– Сосойя… – начала тетя.
– Не проси, тетя, все равно не пойду, – прервал я ее. – Пойми, стыдно мне, стыдно, стыдно!
– А мне не стыдно?
– Мне еще больше стыдно!
Тетя взяла горшочек и вышла из кухни. Я выбежал во двор, выдернул из плетня несколько кольев, развел в очаге огонь, сунул туда кеци, поставил рядом медный кувшинчик с водой, набрал сухих ольховых листьев и стал дожидаться тети. Она скоро вернулась, поставила горшочек у очага и стала засучивать рукава.
– Что сказала Мина? – спросил я. Тетя высыпала муку в корыто.
– А, тетя?
– Налей воды! Я налил.
– Скажи, тетя!
Тетя стала месить тесто.
– Пусть, говорит, Сосойя снимет с огня кеци!
– А еще что?
– Пусть, говорит, Сосойя выстелет кеци листьями.
Я выполнил и это поручение. Тетя положила тесто на раскаленный кеци. Тесто зашипело. Я проглотил слюну.
– А еще что?
– Еще? Не смей, говорит, кормить этим мчади бессовестного Сосойю!
Тетя накрыла кеци куском жести и посыпала горячей золой.
– А ты что ей сказала?
– Сказала, что не посмею!
– А что она сказала?
– Если, говорит, Сосойя не заткнется, сунь ему в рот горячую головешку! – И тетя поднесла к моему носу головню.
Я заткнулся.
Трудно, очень трудно голодному мальчику сидеть у очага и ждать, пока выпечется мчади! Как медленно тянется время! А под ложечкой сосет, ох как сосет… Рот наполняется слюной, не успеваешь глотать ее!.. Я не в силах больше сдерживать себя. Я приподнимаю кусок жести. Из-под нее вырывается горячий, ароматный пар.
– Не лезь, Сосойя! Тесто еще сырое! – прикрикнула на меня тетя.
– Ну и что? Свиней и индюшек специально кормят сырым тестом! – оправдался я.
– Мчади не только для тебя! Уйди, говорю!
Я пересел. И опять потянулись невыносимые минуты. Чаша терпения переполнилась. Не устояв перед соблазном, тетя сама приподняла жесть.
– Рано еще, тетя! – сказал я.
– Слава богу, готово! – проговорила тетя и вынула из кеци полусырой мчади.
Я приволок низкий столик. Тетя сбросила на столик дымящийся мчади, достала из банки последнюю головку сыра. Я принес бутылку вина, солонку с солью, несколько головок лука-порея и сел. Тетя разломила мчади пополам, потом одну половинку еще на две части.
– Ну ешь, бездельник!
Я схватил свою порцию мчади и уже впился было в него зубами, как во дворе раздался чей-то робкий кашель.
Я и тетя обернулись к распахнутой двери.
Во дворе стоял и искательно улыбался худой, гладковыбритый, голубоглазый немец в зеленом вылинявшем форменном кителе и огромных чувяках.
– Немец, плен! – произнес он на ломаном русском языке.
Я вспомнил: ребята говорили, что в район на стройку пригнали двести немецких военнопленных. Люди со всех окрестных сел толпами валили поглядеть на диковинку – живых немцев. Для меня же это был первый «настоящий» немец, увиденный в жизни. Почему-то я встал. Встала и тетя.
– Гутен морген! – сказал немец и вежливо поклонился.
– Это военнопленный! – сказала тетя и невольно поправила волосы.
– Гутен морген! – повторил немец и еще раз поклонился.
– Гутен морген! – ответил я.
– Что ему нужно, Сосойя? – спросила растерявшаяся тетя.
– Не знаю. Пока что он только желает нам доброго утра… Чего тебе, фриц? – помахал я рукой.
– Гитлер капут! – выпалил немец, сложил правую ладонь наподобие револьвера и приставил к виску указательный палец.
– Это нам известно, газеты читаем. Ты скажи, что тебе нужно?
– Не понимай! – немец пожал плечами.
