Беспокойство отразилось на лице Висенте. Вот теперь он стал очень похож на Рефухио, но ему не хватало твердости и цельности старшего брата.
— Я допускаю это.
— Энрике? Балтазар? Чарро?
— Любой.
— У тебя есть основания подозревать кого-то из них конкретно? Хоть какие-нибудь?
После минутного раздумья он покачал головой:
— Никаких. Но почему ты думаешь, что на уме у дона Эс-тебана только золото? Может, ему нужен я.
Пилар знала, что может обидеть Висенте, но все же выпалила:
— Ты только пешка в этой игре.
— Вероятно. Но если дону Эстебану что-то втемяшится в голову, то он не успокоится, пока не добьется своего. И уж если он кого ненавидит, то его ненависть не знает границ. Мне даже кажется, что у него не все дома.
— Это из-за клейма?
Висенте потрогал шрам на щеке — напоминание о пережитых страданиях.
— Это еще что. Вот он грозился оскопить меня и послать… ну… результаты Рефухио, а потом продать меня в Северную Африку в какой-нибудь гарем. Он считал, что я отлично справлюсь с ролью евнуха. А еще он собирался угостить меня медленно действующим ядом и насладиться созерцанием моей предсмертной агонии.
— Господи боже мой! — прошептала Пилар. Она была потрясена и полна сострадания к Висенте. Сколько ему, бедняжке, пришлось пережить, и как он выдержал все это! Только теперь она поняла одну вещь: Рефухио все время, пока они плыли на «Селестине», догадывался, какое чудовище ее отчим, и знал, на что он способен. Рефухио смертельно боялся за брата, и этот страх покинул его только тогда, когда он нашел Висенте в Новом Орлеане. Это многое объясняло в его поведении.
Наконец она снова заговорила:
— Но ведь в интересах дона Эстебана было сохранить тебя живым и невредимым. Ведь ты был его щитом в войне против Рефухио.
— Я сомневаюсь, что он вообще когда-нибудь соображал, что творит.
— Ты правда думаешь, что он не в своем уме?
— Я думаю, это вполне правдоподобное объяснение тому, что он преследует нас. Ведь это чистейшее безумие.
Это давало ответы на многие вопросы и рассеивало многие сомнения. И хотя Пилар не до конца приняла версию Висенте, она чувствовала, что на душе стало легче.
Новость о появлении в этих краях дона Эстебана все восприняли по-разному, в зависимости от характера и свойств натуры каждого. Балтазар и Энрике ругались, один — выражая таким образом покорность судьбе, другой — едва сдерживая ярость. Чарро рвался вернуться назад, устроить засаду на дороге и переловить всех преследователей. У Исабель глаза были на мокром месте, а донья Луиза перетрусила настолько, что, когда прозвучала команда «По коням!», она первая вскочила в седло.
Все так же светило солнце и дул ветер, а отряд продвигался дальше по этой бесплодной равнине, преодолевая милю за милей. Никто не знал, сколько еще таких миль будет у них впереди. Их упорству и безграничному терпению можно было позавидовать. Дон Эстебан следовал за ними по пятам. Пока им удалось оторваться от преследователей, но что это давало? Те неминуемо настигнут их на подходе к Сан-Антонио-де-Бексар. Но, по крайней мере, уменьшалась вероятность того, что придется принять бой на открытой местности.
Как-то раз они ехали друг за другом по узкой тропке, протоптанной через заросли колючего кустарника, который Чарро называл мескитом. Техасец умчался вперед, скрывшись в чаще, чтобы проверить, не преграждает ли им дорогу какое-нибудь очередное стадо. Дробный стук копыт возвестил о его возвращении. Когда Чарро появился в поле зрения, все увидели, что он где-то потерял шляпу и что его лицо, разгоряченное бешеной скачкой, и руки покрыты длинными глубокими царапинами, из которых сочилась кровь. Его конь летел как птица, поднимая тучи пыли. И было в его облике что-то такое, что заставило всех приготовиться к самому худшему.
— Только не вздумай сказать, — протянул Энрике, — что ты повстречал другого быка, по сравнению с которым твой старый знакомый просто жалкая козявка.
— Да какие быки! — Чарро едва переводил дух. — Апачи!
— Сколько? — деловито спросил только что подъехавший Рефухио.
— Не могу сказать точно. Я видел только следы. Но никаких признаков женщин или детей. Это боевой отряд. Около двадцати воинов, а то и больше.
