Холодная рука сжала сердце Лауры, когда она поняла, что больше никогда не увидит лицо Коннора. Он ушел. И винить ей оставалось только себя.
Она сама заперла себя в клетку, прутья которой выкованы из приличий и скреплены предрассудками. Она держала в руках счастье и сама уничтожила его, расколов, как кристалл, брошенный о камень.
Но она все еще сомневалась, что нашла бы в себе смелость войти в царство Коннора, покинуть мир, который был ей известен, даже если бы она не уничтожила возможность жить вместе с ним. Она закрыла глаза, поглощенная воспоминаниями о Конноре. Воспоминания — вот что у нее осталось, вот чего она заслуживала.
Глава 28
Волны бились о грубые скалы утесов Мохера, поднимая в воздух тучи брызг. Коннор стоял на краю утеса, как узник перед прутьями своей клетки. Когда он три недели назад вернулся в Эрин, Эйслинг особым заклинанием ограничила свободу его передвижения островом, лишив его возможности пользоваться своим медальоном; он больше не мог открыть врата времени.
Влажный ветер свистел в его волосах, омывая лицо соленым запахом моря; холод проникал сквозь изумрудную ткань туники. Его лицо и руки зудели от холода, когда он стоял в семистах футах над катящимися серыми волнами, вперясь взглядом в туман, падающий серебряным занавесом с серого неба к еще более серым океанским водам.
За этим серым пространством была Лаура. По крайней мере будет через тысячу лет. Странно — любить женщину, которая еще не родилась. Коннор застыл, почувствовав, что он не один на утесе, и зная, кто нарушил его одиночество еще до того, как были произнесены первые слова.
— Ты ушел далеко от дома, сумрачный воин, — сказала Эйслинг. Ее голос звенел, как колокол, перекрывая грохот прибоя.
Коннор глубоко вздохнул, чувствуя, как соленый воздух щиплет язык.
— Примерно на тысячу лет.
— Тебе нельзя находиться на холодном воздухе, ведь ты только что поправился. — Она дотронулась до него, положив руку ему на плечо. Ее теплая ладонь согревала его сквозь мягкую ткань туники. — Взгляни на себя — ты даже плаща не надел.
Коннор обернулся к ней. Ветер надувал темно-бордовый капюшон, обрамляющий ее красивое лицо. Она улыбалась, но он видел в ее бледно-голубых глазах отблески беспокойства.
— Если ты так заботишься о моем здоровье, то выпусти меня из этой тюрьмы.
— Коннор, я не могу позволить тебе вернуться в Бостон.
— Черт побери, Эйслинг! Почему ты не позволяешь мне сражаться за свое достояние?
— Что ты собираешься сделать? Похитить Лауру?
— Она любит меня. Я наверняка сумею объяснить ей, что мы должны быть вместе.
Эйслинг покачала головой.
— Если ты оставишь свои замашки викинга, то поймешь, почему должен быть вдалеке от нее.
— Хорошо. — Он поднял руки. — Объясни все несчастному, заблуждающемуся викингу.
— Во-первых, ты должен знать: Лаура жалеет, что прогнала тебя.
— Ты видела ее?
— Да.
— Если она жалеет, то почему мне нельзя отправиться к ней?
Эйслинг нахмурилась, мгновение разглядывая его, прежде чем ответить.
— Лаура согласилась выйти замуж за Филиппа Гарднера.
— Нет! — Коннор схватился за рукоятку меча. — Я не допущу, чтобы это произошло!
Эйслинг положила руку ему на плечо, и он тут же почувствовал целительное тепло, разливающееся по его жилам, как лечебный бальзам, наложенный на открытую рану.
— Помни, что ты принц Сидхе, а не викинг.
— Эйслинг, от этого зависит моя жизнь. Мое будущее! А ты играешь со мной в какие-то игры!
— Уверяю тебя, это не игра. — Эйслинг отвернулась в сторону моря, и ветер сорвал капюшон с ее головы. — Если вам с Лаурой суждено соединиться, то она должна разглядеть узы, связывающие ее с тобой. Она должна понять, что эти узы сильнее, чем любые цепи, связывающие ее с жизнью в Бостоне.
— Ты хочешь, чтобы она выбирала: меня или жизнь в Бостоне?
— Она должна сделать выбор. — Ветер окутал ее вихрем, пытаясь сорвать с нее накидку, кайма которой блеснула, как хвост разъяренного кота, над обдуваемой ветром вершиной утеса. — Другой возможности остаться с ней у тебя нет.
Коннор смотрел на волны, разбивавшиеся об утес, на бурлящую белую пену, исчезающую под новыми волнами, едва успевшими нахлынуть на скалы.
