Он раздвинул ей ноги и вновь вошел в нее. И сразу понял, что на этот раз ему не сдержаться. Обхватив руками его шею, она сама стремилась к нему. На Эверарда нахлынуло дикое желание. Она вздрогнула, затем прижалась к нему бедрами и начала ими двигать, сначала неуклюже, затем более умело, приглушенными криками выражая свой восторг. Но он был захвачен таким приливом страсти, что не обращал ни на что внимания. Он погрузился в нее, насколько это было возможно, чувствуя, как она туго сжалась вокруг него. Затем она вся затрепетала, застонала, обхватив его ногами.Он смутно ощутил, что она достигла высшей точки наслаждения. В его жилах запылал жаркий огонь, по телу побежали судороги. Он уткнулся головой в ее спутанные волосы и громким вскриком выразил невероятное облегчение, означавшее, что и он тоже достиг своего пика.Тяжело навалившись на девушку, Эверард вдруг услышал звуки шагов: кто-то подошел к двери. Быстро приподнявшись на локтях, он проверил, на месте ли меч. Меч был совсем рядом.Вновь послышались шаги, на этот раз удаляющиеся.Она положила руку ему на спину. Ее пальцы ласково коснулись ложбинки на его потной спине и стали спускаться все ниже и ниже… Он прерывисто вздохнул, поднял голову и увидел, что ее глаза закрыты. Длинные, спутавшиеся волосы обрамляли ее нежное тело.Открыв глаза, она посмотрела на него. Какой-то миг они пристально глядели друг на друга. Эверард все еще, тяжело дыша, лежал между ее ног. Он хотел было что-то сказать, но шаги вновь приблизились, и дверь отворилась.Эверард скатился с девушки и, протянув руку, схватил меч. В дверях стояла ее мать, в руках она держала большой ломоть хлеба и миску с мясом.Девушка быстро выбралась из-под одеяла и надела нижнее белье. Женщина протянула еду Эверарду. Он положил меч и взял хлеб и мясо. Затем мать подошла к дочери. Они обменялись несколькими непонятными ему словами. Женщина осмотрела дочь, нет ли на ее теле каких-нибудь синяков или царапин. Он понял, что ее встревожило: они вели себя слишком шумно, громко вскрикивали.Эверард забрался с ногами на постель, отломил кусок хлеба и сунул его в рот. Хлеб был свежеиспеченный, очень вкусный. Даже удивительно, что он так проголодался.Что-то сказав, мать посмотрела на обнаженного Эверарда. Девушка вернулась и легла рядом с ним.– Ее зовут Эмма, – сказала жена ткача.– Пусть она скажет свое имя сама.Повернувшись, девушка посмотрела на него. Она была достаточно высокая, но и он был крупный, широкоплечий, жилистый мужчина, и, когда он сидел в кровати, их глаза были на одном уровне.– Эмма, – тихо сказала она, отламывая себе кусок хлеба.«Эмма», – повторил про себя Эверард. Он смотрел, как она жует хлеб. Их бедра соприкасались, и вдруг его опять охватило жгучее желание, захотелось подмять ее под себя, глубоко войти в нее и слушать ее томные стоны.Он положил хлеб в миску и поставил ее на пол. Наклонился над Эммой и обхватил пальцами ее груди. Она резко глотнула воздух. «Еще не привыкла ко мне», – с некоторым удовольствием подумал он.Они услышали, как мать Эммы вышла и закрыла за собой дверь. Эверард даже не обернулся.Было уже темно, когда они встали с постели. Вся семья уже спала. Шепнув ему, чтобы он вел себя потише, Эмма вывела его во двор.Его боевой конь Громобой, припав на одну ногу, дремал в лунных лучах, просачивавшихся сквозь листву дерева, к которому он был привязан. Эверард обнял и поцеловал Эмму. Тело у нее было мягкое и теплое. От них обоих приятно пахло мускусным запахом любви.«Что бы ей подарить?» – подумал Эверард. В конце концов он решил снять со своего мизинца сарацинское кольцо, привезенное им из Святой земли. До сих пор он никогда еще его не снимал, и теперь ему пришлось потратить на это немало усилий.Эмма с улыбкой повертела серебряное кольцо в лунном свете. И снова поцеловала его.Эверард не мог поверить, что так сильно увлечен этой прелестной молодой ткачихой. Она воспламеняла его, доставляла ему удовольствие и радость одним своим присутствием. Он с трудом удержался, чтобы не прижать ее к дубу и не овладеть ею вновь, прямо тут же, во дворе. Он чувствовал, что она измучена, все еще испытывает боль, но все же не мог не думать об этом.– Когда ты вернешься?