Плохо говорит по-английски. Но я сам немного говорю по-итальянски. Могу переводить, если вы не сможете его понять.– Вы очень любезны, шериф. Показывайте дорогу.– Минутку, – сказал шериф, поворачиваясь ко мне. Я стоял сразу за Уинчеллом, стараясь быть как можно незаметнее. – А вы кто?Я объяснил. Коп, стоявший рядом, был одним из тех, кому я помогал грузить преступника на багажную полку машины, он подтвердил то, что я сказал.– Этого еще не хватало, – шериф взмахнул руками. – Мы не хотим здесь видеть никого из чикагских копов. Сами разберемся.Уинчелл заметил:– Он со мной.Поразмыслив немного, шериф разрешил.– Ладно, о'кей, раз так. Пойдемте.Я поблагодарил Уинчелла.– Мы квиты, – ответил он. – Вернее, будем, если вы вернете мне ту «пятерку», что я вам дал. Я вернул ему пять баксов.Шериф и коп с засунутым за пояс револьвером убийцы провели нас к отделению одиночек, освещенному только светом из коридора. Камеры-одиночки по большей части пустовали. Мы прошли мимо одной, в которой сидел на откидной койке негр и что-то бормотал. На этаже он был единственным заключенным.В конце коридора была одиночка, в которую поместили Джузеппе Зангара. Он стоял посреди камеры совершенно голый, не стыдясь наготы, но вызова в его позе не было.Наконец-то я хорошенько его разглядел: ростом около пяти футов шести дюймов; весил, наверное, фунтов сто пятнадцать, верхнюю часть живота пересекал широкий шрам; лицо длинное, узкое, с квадратной челюстью; волосы чёрные, как смоль; глаза темные, внимательные. Слабая улыбка все еще оставалась на его лице. Когда он увидел и узнал меня, улыбка моментально исчезла.Сквозь решетку шериф поглядел на спокойного, молчаливого узника и заметил:– Собираюсь тебя, друг, усадить на электрический стул.Зангара поежился.– О'кей. Сажай кресло. Я не бояться.Шериф повернулся к Уинчеллу и сказал:– Это он, мистер Уинчелл.Уинчелл приблизился к решетке насколько мог.– Вы знаете, кто я такой?– Нет, – ответил Зангара.– Меня зовут Уолтер Уинчелл. Слыхали обо мне?Зангара подумал.– Может быть.– "Добрый вечер, мистер и миссис Америка, и все корабли в море..."Зангара ухмыльнулся:– Радио. Конечно. Я вас знаю. Знаменитый человек.– Хотите стать знаменитым, Джузеппе?– Джо. Зовите меня «Джо». Я американский гражданин.– Хотите прославиться, Джо?– Я хочу убить президента.– Чтобы прославиться?Молчание.– Расскажите мне все, – продолжал Уинчелл, – и вы станете знаменитостью. Рассказывайте.Зангара глядел на меня и, как я понял, ожидал подвоха. Я молчал.Наконец он заговорил:– Я пытаться убивать президента. Я пытаться убить его потому, что я не любить правительство. Капиталисты все вороны. Все только для денег. Взять всех – президентов, королей, капиталистов – убивать. Взять все деньги – сжечь. Это моя идея. Вот почему я хотеть убить президента.– Но вы убили не президента, Джо.Казалось, Зангара это не слишком смутило.– Я ошибся, – пожал он плечами.– Вы ранили много других людей. Они могут умереть.– Плохо.– Теперь вы сожалеете?– Ну да, конечно. Жаль, что могла умирать птица, лошадь, корова. Не моя вина. Скамейка качалась.– Что вы имеете в виду?– Скамейка, на которой я стоял, она качаться.– Вы хотите сказать – она шаталась. Поэтому вы промахнулись?– Конечно. – Он снова посмотрел на меня, на этот раз озадаченно. Ему хотелось знать, почему я не спрашиваю о том, что видел его в саду сермэковского зятя. Мне хотелось знать, сможет ли он выйти из положения с этим его бесконечным «убить президента». «Пусть потерзается», – решил я.Уинчелл достал, наконец, блокнот, сказав:– Давайте начнем с самого начала, Джо.– Отлично.– Сколько вам лет?– Тридцать три.– Где вы родились?– Италия.– Сколько времени вы в Америке? – Был здесь, сентябрь 1923 года.– Были женаты, Джо?– Нет.– Родители живы?– Жив отец. Мать умереть, когда мне было два года. Я мать не помню. У меня мачеха. Шесть сестер.– Где сейчас ваша семья?– Калабрия.– В Италии?– Ну да.– Чем вы занимались, с тех пор как живете в Америке, Джо?– Работа. Каменщик. – Он нервно взглянул на меня, коротко улыбнулся, почесал щетинистый подбородок и щеку острыми пальцами и добавил: – Иногда садовник.Уинчелл выстреливал вопросы с умопомрачительной скоростью и записывал ответы:– Где вы жили в Америке?