— Ты пока что не сумела убедить меня, что я должен оставаться здесь и ждать, пока этот ублюдок не похитит мою женщину.
— Если Лаура любит тебя, действительно любит всем сердцем и душой. — Эйслинг положила руку на его плечо. — Она найдет способ соединиться с тобой. Ты должен доверять силе любви.
Коннор следил за белой чайкой, мчащейся по ветру, скользящей, расправив крылья, над безбрежными серыми просторами.
— А что, если она откроет в себе любовь ко мне после свадьбы с Гарднером?
Эйслинг набросила капюшон на свои светлые волосы и повернулась лицом к Коннору. Ее глаза, полные железной решимости, были холодными, как море.
— Значит, ей не суждено быть с тобой. Коннор устремил взгляд в туман, подумав, увидит ли он когда-нибудь снова лицо Лауры.
Будь моей, Лаура. Сейчас и навеки.
— Это просто непостижимо! — Остин стоял на каменной террасе, протянувшейся по утесам позади дома его родителей, глядя на лежащую внизу долину. Из долины поднимался город, построенный его предками шесть тысяч лет назад. Храм и здания древнего Авилона были сложены из черных камней, в лучах солнца вспыхивали кристаллы, украшающие рельефные стены. — Как, черт побери, Фрейзер Беннетт сумел убедить правящий совет, что нет никакой нужды исследовать его память, чтобы узнать правду?
— Остин, у нас не было достаточных доказательств, чтобы оправдать такое вторжение в его разум. Ты должен понимать это не хуже меня. — Райс прислонился бедром к каменной балюстраде и посмотрел на сына. — Может быть, ты просто разочарован, что он не подвергся унижению?
— Возможно. — Остин улыбнулся, взглянув на высокого, широкоплечего человека, стоявшего рядом с ним. Хотя Райс Синклер был на тридцать лет его старше, он выглядел таким же молодым, как тридцатипятилетний Остин, его черные волосы не были тронуты сединой, кожа была гладкой и без морщин. Это была отличительная черта их народа, наследие прошлого, дар, который они сумели сохранить.
— Меня одолевают нехорошие предчувствия. — Остин прижал ладони к гладкому каменному парапету. — Хоть я очень не люблю Беннетта, но все же не уверен, что в Коннора стрелял именно он. Он чересчур боится силы Коннора, чтобы пытаться уничтожить его собственноручно, потому что он оказался бы в большой опасности, если бы потерпел неудачу.
— У тебя есть какие-нибудь предположения, кто покушался на Коннора?
— Я подозреваю нескольких людей — особенно одного. Но я не уверен, что могу что-нибудь сделать без доказательств, тем более теперь, когда Коннор ушел.
— Жалко. Прослушав твой отчет, совет выпустил открытое приглашение Коннору. Значит мы его уже не увидим. — Райс отвернулся, глядя через долину на руины древнего Авилова. — Очень жаль, что мне так и не довелось встретиться с этим юношей.
— Отец, он обладает способностью пробуждать в нас Силу. — Остин глубоко вздохнул, вдыхая аромат роз, плывущий из сада матери. Через несколько часов ему предстоит возвращение в холодный климат Бостона, но эти несколько мгновений он еще может наслаждаться теплом горного святилища. — Коннор мог бы научить нас стать такими, какими мы были когда-то.
— Как ты думаешь, почему он ушел?
— Когда я в последний раз говорил с ним, он не собирался покидать нас. — Остин прикоснулся пальцем к вставленному в черный камень парапета голубому аквамарину, сверкающему в лучах солнца. — Он сказал мне, что они с Лаурой Салливен поженятся.
— Ты не знаешь, что произошло между ними?'
— Подозреваю, что правда проложила между ними пропасть. — Из дверей балкона детской на втором этаже дома до них долетал детский смех — там сын Остина играл с близнецами, сыновьями его брата Делвина, под бдительным присмотром няньки. В последний раз, когда он заглядывал к ним, мальчики играли в кубики. — Коннор собирался рассказать ей о себе, сознаться в своем необыкновенном наследии.
— И похоже, правда пришлась ей не по душе.
— Похоже на то. — Остин повернулся к саду, протянувшемуся от дома до самого края утеса. Он смотрел на свою жену, гуляющую по саду с его матерью.
Зеленая шелковая туника Сары была подпоясана лентой, расшитой золотом и серебром; ветерок раздувал ее белые шелковые шаровары, когда она наклонилась, чтобы понюхать розовый цветок. Он вспомнил, в каком смятении находилась его жена, когда он впервые привез ее в Авилон. Как трудно ей было ужиться в этом далеком городе, так отличающемся от мира, который она знала. Но их любовь перебросила мост через пропасть. Их любовь исцелила раны, нанесенные обманами, которые оплели ее. Остин считал, что если любовь сильна, то она может перебросить мост даже через время.
