Но ни одна из них до Элоизы не казалась ему заслуживающей его внимания.Сенред еще раз растер ноги мешком.– Пьер никогда не обладал бы ею, если бы не я, их добровольный посыльный. Я был его рабом, тогда как он был для меня непререкаемым авторитетом, предметом моего беспредельного обожания. И к тому же я был весь захвачен любовью к прелестной Элоизе. Как благородный человек, я переживал за них обоих, за их любовь. Увы, и за свою тоже.Болезненные воспоминания исказили его красивое лицо. Он отбросил мешок, поднял попону и расстелил ее на сене.– Это было еще до того, как великий Абеляр наградил ее ребенком и, переодетой в монашку, отослал из Парижа в Бретань, где она могла бы родить без особой огласки. Еще до того, как он заставил ее оставить ребенка и вернуться вместе с ним в Париж. Еще до того, как магистр Абеляр согласился жениться на ней, хотя бы и тайно. Это было еще до того, как бог Абеляр принес монашескую одежду и убедил ее облачиться в нее. А затем уговорил меня отвести ее в Аржантей. – Его голос зазвучал надтреснуто. – Иисусе, сколько раз я спрашивал себя: каким опасным дураком, идиотом может оказаться человек вроде меня.Слова извергались из него бесконечным потоком – потоком боли и ненависти. Этот длинный, необыкновенно тяжелый день сломал какой-то барьер в его душе. Констанс не могла не видеть, не слышать, какой нестерпимой мукой он одержим. И просто не представляла себе, чем может ему помочь.Она смотрела на него с состраданием. Его нагое тело было все напряжено, пальцы стиснуты в кулаки.– И, пожалуй, самым большим безумием было то, что, по замыслу Пьера Абеляра, их венчание должно было быть тайным. Господь знает, что Фулберт был глубоко удручен этим его замыслом; не дай обещания, он был бы рад раззвонить об этом всему Парижу. Но я и то знал, почему Пьер настаивал на необходимости соблюдения тайны. Он просто не хотел, чтобы Нотр-Дам, чтобы весь Париж знали, что он, который проповедовал превосходство интеллекта над всем в мире, пал рабом обычных человеческих страстей. Рабом любви. Влюбился, как простой смертный, в милую, прелестную женщину. Он хотел по-прежнему оставаться незапятнанным проповедником церкви, излучать бессмертный свет разума. А имея жену и хнычущего младенца, он уже не мог претендовать на это.Посмотрев на нее, он вдруг сказал:– Ты слышала о его работе «Sic et non»? «Да и нет» (лат.) .
– Она покачала головой, и он добавил: – Это была и есть величайшая его работа. Изучив Библию, Пьер изложил все имеющиеся в этой святой книге противоречия. С какой целью, ты спросишь? Чтобы мы воспринимали бога не только умом, но и сердцем, полностью сознавая все ошибочное и непостижимое в его учении.Сенред сел возле нее.– Почему у тебя такой кислый вид, Констанс? Неужели философия нагоняет на тебя тоску?Она сказала сдавленным голосом:– Я не слишком хорошо образованна. Никогда не изучала латынь.– Я знаю. – Он помолчал немного, словно раздумывая, стоит ли продолжать. – Почему я рассказываю тебе обо всем этом? На все эти размышления меня навела монашеская одежда. Даже сейчас я не могу вспоминать об этом, не вызывая на свет демонов, обитающих в моей душе…Констанс закусила губу:– Я слышала почти всю эту трагическую историю. Можешь мне ничего не рассказывать. Моя тетя, приоресса…Не слушая ее, Сенред продолжал:– Я умолял ее уехать со мной. Обещал, что не погублю ни ее, ни ребенка, как это сделал бы Абеляр, останься она с ним. Я сказал, что люблю ее, обожаю ее, мечтаю прожить с ней остаток своих дней, оберегая ее от всех возможных напастей. Но она только обозлилась на меня. Ее богом был Абеляр. А он, да провалиться ему в преисподнюю, считал себя пупом мироздания. Даже когда они пришли оскопить его, он не мог отрешиться от своего непомерного честолюбия.Констанс накрыла ладонью его руку. В другом углу чердака Тьерри и Лвид совсем притихли, видимо, прислушивались к их разговору.