Я не стал отнекиваться, взял Хатию за руку, подвел к столику, сел сам. Бабило не сводил с Хатии удивленных глаз; Какано, подперев рукой щеку, сокрушенно качала головой.
Бабило разлил в стаканы вино.
– Ну, с богом! Выпьем! – сказал он и выпил.
Я положил Хатии мчади и сыр и чокнулся с ней.
– Будьте всегда здоровы! – сказала Хатия и выпила тоже.
– Что ж, давайте знакомиться. Кто вы, дети? – спросил Бабило.
– Я – Сосо Мамаладзе, это – Хатия.
– Кем вы приходитесь друг другу? – спросил он снова.
– Никем, – ответил я…
– Как никем? Мы соседи, я и Сосойя учимся вместе в одном классе, – поправила меня Хатия.
– Ты тоже учишься, детка?
– Да. Меня Сосойя водит в школу.
– А глаза… Давно они у тебя болят?
– Не болят вовсе. Просто я не вижу…
– Деточка, деточка бедная! – запричитала Какано. – Как же допускает бог, чтобы такой ангел не видел солнца да луны! – Она привлекла к себе Хатию и поцеловала ее в голову.
– Она видит солнце. Врач сказал, что раз она видит солнце, то ее можно вылечить, – сказал я.
– Правда, дочка?
– Да, дядя Бабило… Когда война кончится, папа отвезет меня в Батуми, там мне сделают операцию.
– За твое здоровье, дочка!.. Раз врач обещал, конечно, вылечит!.. Но как это мать отпустила тебя в такую даль? Не боится она?
– У меня нет матери, дядя Бабило. А с Сосойей папа меня отпускает всюду.
– Видно, ты очень любишь своего Сосойю!
– Его все любят!
– Она ведь не пешком, на осле! – сказал я.
– Ну а если достанете кукурузу, как же тогда? Осел-то ваш не выдюжит!
– А я пойду пешком, потихоньку, дядя Бабило, пешком мне даже приятнее, – сказала Хатия.
– Дай поесть детям, человек! Что ты пристал к ним! – упрекнула мужа Какано.
– Ешьте, ешьте, дорогие! Успеем поговорить потом! – Бабило пододвинул к нам тарелки и налил вина.
После ужина Бабило продолжал:
– Сапоги, пожалуй, я возьму… Но уступи немного, Сосо!
– Сколько уступить, дядя Бабило?
– Ты только не подумай, что я рвач какой-нибудь!.. Цену этим сапогам я знаю лучше тебя… Но… сам понимаешь, трудно сейчас с кукурузой… Если б не так, стал бы ты продавать такой золотой товар? Прав я, Хатия?
– Правы, дядя Бабило! – согласилась Хатия.
– Так вот, возьми за сапоги полпуда кукурузы…
– Мало полпуда, дядя Бабило… Полпуда я должен отдать Манасэ… За осла… – сказал я, сгорая от стыда.
– Эх, жизнь… – вздохнул Бабило, – добавлю еще четверть…
– Если возьмете полушубок…
– А за сколько отдашь? – спросил Бабило и посмотрел на полушубок такими глазами, что я понял: он пришелся ему по душе.
– За два пуда…
– О! – воскликнул Бабило.
– Это полушубок его отца! – сказала Хатия.
– Как же он расстался с ним? – удивился Бабило. – Да так уж получилось…
– Что, он не носил его?
– Надел только раз…
– Ладно, дам тебе пуд… Сами перебьемся как-нибудь до осени… – Бабило взял в руки полушубок.
Я колебался.
– Дядя Бабило, тетя не разрешала Сосойе брать вещи… Ведь они отцовские… Пуд кукурузы мало… – сказала Хатия.
Бабило насторожился.
– Отец что, на фронте?
– Нет.
– Он… жив?
– Не знаю.
– А мать?
– Не знаю.
– Погоди, погоди… Объясни мне толком, в чем дело?
– Его родителей арестовали в тридцать седьмом году, – сказала Хатия. – Сосойю воспитывает его тетя, учительница Кето.