Он взглянул на нее сверху вниз. Все они задают этот вопрос. До сих пор Эверард служил одной-единственной избраннице, поэтому этот вопрос не имел никакого смысла.Но на этот раз он испытывал непреодолимое желание сказать ей, когда вернется в Морле. Его отряд должен был выступить рано утром, поэтому ни о какой задержке не могло быть и речи. А уж тем более о том, чтобы остаться на целую ночь.– Скоро, – пробормотал он, не отрываясь от ее губ.Вскочив на коня, Эверард повернул его в сторону дороги, ведущей в замок. В его жизни было много прощаний: с семьей, возлюбленными, друзьями, и он знал, что лучше не оглядываться. Но на этот раз он нарушил свое правило, обернулся и посмотрел на неподвижную фигурку Эммы в белой ночной рубашке.«Да она просто околдовала меня, черт побери», – сказал он себе. Он думал, что будет чувствовать отвращение, а на самом деле просто не мог дождаться, когда возвратится в замок Морле.Эверард не поил своего коня с самого полудня. И сейчас проехал на нем сквозь деревья к самому берегу реки. Он спешился, и огромный боевой конь оттеснил его в сторону, чтобы всадник не мешал ему пить.Эверард укрылся под низкими ветвями ближайшего дуба. Здесь было темно, но водяная гладь сверкала под лунными лучами.Он услышал шорох всего за мгновение до того, как на него обрушился удар. Он все еще держал в руках поводья. Громобой взвился на дыбы и заржал, ударяя по воздуху копытами.На него посыпался град ударов. Кто-то вырвал поводья из его рук, и конь, с шумом продираясь сквозь кусты, ускакал.Били его, без сомнения, люди опытные и умелые. Эверард прикрыл голову, но все же не устоял, упал на колени. Его повалили лицом вниз и стали бить ногами. От этих ударов трещали ребра. Ему разбили голову, кровь заливала лицо, и он ничего не мог видеть.Эверард был почти в беспамятстве, когда его перевернули на спину. Сняли с него латы, шлем и рукавицы, затем поддевку, поножи и сапоги. Раздев догола, его вытащили сквозь кусты на дорогу и там продолжили избиение. В руках у них, по-видимому, были толстые палки. То приходя в себя, то вновь лишаясь сознания, он так и не смог определить, сколько их было, нападающих.Затем они привязали к его ногам веревку и потащили по дороге. Он знал, что у него сломана челюсть, боль то и дело простреливала весь череп.Когда его потащили по выщербленной, усеянной острыми камнями дороге, Эверард не смог удержаться от болезненных стонов. И вновь потерял сознание.Очнулся он, когда его втащили в какой-то двор. Веревку разрезали, тот кусок, который был к нему привязан, лег кольцами рядом с ним на промерзшую землю. Опираясь на один локоть, он с трудом приподнялся, его глаза застилала кровь. Но он все же разглядел, что лежит перед тем самым домом, где был накануне. Внутри было темно, все, видимо, спали.«Эмма», – подумал он. Хотел было крикнуть, но из его горла вырвался лишь какой-то невнятный хрип.Порывами налетал ледяной ветер. Эверард промерз до самых костей, и это помогало ему переносить боль. Подняв глаза, он увидел над собой луну. Разумеется, кричать со сломанной челюстью было невозможно. Ясно было, что до утра он не дотянет. Ко всему еще он захлебывался собственной кровью.У него не оставалось никаких сомнений, что он умирает. Приветствую тебя, Цезарь! Тацит 13 Более ста самых высокопоставленных вельмож Англии собрались в церемониальном зале Винчестера, чтобы принести ежегодную присягу в верности королю. Констанс стояла среди своих суссекских вассалов, которые в свою очередь прибыли в Винчестер, чтобы принести присягу в верности ей. Уильям де Кресси и новый предводитель рыцарей Эрно Фицгамелин смотрели, как самые высокопоставленные и рангом чуть пониже старались подобраться как можно ближе к королевскому трону. Вот-вот должен был появиться сам Генрих.Констанс отнюдь не разделяла общее стремление быть поближе к королю и тем более не хотела привлечь к себе его внимание, она знала, что в свое время герольд непременно провозгласит ее имя. Обыскивая взглядом большой зал, она надеялась найти де Варреннов и свою сестру Мабель.