– Успокойся. Все это прошлое, безвозвратное прошлое.– Прошлое? – Он взглянул на нее пылающим взглядом. – Но ведь именно это по-прежнему отделяет его от нее. Он любит ее, великий Пьер, да, любит, но обращается с ней как с полнейшим ничтожеством.Констанс с тревогой вгляделась в его лицо. Прежняя мрачная угрюмость исчезла с него. Но теперь перед ней был настоящий безумец с дикими глазами.– Абеляр читал Овидия, чтобы соблазнить ее, – хрипло произнес он. – И когда Фулберт привел хирурга, чтобы, как он считал, справедливо наказать Пьера за отречение от жены, тот наверняка вспомнил о своем великом божестве Ориджене, готовом пожертвовать грешной плотью ради святой чистоты мысли. И Пьер Абеляр понял, что может еще быть знаменитым.Констанс усадила его рядом с собой.– Со всем этим покончено, – шепнула она. – Ты только понапрасну себя мучаешь.– Ты не понимаешь. – Он никак не мог прийти в себя. – Ориджен был известным церковным ученым четвертого столетия. Он оскопил себя, чтобы никакие мысли о женщинах не отвлекали его от проповедей.Она не смогла скрыть изумления.– Я хорошо понимаю ход мыслей Абеляра, – яростно сказал он. – Он рассчитывал избавиться от Элоизы и от унизительных для него плотских соблазнов. Он был достаточно силен, чтобы справиться с Тибо, хирургом и Фулбертом, но предпочел этого не делать.Сенред весь дрожал. Констанс обняла его за плечи и привлекла к себе. Он повиновался, как человек, погруженный в кошмарный сон.– Он губит все вокруг себя, – приглушенным голосом проговорил Сенред. – Очень скоро он понял, что, допустив оскопление, совершил величайшую ошибку. Пьер Абеляр возродился не как великий проповедник церкви, новый Ориджен, но как кастрат, изувеченный и опозоренный.– Сенред…– Но, как всегда, Пьеру везло. Весь Париж в жалости и гневе восстал на его защиту, сделав его своим героем. По крайней мере, на какое-то время. Однако многие, как и я, ненавидят его. И тогда наш раненый герой обратился против той, кто его любит, и заставил ее переносить те же страдания, что терпит он сам. Он принудил Элоизу уйти в монастырь.Нагнувшись, он прижался лицом к ее рукам.– О царь небесный, как я умолял ее, но она даже не хотела меня слушать. Я не мог удержать ее от погребения заживо. Она не хотела стать монахиней, хотела жить своей жизнью, со своим ребенком и мужем…Сенред поднял голову, всматриваясь в царившую на чердаке полутьму.– Я отправился в монастырь Сен-Дени, чтобы убить его, долго с кинжалом в руке ожидал у ворот, когда он появится, но так и не смог поднять на него руку. Я пощадил его ради нее.Затем я уехал из Франции. Но перед этим я стоял в аржантейской часовне и наблюдал, как Элоиза, а вслед за ней и Абеляр принимают монашеский обет. Делалось это по его настоянию. Таким вот безжалостным обращением он и разбил сердце моей возлюбленной.Стало уже совсем темно, и Констанс едва различала его лицо. Она вновь обняла его за плечи. Хотела приласкать, утешить, но не знала как. Он был прав: его поступками все еще руководили демоны. Одержимый своими дикими чувствами и жестокой иронией, он всячески старался отгородиться от мира. Она порывалась спросить его: «Ты все еще любишь ее?» – и про себя вновь и вновь добавляла: «Как я люблю тебя».Но к чему задавать вопрос, если заранее знаешь ответ?– Я сошел с ума, – сказал он глухо, уткнувшись в ее плечо. – Хотел уничтожить весь мир и все, что в нем есть. Хотел сеять гибель и несчастья, как Абеляр.Она погладила его мокрые волосы.– Ну хватит об этом…– Боже, они говорят, что временами в меня вселяется демон, и я ничего не могу с этим поделать.Да, она сама видела, в каком дьявольском смятении иногда он пребывает. Констанс уложила его на сено.Он взглянул на нее:– Что ты делаешь?– Я хочу любить тебя, – шепнула Констанс. – Любовь еще живет в тебе. Я это знаю…Она наклонилась над ним и стала медленно целовать его губы, обводя вокруг них языком. Она почувствовала, как он напрягся.