Бабило покачал головой, снял полушубок, положил его на тахту.
– В тридцать седьмом, говоришь?
– Да, в тридцать седьмом…
– Ночью взяли?
– Ночью…
– Вместе?
– Нет, сперва папу, потом маму…
– И ничего про них не слышно?
– Ничего…
– Бедный мой мальчик… – вздохнула Какано. – Ты хоть помнишь их?
– Так, смутно… Маму помню лучше… – Я сложил полушубок. – Мы уйдем рано утром, дядя Бабило, – постарался я переменить тему.
– Хорошо, сынок, хорошо… Какано, приготовь для детей три пуда кукурузы!
Какано молча вышла из комнаты, прихватив два моих мешка.
– Да, сынок… Трудное было время… – начал Бабило, – много тогда пропало хороших людей… Из нашего села тоже забрали двоих – Гаврила-мельника и Якинте Кунчулия, счетоводом он работал в конторе… Так и исчезли оба…
Из соседней комнаты доносился приятный звук засыпаемой в мешок кукурузы.
– Дядя Бабило, а ружье вы не купите? – спросил я.
– Что?
– Ружье, говорю, не купите?
– Ружье? Ружье… А зачем мне ружье? Тут даже птица перевелась… Хотя нет, зимой, бывает, голодный зверь иногда спускается с гор… Пригодится ружье… А сколько ты хочешь за него? – Бабило взял «централку», раскрыл ее, посмотрел через стволы на свет. – Хороший товар!
Я сжал руку Хатии. Ружье принадлежало ей, и цену должна была назначить она.
– Сколько? – спросил Бабило.
– Нисколько! – сказала Хатия. Я разинул рот.
– Что, не продаете?
– Нет, дядя Бабило, не продаем, я дарю вам ружье, если оно вам нравится, – ответила Хатия.
– Очень даже нравится, детка, но бесплатно я его не возьму… Влетит тебе дома! – сказал Бабило и ласково погладил Хатию по голове.
– Ну а продавать ружье вам я не стану… И ничего мне не влетит! Ружье – мое, и я хочу подарить его вам! Сосойя, скажи, ведь ружье мое? – Хатия заморгала глазами.
Я понял, что, откажись сейчас Бабило от ружья, Хатия разревется. Я выразительно взглянул на Бабило и сказал:
– Ружье принадлежит Хатии, дядя Бабило, и раз она дарит его вам, вы должны принять этот подарок!
Хатия радостно закивала головой.
– Что ж, спасибо тебе, дочка! Большое спасибо! Дай бог тебе здоровья и счастья! – Бабило поцеловал Хатию в щеку. – Какано! – позвал он жену. – Приготовь детям постель!.. И взгляни-ка, какое мне ружье подарила Хатия! Хоть в разбойники иди!
Вошла Какано. Бабило протянул ей ружье.
– Убери, ради бога! – испугалась Какано. Она стала стелить постели, а я еще раз посмотрел на двойной портрет в рамке.
– Дядя Бабило, как зовут вашего сына? Это, наверно, ваш сын?
Бабило поднял голову, взглянул с затаенной грустью на портрет и, улыбнувшись, спросил:
– Который тебя интересует, сынок?
– Дядя Бабило… Да вы что… Как это «который»?.. Бабило вынул из кармана трубку, долго набивал ее табаком, закурил, еще раз сквозь голубоватый дымок взглянул на портрет, почесал у себя в затылке и сказал мне:
– Двадцать лет я сам их спрашивал об этом… Двадцать лет Какано, чтобы не ошибиться, за одну провинность колотила их обоих…
– Почему у меня не отсохли руки!..– вздохнула Какано.
– Измучили они, прохвосты, учителей! На выпускном экзамене один получил по литературе пятерку, другой – тройку… Как там в школе ни уточняли, а при заполнении аттестата все же напутали… Мы отличали их только по родимым пятнам. У Насии пятно было на правом бедре, у Бату – на левом. Ну а в школе… не стали бы там снимать с них штаны… Насия был старше на двадцать семь минут… Вместе они пошли в армию… Этот снимок прислали оттуда… В первый месяц… А потом они пропали… И ничего нам о них не известно…
– Горе мне, горе несчастной!.. Как я еще живу и дышу на свете! – Какано кончиком платка вытерла слезу.
