Она вольна приходить сюда, когда захочет. Я готов предложить ей пристанище у нас, хотя она, наверное, откажется. Видит бог, места здесь достаточно.
Он нежно коснулся губами виска Анны.
– Энни, я очень устал. Давай… – Тут он умолк и заглянул в ее широко открытые встревоженные глаза. – Давай удалимся наверх, – тихо закончил Броуди.
– Спокойной ночи, – добавил он через плечо, обращаясь к онемевшей тете Шарлотте, и повел Анну из гостиной в холл, к лестнице на второй этаж.
По пути они прошли мимо Дженни, такой же застывшей и безмолвной, как и ее мать. Анна подумала мельком, давно ли Дженни вот так стоит в дверях. Преодолев вместе с Броуди первый лестничный марш, она оглянулась на площадке, всматриваясь в полутемный холл.
Дженни все еще стояла на месте, не сводя с них глаз. И вид у нее был ошеломленный до крайности.
Глава 19
Клячи, тащившие наемный экипаж вверх по холму к «Роузвуду», совсем выбились из сил, достигнув наконец вершины. Кабриолет остановился, и Анна начала собирать свои вещи: ридикюль, перчатки, зонтик и шаль.
– Давай зайдем в дом и перекусим, – предложила на сидевшей рядом Милли. – Я потом прикажу Ризу заложить карету, и он отвезет тебя домой.
Она все никак не могла успокоиться из-за того, что тетя Шарлотта, не одобрявшая ее общения с Милли, чуть ли не открыто запретила ей воспользоваться семейным экипажем Журденов, и Анне, чтобы не спорить, пришлось нанять эту разбитую пролетку. Но она решила, что хватит ворчать по такому пустяковому поводу, тем более вслух, и мысленно поклялась выбросить досадный эпизод из головы. Она посмотрела на Милли, которая так и не двинулась с места.
– Ты идешь?
– Нет, лучше не стоит. Я немного устала. Пожалуй, мне лучше просто вернуться домой.
Откинувшись на пахнущие плесенью подушки сиденья, Анна с грустью посмотрела на подругу:
– Но мне бы хотелось, чтобы ты зашла.
Милли улыбнулась:
– Нет, я не могу.
– Почему?
– Я же сказала, я…
– «…немного устала». В таком случае, ты можешь отдохнуть в моей комнате. Я велю подать туда чаю. Ты можешь остаться на обед.
– А потом и переночевать?
– Ну да, если захочешь.
Все еще улыбаясь, Милли повернула голову и выглянула в окно наемной кареты.
– Это такая красивая улица, – рассеянно заметила она.
Сбитая с толку, Анна вдруг спросила:
– Как ты думаешь, «Роузвуд» похож на публичную библиотеку?
Милли засмеялась, а потом задумчиво прищурилась, окидывая взглядом гигантский особняк красного кирпича, выложенный по фасаду гранитом. Увидев, что она медлит с ответом, Анна поняла, что ее догадка верна.
– Похож, верно?
– Ну, может быть, чуть-чуть. Я раньше как-то не замечала, но теперь, когда ты сказала…
Анна с досадой покачала головой. Тут не было предмета для спора, и она вернулась к прежней теме.
– Итак? Ты собираешься войти в дом и нанести мне визит или нет?
Милли ласково улыбнулась:
– Спасибо за приглашение. И за твою доброту, и за дружбу.
– Но?
– Но я, к сожалению, должна отклонить приглашение.
Анна открыла рот, приготовившись возражать, но Милли взяла ее руку и крепко сжала.
– Прошу тебя, не сердись. Постарайся меня понять. Я знаю, что делаю.
– Я не сержусь, я…
– Ну, тогда не обижайся. Прости меня.
– Милли, – воскликнула Анна, потеряв терпение, – ты пытаешься меня защитить, хотя я в защите не нуждаюсь! Ты заботишься о соблюдении приличий, которые меня давным-давно уже не волнуют.
– А надо бы, чтобы волновали. – Милли опустила глаза. – Прости, я знаю, что рассуждаю сейчас в точности как твоя тетушка.
– Вот именно.
– Но, поверь, она права.
– О, нет!
Милли вздохнула и отпустила ее руку.
– Давай не будем ссориться. Позволь мне вернуться домой, Анна. Я дам извозчику лишний шиллинг, чтобы довез меня до Лорд-стрит.
Она принялась рыться в сумочке, но, увидев лицо Анны, замерла, слегка покраснела и снова спрятала разменные деньги в кошелек.