– Констанс. – Он уклонился от очередного поцелуя. – Я знаю, что был несправедлив к тебе. Я…Он вытянулся и застонал, когда ее рука погладила его живот, затем сползла вниз к выпуклости, поросшей мягкими волосами. Нащупала и обвила пальцами его упругое естество.– Констанс, я не хочу прикасаться к тебе. – С его губ сорвался глухой стон. – Умоляю тебя, оставь меня в покое.Она стала нежно целовать его скулы, шею, грудь. Лизала его гладкую влажную кожу, шепча ласковые слова. От его тела шел легкий запах мускуса. Когда ее губы спустились к бледным завиткам вокруг его мужской плоти, дыхание Сенреда стало резким и прерывистым.В свое время он поддразнивал ее тем, что у нее было много мужей, и говорил, что каждый из них, вероятно, учил ее, как лучше всего угождать мужчинам. В какой-то степени это было верно. И Констанс воспользовалась всем своим приобретенным умением, чтобы доказать ему, что любовь еще продолжает существовать в этом жестоком мире.Целуя его легко и нежно, она спускалась все ниже и ниже, обласкала его бедра, а затем вернулась к его воинственно восставшему, напрягшемуся естеству.Его руки бродили по ее плечам, по волосам. Он весь изгибался под нею, бормоча что-то нечленораздельное, теряя последние остатки самообладания.Констанс сбросила с себя тунику, скинула грубые башмаки. Затем легла на него и осторожно, помня, как непомерно велико его мужское достоинство, приняла его в себя и стала ритмично двигаться. Но он вдруг схватил ее за руки и весь подался вверх, заставив ее вскрикнуть от пронзившего все ее существо наслаждения.– Черт побери, Констанс, – задыхаясь, выдавил он. – Почему я так нуждаюсь в тебе? Почему так неистово тебя хочу?Он двигался навстречу ей, его руки ласкали ее груди. Вся пылая от страсти, она знала лишь одно, что безумно хочет его. Хочет, чтобы он обрел в ее любви столь необходимое ему утешение.Когда она попыталась выразить это словами, он закрыл глаза.Чуть погодя Сенред поднял ее, поставил на колени и повторил все сначала, но уже в этой позе. Потом положил на спину и заставил высоко поднять ноги, чтобы как можно глубже проникнуть в нее. Она знала, что он уже много раз достиг пика и все же продолжал, не останавливаясь.На неистовство его страсти, извиваясь всем своим гибким телом, оставляя на его плечах и руках следы своих зубов, она отвечала не менее неистовой ответной страстью. Наконец с громким криком облегчения, весь в поту, он упал на нее. Крепко обняв его шею, неимоверно усталая, вся переполненная любовью, Констанс могла только рыдать, не в силах произнести ни слова.После долгого, как ей показалось, молчания он прошептал ей на ухо:– Ах, моя дорогая, как я скучаю по твоим длинным волосам.Почувствовав, что она напряглась, он тихо рассмеялся. 24 Когда они покидали конюшню, у ворот их встретил конюх с узелком, который он передал Констанс.– Погода не слишком-то хорошая для путешествия, – сказал он. – Постепенно холодает, и к вечеру можно ждать гололедицы, поэтому будьте осторожны. Говорят, что молодая леди Морле тоже путешествует и ее повсюду разыскивают враги. У нас тут много людей, которые были бы счастливы ей помочь.Они остановились и встревоженно посмотрели на него.– А ты узнал бы ее, если бы увидел? – стараясь не выдать себя, с безразличным видом спросил Тьерри.Конюх ухмыльнулся, показывая свои щербатые зубы.– Однажды я видел ее на пути в Лондон. Ее сопровождают сто рыцарей, слуги и большой обоз. Она очень хороша собой и очень добра, добрей не бывает. Никогда не отказывает в помощи бедным и нуждающимся. – Он кивнул. – Некоторые даже молятся ей, как святой.Тьерри изумленно заморгал:– Молятся ей?Старик перевел свой проницательный взгляд на Лвид.– Старые обычаи очень живучи. К тому же в наши дни не скажешь, кто христианин, а кто нет. А есть и такие, – добавил он с многозначительной усмешкой, – которые умудряются придерживаться и старой и новой веры. Они разводят костры в День Всех Святых и летом в праздник Белтейн, Белтейн – древний кельтский праздник, отмечавшийся в мае в Шотландии и Ирландии.
