого духа.
Он не хотел отставать от жены. Как бы ужасен ни был призрак Нарайяны, он хотел привыкнуть без дрожи смотреть на него. Раз ему суждено проникнуть в этот мир теней и покорить его, он должен мужественно приняться за работу, победить самого себя и не краснеть больше перед собственной женой.
В силу этого решения он хотел на следующий же день снова присутствовать при ужине Нарайяны, но призрак не появлялся ни в этот, ни в следующие дни.
Глава тринадцатая
Однажды после обеда молодые супруги сидели одни в маленькой гостиной Нары. Шел проливной дождь; было холодно и сыро. В большом мраморном камине пылал веселый огонь, согревая уютную комнату.
Оба сидели рядом на маленьком диване и задумчиво смотрели на огонь. Вдруг Супрамати заметил:
– Сегодняшний вечер точно создан для откровенного разговора. Обо мне ты все знаешь; но я все еще жду, когда ты расскажешь мне, как обещала, историю своей жизни.
Нара откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Воцарилось молчание, которое Супрамати не осмеливался нарушить. Наконец она выпрямилась.
– Хорошо! – сказал Нара. – Я расскажу тебе историю моей жизни – той долгой жизни, начало которой теряется во мраке времен. А ты не будешь после бояться такой старой жены?…
Супрамати рассмеялся.
– О, нет! Такой старости, как твоя, может позавидовать вся молодежь. Но мне показалось, что тебе неприятно вызывать прошлое; если это так, то не рассказывай ничего, дорогая. Настоящее дает мне столько счастья, что я ничего больше не требую.
– Ты прав! Мне предстоит вызвать тяжелые и ужасные воспоминания. Но все равно! Я сама хочу, чтобы ты знал мою жизнь. Те события так далеки, что не должны были бы производить на меня никакого впечатления; а между тем, по странному свойству человеческой души, все, что она когда-либо пережила, перечувствовала и перестрадала, тотчас же возрождается, когда вызывают прошлое; века исчезают, а мы снова переживаем забытые ощущения.
Я родилась в Риме, в 202 году до Рождества Христова. Вторая Пуническая война только что кончилась; но, несмотря на победу республики, страна была истощена и многие семьи тяжело пострадали.
Мой отец, Марк Лициний, командовал легионом. Тяжело раненый в одной из битв, он вынужден был отказаться от военной службы и окончательно поселился в Риме, в скромном домике близ Форума. В то время строгих нравов, гражданской доблести и горячего патриотизма Рим не был еще городом дворцов, безумной роскоши и колоссальных богатств, каким сделался впоследствии, а граждане его гордились своей строгой простотой, как во времена Цезаря гордились они своей изнеженностью и роскошью.
Мой отец, хотя и был богат, но вел очень скромную жизнь. Это был суровый солдат, которого семейные несчастия сделали мрачным нелюдимом. Его первая жена, Фабия, подарила ему пятерых сыновей, из которых четверо умерли в детстве. Только один, мой брат Кай Лициний, остался жив и сделался кумиром отца.
После трехлетнего вдовства отец влюбился в молодую патрицианку, белокурую, как я, и женился на ней. Мое рождение стоило жизни моей матери и, несмотря на свою любовь, кажется, что мой отец питал ко мне как будто злобу за то, что я была причиной смерти женщины, которую он боготворил.
Я росла одиноко, под присмотром старой рабыни-гречанки Евриклеи. Эта добрая женщина обожала меня, всячески баловала и научила своему языку, знание которого сделалось для меня роковым, как ты это увидишь дальше. Мне исполнилось шесть лет, когда случилось событие, решившее мою участь. Брат мой Кай заболел, и притом так серьезно, что опасались за его жизнь.
Отец был в отчаянии. Грозившая ему потеря единственного семнадцатилетнего сына, почти накануне того дня, когда он должен был облечься в тогу «мужа», положительно сводила его с ума.
Отец сам ухаживал за Каем. И вот однажды, уснув у его изголовья, он увидел сон, решивший мою судьбу.
Ему снилось, что он находится в храме Весты. У жертвенника стояла весталка, в которой он узнал меня. Когда я оправляла священный огонь, из него явилась сама богиня.
– В обмен за твою дочь, служащую у моего алтаря, я дарую жизнь твоему сыну, – произнесла она.
Затем, положив руку на мою голову, она исчезла. Тогда отец увидел на ступенях жертвенника невысокую весталку и меня – шестилетнего ребенка.
Отец счел этот сон за повеление бессмертных, тем более что он видел его накануне того дня, когда Великий жрец избирает новициатку. Без малейшего колебания мой отец отправился на рассвете к Великому жрецу и объявил ему, что он добровольно посвящает меня служению богине Весте, и кроме того, принес в дар храму значительные дары.
Все совершилось по его желанию. Несколько часов спустя на моей голове красовался зеленый венок весталки, а в Атриум-Региуме мои белокурые локоны упали под ножницами. Я отлично помню эту минуту, хотя и не сознавала тогда всей ее важности. Меня огорчала только разлука с доброй Евриклеей и отцом.
Как бы в подтверждение истины отцовского сна, мой брат поправился. Я же поселилась в храме и мое десятилетнее послушание шло тихо.