– Что нужно? – спросил теперь я по-русски.
– Иоганн… Их бин Иоганн! – Немец несколько раз ткнул рукой себя в грудь.
– Чего он привязался? – повернулся я к тете.
– А я почем знаю… – развела она руками.
– Хенде хох! – вспомнил я уроки военного дела. Немец испуганно взглянул на меня и поднял руки.
– Гитлер капут! – добавил я.
– Гитлер капут! – тотчас же подтвердил он, не опуская рук. Я не знал, как по-немецки звучит команда «отставить», поэтому подошел к немцу и почти насильно заставил его опустить руки вниз.
– Что ты хочешь, что? – повторил я вопрос.
– Хлеб… – произнес тихо немец.
– А-а, хлеб? Белый или черный?
– Не понимай…
– С маслом или с сыром?
– Хлеб… Бутер…
– Ага, бутерброд, значит?
– О, бутерброд! – обрадовался немец.
– Подвело животы, сволочи? Иди к своему Гитлеру, пусть он угостит тебя!
– Гитлер капут! – сказал немец безнадежно.
– Неужели?! Вот огорчил меня! – покачал я головой. Немец почувствовал иронию в моих словах и теперь обратился к тете:
– Хлеб, фрау, хлеб…
Губы у немца задрожали. Я проследовал за его взглядом и увидел, что он устремлен к нашему накрытому столику.
– С ума он сошел! Еще чего не хватало! Хлеба ему подавай! – сказал я тете. Она стояла побледневшая и молчала. Вдруг тетя повернулась, бросилась на кухню, схватила свой кусок мчади и подала его немцу.
– О, данке шён, фрау, данке зеер! – Немец дрожащими руками принял мчади и стал за обе щеки уплетать его.
С минуту тетя смотрела на жадно евшего немца, потом снова вернулась на кухню, вынесла весь оставшийся мчади и отдала ему.
– Тетя, ты с ума сошла?! – схватил я ее за руки.
– Отстань, Сосойя! – Тетя отстранила меня и опять побежала на кухню. Немец с недоумением смотрел на нас.
– На, немец, на! На тебе сыр, на тебе вино! Бери! – Тетя сунула в руку немцу весь наш обед и вдруг расхохоталась.
– Тетя! – испугался я.
– Молчи, Сосойя, молчи! Пусть берет все! Пусть! Что еще тебе, немец? Скажи, что еще дать тебе? – выговаривала тетя сквозь смех.
– Папирос, фрау… – расцвел немец.
– Дай ему табак, Сосойя!
– Нет у меня табака!
– Есть! Полный карман!
– Нету! – заупрямился я.
– Отдай сейчас же! – Тетя засунула руку в мой карман и протянула немцу полную пригоршню табака. – На, бери! Бери!
Руки у немца были заняты, поэтому тетя сама насыпала ему в карман мой табак, потом легонько подтолкнула его и сказала с улыбкой:
– Иди теперь, немец, иди!
– О, фрау, данке зеер, данке шён!
– Иди, иди, немец!
Я смотрел, вытаращив глаза, на смеявшуюся тетю и не мог понять, что с ней происходит.
– Данке, фрау! – еще раз поблагодарил немец и стал пятиться к калитке.
– Не за что!
Тетя обняла меня, крепко прижала к груди и вдруг разрыдалась. Перепуганный немец поспешно вышел со двора.
– Что с тобой, тетя? Почему ты плачешь? – спросил я еще более испуганно.
– Ничего, Сосойя, ничего! Посмотри на него! – И она показала на удалявшегося немца.
– Ну и что?
Тетя опять заплакала, потом засмеялась, снова заплакала.
– Видишь? Видишь, Сосойя? Видишь?!
Каждый, кто взглянул бы сейчас на тетю, принял бы ее за сумасшедшую. Но мне никогда еще не приходилось видеть на лице моей тети столько радости и счастья!