– Сосойя, а все же который из них – который? – спросила Хатия.
– Одинаковы они, Хатия!
– Красивые?
– Красивые! Только рассержены как будто.
– Дети мои дорогие! Где вы теперь? Сыты ли, голодны?.. Может, больны, может, ранены?.. А несчастная ваша мать и ест, и пьет, и не сдыхает! Не берет бог мою душу!..– Какано заплакала.
– Ладно уж, старая, хватит! – прикрикнул Бабило на жену, потом обратился к нам: – Вот так, три года прошло с тех пор, а она каждый день ноет и воет…
– Дети мои ненаглядные!.. Хоть раз бы мне взглянуть на вас и умереть тотчас же!.. Мальчики мои золотые!..– плакала Какано.
– Тетя Какано, парень один из нашего села тоже вот так пропал, три года о нем не было ни слуху ни духу… А вот позавчера… Как раз накануне нашего отъезда… – сказала вдруг Хатия.
– Получили письмо? Счастливая его мать! Что он пишет? – подняла голову Какано.
– Да не письмо, а сам он приехал!
– Ты про кого, Хатия? – изумился я.
– Как про кого? Про Важико, сына Якинте Джабуа! Забыл?
– И что он? Ты говорила с ним, дочка? – поинтересовался Бабило.
– Плохи, говорит, дела Гитлера… Наши, оказывается, выдумали какое-то новое оружие, у него такое, знаете, женское имя – «катюша». Сжигает, оказывается, все вокруг…
– Да, я тоже слышал об этом. Что он еще сказал? – оживился Бабило.
– Сосойя, расскажи ты, ты же был там, – пихнула меня локтем Хатия.
Я не знал, что сказать. Ничего подобного в нашем селе не происходило, никто с фронта не возвращался, а именно позавчера Якинте получил сообщение о гибели сына… Что это сочинила Хатия? Что она выдумала?
– Говори, сынок, говори! – Бабило приготовился слушать.
– Да… Сжигает, оказывается, все вокруг… Теперь, говорит, наши самолеты бомбят Берлин… Скоро, говорит, откроется второй фронт…
– Когда же? Когда? – воскликнул недовольно Бабило.
– Бедные мои мальчики, доживут ли они до этого? – проговорила Какано про себя.
– А почему мы не получаем писем? – спросил Бабило.
– До писем ли им сейчас, дядя Бабило?!
– Говори, Сосойя, что еще рассказал Важико! – пристала ко мне Хатия.
– Забыл я, Хатия…
– Эх, ты!.. Важико говорил, что там с ним было много грузин… Среди них, кажется, два брата…
У Бабило задрожала в руке трубка, Какано опустилась перед Хатией на колени, дернула ее за подол платья.
– Да, точно, теперь я вспомнила… Два брата, говорит, были с нами, похожие друг на друга, как две половины одного яблока…
– Близнецы, что ли? – прошептала Какано.
– Близнецы!
– А… фамилия? Как их фамилия?
– Фамилию я не спрашивала, дядя Бабило…
– А звали как?
– Сказал он, только я забыла.
– И… живы они, говоришь? – спросила Какано.
– Ну-у-у… Их, сказал Важико, пули не берут!
– Пойду-ка я с вами, детки, покажите мне этого парня! – попросила Какано, молитвенно сложив руки.
– Сосо, Важико приехал на один день, не так ли? – спросила меня Хатия.
– Ага, на один день!
– Значит, я не застану его? – застонала Какано. Хатия кивнула головой.
– Что же мне делать? – Какано взглянула на меня.
– Он сказал, что еще приедет.
– А если не приедет?
– Я напишу ему и все узнаю, тетя Какано! – обещал я, отводя взгляд.
– Сделай доброе дело, сынок, бог отблагодарит тебя! – взмолилась Какано!
– Обязательно, тетя Какано!