Сразу же по прибытии в Винчестер она послала отца Бернара в дом де Варреннов, чтобы он разузнал о ее сестре. По возвращении отец Бернар сообщил, что де Варренны путешествуют в свите графа Харфорда, но находится ли с ними Мабель, никто не может сказать. Учитывая, что она должна вот-вот разрешиться от бремени, скорее всего ее не взяли с собой в дальнюю дорогу, предположил ее духовник.«Вероятно, он прав», – сказала себе Констанс. Оставалось только надеяться, что ее сестра, если с ней по-прежнему жестоко обращаются, сообщила бы ей об этом через гонца. Если бы, конечно, сообразила это сделать.День был праздничный, Рождество. В полдень весь двор присутствовал на мессе в кафедральном соборе. Затем король побывал у гробницы святого Суитина, некогда епископа Винчестерского, и посмотрел, как идут строительные работы, продолжающиеся вот уже сорок лет. Судя по тому, что увидел король, эти работы вполне могли продлиться еще столько же. Кафедрал был заполнен канониками, священниками, монахами, членами различных орденов, были здесь и несколько епископов, возглавляемых советником короля Генриха Роджером, епископом Солсберийским.Когда во время мессы высокопоставленные духовные особы заняли свои места у алтаря, в полумраке собора засверкали расшитые золотом и серебром мантии и митры.Поскольку Роджер Солсбери являлся главным советником короля и вел все государственные дела, когда Генрих бывал в Нормандии, нетрудно было себе представить, какая сильная вражда, какое расхождение в религиозных взглядах существовали между английской церковью и Генрихом по его восшествии на престол.После кончины архиепископа Лафранка старший брат принца Генриха, король Вильгельм Руфус, не спешил с назначением его преемника, тем временем широко пользуясь ресурсами его провинций, в чем король Вильгельм весьма преуспел. Его, разумеется, осуждали, но он не обращал на это ни малейшего внимания. Когда наконец он назначил на место архиепископа аббата Ансельма из французского монастыря, в лице Ансельма он нашел непримиримого противника. Новый архиепископ начал с того, что настоял на том, чтобы получить подобающие своему сану регалии не от короля Вильгельма Руфуса, а от самого папы.Со времен Вильгельма Завоевателя и даже с еще более ранних времен нормандские герцоги сами выбирали кандидатов на высокие церковные посты. Некоторые из них, как, например, брат Вильгельма Завоевателя – Одо, были скорее воинами, чем епископами, и, как все тот же Одо, имели любовниц и детей. Новый архиепископ, человек необычайной святости, настаивал, чтобы архиепископов и епископов назначали не короли или герцоги, а сама церковь. Положение осложнялось тем, что тогда одновременно было два святейшества – Урбан Второй и Клемент Третий, назначенный священным римским императором Генрихом Четвертым. В конце концов Ансельм получил свою епископскую мантию из рук кардинала, посланного из Рима папой Урбаном.Однако продолжение борьбы между Лафранком и королем Вильгельмом Руфусом привело к изгнанию Лафранка во Францию, где он вынужден был пребывать до самой кончины короля Вильгельма Второго, погибшего во время охоты в Новом Лесу. Ансельм вернулся в Англию только для того, чтобы схлестнуться с новым королем Генрихом, младшим братом Вильгельма Руфуса. Спорный вопрос был все тот же: кто должен назначать епископов и архиепископов: короли или церковь и римский папа. Ансельм вынужден был снова удалиться в ссылку. После долгой борьбы и сложных переговоров в конце концов был достигнут компромисс, король Генрих всегда умел находить компромиссные решения. Король отказывался от своего права назначать духовенство на высшие посты при том, однако, условии, что будет непосредственно наблюдать за выборами и выбираемый кандидат должен будет воздать королю дань надлежащего поклонения. Лишь через несколько лет после того, как этот порядок назначения вошел в силу, стало ясно, что хитрый Генрих если чем-нибудь и поступился, то лишь самой малостью.За церемонией в кафедральном соборе последовала обычная рождественская процессия по улицам. Рядом с королем ехали его сестры, последние из девяти детей Вильгельма Завоевателя. Они были уже старыми женщинами, Аделаида, Адела, графиня Блуа, ехавшая вместе со своим красивым, всеми любимым сыном Стивеном, Констанс, графиня Бретанская. Сесили, аббатиса Кайенская, умерла за несколько лет до этого.