Ночь. Я лежу в своей постели и мечтаю о приятном сне. Я люблю сны; спящий человек, не видящий снов, все равно что покойник. Я считаю так: днем, когда мы ходим, разговариваем, спорим, – мы живем. Ночью, когда мы спим и не чувствуем ничего, – мы мертвы. Следовательно, тот, кто не видит снов, половину своей жизни проводит зря, в состоянии покойника. Я же все свои шестнадцать лет прожил сполна, потому что за редким исключением каждую ночь вижу сны. Во сне, как и днем, я хожу, разговариваю, смеюсь, плачу. Во сне, как и днем, мне бывает холодно и жарко, весело и скучно, радостно и грустно. Вот потому и хочется мне увидеть приятный, хороший сон. Я каждый раз перед сном разговариваю с тетей для того, чтобы продолжить этот разговор во сне. Тетя никогда не делится со мной мыслями до конца, а во сне она всегда откровенна, во сне она ласкает, целует, наставляет меня, говорит, что нет у нее на свете никого дороже меня… Вот и сейчас мне хочется поговорить с тетей, но что-то сдерживает меня. После сегодняшнего события я растерян, смущен. Потому и лежу я молча и мечтаю о приятном сне…
– Сосойя!
– Да, тетя?
– Спишь?
– Нет, тетя, какой там сон!
– Видел того немца?
– Лучше бы мне не видеть проклятого! – проворчал я, и опять под ложечкой у меня засосало.
– Конец войне, Сосойя, конец! – Тетя присела в постели.
– Кто это сказал?!
– Конец войне, Сосойя!.. Раз мы дожили до того дня, когда немецкий солдат пришел к нам и попросил кусок хлеба, – значит, войне конец! Понимаешь?
Я не ответил.
– Ты не обижайся на меня, Сосойя… Я была готова отдать ему весь дом, не то что мчади…
– Я тоже, тетя…
– Прости меня, Сосойя…
– Что ты, тетя!
– Подумай, Сосойя, что это значит! Немецкий солдат попросил у нас хлеба!
– Да, тетя!
Тетя помолчала, потом очень ласково спросила:
– Сосойя, ты голоден?
– Нет, тетя, ничуть! Мне совсем не хочется есть!
– И мне тоже…
– Ну тогда заснем, тетя…
…Сон не шел… Пропели первые петухи… Я встал, подкрался к тетиной кровати. Она спала и улыбалась во сне. Тете снился приятный сон.
Зачастили петухи. Я вышел во двор. На склонах гор, крышах домов, плетнях таял легкий, прозрачный, фиолетовый туман. Над селом занималась заря…
ПАВОДОК
Весной, когда на Суребских горах начинает таять снег, наша Супса свирепеет. Она выходит из берегов, заливает всю пойму, бушует, ревет, с корнями вырывает столетние деревья, набрасывается на мосты, уносит их, словно щепки, куда-то вниз, и не только мосты – бывает, жертвой взбесившейся реки становятся и звери, и скот, и люди.
Потом Супса постепенно остывает, угомонивается, возвращается в свое ложе, оставляя на берегах уйму дров и живительного ила. Река словно возмещает людям причиненное им зло.
Мы любим свою Супсу. Мы не боимся Супсы. Во время паводка люди наскоро сооружают земляные валы и насыпи, засыпают реку нанесенными ею же камнями и делают это с такой старательностью, словно им незнаком свирепый нрав Супсы. Или же вообще не делают ничего – стоят на берегу и наблюдают, на что еще способна эта небольшая сумасбродная река.
Паводок – лучшее время для ловли рыбы кошами.
Я, Нодар Головастик, Отия Каландадзе и Яго Антидзе поставили свой кош выше всех других кошей наших односельчан. И это не могло не вызвать общего возмущения!
– Разбойники! Это что же получается? Я должен жрать требуху вашей рыбы? Уберите отсюда кош, иначе перебью всех вас, чертей! – налетел на нас Венедикт Кутубидзе.
– А что, нам, что ли, есть требуху твоей рыбы? – спросил Венедикта довольно мирно Нодар.
– Слушай, говорю тебе, уберите отсюда кош!