– Долго в Нью-Йорке. Иногда Майами, иногда Нью-Йорк. Страдаю желудком, – он указал на шрам в шесть дюймов поперек живота. – Когда холодно, я жить Майами.– А чем вы занимались, когда приехали сюда?– Ничем. У меня есть немного денег.Шериф тронул Уинчелла за плечо и сказал:– При нем было пятьдесят долларов, которые он потерял вместе с брюками.Уинчелл небрежно кивнул и продолжил:– Прежде у вас бывали неприятности, Джо?– Нет, нет, неприятностей, нет, нет. Ни в какой тюрьме не сидеть. Эта первый.– Пытались раньше кого-нибудь убить?– Нет, нет, нет...– Сколько времени планировали покушение? Когда это впервые пришло вам в голову?– В голове, у меня все время желудок... – Он сжал руками, как клещами, живот в том месте, где был шрам, и нахмурился. Казалось, что он на самом деле говорит правду.– Расскажите, что с желудком, Джо.– Когда я работать на кирпичном заводе, я сжег желудок. Тогда я становился каменщик.– Желудок все еще вас беспокоит?– Иногда сильная боль. Сильно болею. В желудке огонь. Делается жар в голове, я превращаюсь как в пьяный, и я чувствую, как хочу стрелять себя, и я думаю – почему я стрелять себя? Лучше стрелять в президента. Если бы я был хорошо, то никого не беспокоил.– Не хотите жить, Джо? Жизнь вас не радует?– Нет, потому что я болен весь время.– Неужели вам не хочется жить?– Мне все равно, я жив или умер. Мне это все равно.– Джо, я еще кое-что хотел бы спросить.– Вы знаменитый человек. Спрашивайте, что хочется.– В вашей семье, Джо, не было никого больных?– Нет.– Сумасшедших нет?– Никого в сумасшедшем доме.– Вы пьющий, Джо?– Я не могу пить. Если я пить, то умирать, потому что желудок горит. Ничего не могу пить.– А есть можете?– Совсем мало, мне больно. Горит. Я иду в Майами к врачу, но никто помочь не может.– Вы сказали, что вы гражданин Америки, Джо?– Ну да. Я член Союза каменщиков.– Кто-нибудь в этой стране когда-нибудь причинил вам неприятности?– Нет, никто.– Вы в Майами поселились, верно? Может, здесь у вас были неприятности?Зангара скривился, в первый раз выказав раздражение. Он ткнул пальцем в шрам.– Здесь плохо. Для чего жить? Лучше умереть, все время страдаю, страдаю все время.Это смутило Уинчелла. Изумившись, что что-то могло его смутить (но это было так), я вступил в разговор, спросив:– Вы умираете, Джо? Сюда, в Майами, приехали умирать?Его зубы сверкнули немыслимой белизной.– Свою работу закончить, – ответил он. Уинчелл взглянул на меня раздраженно, возможно, из-за того, что я влез без его разрешения, и продолжил:– Почему вы ждали, пока мистер Рузвельт закончит выступление? Он был лучшей мишенью, пока сидел в машине.Это немного сбило Зангара, и он, почти заикаясь, сказал:– Не было шанса, потому что люди впереди поднялись.– Они поднялись, когда вы в него выстрелили. Вам пришлось для этого встать на скамейку, верно?– Я старался, как мог. Не моя вина. Скамейка качается.– Откуда начал, туда и пришел, – сказал сам себе Уинчелл, просматривая записи.– Знаете мэра Сермэка? – спросил я.Рука снова нервно почесала заросший подбородок и щеку; темные глаза на меня не смотрели.– Нет, я его не знаю. Я просто хотел убить президента.– Вы не знали, какой из себя мэр Сермэк?– Нет, нет, нет. Я хотел только президента. Знаю только президента, потому что видел портрет в газете.В газете дважды был напечатан портрет Сермэка. Уинчелл снова вмешался, но уже развивая мою тему:– А вас не волнует, что Сермэк может умереть?– Никогда не слышать о нем.– Джо, а что такое мафия?– Никогда не слышать.Уинчелл посмотрел на меня; я мягко улыбался.Он спросил:– А вы не в мэра Сермэка стреляли? Вас, случайно, не мафия наняла, чтобы застрелить Сермэка? Почти смеясь, Зангара ответил:– Ерунда какая!– Почему вы не попытались улизнуть из парка, Джо?– Оттуда нельзя уйти. Слишком много народу.– Ведь это самоубийство, Джо. Зангара поморгал, не понимая.– Рискованно, Джо, – объяснил Уинчелл. – Разве это не рискованно?Голый маленький человечек снова поежился.– Нельзя увидеть президента одного. Всегда люди.– Вы анархист, Джо? Коммунист?– Республиканец, – ответил он.Такое заявление остановило Уинчелла еще раз.Потом он спросил:– Но вы ведь не пытались убить президента Гувера?