– Большое спасибо, – обиженно процедила Анна. Наступила неловкая пауза. Потом обе женщины одновременно бросились на шею друг дружке. – Ох, Милли, – прошептала Анна, едва сдерживая слезы, – когда захочешь поговорить, ты же знаешь, я всегда готова тебя выслушать.
Обе они старались не расплакаться и в утешение похлопывали друг друга по плечу.
– Да, я знаю.
– Как бы я хотела хоть чем-то тебе помочь!
– Знаю.
Они поцеловались. Анна опять собрала свои вещи и вышла из наемной кареты. Она расплатилась с кучером и долго махала вслед подруге, улыбаясь сквозь слезы, пока карета не скрылась из виду. Потом повернулась и, не вытирая слез, вошла в дом.
– Анна? – послышался голос тети Шарлотты едва ли не прежде, чем она успела закрыть за собой дверь. – Пойди сюда, пожалуйста.
Голос раздавался из столовой – не более сварливый, чем обычно, поэтому Анна позволила себе, не торопясь, снять шляпку и повесить шаль в стенной шкаф в прихожей.
Выяснилось, что ее тетушка наблюдает за приготовлениями к званому ужину, назначенному на нынешний вечер. Она оторвалась от осмотра начищенной до блеска сервировочной серебряной вилки, чтобы спросить:
– Ну? Как обстоят дела в твоем благотворительном обществе?
В устах тети Шарлотты это прозвучало как «в преисподней» или «в дебрях Африки», и Анна вдруг подумала, что для нее, в сущности, так оно и есть.
– Хорошо.
Потом, в отместку тетушке, она решила развить свою мысль поподробнее:
– Мы теперь готовим до трехсот галлонов <Мера жидкости, равная примерно 4,5 литра.> супа в день и продаем его по пенсу за кварту <Мера жидкости, равная примерно 1,1 литра.>. Сегодня у нас был суп с говядиной, картофелем и капустой.
Тетя Шарлотта бросила на племянницу полный брезгливого ужаса взгляд, доставивший Анне несказанное удовольствие. Она умолчала о том, что приобрела в этот день тысячу пенсовых талонов на обед и собиралась купить еще столько же на следующей неделе: благотворительное общество, в котором она работала, должно было распространить их бесплатно среди безработных и неимущих.
– Я тебя просто не понимаю. Тебя воспитывали для других целей! Где ты этого нахваталась?
– Прошу вас, тетя, давайте не будем опять вдаваться в обсуждение этой темы. Скажите, где вы собираетесь разместить Уэбберов? Он такой закоренелый консерватор, его следует посадить как можно дальше от миссис Батт-Смит, вам так не кажется?
К ответу она даже прислушиваться не стала, размышляя о том, почему ее слабые попытки помочь голодающим наталкиваются на столь яростное неодобрение со стороны тетушки. По мнению тети Шарлотты и ее друзей, сочувствие обездоленным могло считаться похвальным только в том случае, если оно сводилось к благотворительным балам и салонным лотереям. Непосредственное личное общение с бедными находилось под категорическим запретом и рассматривалось как непростительное нарушение светских приличий, следствие наивности или дурного воспитания.
И такому предосудительному занятию ее племянница предавалась в обществе Милли Поллинакс, женщины, вокруг которой разворачивался самый громкий скандал летнего сезона. Для тети Шарлотты это стало последней каплей, переполнившей чашу ее терпения.
Шум, донесшийся из-за закрытых дверей зимнего сада, привлек ее внимание. Ей послышался голос отца. И не просто голос – его смех! Анна бросила вопросительный взгляд на тетю Шарлотту.
– Он там с Николасом, – кратко пояснила та. Анна бросила на стол так и, не сложенную салфетку.
– Вы не могли бы обойтись без моей помощи? Я хочу пойти поздороваться с отцом.
– Ну что ж, иди.
– Я вернусь через минуту и помогу вам.
– Не утруждай себя, Дженни мне поможет.
– Хорошо, – согласилась Анна с тяжким вздохом. – У Дженни это лучше получается, чем у меня.
– Гораздо лучше.
Они обменялись ничего не выражающими взглядами. Анна направилась в зимний сад, не сказав больше ни слова.
Влага туманной дымкой скопилась на стекле: ей ничего не удалось разглядеть. Она открыла одну из дверей и бесшумно проскользнула внутрь. Мужчины находились в западном крыле оранжереи, скрытые зарослями скеффлеры. Заходящее солнце бросало последние лучи сквозь стекла с бронзовыми переплетами, тени удлинялись, влажный воздух был напоен приятным горьковато-сладким запахом земли.