— В тот день, когда Лаура Салливен сказала мне, что Коннор покинул Бостон, я ощутил в ней печаль, острую боль потери. Я уверен, что она любит его.
— Ты все еще собираешься присутствовать на их свадьбе? Остин кивнул.
— Может быть, Коннор вернется. Я не теряю надежды, что он найдет какой-нибудь способ заставить Лауру передумать.
— Я очень много думал о Конноре и его путешествии во времени. — Холодный ветерок взъерошил густые черные волосы Раиса, смотрящего на древний Авилон. — Я могу придумать единственное объяснение, как он узнал о Лауре Салливен.
— Какое же?
— Подумай сам, Остин. — Райс взглянул на сына, и в его сине-зеленых глазах вспыхнули озорные искорки. — Каким образом смертная женщина в Бостоне 1889 года может быть связана с чародеем из Ирландии 889 года?
Софи стояла у окна в своей гостиной, раздвинув шторы и вглядываясь в ночную тьму. Снег падал густыми белыми хлопьями, сверкающими золотом в свете фонаря, опускаясь на тротуар и мостовую рядом с ее домом на Пятой-авеню. Идет ли снег в Бостоне? Смотрит ли Дэниэл в окно своего кабинета, наблюдая за снегопадом?
Она отвернулась от окна, опустив штору, и тяжелая сине-голубая парча упала с шелестом, закрывая стекла. Склеить куски разбитой жизни оказалось труднее, чем она думала. Дом казался ей гораздо больше, чем раньше, — столько коридоров, столько комнат, и все пустые. Жить одной всегда было нелегко. Но сейчас, после того, как едва не сбылись ее мечты, дом казался ей тюрьмой.
Она опустилась на шератонский диван около камина, чтобы согреться у огня. Ее платье коричного цвета легло поверх белых роз на синей парчовой обивке. Улыбка появилась на ее губах, когда она взглянула на фотографию, стоявшую на круглом столике рядом с диваном, с которой на нее смотрела ее покойная тетя Миллисент.
— Хотелось бы мне, чтобы ты была здесь, — произнесла Софи, проведя пальцем по завиткам бронзовой рамки. Миллисент ушла из жизни три года назад, но Софи все равно скучала по этой женщине, которая стала для нее второй матерью.
— Выше голову, Софи, — прошептала она самой себе, подражая хриплому голосу Миллисент. — Радуйся тому, что у тебя есть. Забудь о том, чего ты лишилась.
Миллисент было отказано в счастье иметь детей. Приехав жить к старшей сестре своей матери, Софи стала для Миллисент дочерью, о которой та всегда мечтала. Миллисент была единственным человеком, которому Софи доверила свой секрет, ужасный секрет любви к мужу сестры.
— Забавно, не правда ли? — сказала она портрету. — Я считала Лауру дочерью, которая могла бы у меня быть. А теперь я даже не буду на ее свадьбе.
— Почему?
Софи вздрогнула при звуке глухого мужского голоса, тыльной стороной ладони сбив фотографию со столика. Портрет упал лицом на ковер. Она повернулась на подушке, глядя на человека, стоявшего в дверном проеме, — призрак из мечты, которая умерла в ее душе.
Зачем он пришел?
Перед ней стоял Дэниэл, высокий и живой, вовсе не плод ее необузданного воображения. Его темные волосы были взъерошены, как будто он пользовался пальцами вместо гребешка. На коже под его красивыми глазами выступили багровые круги, как будто он не спал несколько недель. Он похудел, его щеки ввалились, темно-серый пиджак и брюки мешком висели на его высокой фигуре.
Дэниэл взглянул на дворецкого, который стоял рядом с ним, как жирный серый терьер, защищающий свою кость, с пальто Дэниэла, переброшенном через руку и шляпой, свисающей с кончиков пальцев.
— Можете идти.
Линдли склонил голову и мгновение смотрел на Дэниэла, прежде чем обратить свой сумрачный взор на Софи.
— Этот джентльмен уверял меня, что вы примете его, мисс, — сказал он, поднимая густые седые брови.
Софи пришлось проглотить комок, прежде чем она смогла заговорить. Ее горло сдавили чувства.
— Спасибо, Линдли. Можете идти.
— Я буду неподалеку, если вам что-нибудь понадобится, мисс. — Линдли бросил на Дэниэла мрачный взгляд и вышел из комнаты, оставив дверь открытой.