– А где прикажешь ставить его? – вмешался Яго.
– Где хотите!
– Вот и прекрасно! Мы хотим именно здесь!
– Опять? Что я тебе сказал? – взвизгнул Кутубидзе.
– Чем ты недоволен, дядя Венедикт? – прикинулся я овечкой.
– Ты еще спрашиваешь? Христом-богом вас прошу – снимите ваш кош и перенесите его куда-нибудь вниз по течению! Вот и все!
– А что нам там достанется?
– Да какое мне дело? Что достанется, то и жрите!
– Э-э-э, почему так грубо, дядя Венедикт? – обиделся Нодар.
– Грубо? Ты посмотри на этого головастика!
– Не оскорбляй человека, дядя Венедикт! Хватит ему своего горя! – пожалел товарища Отия.
– А ты при чем?
– Как это при чем? Друг он мне или кто?
– Оно и видно! Все вы одним миром мазаны!.. Ну-ка соберите ваши манатки и убирайтесь отсюда!
– Товарищ Венедикт! – начал официальным тоном Яго Антидзе.
– Какой я тебе товарищ, сопляк! – взорвался Венедикт.
– Да что ты в самом деле, река эта твоя, что ли? – спросил Нодар.
– А чья же? Тебя не было и в помине, когда я здесь ставил коши.
– Ну, а теперь позволь нам! – попросил Нодар.
– Говорю вам: перенесите кош ниже или убирайтесь на тот берег!
– Послушай, дядя Венедикт, река не твоя и не наша, река принадлежит Советской власти и рыба в реке – тоже! – объяснил я.
– Ты кого учишь, болван, что мое, а что государственное?!
– В Конституции сказано, что все мы в равной мере пользуемся правом на отдых и на охоту! – уточнил Нодар.
– Не учи меня, что сказано в Конституции! Я на своем веку знал много конституций! – огрызнулся Венедикт.
– При чем тут я? Так сказано в Конституции!
– Что, что там сказано? Чтобы Нодар Головастик и Сосойя-бездельник отнимали кусок хлеба у Венедикта Кутубидзе?
– Нет, не совсем так… Чтобы ели все, вот что сказано!
– Так, да? – сощурил глаза Венедикт.
– Так! – кивнул головой Нодар.
– Значит, так? – обратился Венедикт ко мне.
– Точно! – подтвердил я.
– А разве о том там не сказано, что подобные вам сорванцы обязаны иметь честь и совесть и уважать старших?
– Видно, не читал ты Конституцию… Там нет такого указания.
– Нет?
– Нет.
– Значит, нет?
– Нет, дядя Венедикт, чего нет – того нет! – Значит, об этом не сказано, а о том, что вы должны жрать, а я глядеть вам в рот, об этом сказано? – Рыбы хватит на всех, дядя Венедикт! – Нет, ты ответь мне! – Не сказано, да? – не отставал Венедикт.
– Нет! – заупрямился я.
– И это называется Конституцией?! – Не дождавшись ответа, Венедикт выхватил из-за пояса топор и направился к нашему кошу.
– Что? Что он сказал о Конституции? – спросил вдруг Отия Каландадзе.
– А что? – обернулся Венедикт.
– Сосойя, как он сказал? «Что это за Конституция»? Не так ли? А ты чего уши развесил? – напустился Отия на Яго. – А еще член комсомольского бюро!
– Что я такого сказал? – побледнел Венедикт.
– Он еще спрашивает! «Я знал много конституций! Что это за Конституция!» Значит, наша Конституция тебе не нравится? – Голос Отии зазвучал угрожающе.
– Ты… Ты не болтай лишнего! Не говорил я этого! – струсил Венедикт.
– Как это не говорил? – повысил голос Отия. – Ого! Пришел сюда, разорался: река, мол, моя, я с вами, мол, разделаюсь, то да се!.. Да ты, оказывается, самый настоящий частный собственник и вредный пережиток капитализма к тому же!