Анна подошла поближе, привлеченная низким волнующим звуком голоса Броуди. Он читал вслух. Оба сидели к ней спиной: ее отец, как всегда, в своем инвалидном кресле, а Броуди – на одной из деревянных скамеек. Они не слыхали ее приближения, а она не стала окликать их. Пока Анна стояла молча, наблюдая за ними, клетчатый плед, лежавший на коленях отца, соскользнул на пол. Увидев это, Броуди поднялся, подобрал плед и вновь укутал ноги старика, тщательно подтыкая фланелевую ткань по бокам. Сэр Томас рассеянным жестом провел ладонью по его склоненной голове, и тут же оба они улыбнулись друг другу. Потом Броуди опять занял свое место и возобновил прерванное чтение.
– Добрый день, – тихо сказала Анна, обогнув кресло отца, и поцеловала его в щеку.
Он потрепал ее по щеке и близоруко всмотрелся ей в лицо.
– Здравствуй, милая. Ходила за покупками?
Анна кивнула и выпрямилась, повернувшись к Броуди. Он смотрел на нее с любопытством. Ему хотелось знать – не меньше, чем ей, – как она будет здороваться с ним в присутствии отца.
– Добрый день, Николас.
Она протянула ему руку. Было время – еще совсем недавно! – когда задорный огонек в его глазах заставил бы ее рассердиться; теперь он согрел ее, и она улыбнулась в ответ. А когда Броуди поднес ее руку к губам и прижался к костяшкам пальцев в долгом поцелуе, ей и в голову не пришло отдернуть руку. Только сообразив, что поцелуй затянулся до неприличия, Анна все-таки высвободила пальцы, отошла в сторону и опустилась на свободную скамейку неподалеку от них.
– Прошу вас, продолжайте, я вовсе не хотела вас прерывать.
Броуди бросил взгляд на сэра Томаса: глаза старика уже были полузакрыты, руки бессильно упали на колени. Тем не менее он открыл книгу и начал читать с того места, на котором остановился.
Через несколько минут Анна узнала знакомый текст: Броуди читал «Сердце Мидлотиана». Вальтер Скотт являлся любимым автором сэра Томаса, чему Анна не переставала поражаться: ведь ее отец был напрочь лишен сентиментальности. А может, она заблуждалась на его счет? Несколько месяцев тяжелой болезни сильно изменили его: он стал мягче. Может быть, теперь, когда ему не за что стало сражаться и больше не было нужды поддерживать свою профессиональную репутацию, проявилась чувствительная сторона его натуры, ранее скрытая?
Его физическое состояние не претерпело заметных изменений с тех пор, как она вернулась из Италии, но разум слабел с каждой неделей. Сэр Томас проводил свои дни на воздухе, дремал на летнем солнце или молча наблюдал, как течет река. Анна часто сидела рядом с ним, как Броуди сейчас, иногда читала ему или просто молчала. Как ни странно, теперь отец стал близок ей, как никогда прежде. Она знала, что жить ему осталось недолго, и время, проведенное рядом с ним, стало для нее драгоценным. Какое значение это имело для него самого? Может быть, вообще никакого? У нее не было на это ответа.
Глубокий звучный голос Броуди оказал на нее такое же успокаивающее воздействие, как и на отца. Еще совсем недавно ей казалось, что у него в точности такой же голос, как у Николаса; это сходство расстраивало и мучило ее. Но все осталось в прошлом – теперь Анна твердо знала, что его голос принадлежит только ему одному. И в такой момент, как сейчас, ей не приходилось сомневаться по поводу своих чувств к нему. Она была благодарна за то, что он проявил доброту и участие умирающему старику. Хотя если подумать хорошенько что в этом такого странного?
Однако бывали и такие моменты, когда ясность мыслей и ощущений покидала ее. Рана, нанесенная предательством Николаса, затянулась настолько, что Анна уже была в состоянии думать о случившемся без особых страданий. Но, пережив боль измены и оправившись от потрясения, она по-новому взглянула на Броуди и сделала тревожное открытие. Ее чувства были глубоко и безнадежно запутаны. Само собой напрашивающееся сравнение между братьями преследовало ее подобно року. Казалось, что расставание с одним неизбежно толкает ее к другому. Какое легкомыслие, какая неосторожность – нет, какое безумие – предаваться подобным мыслям!