Когда я выросла, красота моя сделалась выдающейся. Мужчины, женщины и дети останавливались, чтобы посмотреть на меня, когда я, в предшествии ликторов, следовала по городу в колеснице или носилках. Встретить красавицу весталку Лицинию считалось счастливым предзнаменованием. Среди молодых граждан и официальных лиц, почтительно выстраивавшихся при моем проезде, не один устремлял на меня взгляд, полный страстного восхищения.
Я же была ко всем холодна и равнодушна. Теперь я осознавала ужасную ответственность, какую возлагало на меня мое положение, и уже привыкла к строгой жизни, с удовольствием правя свою службу богине. Мне нравилось в течение долгих, молчаливых ночей наблюдать за священным огнем. Уже тогда мне казалось, что я вижу, как различные тени скользят под сводом храма.
Отца я видела довольно часто. Мне казалось, хотя он этого и не высказывал, будто в глубине души он сожалел, что принес в жертву мою жизнь; тем более что жертва эта не дала тех плодов, на какие он надеялся. Мой брат, правда, жил, но его слабое здоровье мешало ему служить в военной службе; а брак его в течение многих лет оставался, к великому огорчению отца, бесплодным.
В атриуме дома весталок стояли статуи тех девственниц, которые особенно выделились своими достоинствами или своей красотой.
Отец решил прибавить к этой коллекции и мою статую. С согласия Великого жреца он пригласил для этой работы одного скульптора-грека, находившегося тогда в Риме и пользовавшегося большой известностью. Одна из комнат нашего дома была временно превращена в мастерскую, где художник ежедневно в течение нескольких часов должен был работать над моей статуей. Однажды утром отец привел скульптора, которого звали Креоном. Это был красивый молодой человек лет тридцати.
Увидев меня, он с минуту стоял точно ошеломленный. В глазах его светилось такое выражение страстного восхищения, что я покраснела, и опустила глаза. Мне же Креон с первого взгляда так понравился, как не нравился еще до сих пор ни один мужчина.
Креон быстро оправился и с притворным равнодушием принялся за работу. Пока он мял глину и пока Кварта – старая весталка, на обязанности которой лежало всегда присутствовать на сеансах – деятельно занималась плетением гирлянд для украшения жертвенника богини, я стала рассматривать Креона и сравнивать его со знакомыми мне молодыми римлянами. При этом сравнении все преимущества оказались на стороне грека. Древние римляне по большей части не блистали красотой. Они были среднего роста и отличались крепким сложением. Характерные лица их были угловаты, а головы покрыты курчавыми волосами.
Креон же был высок, строен и гибок, как тростник. Густые черно-синие кудри обрамляли его белое и нежное лицо чистого греческого типа; а темно-голубые глаза его были полны нежности и очарования. За исключением этого выражения и голубых глаз он очень походил, между прочим, на Нарайяну, и чем больше я смотрела на него, тем больше он мне нравился.
Однажды мне пришло в голову сказать ему, что я говорю по-гречески. Он был в восхищении, и мы стали разговаривать, немного правда, – так как Кварта не любила этого, – но все-таки достаточно, чтобы ближе познакомиться и поломать первый лед. Креон всегда находил возможность вставить слово и исподтишка бросал на меня взгляды, заставлявшие усиленно биться мое сердце.
Раз я заметила, что Креон положил свои инструменты на стол позади Кварты. И вот, идя за одним из них, он вдруг остановился и протянул обе руки по направлению к старой весталке, устремив на нее пылающий взгляд. Под усилием воли жилы вздулись у него на лбу.
Я с удивлением смотрела на него. Но каков был мой ужас, когда я увидела, что Кварта закрыла глаза и заснула, откинув голову на спинку тростникового кресла.
– Креон! Разве ты колдун? – пробормотала я. – Зачем ты делаешь это?
Креон быстро подошел ко мне.
– Потому что я хочу хоть на минуту устранить этого надоедливого свидетеля и сказать тебе, Лициния, что не могу жить без тебя и что жажду хоть раз поцеловать твои губки.
Глаза его горели страстью. Прежде, чем я успела что-нибудь сказать, он обнял меня и горячо поцеловал.
Затем, сделав вид, что работает, он сказал, что боготворит меня и что, если я отвечаю его чувствам, он вырвет меня из ужасной жизни в храме при помощи одного своего друга, индийского мудреца, который уже научил его, как усыпить Кварту, и даст нам возможность бежать. Я согласилась на все. В эту минуту жизнь весталки внушала мне настоящий ужас. Условившись, что через несколько дней он снова усыпит старую весталку, Креон разбудил Кварту, и та, к моему величайшему удивлению, не помнила, казалось, и даже не замечала, что спала.
С этого дня мы имели еще несколько таких же разговоров и Креон сообщил мне, что индус обещал ему свою помощь и что мы бежим на его корабле, как только тот прибудет в Остию, но что нам придется запастись терпением на несколько месяцев.
Когда статуя была окончена, она возбудила всеобщее восхищение, отец же пришел в такой восторг, что заказал Креону второй экземпляр для дома весталок. Что же касается оконченной статуи, то она была немедленно же перенесена в его атриум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35