и все видят, что старые боги еще живы. Так же они празднуют и Рождество. Когда молодые девушки гадают по миске воды, кто станет чьим мужем, это, ей-богу, не по-христиански. Честно вам признаюсь, если кто-нибудь скажет мне, что леди Морле – девушка-ива и что они молятся, чтобы она осуществила их желания, я ни словом не возражу. И моя жена Гундри тоже ничего не возразит.– Святой Иисусе. – Тьерри оглянулся, ища глазами Сенреда, но его высокий друг уже шагал по дороге. – Я должен идти, – торопливо сказал он. – Послушай, пожалуйста, держи язык за зубами. Ради бедных путешественников.– Не беспокойся, буду нем как рыба, – сказал кучер. – Сегодня спозаранок, только-только запел петух, я сказал моей жене Гундри…В этот момент мимо него прошла Лвид. Посмотрела в лицо старику и улыбнулась своей странной улыбкой. Старик вздрогнул и сразу закрыл рот.Старый кучер был прав, погода менялась, сильно похолодало. Вчерашние лужи затвердели прочным льдом. На этот раз Констанс, хотя и не очень быстро, шла пешком.– Что он дал вам? – полюбопытствовала Лвид.– Еду. – Констанс поднесла узелок к носу и обнюхала его. – Судя по запаху, овсяные лепешки. Кажется, еще репа. И, по-моему, о Пресвятая Дева, сыр. Запах сыра не спутаешь ни с каким другим.Валлийка пристально на нее поглядела.Сенред шел шагах в десяти впереди, Тьерри был сзади.– Вы ведь видели меня в замке Морле, – хрипло сказала Лвид. – Скажите, вы помните меня?Констанс быстро глянула в ее сторону.– Да, ты та самая валлийская колдунья, которую ирландские отцы попросили отвезти для суда в Баксборо, они хотели, чтобы ты была подальше от епископа Честерского.Лвид кивнула и продолжала идти рядом.– Скажите, вы несчастливы, миледи?Констанс едва не споткнулась. Лвид и молодой школяр всю ночь провели на чердаке, конечно, они хорошо слышали все происходившее. Она посмотрела вперед, на Сенреда, который размашисто вышагивал по промерзлой дороге.«Как могу я быть несчастлива, – подумала Констанс, – когда почти всю ночь лежала в объятиях единственного человека, к которому стремится мое сердце».В глубине души она знала, что не имела никакого права на эту поразительную, необыкновенно счастливую, полную обжигающей страсти ночь, буквально украденную ею у судьбы.Она аристократка, уже несколько раз побывавшая замужем, а он бродячий менестрель. Это было единственное время, дарованное им для счастья, время, которое уже никогда не повторится. Будет просто чудом, если они смогут живыми и невредимыми добраться до замка Морле. Но даже и там им будет угрожать опасность.«Ну как я могу назвать себя несчастливой? – подумала она. – Клянусь Крестом, никогда в жизни я не была так безумно счастлива».– Миледи, наверное, странно чувствует себя с коротко стриженными волосами и в поношенной мальчишеской одежде, – сказала Лвид.– Что поделаешь, такое уж опасное время, – серьезным тоном ответила Констанс. – И я всей душой благодарна тебе за все, что ты для меня сделала. И, конечно, не стану жаловаться на короткую стрижку или грубую тунику.Валлийка тщательно обдумала ее слова.– Люди правильно делают, что обращаются к вам с просьбами в своих молитвах, – наконец сказала она и показала свой сжатый кулачок. – Когда я разожму пальцы, вы должны взять камешек.– Камешек? – Констанс переложила узелок в другую руку. – Ты хочешь мне погадать? – спросила она, глядя в лицо валлийке. – Но я не очень-то верю в гадание.Но когда Лвид раскрыла пальцы, она восхищенно воскликнула:– Какие чудесные камешки! Откуда они у тебя? – Женщины остановились посреди дороги, чтобы Констанс могла хорошенько рассмотреть камешки. – Могу я их взять?Лвид покачала головой.– Только один, девушка-ива. Только один.Констанс выбрала округлый, с белыми прожилками голыш.– Вот этот, – сказала она, вертя его в пальцах. – Он что-либо означает?