– Боже великий! Значит, живы мои мальчики?! Близнецы? Похожи друг на друга, говорит?.. Матерь божья! Много близнецов на свете, дай бог всем им жизни и здоровья… Но сделай так, чтобы эти двое были бы моими Мальчиками! Матерь божья! – Какано воздела руки.
За все это время Бабило не проронил ни слова. Я ждал, что вот-вот он встанет, схватит нас за шиворот и вышвырнет за дверь, как бессовестных обманщиков. Но он сидел молча, удивительно спокойно, с улыбкой наблюдал за Хатией, и лишь подрагивание правой брови выдавало его сдерживаемое волнение.
– Боже справедливый, за что ты так наказал этого милосердного ребенка?..– проговорил наконец он, встал, обнял Какано за плечи и повел ее к дверям.
– Ложитесь теперь, дети, дай бог вам приятного сна! – И он закрыл за собой дверь.
Спать нам не хотелось.
– Спустимся во двор, Сосойя! – попросила Хатия.
…Я усадил Хатию под орехом, лег сам и положил голову ей на колени. Была теплая, тихая июньская ночь. Над нами простиралось усеянное звездами черное небо. Доносились убаюкивающее верещание сверчков, шум реки, кваканье лягушек, ленивый лай собак. Сейчас у нас точно такая же ночь, так же лают собаки, так же шумит река. Тетя так же лежит под деревом, смотрит на небо и думает о том же, о чем и я. Как было бы хорошо, если б люди могли видеть в небе, как в зеркале, друг друга! Я увидел бы тетю, свое село, весь мир, познакомился бы с несметным количеством людей, своих сверстников. И мир узнал бы меня. Мы увидели бы, кому на свете живется хорошо, а кому плохо, и первые помогли бы вторым… Люди увидели бы друг друга и поняли бы, что не такие уж мы плохие, как нам это иногда кажется, что нет у нас основания ссориться и враждовать меж собой, и не стало бы на Земле войн и кровопролитий…
– О чем ты думаешь, Сосойя?
– Сам не пойму, Хатия…
– А все же?
– О небе.
– Что – о небе?
– Думаю, если б небо было зеркалом…
– А зачем тебе, чтобы небо было зеркалом?
– Эх, это было бы здорово!..
– Сосойя, теплая ночь, правда? – спросила Хатия после минутного молчания.
– Да. Скажи, Хатия, с чего это ты наговорила с три короба вранья? Я был готов провалиться сквозь землю!
– Ничего я не наврала…
– Ну, знаешь!
– Все, что я сказала, было правдой. Ты просто забыл… – Хатия, или ты рехнулась, или меня принимаешь за круглого дурака!.. Ты думаешь, Бабило поверил в твою сказку?
– А он поверил бы, если бы я сказала, что его сыновья погибли?
– Нет!
– Почему?
– Да потому, что это неправда!
– А если б сказала, что они живы?
– Это ведь тоже неправда?
– Сосойя, двух неправд не бывает. Сыновья Бабило или живы, или погибли… В их гибель Бабило и Какано не верят, значит, они должны поверить, что они живы.
– Но ты…
– Что я? Я не сказала, что эти ребята – их сыновья… Пусть они думают, что это так. Что в этом плохого?
– Да нет, плохого ничего…
– Тогда в чем же я виновата?
– Ни в чем, Хатия…
Пусть Бабило и Какано думают, что живы их дорогие мальчики, что в этом может быть плохого? Ничего. Это неправда? А если правда? Если это правда, тогда хорошо? Хорошо! Вот в том-то и дело! Всякая правда хороша? Этого не может быть! Ну а всякая ложь? Плоха ли всякая ложь? Нет, конечно! Но ведь хорошая ложь лучше плохой правды? Лучше! В том-то и дело!..
– А сейчас о чем ты думаешь, Сосойя?
– А сейчас я думаю о том, как завтра тетя испечет большой-пребольшой мчади и как я наброшусь на него!
– Сосойя, какого цвета небо? – Синее, Хатия.
– А какого цвета синий цвет?
– Синий?.. Ну… Синий – это цвет неба. – А это красивый цвет?