Но она не предавалась им, возразила сама себе Анна, она гнала от себя эти мысли, боролась с ними изо всех сил… и тем не менее мистер Броуди неизменно господствовал во всех ее размышлениях наяву и был героем всех ее снов. Отчасти причина заключалась в том, что она сама не могла понять, чем он ее так привлекает. Они принадлежали к разным мирам, помимо любви к кораблям, их ничто не связывало. Что между ними могло быть общего? Ровным счетом ничего.
Однако при мысли о том, что она испытывает к нему одно лишь плотское влечение, ее охватывал жгучий стыд. Она же не такая, как некоторые женщины! Поэтому Анна так ценила подобные минуты, когда он ухаживал за ее отцом, то есть проявлял свои лучшие человеческие качества – доброту и порядочность. Такого мужчину любая уважающая себя женщина могла счесть привлекательным. И все равно ей было страшно. Вопреки рассудку она порой сама едва ли не желала, чтобы все свелось к простому физическому влечению, потому что мысль о более глубоком чувстве приводила ее в трепет.
Анна оперлась локтями о садовый стол, переплела руки и опустила на них подбородок, глядя на Броуди. В оранжерее было душно: он сбросил сюртук и жилет, а рукава рубашки закатал выше локтя. Позднее солнце золотило его бронзовые волосы и загорелую кожу. В тысячный раз Анна спросила себя о том, что произошло между ними три недели назад в Крейтон-Холле. После того случая он в течение нескольких дней старался избегать ее, и она ценила его сдержанность.
Броуди не был настолько груб или прямолинеен, чтобы напомнить ей о постыдном эпизоде, хотя, наверное лишь потому, что в этом не было необходимости: неприятные воспоминания преследовали ее неотступно. Его хватило на четыре дня. После этого он возобновил свои домогательства и не упускал ни единого случая прикоснуться к ней. А когда не было случая прикоснуться, смотрел на нее так, словно хотел проглотить ее целиком, и от этого ей было ничуть не легче. И что страшнее всего – она начала замечать за собой, что дает ему отпор не по убеждению, а скорее по привычке. И, уж конечно, не потому, что он ей противен.
Но и это было еще не все. Оглядываясь назад, Анна впервые начала испытывать сомнения по поводу целомудренных ухаживаний Николаса. Его обращение теперь стало казаться ей не уважительным, а скорее холодным. Почему он ни разу не предпринял по отношению к ней ни одной из тех вольностей, которые на каждом шагу позволял себе мистер Броуди? Что это было – галантность или равнодушие?
– Энни?
Она виновато вздрогнула и подняла голову.
– Мне кажется, твой кузен хочет с тобой поговорить.
Анна обернулась и увидела Стивена. Он стоял в дверях, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Она не слыхала, как он вошел: ее мысли витали за тысячу миль отсюда. Когда она встала, Броуди протянул руку, схватил ее за запястье и притянул к себе.
– Увидимся за обедом, любовь моя.
– Непременно.
Анне хотелось, чтобы ее голос звучал сухо, но пальцы Броуди, проникшие ей в рукав, начали ласкать чувствительную кожу на сгибе локтя с такой искусной нежностью, что она ощутила хорошо знакомую слабость в коленях. Сердце забилось болезненно и сладко.
– За обедом, – пролепетала Анна, сама не зная, что говорит, и поспешила вон.
Стивен первым вышел из зимнего сада, направляясь в холл, а затем в гостиную. Очевидно, ей предлагалось последовать за ним, догадалась Анна, обреченно вздыхая. В последнее время ее отношения с кузеном стали не менее напряженными, чем с его матерью. С тяжелым сердцем она шла за ним следом, тщетно пытаясь угадать, что за неприятный разговор ей предстоит на этот раз.
Когда она наконец нагнала его в гостиной, он хмуро протянул ей письмо в уже распечатанном конверте.
– Оно пришло в контору сегодня утром, – неохотно, как всегда, цедя слова сквозь зубы, объяснил Стивен. – Я взял на себя смелость просмотреть его.
Анна увидела, что письмо адресовано Николасу Бальфуру. День был субботний, но Стивен часто засиживался в конторе даже в выходные, иначе ни она, ни Броуди не увидели бы этого письма до понедельника. Анна вынула письмо из конверта и с любопытством развернула его.
Письмо было от Хораса Арчера. Оказалось, что он проводит медовый месяц в Европе со своей второй женой и в настоящий момент находится в Лондоне. Если в ближайшие три дня ничего из ряда вон выходящего не случится, он намерен посетить Ливерпуль и судостроительный завод Журдена в ближайший вторник, в два часа дня.
Она подняла глаза.