Глубоко вздохнув, Лвид продекламировала: Сердце твое не достигнет того, к чему так стремится.Сердце твое не получит того, чем так дорожит.То, чего опасаешься ты, разобьет твое сердце.Но счастье, которое сердце твое потеряло, еще возвратится. – Стало быть, такова будет моя судьба. – Констанс положила голыш обратно на ладонь валлийки. – А я хотела выбрать красный камешек.Лвид поспешно убрала руку.– Только не красный.Что-то бормоча, она запрятала камешки в карман плаща и повернулась к Тьерри.– Только не красный. Красный не для вас.Констанс пожала плечами и пошла следом за ней.
…Посыпал снег, ветер утих. С серого неба, кружась, падали большие бабочки-снежинки, устилая поля и оголенные зимние деревья. Мимо, окинув их внимательными взглядами, проскакала группа торговцев. Поравнявшись с запряженной ослом телегой, они спросили у возницы, далеко ли до следующего селения. Он ответил, что еще несколько миль.Обеспокоенный тем, что с обеих сторон дороги простираются открытые поля, Сенред повернул к лесу. Едва они отошли от дороги, послышался стук копыт. Прислушавшись, Сенред жестом велел им бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Она покачала головой, и он добавил: – Это была и есть величайшая его работа. Изучив Библию, Пьер изложил все имеющиеся в этой святой книге противоречия. С какой целью, ты спросишь? Чтобы мы воспринимали бога не только умом, но и сердцем, полностью сознавая все ошибочное и непостижимое в его учении.Сенред сел возле нее.– Почему у тебя такой кислый вид, Констанс? Неужели философия нагоняет на тебя тоску?Она сказала сдавленным голосом:– Я не слишком хорошо образованна. Никогда не изучала латынь.– Я знаю. – Он помолчал немного, словно раздумывая, стоит ли продолжать. – Почему я рассказываю тебе обо всем этом? На все эти размышления меня навела монашеская одежда. Даже сейчас я не могу вспоминать об этом, не вызывая на свет демонов, обитающих в моей душе…Констанс закусила губу:– Я слышала почти всю эту трагическую историю. Можешь мне ничего не рассказывать. Моя тетя, приоресса…Не слушая ее, Сенред продолжал:– Я умолял ее уехать со мной. Обещал, что не погублю ни ее, ни ребенка, как это сделал бы Абеляр, останься она с ним. Я сказал, что люблю ее, обожаю ее, мечтаю прожить с ней остаток своих дней, оберегая ее от всех возможных напастей. Но она только обозлилась на меня. Ее богом был Абеляр. А он, да провалиться ему в преисподнюю, считал себя пупом мироздания. Даже когда они пришли оскопить его, он не мог отрешиться от своего непомерного честолюбия.Констанс накрыла ладонью его руку. В другом углу чердака Тьерри и Лвид совсем притихли, видимо, прислушивались к их разговору.– Успокойся. Все это прошлое, безвозвратное прошлое.– Прошлое? – Он взглянул на нее пылающим взглядом. – Но ведь именно это по-прежнему отделяет его от нее. Он любит ее, великий Пьер, да, любит, но обращается с ней как с полнейшим ничтожеством.Констанс с тревогой вгляделась в его лицо. Прежняя мрачная угрюмость исчезла с него. Но теперь перед ней был настоящий безумец с дикими глазами.– Абеляр читал Овидия, чтобы соблазнить ее, – хрипло произнес он. – И когда Фулберт привел хирурга, чтобы, как он считал, справедливо наказать Пьера за отречение от жены, тот наверняка вспомнил о своем великом божестве Ориджене, готовом пожертвовать грешной плотью ради святой чистоты мысли. И Пьер Абеляр понял, что может еще быть знаменитым.Констанс усадила его рядом с собой.– Со всем этим покончено, – шепнула она. – Ты только понапрасну себя мучаешь.– Ты не понимаешь. – Он никак не мог прийти в себя. – Ориджен был известным церковным ученым четвертого столетия. Он оскопил себя, чтобы никакие мысли о женщинах не отвлекали его от проповедей.Она не смогла скрыть изумления.– Я хорошо понимаю ход мыслей Абеляра, – яростно сказал он. – Он рассчитывал избавиться от Элоизы и от унизительных для него плотских соблазнов. Он был достаточно силен, чтобы справиться с Тибо, хирургом и Фулбертом, но предпочел этого не делать.