— Думаешь, они знают, что мы едем за ними? — уточнил Балтазар, нахмурившись.
— Не «за», а рядом с ними. Их маршрут пролегает параллельно нашему. Это их тропа.
Все хранили гробовое молчание, которое в конце концов нарушила донья Луиза:
— Ты хочешь сказать, что они следят за нами?
— Точно. — Голубые глаза Чарро затуманились, голос звучал глухо.
— Нас всех перережут! — всхлипнула вдова.
Энрике похлопал Луизу по руке, которой она обнимала его за талию, будто желая утешить. Она на миг прижалась к нему, а затем воровато огляделась — не заметил ли кто.
Но все взгляды были устремлены на Рефухио. Положение отряда было плачевным. Дон Эстебан мог в любую минуту нанести им удар в спину, а бок о бок с ними бесшумными тенями скользили индейцы. И в этой необъятной пустыне некому прийти им на помощь, они со всех сторон окружены только врагами. А поскольку все привыкли, что в сложных ситуациях решение за всех принимал Рефухио, то теперь от него ждали именно этого. Ему никогда не позволяли забывать, что он — вожак.
Рефухио поудобнее устроился в седле. Обращаясь к Чарро, он спросил:
— Когда апачи могут атаковать нас?
— В любую минуту. Завтра на рассвете или как-нибудь в полдень на следующей неделе. А могут и вообще нас не тронуть. Все зависит от решения верховного вождя и от того, захотят ли воины подчиниться его приказу.
— Неужели они могут не повиноваться?
— Такое случается. Вожди у апачей, в том числе и верховный вождь, избираются всеобщим голосованием. Племя дает им власть, но племя может ее и отобрать. Стоит вождю дать повод усомниться в том, что он достоин занимать этот пост, — он становится пустым местом. Ни один воин не последует за ним.
Рефухио и Чарро не сводили глаз друг с друга. Между ними установились довольно странные отношения, будто они все время что-то недоговаривали, что-то скрывали один от другого. Чарро имел основания претендовать на привилегированное положение в их группе. Здесь была его родина, здесь он чувствовал себя королем. И он считал себя вправе оспаривать трон у Рефухио. Возможно, не сейчас. Но в недалеком будущем.
Рефухио окинул взглядом свой отряд так же равнодушно, как посмотрел бы на мескитовые кусты, росшие вокруг. Наконец он заговорил:
— Двинемся дальше. Других предложений у меня нет. Апачи знают здесь каждую травинку, в отличие от нас. А наше численное соотношение — один к трем, а то и больше. Им очень удобно напасть на нас здесь. Они будут прятаться в этих густых зарослях, едва мы откроем по ним огонь, и появляться снова тогда, когда мы их меньше всего будем ждать. И потом, не забывайте, что дон Эстебан совсем рядом. И хотя искушение заманить его в ловушку и подстроить ему встречу с апачами велико, мы не можем себе позволить поддаться этому искушению.
— По-твоему, он знает, что уже так близко подобрался к нам? — спросила донья Луиза.
Рефухио мельком взглянул на нее.
— Мы ведь не старались замести следы, и потом, это единственная дорога. Я даже склонен предполагать, что дон Эстебан знает о том, что на нашем горизонте появились апачи. Ведь он путешествует в обществе людей, которые неплохо ориентируются в этой местности и знакомы с краснокожими. Может статься, что дон Эстебан очень рассчитывает на то, что наши с индейцами пути пересекутся.
Донья Луиза вздрогнула и больше не проронила ни звука.
— Тогда какой смысл продолжать путь? — подал голос Чарро. — Не лучше ли просто подождать, пока апачи нападут на нас, и сразиться с ними?
— То есть поставить на карту жизнь восьми человек, среди которых три женщины?
— Но, Рефухио, — возразила Исабель, — если только присутствие женщин удерживает тебя от решительных действий, то поверь, ты совсем не должен обращать на нас внимания.
Рефухио не рассердился. Повернувшись к Исабель, он мягко сказал:
— Это не так-то легко.
Исабель пожала плечами.
— Все, что тебе нужно сделать, — это забыть о чувствах и прислушиваться только к голосу разума.
— Я пытаюсь, но что-то не выходит. Тогда, может, разум Чарро скажет нам что-нибудь дельное?
Чарро старался не подавать виду, что сильно раздосадован. И после минутного колебания он произнес:
— В путь.