Дэниэл ударил по дубовой двери, и она захлопнулась.
— Кажется, он полагает, что я собираюсь украсть серебро.
Софи прикоснулась пальцем к камее, приколотой чуть ниже кружевного воротника ее платья.
— Что ты здесь делаешь?
Дэниэл посмотрел мимо нее на огонь в камине, как будто замерз и хотел согреться. Но он не стронулся с места.
— Лаура расстроена, что тебя не будет завтра на свадьбе.
Софи выдохнула долго сдерживаемый в груди воздух, чувствуя, как ее покидает надежда. Чего она, собственно, ожидала? Что его сердце смягчится? Что он упадет на колени, прося ее руки? В ее возрасте пора уже понимать, что сказки не сбываются.
— Надо полагать, что она по-прежнему собирается замуж за Филиппа Гарднера?
Дэниэл кивнул, крепко сжав губы.
— Сегодня утром она рассказала мне про Коннора. Наверно, она устала уклоняться от моих расспросов о нем.
— Тогда ты должен испытывать облегчение, зная, что она хочет стать женой Филиппа. — Софи разгладила белое кружево манжетки тыльной стороной ладони. — Какая была бы катастрофа, если бы она вышла замуж за Коннора! Подумать только, какой скандал бы поднялся, если бы кто-нибудь узнал, что он викинг и чародей!
— Софи, я…
— А «Чандлер Шиппинг»? Боже мой, только вообрази викинга, возглавляющего твою драгоценную судоходную компанию!
— Софи, я…
— Трудно даже сказать, что за…
— Я пытался отговорить ее от свадьбы.
Софи взглянула на него.
— Что ты сказал?
— Я сказал, что пытался отговорить ее от свадьбы с Филиппом Гарднером.
— Правда?
Дэниэл кивнул.
— Вряд ли она понимает, что это значит — до конца своих дней жить с человеком, который не может дать ей то, что ей нужно. — Он смотрел через всю комнату на огонь, как будто рассматривал свое прошлое. — Я не хочу для нее такой жизни. Холодной. Пустой. Это не жизнь. Это существование.
Софи схватилась за подлокотник дивана, и ее пальцы заскользили по гладкой ореховой резьбе. Она не могла броситься к нему, заключить в свои объятия и утешить — как бы сильно она ни желала прикоснуться к нему.
— Она боится, что будет скандал.
— Что касается меня, то все бостонское общество может катиться к дьяволу.
— Ох! — прошептала она. — Ты ей так и сказал?
— Да, так и сказал. Но у нее какое-то извращенное чувство долга. Она полагает, что должна родить мне наследника и продолжить традиции Чандлеров. — Дэниэл глубоко вздохнул. — Но я думаю, что дело не только в этом.
— В чем же еще?
— Не могу сказать точно. Но с ней в последней время что-то творится. Она стала рассеянной, замкнутой, как будто почти все время погружена в полусон. Как будто часть ее души умерла. — Дэниэл взглянул на Софи с неуверенностью в темных глазах. В этих темно-карих глубинах скрывались сотни вопросов и что-то еще, что разбудило в ней чувство одиночества и ту страсть, которую она питала к нему. — Я догадываюсь, что она чувствует.
Жалеет ли он вообще о том, что отвергнул ее?
— Если Лаура выйдет замуж за Филиппа, она лишится возможности жить с тем единственным человеком, который может исцелить ее душу, — сказала Софи.
— Я знаю. Но я не сумел заставить Лауру увидеть правду.
Он не пошевелился, и все же у нее появилось ощущение, что он тянется к ней. Внутри нее затрепетала надежда, как птица со сломанным крылом, отчаянно пытающаяся взлететь.
— И ты думаешь, что у меня больше шансов убедить ее не выходить замуж за Филиппа?
— Я сомневаюсь, чтобы кому-нибудь удалось отговорить ее от свадьбы… может быть, за исключением Коннора.
— Но он покинул нас.
— Да, покинул. — Дэниэл переступил с ноги на ногу, как преступник перед судьей. — Но Лаура сказала, что в Бостон его призвала ты. Я подумал, что может быть, тебе удастся вернуть его.
— Вернуть его? — Софи смотрела на него и мысли путались в ее мозгу, мысли, пробужденные его словами. — Ты хочешь, чтобы я с помощью магии вернула колдуна, чтобы твоя дочь могла стать его женой? Ты этого от меня хочешь?
Он медленно выдохнул воздух из груди.
— Да, кажется, именно это я прошу тебя сделать.
Софи вертела в пальцах камею, приколотую на груди, — подарок Дэниэла на ее восемнадцатилетие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37