– Значит, он все-таки приедет. Я не была уверена… Судя по первому письму, трудно было понять, действительно ли он собирается…
Стивен прервал ее каким-то невнятным восклицанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Он нежно коснулся губами виска Анны.
– Энни, я очень устал. Давай… – Тут он умолк и заглянул в ее широко открытые встревоженные глаза. – Давай удалимся наверх, – тихо закончил Броуди.
– Спокойной ночи, – добавил он через плечо, обращаясь к онемевшей тете Шарлотте, и повел Анну из гостиной в холл, к лестнице на второй этаж.
По пути они прошли мимо Дженни, такой же застывшей и безмолвной, как и ее мать. Анна подумала мельком, давно ли Дженни вот так стоит в дверях. Преодолев вместе с Броуди первый лестничный марш, она оглянулась на площадке, всматриваясь в полутемный холл.
Дженни все еще стояла на месте, не сводя с них глаз. И вид у нее был ошеломленный до крайности.
Глава 19
Клячи, тащившие наемный экипаж вверх по холму к «Роузвуду», совсем выбились из сил, достигнув наконец вершины. Кабриолет остановился, и Анна начала собирать свои вещи: ридикюль, перчатки, зонтик и шаль.
– Давай зайдем в дом и перекусим, – предложила на сидевшей рядом Милли. – Я потом прикажу Ризу заложить карету, и он отвезет тебя домой.
Она все никак не могла успокоиться из-за того, что тетя Шарлотта, не одобрявшая ее общения с Милли, чуть ли не открыто запретила ей воспользоваться семейным экипажем Журденов, и Анне, чтобы не спорить, пришлось нанять эту разбитую пролетку. Но она решила, что хватит ворчать по такому пустяковому поводу, тем более вслух, и мысленно поклялась выбросить досадный эпизод из головы. Она посмотрела на Милли, которая так и не двинулась с места.
– Ты идешь?
– Нет, лучше не стоит. Я немного устала. Пожалуй, мне лучше просто вернуться домой.
Откинувшись на пахнущие плесенью подушки сиденья, Анна с грустью посмотрела на подругу:
– Но мне бы хотелось, чтобы ты зашла.
Милли улыбнулась:
– Нет, я не могу.
– Почему?
– Я же сказала, я…
– «…немного устала». В таком случае, ты можешь отдохнуть в моей комнате. Я велю подать туда чаю. Ты можешь остаться на обед.
– А потом и переночевать?
– Ну да, если захочешь.
Все еще улыбаясь, Милли повернула голову и выглянула в окно наемной кареты.
– Это такая красивая улица, – рассеянно заметила она.
Сбитая с толку, Анна вдруг спросила:
– Как ты думаешь, «Роузвуд» похож на публичную библиотеку?
Милли засмеялась, а потом задумчиво прищурилась, окидывая взглядом гигантский особняк красного кирпича, выложенный по фасаду гранитом. Увидев, что она медлит с ответом, Анна поняла, что ее догадка верна.
– Похож, верно?
– Ну, может быть, чуть-чуть. Я раньше как-то не замечала, но теперь, когда ты сказала…
Анна с досадой покачала головой. Тут не было предмета для спора, и она вернулась к прежней теме.
– Итак? Ты собираешься войти в дом и нанести мне визит или нет?
Милли ласково улыбнулась:
– Спасибо за приглашение. И за твою доброту, и за дружбу.
– Но?
– Но я, к сожалению, должна отклонить приглашение.
Анна открыла рот, приготовившись возражать, но Милли взяла ее руку и крепко сжала.
– Прошу тебя, не сердись. Постарайся меня понять. Я знаю, что делаю.
– Я не сержусь, я…
– Ну, тогда не обижайся. Прости меня.
– Милли, – воскликнула Анна, потеряв терпение, – ты пытаешься меня защитить, хотя я в защите не нуждаюсь! Ты заботишься о соблюдении приличий, которые меня давным-давно уже не волнуют.
– А надо бы, чтобы волновали. – Милли опустила глаза. – Прости, я знаю, что рассуждаю сейчас в точности как твоя тетушка.
– Вот именно.
– Но, поверь, она права.
– О, нет!
Милли вздохнула и отпустила ее руку.
– Давай не будем ссориться. Позволь мне вернуться домой, Анна. Я дам извозчику лишний шиллинг, чтобы довез меня до Лорд-стрит.
Она принялась рыться в сумочке, но, увидев лицо Анны, замерла, слегка покраснела и снова спрятала разменные деньги в кошелек.