Погода была ясная и холодная. Придворные вельможи и леди выглядели великолепно в своих шитых золотом одеждах и мехах. Перед королем ехали два рыцаря с большими кошелями, полными монет, которые бросали в толпу. Щедрый брат короля, Вильгельм Руфус, кидал своим подданным серебряные монеты. Щедрость короля Генриха не простиралась дальше медяков достоинством не больше фартинга.Констанс ехала за королем и его сестрами, сопровождаемая своими суссекскими вассалами де Кресси и Фицгамелином и отрядом рыцарей. Одета она была в отделанное золотым шитьем красное шелковое платье с двойной юбкой и в красный, подбитый мехом плащ поверх него. Ее повязанные красными лентами, высоко взбитые волосы со сверкающими в них золотыми бусинами не мешали любоваться ее стройной шеей. Она не ожидала такого приема, но собравшиеся толпы приветствовали графиню Морле восхищенными криками.Вот уже король торжественно вошел в Винчестер для принятия присяги. Зашуршала одежда, все стали поворачивать головы. Плотно сбитый, коренастый Генрих шел по залу в окружении казначея, камергера, своего блистательно умного незаконнорожденного сына Роджера и епископа Солсберийского, могуществом уступавшего лишь самому королю. Когда король уселся на резной трон под нормандским знаменем с изображением бегущего леопарда, придворные продолжали стоять.Констанс подумала, что, обремененный своей горностаевой мантией, мечом и ножнами, усыпанными драгоценными каменьями, короной Завоевателя, отделанной сапфирами и бриллиантами, король выглядит утомленным. Вокруг него столпились писцы со своими пергаментными свитками, письменными принадлежностями и судебными повестками, которые получили широкое распространение в царствование Генриха. Они вели тихий, серьезный разговор.За спиной Констанс послышался чей-то вздох. Ей было хорошо понятно, чем он вызван. Шла вторая половина дня, а двор все еще вынужден был соблюдать пост. Люди не столь знатные могли себе позволить выскользнуть на улицу, купить пирожки у разносчиков или отправиться на скачки, в театр, на представление какой-нибудь мистерии или на винчестерскую рождественскую ярмарку, которая длится до самого Крещения. Но те, кто прибыл, чтобы присягнуть на верность королю, должны были долгими часами ждать в церемониальном зале.В минувшие годы принесение присяги нередко затягивалось до самой ночи. Высокопоставленные вельможи и леди Англии – Монтгомери, Бомоны, Фицджилберты, Монфоры, л'Омари, Фицджералды, Фицосберны, Биго, д'Обиньи и Клеры, – теряя терпение, вынуждены были ждать в длинной очереди. Затем они преклоняли колени перед королем, вкладывали сложенные вместе руки в ладони короля и клялись именем всемогущего поддерживать его и Англию.Констанс, хотя и единственная здесь женщина, вынуждена была присутствовать как дочь графа, графиня, а главное, обладательница большого состояния.Где-то сзади юные пажи разносили кубки с вином.– Миледи. – Де Кресси изъявил готовность принести вино, если Констанс этого пожелает.Она кивнула, и он скрылся в толпе. В задней части зала королевские писцы поставили стол. Король беседовал с Робертом Глостером, рядом с ним, склонившись, стояли два его незаконнорожденных сына.Ее вассал Фицгамелин сказал ей на ухо:– Хорошо было бы, если бы король использовал своих бастардов для благих дел. Страна следовала бы за этим доблестным рыцарем Робертом Глостером, а не за этой надменной и строптивой девицей с ее германским воспитанием.Констанс знала почти всех незаконнорожденных детей Генриха. Возраста они были самого разного, начиная с юных подростков и кончая взрослыми мужчинами, которые уже успели наградить своего царственного отца внуками. Король, вероятно, испытывал досаду, видя, каким уважением пользуется среди знати его незаконнорожденный сын Роберт Глостер.– Но люди говорят, – продолжил Фицгамелин, – что дьявол исподтишка делает свое дело. У нашего доброго короля Генриха нет законных наследников, которые могли бы претендовать на английский трон, тогда как его отец, великий Завоеватель, как вся Англия знает, и сам был бастардом.Констанс покачала головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33