Сенред весь дрожал. Констанс обняла его за плечи и привлекла к себе. Он повиновался, как человек, погруженный в кошмарный сон.– Он губит все вокруг себя, – приглушенным голосом проговорил Сенред. – Очень скоро он понял, что, допустив оскопление, совершил величайшую ошибку. Пьер Абеляр возродился не как великий проповедник церкви, новый Ориджен, но как кастрат, изувеченный и опозоренный.– Сенред…– Но, как всегда, Пьеру везло. Весь Париж в жалости и гневе восстал на его защиту, сделав его своим героем. По крайней мере, на какое-то время. Однако многие, как и я, ненавидят его. И тогда наш раненый герой обратился против той, кто его любит, и заставил ее переносить те же страдания, что терпит он сам. Он принудил Элоизу уйти в монастырь.Нагнувшись, он прижался лицом к ее рукам.– О царь небесный, как я умолял ее, но она даже не хотела меня слушать. Я не мог удержать ее от погребения заживо. Она не хотела стать монахиней, хотела жить своей жизнью, со своим ребенком и мужем…Сенред поднял голову, всматриваясь в царившую на чердаке полутьму.– Я отправился в монастырь Сен-Дени, чтобы убить его, долго с кинжалом в руке ожидал у ворот, когда он появится, но так и не смог поднять на него руку. Я пощадил его ради нее.Затем я уехал из Франции. Но перед этим я стоял в аржантейской часовне и наблюдал, как Элоиза, а вслед за ней и Абеляр принимают монашеский обет. Делалось это по его настоянию. Таким вот безжалостным обращением он и разбил сердце моей возлюбленной.Стало уже совсем темно, и Констанс едва различала его лицо. Она вновь обняла его за плечи. Хотела приласкать, утешить, но не знала как. Он был прав: его поступками все еще руководили демоны. Одержимый своими дикими чувствами и жестокой иронией, он всячески старался отгородиться от мира. Она порывалась спросить его: «Ты все еще любишь ее?» – и про себя вновь и вновь добавляла: «Как я люблю тебя».Но к чему задавать вопрос, если заранее знаешь ответ?– Я сошел с ума, – сказал он глухо, уткнувшись в ее плечо. – Хотел уничтожить весь мир и все, что в нем есть. Хотел сеять гибель и несчастья, как Абеляр.Она погладила его мокрые волосы.– Ну хватит об этом…– Боже, они говорят, что временами в меня вселяется демон, и я ничего не могу с этим поделать.Да, она сама видела, в каком дьявольском смятении иногда он пребывает. Констанс уложила его на сено.Он взглянул на нее:– Что ты делаешь?– Я хочу любить тебя, – шепнула Констанс. – Любовь еще живет в тебе. Я это знаю…Она наклонилась над ним и стала медленно целовать его губы, обводя вокруг них языком. Она почувствовала, как он напрягся.– Констанс. – Он уклонился от очередного поцелуя. – Я знаю, что был несправедлив к тебе. Я…Он вытянулся и застонал, когда ее рука погладила его живот, затем сползла вниз к выпуклости, поросшей мягкими волосами. Нащупала и обвила пальцами его упругое естество.– Констанс, я не хочу прикасаться к тебе. – С его губ сорвался глухой стон. – Умоляю тебя, оставь меня в покое.Она стала нежно целовать его скулы, шею, грудь. Лизала его гладкую влажную кожу, шепча ласковые слова. От его тела шел легкий запах мускуса. Когда ее губы спустились к бледным завиткам вокруг его мужской плоти, дыхание Сенреда стало резким и прерывистым.В свое время он поддразнивал ее тем, что у нее было много мужей, и говорил, что каждый из них, вероятно, учил ее, как лучше всего угождать мужчинам. В какой-то степени это было верно. И Констанс воспользовалась всем своим приобретенным умением, чтобы доказать ему, что любовь еще продолжает существовать в этом жестоком мире.Целуя его легко и нежно, она спускалась все ниже и ниже, обласкала его бедра, а затем вернулась к его воинственно восставшему, напрягшемуся естеству.Его руки бродили по ее плечам, по волосам. Он весь изгибался под нею, бормоча что-то нечленораздельное, теряя последние остатки самообладания.