– Большое спасибо, – обиженно процедила Анна. Наступила неловкая пауза. Потом обе женщины одновременно бросились на шею друг дружке. – Ох, Милли, – прошептала Анна, едва сдерживая слезы, – когда захочешь поговорить, ты же знаешь, я всегда готова тебя выслушать.
Обе они старались не расплакаться и в утешение похлопывали друг друга по плечу.
– Да, я знаю.
– Как бы я хотела хоть чем-то тебе помочь!
– Знаю.
Они поцеловались. Анна опять собрала свои вещи и вышла из наемной кареты. Она расплатилась с кучером и долго махала вслед подруге, улыбаясь сквозь слезы, пока карета не скрылась из виду. Потом повернулась и, не вытирая слез, вошла в дом.
– Анна? – послышался голос тети Шарлотты едва ли не прежде, чем она успела закрыть за собой дверь. – Пойди сюда, пожалуйста.
Голос раздавался из столовой – не более сварливый, чем обычно, поэтому Анна позволила себе, не торопясь, снять шляпку и повесить шаль в стенной шкаф в прихожей.
Выяснилось, что ее тетушка наблюдает за приготовлениями к званому ужину, назначенному на нынешний вечер. Она оторвалась от осмотра начищенной до блеска сервировочной серебряной вилки, чтобы спросить:
– Ну? Как обстоят дела в твоем благотворительном обществе?
В устах тети Шарлотты это прозвучало как «в преисподней» или «в дебрях Африки», и Анна вдруг подумала, что для нее, в сущности, так оно и есть.
– Хорошо.
Потом, в отместку тетушке, она решила развить свою мысль поподробнее:
– Мы теперь готовим до трехсот галлонов <Мера жидкости, равная примерно 4,5 литра.> супа в день и продаем его по пенсу за кварту <Мера жидкости, равная примерно 1,1 литра.>. Сегодня у нас был суп с говядиной, картофелем и капустой.
Тетя Шарлотта бросила на племянницу полный брезгливого ужаса взгляд, доставивший Анне несказанное удовольствие. Она умолчала о том, что приобрела в этот день тысячу пенсовых талонов на обед и собиралась купить еще столько же на следующей неделе: благотворительное общество, в котором она работала, должно было распространить их бесплатно среди безработных и неимущих.
– Я тебя просто не понимаю. Тебя воспитывали для других целей! Где ты этого нахваталась?
– Прошу вас, тетя, давайте не будем опять вдаваться в обсуждение этой темы. Скажите, где вы собираетесь разместить Уэбберов? Он такой закоренелый консерватор, его следует посадить как можно дальше от миссис Батт-Смит, вам так не кажется?
К ответу она даже прислушиваться не стала, размышляя о том, почему ее слабые попытки помочь голодающим наталкиваются на столь яростное неодобрение со стороны тетушки. По мнению тети Шарлотты и ее друзей, сочувствие обездоленным могло считаться похвальным только в том случае, если оно сводилось к благотворительным балам и салонным лотереям. Непосредственное личное общение с бедными находилось под категорическим запретом и рассматривалось как непростительное нарушение светских приличий, следствие наивности или дурного воспитания.
И такому предосудительному занятию ее племянница предавалась в обществе Милли Поллинакс, женщины, вокруг которой разворачивался самый громкий скандал летнего сезона. Для тети Шарлотты это стало последней каплей, переполнившей чашу ее терпения.
Шум, донесшийся из-за закрытых дверей зимнего сада, привлек ее внимание. Ей послышался голос отца. И не просто голос – его смех! Анна бросила вопросительный взгляд на тетю Шарлотту.
– Он там с Николасом, – кратко пояснила та. Анна бросила на стол так и, не сложенную салфетку.
– Вы не могли бы обойтись без моей помощи? Я хочу пойти поздороваться с отцом.
– Ну что ж, иди.
– Я вернусь через минуту и помогу вам.
– Не утруждай себя, Дженни мне поможет.
– Хорошо, – согласилась Анна с тяжким вздохом. – У Дженни это лучше получается, чем у меня.
– Гораздо лучше.
Они обменялись ничего не выражающими взглядами. Анна направилась в зимний сад, не сказав больше ни слова.
Влага туманной дымкой скопилась на стекле: ей ничего не удалось разглядеть. Она открыла одну из дверей и бесшумно проскользнула внутрь. Мужчины находились в западном крыле оранжереи, скрытые зарослями скеффлеры. Заходящее солнце бросало последние лучи сквозь стекла с бронзовыми переплетами, тени удлинялись, влажный воздух был напоен приятным горьковато-сладким запахом земли.