Эта последняя неделя показалась всем просто кошмаром. Чтобы выдержать это испытание, от всех потребовалось огромное присутствие духа. На сон времени почти не было, и даже во время отдыха двое верховых оставались на часах. Излюбленным приемом апачей было тихонько подкрадываться к своей добыче под покровом темноты и брать ее, что называется, «тепленькой». Иногда жертва даже не успевала понять, что с ней произошло. Поэтому необходимо было предусмотреть каждую мелочь. Каждый шаг делался с оглядкой, все «за» и «против» тщательно взвешивались.
Эти меры предосторожности должны были дать понять индейцам, что отряду неизвестно об их присутствии. Время от времени какой-нибудь воин показывался путешественникам на глаза. Иногда он стрелой пересекал дорогу перед самым их носом, иногда выныривал из чащи на освещенное костром пространство, а потом снова исчезал во мраке, подобно призраку. А случалось, что очертания нескольких апачей смутно вырисовывались на фоне ночного неба, наполовину скрытые ветвями деревьев. Индейцы будто поддразнивали, проверяя, насколько крепкие у белых нервы и насколько еще хватит у них терпения.
Все были охвачены дурными предчувствиями. Но страх — это еще полбеды. Хуже всего было то, что усталость начинала брать свое. Тела казались одеревеневшими и какими-то чужими. Создавалось впечатление, что еще немного — и они просто-напросто прирастут к седлам. Но люди молча скакали, стиснув зубы, стараясь сосредоточиться только на дороге. И это отнимало последние силы.
Но даже это физическое изнеможение можно было перенести. Самым тяжелым ударом было то, что иллюзия обретенной наконец свободы рассеялась как дым. Пилар надоело жить в постоянном напряжении, надоело бояться каждого шороха и даже собственной тени. Она часто задавала себе вопрос, который занимал и Рефухио: кончится ли когда-нибудь весь этот ужас и смогут ли они жить спокойно?
Однажды они остановились на ночлег в небольшой дубовой рощице. Это было единственное место, которое встретилось им по дороге, мало-мальски подходящее для того, чтобы разбить в нем лагерь. Благодатная тень хоть немного спасала от летней жары. Над ухом надоедливо жужжали мухи, ветер шелестел листвой деревьев. Почему-то здесь все неуловимо напоминало Испанию. Небольшую полянку посреди рощи, похоже, до них частенько использовали для отдыха другие путники. Земля повсюду чернела ямами старых кострищ, а в траве нашли ржавую пряжку от ремня, наполовину втоптанную в грязь.
Пилар и Исабель сидели на разных концах древесного ствола, поваленного бурей, пронесшейся когда-то над этими краями, и заканчивали запоздалый ужин, состоящий из бобов с мясным соусом. Наконец Исабель нарушила молчание. Она застенчиво взглянула на Пилар, хлопая белесыми ресницами.
— Прости меня, если я лезу не в свое дело, — неуверенно начала она, — но скажи, у вас с Рефухио что-то не ладится?
— О чем это ты? — Пилар грызла сухарь, медленно и тщательно пережевывая каждый кусочек.
— Вы едва разговариваете и почти не прикасаетесь друг к другу. Ты каждую ночь ложишься рядом с ним, он заботливо укутывает тебя своим одеялом, но дальше этого дело не идет. Не я одна, все это заметили.
Пилар проглотила сухарь и пристально посмотрела на девушку.
— А кого это касается?
— Конечно, я понимаю, тебя злит, что я вмешиваюсь. Но я ведь желаю тебе только добра. — Исабель мяла в руках то, что осталось от ее собственного сухаря, и бросала крошки птицам, которые порхали поблизости. Потом она продолжила: — Я думала, он небезразличен тебе. Так, по крайней мере, казалось, когда мы плыли на корабле.
— С тех пор много воды утекло.
— Но что теперь? — настаивала Исабель.
— И ты еще спрашиваешь? Сначала пожар, потом река, теперь вот дон Эстебан и апачи. На разные нежности нет ни времени, ни сил.
— Но если бы ничего не мешало, как бы ты поступила?
— Да что тебе за дело? — Пилар слегка занервничала. — Кроме Рефухио, для тебя на всем белом свете никого не существует. А мои чувства никого не волнуют. Почему ты считаешь, что если жизнь волею случая свела нас с Рефухио вместе, то я должна все бросить и только тем и заниматься, что ублажать его в постели?
— Да я не об этом! — воскликнула Исабель с упреком. — Понимаешь, ему просто кто-то нужен. И нужна ему ты.