– Почему. Если бы увидеть его первым, первым убить его. Все одно, нет разницы поэтому.Вмешался шериф.– Зангара, если бы в эту тюрьму пришел мистер Рузвельт, а у тебя снова был бы в руке пистолет, сейчас бы ты убил его?– Конечно.– А меня хочешь убить? Или полицейских, которые тебя схватили?– Нет смысла убивать полицейских. Они работать для жизни. Я за рабочего человека, против богатого и власти. Как человек мне нравится мистер Рузвельт. Я хочу его убить как президента.Опять вмешался Уинчелл:– Джо, вы в Бога верите? Церковь посещаете?– Нет! Нет! Я принадлежу только себе и... я страдаю.– Вы не верите, что есть Бог, небеса или ад, или что-нибудь подобное?– На этой земле все, как сорняк. Все на этой земле. Там нет Бога. Все ниже.Уинчелл перестал задавать вопросы.Зангара повернулся и подошел к окну – поглядеть на Бискейн-Бей. Оттуда дул слабый ветерок: я его чувствовал на том месте, где стоял.Шериф заметил:– Зангара, завтра мы пришлем вам адвоката. Повернувшись к нам голым задом, тот ответил:– Никакого адвоката. Не хочу никого, чтобы мне помогать.Шериф спросил Уинчелла, закончил ли тот. Уинчелл кивнул, и мы пошли назад через отделение одиночек; от шагов раздавалось эхо. Черный мужчина все так же сидел на корточках на своей койке: сейчас он смеялся сам с собой и подпрыгивал.У лифта шериф пожал Уинчеллу руку, произнес свою фамилию по буквам три раза, и мы спустились.Уинчелл в лифте молчал, но, выйдя наружу, под ночное небо Майами, положил мне на плечо руку и спросил:– А как твоя фамилия, малыш?– Геллер.Он улыбнулся, показав на этот раз зубы.– Не хочешь сказать мне ее по буквам?– Не хочу попадать в вашу историю.– Хорошо, не попадешь. Из Чикаго, верно?– Там и родился...– И что ты из этого сделаешь, когда туда вернешься?– Вот вы из Нью-Йорка. Вы что из этого сделаете?– Помои.– В Нью-Йорке это так называется?– Это одно из выражений, которым я называю нашу печать. Дерьмо, каким его именем ни назови, не будет пахнуть благовониями.– Шрам на его животе настоящий, не подделка?– Да, как будто подлинный. Слышал когда-нибудь об Оуни Мэддене?– Конечно. Это гангстер – друг Рэфта, – ответил я.– Мы с ним приятели, – сказал Уинчелл. – Он спас мне жизнь, когда на меня разозлился Голландец Шульц. Я немного освежил свою колонку – это касалось Шульца и Винса Кола. Предсказал убийство Кола за день до того, как оно произошло.– И Шульцу это не понравилось.– Да, очень не понравилось. Я стал меченым. Многие месяцы прожил под угрозой расправы. С тех пор у меня нервы ни к черту, и я не стесняюсь признаться в этом, малыш.– И это все еще продолжается?– Я – фигура общественная. Они не смогут ликвидировать меня без шума и возни. Я объяснил это Оуни. И знаешь, что он ответил?– Что?– Они могут найти способ, – сказал он. – Они найдут такой способ, что никто даже никогда не узнает, что это именно они меня устранили.Мы остановились посредине лестницы, ароматный бриз обвевал нас, как ленивый евнух.– Думаю, что этот маленький ублюдок целился в Сермэка, – сказал Уинчелл. – Думаю, он знает, что все равно умрет из-за желудка, а они, скорее всего, обещали ему поддержать семью там, в Италии, взамен на то, что он подстрелит Тони и будет помалкивать. А ты что думаешь?– Я думаю, что вы правы, – ответил я. – Но если это напечатают, никто не поверит.– Что же мне делать? – спросил Уинчелл. – Впрочем, я знаю – они поверят чепухе.И он пошел искать такси. Глава 18 Около семи утра следующего дня, сидя после завтрака в буфете «Билтмора» с чашкой кофе, я читал «Гералд» – среди показаний очевидцев покушения была заметка о генерале Дэйвсе. Он, наконец, выступил свидетелем перед Сенатской комиссией по делу Инсала. Да, он действительно дал Инсалу кредит в одиннадцать миллионов долларов из своего банка, капитал которого вместе с прибылью на тот момент составлял двадцать четыре миллиона долларов, и он оплошал, «положив в одну корзину слишком много яиц». Попыхивая трубкой и печально кивая головой, он отметил, что в ретроспективе все банкиры этой страны выглядят не лучшим образом. Когда его спросили, что он думает о новых банковских законах, он ответил:– О новых законах, не разобравшись в них как следует, я говорить не хочу – хотя эта привычка, не свойственная Вашингтону.