Анна подошла поближе, привлеченная низким волнующим звуком голоса Броуди. Он читал вслух. Оба сидели к ней спиной: ее отец, как всегда, в своем инвалидном кресле, а Броуди – на одной из деревянных скамеек. Они не слыхали ее приближения, а она не стала окликать их. Пока Анна стояла молча, наблюдая за ними, клетчатый плед, лежавший на коленях отца, соскользнул на пол. Увидев это, Броуди поднялся, подобрал плед и вновь укутал ноги старика, тщательно подтыкая фланелевую ткань по бокам. Сэр Томас рассеянным жестом провел ладонью по его склоненной голове, и тут же оба они улыбнулись друг другу. Потом Броуди опять занял свое место и возобновил прерванное чтение.
– Добрый день, – тихо сказала Анна, обогнув кресло отца, и поцеловала его в щеку.
Он потрепал ее по щеке и близоруко всмотрелся ей в лицо.
– Здравствуй, милая. Ходила за покупками?
Анна кивнула и выпрямилась, повернувшись к Броуди. Он смотрел на нее с любопытством. Ему хотелось знать – не меньше, чем ей, – как она будет здороваться с ним в присутствии отца.
– Добрый день, Николас.
Она протянула ему руку. Было время – еще совсем недавно! – когда задорный огонек в его глазах заставил бы ее рассердиться; теперь он согрел ее, и она улыбнулась в ответ. А когда Броуди поднес ее руку к губам и прижался к костяшкам пальцев в долгом поцелуе, ей и в голову не пришло отдернуть руку. Только сообразив, что поцелуй затянулся до неприличия, Анна все-таки высвободила пальцы, отошла в сторону и опустилась на свободную скамейку неподалеку от них.
– Прошу вас, продолжайте, я вовсе не хотела вас прерывать.
Броуди бросил взгляд на сэра Томаса: глаза старика уже были полузакрыты, руки бессильно упали на колени. Тем не менее он открыл книгу и начал читать с того места, на котором остановился.
Через несколько минут Анна узнала знакомый текст: Броуди читал «Сердце Мидлотиана». Вальтер Скотт являлся любимым автором сэра Томаса, чему Анна не переставала поражаться: ведь ее отец был напрочь лишен сентиментальности. А может, она заблуждалась на его счет? Несколько месяцев тяжелой болезни сильно изменили его: он стал мягче. Может быть, теперь, когда ему не за что стало сражаться и больше не было нужды поддерживать свою профессиональную репутацию, проявилась чувствительная сторона его натуры, ранее скрытая?
Его физическое состояние не претерпело заметных изменений с тех пор, как она вернулась из Италии, но разум слабел с каждой неделей. Сэр Томас проводил свои дни на воздухе, дремал на летнем солнце или молча наблюдал, как течет река. Анна часто сидела рядом с ним, как Броуди сейчас, иногда читала ему или просто молчала. Как ни странно, теперь отец стал близок ей, как никогда прежде. Она знала, что жить ему осталось недолго, и время, проведенное рядом с ним, стало для нее драгоценным. Какое значение это имело для него самого? Может быть, вообще никакого? У нее не было на это ответа.
Глубокий звучный голос Броуди оказал на нее такое же успокаивающее воздействие, как и на отца. Еще совсем недавно ей казалось, что у него в точности такой же голос, как у Николаса; это сходство расстраивало и мучило ее. Но все осталось в прошлом – теперь Анна твердо знала, что его голос принадлежит только ему одному. И в такой момент, как сейчас, ей не приходилось сомневаться по поводу своих чувств к нему. Она была благодарна за то, что он проявил доброту и участие умирающему старику. Хотя если подумать хорошенько что в этом такого странного?
Однако бывали и такие моменты, когда ясность мыслей и ощущений покидала ее. Рана, нанесенная предательством Николаса, затянулась настолько, что Анна уже была в состоянии думать о случившемся без особых страданий. Но, пережив боль измены и оправившись от потрясения, она по-новому взглянула на Броуди и сделала тревожное открытие. Ее чувства были глубоко и безнадежно запутаны. Само собой напрашивающееся сравнение между братьями преследовало ее подобно року. Казалось, что расставание с одним неизбежно толкает ее к другому. Какое легкомыслие, какая неосторожность – нет, какое безумие – предаваться подобным мыслям!
Но она не предавалась им, возразила сама себе Анна, она гнала от себя эти мысли, боролась с ними изо всех сил… и тем не менее мистер Броуди неизменно господствовал во всех ее размышлениях наяву и был героем всех ее снов. Отчасти причина заключалась в том, что она сама не могла понять, чем он ее так привлекает. Они принадлежали к разным мирам, помимо любви к кораблям, их ничто не связывало. Что между ними могло быть общего? Ровным счетом ничего.