– Ты это про меня? Да… как ты смеешь? – прошептал обескураженный вконец Венедикт.
– А что, не грозился разве? – подлил в огонь масла Яго. – Вместо того чтобы поддержать молодежь в трудное военное время, ты оскорбляешь нас, и не только нас, но и нашу Конституцию. Еще и запрещаешь ловить рыбу! Да если хочешь знать, немецкие фашисты ничего худшего и не делают!
– Вы что, с ума посходили, ребята? – застонал Венедикт.
– Не знаю, как вы, а я этого дела так не оставлю! – Нодар стал одеваться.
– Ты куда? – воскликнул Венедикт.
– Я знаю, куда…
– Что ты знаешь?
– Да, дядя Венедикт, мы все любим тебя, но… простить оскорбление Конституции и проявления пережитков капитализма, извини, не можем. Вот так! – категорически заявил Отия и тоже потянулся к одежде.
– Да постойте, сукины дети! Не сводите меня с ума! Ничего я такого не говорил!
– Это выяснится там! – произнес Нодар многозначительно.
– Где там?
– Увидишь…
– Вы что, сволочи, задумали? Бога у вас в душе нет! Клевещете на меня! – обезумел Венедикт.
– Здесь нас четыре свидетеля. Устроят тебе очную ставку, что ты тогда запоешь? – сказал Яго.
– И совесть вам позволит сделать это?
– Позволит, да еще как! – ухмыльнулся Нодар.
– Из-за паршивой рыбы губите человека? – прослезился Венедикт. – И кто? Выросшие на моих глазах мальчишки! Нате! Подавитесь и рыбой, и кошем, и Супсой! Жрите, авось лопнут ваши утробы!..
– А ты отстанешь от нас?
– Я-то отстану, но бог вас накажет!
– С богом договоримся мы сами, а ты оставь нас в покое!
– Поднимитесь хоть чуть выше, безбожники!
– Чуть выше поднимемся, так и быть! – пообещали мы.
– А я ничего такого не говорил, сукины вы дети, и прикусите ваши поганые языки!
– Опять ты за свое?
Венедикт долго укоризненно смотрел на нас, потом вскинул на плечо топор, плюнул и пошел своей дорогой. Мы прыснули. Венедикт обернулся.
– И в кого только вы уродились, черти полосатые?
– Иди к нам, дядя Венедикт, угостим тебя хорошим табаком! – позвал я.
Венедикт почесал в затылке, подумал, потом решился, вернулся и уселся на камне. Закурили.
– Вот вы здесь дурака валяете, – начал Венедикт, – а простых вещей не понимаете… Потому дети вы, несмышленыши… У реки, как и у леса, свои законы. Это неважно, бьете вы слона или зяблика, ловите рыбу или кита… Охотник должен уважать охотника… Слышали про такое растение – женьшень? Так вот, когда искатель найдет и пометит его, никто другой не имеет права даже дотронуться до того женьшеня. Нарушил правило – смерть тебе! Это – закон! А как же! Река эта – общая, и все мы имеем на нее равное право! Я разве против того, чтобы вы здесь ловили рыбу? Да ни боже мой! Ловите себе на здоровье, рыбы в реке хоть отбавляй! Но ловите по правилу! Эвон сколько тут кошей выше моего! И ничего! Я ни слова! Почему? А потому, что поставлены они по правилу, люди держат расстояние! Я ведь поставил свои кош выше Ладикоиного, а он что? Ни слова. Потому знаю я, где и как ставить кош… А вы? Взяли да устроились и двух шагах от меня… Разве это дело? То-то… – Венедикт поднялся. – Ну ладно, пойду я… А вы тут будьте осторожны с рекой… Супса – она сумасшедшая… Бывайте, ребята!
Венедикт ушел. Мы подобрали свои манатки, сняли наш кош и перенесли его далеко вверх по течению реки.
…На берегу у нас разбита небольшая палатка. Отия и Яго отдыхают в тени палатки, я и Нодар устроились на коше и ждем, когда на сетку выбросится рыба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15