– Очень красивый, Хатия.
– А что это значит – красивый? – не отставала Хатия.
– Красивый? – Я привстал и посмотрел в лицо Хатии. – Красивы большие синие глаза… Черные брови… Черные ресницы… – Я провел пальцами по глазам Хатии. – Красивы каштановые волосы… Маленький нос… Пухлые губы… Белые зубы… Красивы прозрачные уши, высокая шея… Вот ты, например, Хатия, красивая…
– Значит я – синяя, цвета неба? Я вздохнул.
– А ты какой, Сосойя?
– Я? Я – обезьяна!
– А какая она, обезьяна?
– Точно такая, как я! Хатия погладила мое лицо.
– Какого цвета у тебя волосы?
– Черные.
– Глаза и у тебя большие. И ресницы длинные. А глаза у тебя какого цвета?
– Карие.
– Нос прямой, небольшой… И губы пухлые. А зубы?
– Зубы у всех белые, Хатия.
– Ты красивый, Сосойя?
– Хорошо, что ты не видишь меня!
– Я вижу тебя, Сосойя! Тебя и солнце. И больше ничего.
Я лег опять. Хатия склонилась ко мне, приложила ухо к груди. Наверно, она прислушивалась к биению моего сердца. А я наслаждался теплом ее рук и щеки и, как тогда, на берегу Супсы, чувствовал, как это тепло вливается в меня. Я слушал шум реки, верещание сверчков, лай собак и не видел ничего, кроме Хатии и усеянного звездами неба. Я знал, что Хатия видит только солнце и меня, и думал, что и небо, наверно, видит нас – Хатию и меня.
Я проснулся с первыми лучами солнца. Быстро вскочил, оделся и подошел к постели Хатии. Подложив под щеку обе ладони, она мирно спала. Я стал легонько тормошить ее.
– Хатия!
– А? Это ты, Сосо? – Хатия присела в кровати.
– Да. Вставай, пора уходить.
– А какое сейчас время?
– Утро уже. Одевайся, я пойду оседлаю осла.
– Хорошо.
Я спустился во двор. Наш осел, помахивая хвостом, щипал траву. Я оседлал осла и поднялся в комнату. Хатия была уже одета.
– Пошли! – сказал я шепотом.
– Почему ты шепчешь, Сосойя?
– Они еще спят.
– Разве еще так рано?
– Да. Идем!
– Так и уйдем, не попрощавшись?
– Не надо их беспокоить. Пошли. – Я вывел Хатию на балкон.
– Неудобно, Сосойя!
– А будить чуть свет стариков удобно? Идем!
Мы спустились с балкона. Потом я вернулся в комнату, стащил во двор мешки с кукурузой и кое-как навьючил ими осла.
– Ну, тронулись! – Я взял Хатию за руку.
– Ах вы разбойники! Хотите улизнуть?
На балконе стоял заспанный, взлохмаченный дядя Бабило. – Вы что же, хотите опозорить меня? Куда это вы не евши! – погрозил он пальцем.
– Спасибо вам, дядя Бабило, но лучше нам отправиться пораньше, дорога все же длинная, вы уж не обижайтесь, пожалуйста! – попросил я.
– Да, пожалуй, твоя правда… – согласился Бабило.
– Ну, мы пошли, дядя Бабило! До свидания и большое вам обоим спасибо!
– Погоди, сынок, погоди!
Бабило вошел в комнату и почти тотчас же вернулся обратно. У меня потемнело в глазах: в руках он держал полушубок и сапоги. Бабило не спеша спустился по лестнице и подошел к нам. Я не мог вымолвить слова, язык одеревенел во рту. С трудом я сдерживал себя, чтобы не разреветься.
– Вот, сынок, твои сапоги! – Бабило протянул мне сапоги. Я взял их и проглотил горькую слюну.
– А вот и полушубок!
– Передумали, дядя Бабило? – пролепетал я.
– Да, сынок, передумал… – Бабило положил руку мне на голову. – Не нужны мне ни полушубок, ни сапоги… А вот ружье я оставлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15