Однако при мысли о том, что она испытывает к нему одно лишь плотское влечение, ее охватывал жгучий стыд. Она же не такая, как некоторые женщины! Поэтому Анна так ценила подобные минуты, когда он ухаживал за ее отцом, то есть проявлял свои лучшие человеческие качества – доброту и порядочность. Такого мужчину любая уважающая себя женщина могла счесть привлекательным. И все равно ей было страшно. Вопреки рассудку она порой сама едва ли не желала, чтобы все свелось к простому физическому влечению, потому что мысль о более глубоком чувстве приводила ее в трепет.
Анна оперлась локтями о садовый стол, переплела руки и опустила на них подбородок, глядя на Броуди. В оранжерее было душно: он сбросил сюртук и жилет, а рукава рубашки закатал выше локтя. Позднее солнце золотило его бронзовые волосы и загорелую кожу. В тысячный раз Анна спросила себя о том, что произошло между ними три недели назад в Крейтон-Холле. После того случая он в течение нескольких дней старался избегать ее, и она ценила его сдержанность.
Броуди не был настолько груб или прямолинеен, чтобы напомнить ей о постыдном эпизоде, хотя, наверное лишь потому, что в этом не было необходимости: неприятные воспоминания преследовали ее неотступно. Его хватило на четыре дня. После этого он возобновил свои домогательства и не упускал ни единого случая прикоснуться к ней. А когда не было случая прикоснуться, смотрел на нее так, словно хотел проглотить ее целиком, и от этого ей было ничуть не легче. И что страшнее всего – она начала замечать за собой, что дает ему отпор не по убеждению, а скорее по привычке. И, уж конечно, не потому, что он ей противен.
Но и это было еще не все. Оглядываясь назад, Анна впервые начала испытывать сомнения по поводу целомудренных ухаживаний Николаса. Его обращение теперь стало казаться ей не уважительным, а скорее холодным. Почему он ни разу не предпринял по отношению к ней ни одной из тех вольностей, которые на каждом шагу позволял себе мистер Броуди? Что это было – галантность или равнодушие?
– Энни?
Она виновато вздрогнула и подняла голову.
– Мне кажется, твой кузен хочет с тобой поговорить.
Анна обернулась и увидела Стивена. Он стоял в дверях, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Она не слыхала, как он вошел: ее мысли витали за тысячу миль отсюда. Когда она встала, Броуди протянул руку, схватил ее за запястье и притянул к себе.
– Увидимся за обедом, любовь моя.
– Непременно.
Анне хотелось, чтобы ее голос звучал сухо, но пальцы Броуди, проникшие ей в рукав, начали ласкать чувствительную кожу на сгибе локтя с такой искусной нежностью, что она ощутила хорошо знакомую слабость в коленях. Сердце забилось болезненно и сладко.
– За обедом, – пролепетала Анна, сама не зная, что говорит, и поспешила вон.
Стивен первым вышел из зимнего сада, направляясь в холл, а затем в гостиную. Очевидно, ей предлагалось последовать за ним, догадалась Анна, обреченно вздыхая. В последнее время ее отношения с кузеном стали не менее напряженными, чем с его матерью. С тяжелым сердцем она шла за ним следом, тщетно пытаясь угадать, что за неприятный разговор ей предстоит на этот раз.
Когда она наконец нагнала его в гостиной, он хмуро протянул ей письмо в уже распечатанном конверте.
– Оно пришло в контору сегодня утром, – неохотно, как всегда, цедя слова сквозь зубы, объяснил Стивен. – Я взял на себя смелость просмотреть его.
Анна увидела, что письмо адресовано Николасу Бальфуру. День был субботний, но Стивен часто засиживался в конторе даже в выходные, иначе ни она, ни Броуди не увидели бы этого письма до понедельника. Анна вынула письмо из конверта и с любопытством развернула его.
Письмо было от Хораса Арчера. Оказалось, что он проводит медовый месяц в Европе со своей второй женой и в настоящий момент находится в Лондоне. Если в ближайшие три дня ничего из ряда вон выходящего не случится, он намерен посетить Ливерпуль и судостроительный завод Журдена в ближайший вторник, в два часа дня.
Она подняла глаза.
– Значит, он все-таки приедет. Я не была уверена… Судя по первому письму, трудно было понять, действительно ли он собирается…
Стивен прервал ее каким-то невнятным восклицанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45