Констанс сбросила с себя тунику, скинула грубые башмаки. Затем легла на него и осторожно, помня, как непомерно велико его мужское достоинство, приняла его в себя и стала ритмично двигаться. Но он вдруг схватил ее за руки и весь подался вверх, заставив ее вскрикнуть от пронзившего все ее существо наслаждения.– Черт побери, Констанс, – задыхаясь, выдавил он. – Почему я так нуждаюсь в тебе? Почему так неистово тебя хочу?Он двигался навстречу ей, его руки ласкали ее груди. Вся пылая от страсти, она знала лишь одно, что безумно хочет его. Хочет, чтобы он обрел в ее любви столь необходимое ему утешение.Когда она попыталась выразить это словами, он закрыл глаза.Чуть погодя Сенред поднял ее, поставил на колени и повторил все сначала, но уже в этой позе. Потом положил на спину и заставил высоко поднять ноги, чтобы как можно глубже проникнуть в нее. Она знала, что он уже много раз достиг пика и все же продолжал, не останавливаясь.На неистовство его страсти, извиваясь всем своим гибким телом, оставляя на его плечах и руках следы своих зубов, она отвечала не менее неистовой ответной страстью. Наконец с громким криком облегчения, весь в поту, он упал на нее. Крепко обняв его шею, неимоверно усталая, вся переполненная любовью, Констанс могла только рыдать, не в силах произнести ни слова.После долгого, как ей показалось, молчания он прошептал ей на ухо:– Ах, моя дорогая, как я скучаю по твоим длинным волосам.Почувствовав, что она напряглась, он тихо рассмеялся. 24 Когда они покидали конюшню, у ворот их встретил конюх с узелком, который он передал Констанс.– Погода не слишком-то хорошая для путешествия, – сказал он. – Постепенно холодает, и к вечеру можно ждать гололедицы, поэтому будьте осторожны. Говорят, что молодая леди Морле тоже путешествует и ее повсюду разыскивают враги. У нас тут много людей, которые были бы счастливы ей помочь.Они остановились и встревоженно посмотрели на него.– А ты узнал бы ее, если бы увидел? – стараясь не выдать себя, с безразличным видом спросил Тьерри.Конюх ухмыльнулся, показывая свои щербатые зубы.– Однажды я видел ее на пути в Лондон. Ее сопровождают сто рыцарей, слуги и большой обоз. Она очень хороша собой и очень добра, добрей не бывает. Никогда не отказывает в помощи бедным и нуждающимся. – Он кивнул. – Некоторые даже молятся ей, как святой.Тьерри изумленно заморгал:– Молятся ей?Старик перевел свой проницательный взгляд на Лвид.– Старые обычаи очень живучи. К тому же в наши дни не скажешь, кто христианин, а кто нет. А есть и такие, – добавил он с многозначительной усмешкой, – которые умудряются придерживаться и старой и новой веры. Они разводят костры в День Всех Святых и летом в праздник Белтейн, Белтейн – древний кельтский праздник, отмечавшийся в мае в Шотландии и Ирландии.
и все видят, что старые боги еще живы. Так же они празднуют и Рождество. Когда молодые девушки гадают по миске воды, кто станет чьим мужем, это, ей-богу, не по-христиански. Честно вам признаюсь, если кто-нибудь скажет мне, что леди Морле – девушка-ива и что они молятся, чтобы она осуществила их желания, я ни словом не возражу. И моя жена Гундри тоже ничего не возразит.– Святой Иисусе. – Тьерри оглянулся, ища глазами Сенреда, но его высокий друг уже шагал по дороге. – Я должен идти, – торопливо сказал он. – Послушай, пожалуйста, держи язык за зубами. Ради бедных путешественников.– Не беспокойся, буду нем как рыба, – сказал кучер. – Сегодня спозаранок, только-только запел петух, я сказал моей жене Гундри…В этот момент мимо него прошла Лвид. Посмотрела в лицо старику и улыбнулась своей странной улыбкой. Старик вздрогнул и сразу закрыл рот.Старый кучер был прав, погода менялась, сильно похолодало. Вчерашние лужи затвердели прочным льдом. На этот раз Констанс, хотя и не очень быстро, шла пешком.– Что он дал вам? – полюбопытствовала Лвид.