Последнее, видимо, вызвало смех – дань генералу, чье остроумие не радовало, наверное, только меня.Потом я поднялся в свою комнату и упаковал белый костюм и обе пушки; рассчитался за номер и поехал на своем «форде» в северо-западный Майами. Вверху, в конце извилистой улочки, огороженной кустами гибискуса, олеандрами и жасмином, находилась больница «Памяти Джексона» – двухэтажное здание с большим числом длинных, оштукатуренных, белых прогулочных галерей с красными черепичными крышами и тентами на окнах. Вокруг теснились многочисленные пышные пальмы.Я припарковался на стоянке и прошел ко входу, где стояли, болтая, двадцать (или около того) красивых молодых сестер; они улыбались и пребывали в радостном возбуждении, очевидно, ожидая кого-то особенного, но явно не меня.В приемном покое главного корпуса находились многие из репортеров, бывших свидетелями ночной драмы. Однако Уинчелла не было. Стряпал, наверное, большую историю, а объедки оставлял знаменитостям рангом поменьше. Вдоль одной стены располагались телеграфные аппараты и машинки.Меня остановили двое из Секретной службы. Я показал удостоверение и поинтересовался, есть ли какая-нибудь возможность увидеться с Сермэком. Ничего не ответив, один из них взял меня под руку и провел через стену репортеров в коридор, за регистратурой.Не отпуская меня, человек сказал двум другим агентам, охранявшим коридор:– Это тот самый парень, которого хотел повидать Сермэк.Все (кроме меня) серьезно кивнули, и тот же самый парень проводил меня по коридору, который был буквально забит хорошенькими медсестрами. Это было похоже на сцену в больнице из самого последнего фильма Эрла Кэрола «Тщеславие»: все, до единой, симпатяшки, они улыбались и хихикали, как будто были готовы тут же спеть или станцевать.Мой провожатый, заметив, как я, замедлив шаги, с явным интересом разглядываю девушек в коридоре, сказал:– Сейчас здесь школа обучения медсестер. Репортерам есть на что поглядеть.– Держу пари – это так.Между группками медсестер виднелись раскрытые в больничные палаты двери; пациенты выглядывали со своих кроватей, иногда даже изгибаясь, чтобы бросить на меня взгляд. Или, скорее, на того, кого они надеялись вместо меня увидеть.– Между прочим, когда вы ожидаете Рузвельта? – спросил я.Человек из Секретной службы нахмурился так, будто я только что выдал большой секрет.– Он может прибыть в любую минуту. Как на всяком хорошем параде, на этом были хорошенькие девушки и цветы, гирляндами из которых украсили стены коридоров, где группками толпились какие-то люди; среди них олдермэн Баулер, еще люди из Секретной службы, пара детективов из Майами и несколько врачей в белых халатах. Были тут и Лэнг с Миллером, стоявшие по одну сторону двери ближайшей палаты.– Доктор, – сказал человек из Секретной службы. – Это мистер Геллер. Тот джентльмен, о котором спрашивал мэр Сермэк.Заслышав слово «джентльмен», Лэнг и Миллер обменялись ухмылками.Белоголовый Баулер устало улыбнулся мне и протянул руку. Я пожал ее, а Баулер сказал:– Прошлой ночью вы доказали, чего стоите, молодой человек! Благодарю вас за все.– Я не заслужил таких добрых слов, – ответил я. – Как себя чувствует мэр?Один из врачей, мужчина среднего возраста, преждевременно, как и Баулер, поседевший, заметил:– Мы надеемся на лучшее.Другой доктор, помоложе, в очках и с кофейным загаром, объяснил:– У нас нет привычки обманывать самих себя. Жизнь мэра в опасности. Пуля, которую еще не вынули сидящая над правой почкой, пробила правое легкое, и он кашляет кровью. Это большая нагрузка на сердце. И всегда остается опасность развития пневмонии или инфекции.Первый врач бросил на молодого коллегу испепеляющий взгляд, который тот, по-видимому, не заметил или, во всяком случае, проигнорировал.– Я полагаю, – сказал доктор постарше, – у моего коллеги есть основание говорить все это вам, чтобы вы проявили необходимую в данном случае осторожность.– Что вы имеете в виду?– Только то, что мэр настаивает на свидании с вами, а он человек упрямый, и спор по этому поводу мог бы вызвать у него перевозбуждение, которого мы стараемся избежать. Так что мы пошли навстречу его желаниям в отношении вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39