— Что-то не заметно, чтобы он в ком-то нуждался, тем более во мне.
— Ошибаешься. Ты спасла ему жизнь на корабле. Ты возродила в нем само желание жить.
— Не смеши меня. Моя заслуга заключается только в том, что я помогла ему одолеть болезнь.
— Вот как? Нет, на самом деле все гораздо сложнее. Не знаю, как тебе это удалось, но ты сделала его совсем другим человеком, не таким, каким он был раньше. Я уже как-то говорила тебе, что он очень раним, хотя стыдится это показывать, поэтому и притворяется таким суровым и черствым. Но это для него своего рода самозащита. Смерть отца и сестры была для него тяжелым ударом. Много лет он был отравлен своим горем. И только тебе удалось растопить лед его сердца, но именно из-за этого жизнь его уже несколько раз висела на волоске. Ты не можешь его бросить просто так.
— Да кто ему еще может понадобиться, если он имеет такую ревностную защитницу в твоем лице?
— Даже не знаю, что тебе сказать. Мне всегда хотелось думать, что Рефухио не позволяет себе влюбиться в меня, заботясь о моем благополучии. Ведь враги могли бы захватить меня и использовать в качестве приманки, чтобы завлечь Рефухио в ловушку. И потом, ему нечего было предложить мне взамен моего чувства. У него ничего не осталось, даже его имя втоптали в грязь. Иногда я говорила себе, что просто недостаточно сильна, чтобы бороться за его любовь. Но горькая правда заключается в том, что он никогда не будет чувствовать ко мне то же, что я чувствую к нему.
И столько муки было в бесхитростных словах девушки, что в душе Пилар всколыхнулись жалость и сострадание. Но собственная боль тут же напомнила о себе.
— А ты не считаешь возможным, — произнесла Пилар, — что ко мне он тоже совершенно равнодушен?
Исабель покачала головой:
— Вы делаете друг другу больно. Временами Рефухио бывает трудно понять, тем более простить. Он всегда с такой легкостью приносит себя в жертву ради других, что кажется, будто это ему ничего не стоит. Но это только видимость. Поэтому я очень тебя прошу, не обижай его.
Исабель говорила так убедительно, что Пилар на мгновение забыла, что перед ней человек, прославившийся своим умением сочинять разные небылицы. Исабель жила в мире собственных фантазий и часто выдавала желаемое за действительное. Поэтому глупо было бы верить ей сейчас, хотя Пилар поймала себя на мысли, что ей отчаянно хочется поверить в это. Но нет, нельзя поддаваться слабости, решила про себя Пилар, а вслух сказала:
— А как же Балтазар? Думаешь, он не замечает того слепого обожания, с которым ты относишься к Рефухио. Разве ты не видишь, как он мучается из-за этого?
— Все я знаю, но ничего не могу поделать. Я не просила Балтазара любить меня и не виновата, что так получилось.
— Ты могла бы исправить положение, если бы перестала рассказывать каждому встречному о том, как тебя спас Рефухио.
— Но он меня действительно спас! — возмутилась Исабель.
— Так ли? Может, ты, по своему обыкновению, это выдумала? А если и правда, зачем постоянно твердить об этом прямо в глаза Балтазару. Пощади, по крайней мере, его чувства, если уж не можешь ответить, на них.
В глазах Исабель заблестели слезы.
— Я не нарочно. Так само собой выходит.
— Но Балтазару от этого не легче.
— Я знаю. Но иногда я так много болтаю только затем, чтобы Рефухио хоть на минуточку обратил на меня внимание. Ему это так же неприятно, как и Балтазару, но я ничего не могу с собой сделать.
Что ж, возможно, думала Пилар. Исабель просто нельзя было остановить, когда она заводила свою старую песню о подвигах Рефухио. Но это не могло заставить ее героя испытывать к ней что-нибудь, кроме жалости, смешанной с презрением. Но чего только люди не делают, чтобы хоть немного утихла тоска, подтачивающая и сжигающая их изнутри, не думая о том, к чему это может привести.
Ночь была удивительно тихая. Не слышалось даже воя койотов, только ветерок играл листвой деревьев. Новый месяц тонким бледным серпом висел в небе. Пилар долго не могла заснуть, но в конце концов задремала, прикорнув возле Рефухио.
Апачи напали на них на рассвете.
Они появились с первыми лучами солнца. Все члены отряда были уже на ногах и занимались кто чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40