– Еду. – Констанс поднесла узелок к носу и обнюхала его. – Судя по запаху, овсяные лепешки. Кажется, еще репа. И, по-моему, о Пресвятая Дева, сыр. Запах сыра не спутаешь ни с каким другим.Валлийка пристально на нее поглядела.Сенред шел шагах в десяти впереди, Тьерри был сзади.– Вы ведь видели меня в замке Морле, – хрипло сказала Лвид. – Скажите, вы помните меня?Констанс быстро глянула в ее сторону.– Да, ты та самая валлийская колдунья, которую ирландские отцы попросили отвезти для суда в Баксборо, они хотели, чтобы ты была подальше от епископа Честерского.Лвид кивнула и продолжала идти рядом.– Скажите, вы несчастливы, миледи?Констанс едва не споткнулась. Лвид и молодой школяр всю ночь провели на чердаке, конечно, они хорошо слышали все происходившее. Она посмотрела вперед, на Сенреда, который размашисто вышагивал по промерзлой дороге.«Как могу я быть несчастлива, – подумала Констанс, – когда почти всю ночь лежала в объятиях единственного человека, к которому стремится мое сердце».В глубине души она знала, что не имела никакого права на эту поразительную, необыкновенно счастливую, полную обжигающей страсти ночь, буквально украденную ею у судьбы.Она аристократка, уже несколько раз побывавшая замужем, а он бродячий менестрель. Это было единственное время, дарованное им для счастья, время, которое уже никогда не повторится. Будет просто чудом, если они смогут живыми и невредимыми добраться до замка Морле. Но даже и там им будет угрожать опасность.«Ну как я могу назвать себя несчастливой? – подумала она. – Клянусь Крестом, никогда в жизни я не была так безумно счастлива».– Миледи, наверное, странно чувствует себя с коротко стриженными волосами и в поношенной мальчишеской одежде, – сказала Лвид.– Что поделаешь, такое уж опасное время, – серьезным тоном ответила Констанс. – И я всей душой благодарна тебе за все, что ты для меня сделала. И, конечно, не стану жаловаться на короткую стрижку или грубую тунику.Валлийка тщательно обдумала ее слова.– Люди правильно делают, что обращаются к вам с просьбами в своих молитвах, – наконец сказала она и показала свой сжатый кулачок. – Когда я разожму пальцы, вы должны взять камешек.– Камешек? – Констанс переложила узелок в другую руку. – Ты хочешь мне погадать? – спросила она, глядя в лицо валлийке. – Но я не очень-то верю в гадание.Но когда Лвид раскрыла пальцы, она восхищенно воскликнула:– Какие чудесные камешки! Откуда они у тебя? – Женщины остановились посреди дороги, чтобы Констанс могла хорошенько рассмотреть камешки. – Могу я их взять?Лвид покачала головой.– Только один, девушка-ива. Только один.Констанс выбрала округлый, с белыми прожилками голыш.– Вот этот, – сказала она, вертя его в пальцах. – Он что-либо означает?Глубоко вздохнув, Лвид продекламировала: Сердце твое не достигнет того, к чему так стремится.Сердце твое не получит того, чем так дорожит.То, чего опасаешься ты, разобьет твое сердце.Но счастье, которое сердце твое потеряло, еще возвратится. – Стало быть, такова будет моя судьба. – Констанс положила голыш обратно на ладонь валлийки. – А я хотела выбрать красный камешек.Лвид поспешно убрала руку.– Только не красный.Что-то бормоча, она запрятала камешки в карман плаща и повернулась к Тьерри.– Только не красный. Красный не для вас.Констанс пожала плечами и пошла следом за ней.
…Посыпал снег, ветер утих. С серого неба, кружась, падали большие бабочки-снежинки, устилая поля и оголенные зимние деревья. Мимо, окинув их внимательными взглядами, проскакала группа торговцев. Поравнявшись с запряженной ослом телегой, они спросили у возницы, далеко ли до следующего селения. Он ответил, что еще несколько миль.Обеспокоенный тем, что с обеих сторон дороги простираются открытые поля, Сенред повернул к лесу. Едва они отошли от дороги, послышался стук копыт. Прислушавшись, Сенред жестом велел им бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33