Я могу оставаться в своей комнате и учить тексты, если я задействована в пьесе, или просто-напросто читать, или спать.– И вас не беспокоит то, что делается за стеной?– С какой стати?У меня не было ответа на этот вопрос.– Живи своей собственной жизнью – вот девиз, принятый здесь, – объяснила она. – Живи, а не только существуй.– Сейчас многие люди и простое существование находят достаточно трудным. Она молчала.– Приятно было побывать в вашей спальне, – продолжал я. – Вы красивая девушка, и это кимоно красивое, и чай вы приготовили вкусный. Но я по-прежнему не собираюсь больше разыскивать вашего брата.Я ожидал, что при этих словах она на меня набросится с кулаками, но этого не случилось.– Я понимаю, – сказала она довольно холодно.– Тогда зачем вы меня сюда привели?Она наконец немного рассердилась, но только чуть-чуть.– Не подкупить вас, если вы так думаете. В городе масса других детективов...– Это правда, и некоторые более крупные агентства могут искать вашего брата по всей стране, если вы дадите для этого «бабки».– Я психологически связана с братом.– Что?– Мой психиатр говорит, что большинство проблем у меня связано с тем, что я из близнецов. Я чувствую свое несовершенство из-за того, что потеряла брата.– Вы ходите к психиатру?– Да.– И он говорит, что вы чувствуете свое несовершенство из-за того, что вам недостает брата?– Нет. Это я так сказала. Он же говорит, что большинство моих проблем связано с тем, что я из близнецов.– Каких проблем?Она пожала плечами.– Он не сказал.– А почему вы к нему ходите?– Алонсо посоветовал.– Почему?– Он думает, что я стану лучше как актриса, если вступлю в контакт со своим примитивным подсознанием.– Это теория Алонсо, не психиатра?– Да.– И сколько стоит психиатр?– Немало.– И все-таки, сколько?– Пять долларов в час.Я как на угли сел: пять долларов за час! Я для нее снизил срою ставку с двенадцати долларов в день до десяти – ради нее, потому что мне было жалко страдающую молодую актрису, пытающуюся устроиться в большом городе, – и за пять дней прочесал все Гувервилли и эту проклятую Северную Кларк-стрит с ее ночлежками, а она платит пять долларов за час какому-то шарлатану с Мичиган-авеню!Она сказала:– А почему вы так разъярились из-за этого?– Из-за чего?– Что я хожу к психиатру. Почему вы из-за этого так вышли из себя?– Только потому, что на ночь глядя насмотрелся на тьму-тьмущую небритых лиц, вот и все.– Не понимаю.– Люди продают яблоки на перекрестках и Бога благодарят, если заработают доллар в день, а вы пять баксов пускаете на ветер из-за какой-то чепухи.– Это жестоко.– Возможно. В конце концов, это ваши пять баксов. Можете делать с ними, что хотите.Она ничего не ответила, разглядывая свои руки, сложенные на коленях.– Выступая на радио, вы, похоже, хорошие «бабки» делаете, – добавил я.– Неплохие, – согласилась она. – И я могу еще попросить денег из дома, если будет нужно.Мы посидели некоторое время молча. Я сказал:– В самом деле, не мое это дело, что вам делать со своими деньгами. Парни, торгующие яблоками на перекрестках, – это не ваша вина... И ваши пять баксов не решат проблемы. Забудьте, что я вам наговорил. Как я уже сказал, я увидел слишком много небритых лиц, пока бродил по Гувервиллям, разыскивая вашего брата.– Думаете, что я живу одними пустяками, ведь так?– Я не знаю. Мне Тауер Таун не нужен. Вся эта свободная любовь, о которой вы тут толкуете, кажется мне не очень правильной.Она, поддразнивая, улыбнулась.– Вы охотнее за нее заплатите, не правда ли? Я тоже улыбнулся – против желания.– Я не это имел в виду.Она поцеловала меня. Долгим поцелуем, и, между прочим, очень сладким. Губы у нее были нежные. Теплые. Губная помада возбуждала.– Ты вкуснее, чем засахаренные яблоки, – сказал я.– Возьми еще кусочек, – ответила она, и я поцеловал ее, а мой язык скользнул в ее рот, что, казалось, ее удивило, но понравилось – она проделала то же самое с моим ртом.Кимоно соскользнуло с ее плеч, а мои руки – на ее прохладное, белоснежное тело. Оно было нежным, – как и ее губы, – но в то же время мускулистым, почти как у танцовщицы. Груди у нее были небольшие (но приятно заполнили ладони) с маленькими девичьими сосками и ободком вокруг размером с монету. * * * Не без моей помощи и не переставая целоваться, она раздела меня, и мы оказались под балдахином. Мы лежали, целуясь и лаская друг друга, а потом, когда я уже собирался ее взять, она остановила меня:– Подожди.– Ты хочешь, чтобы я что-нибудь переменил? – спросил я. У меня был припасен презерватив.– Нет, – ответила она, выбираясь из постели, и выключила на туалетном столике лампу. Она вышла в ванную и вернулась с полотенцем, постелила его на кровать и, устроившись на нем, с завораживающей улыбкой дотянулась и включила электрическую луну.Я старался войти в нее нежно, но это было трудно: она была маленькой и тесной.– Тебе не больно?– Нет, – ответила она, целуя меня, похожая на призрачного ангела.И я прошел путь до конца.Это продолжалось всего несколько минут, но каких удивительных! И когда она кончила, то застонала, и в стоне были и боль, и наслаждение; я кончил минутой позже, выйдя и выпустив все на полотенце, на котором она лежала.– Не надо было, – сказала она грустно, коснувшись моего лица. – Тебе надо было остаться во мне. Приподнявшись, я посмотрел на нее.– Я подумал, что ты хотела, чтобы я....– Нет, это не для этого...Она свернула полотенце и выбралась из постели; она не хотела, но я увидел: полотенце запачкалось кровью.Я лежал на спине, ожидая, когда она вернется.«У нее как раз то самое время», – подумал я.И только теперь вдруг сообразил.Вскоре она вернулась в мои объятия.Я поглядел на нее, она все еще улыбалась так же загадочно.– Ты была девственницей, – уточнил я.– Кто это сказал?– Я говорю. Ты была девственницей!– Это имеет какое-нибудь значение?Я ласково ее отодвинул и сел.– Конечно, имеет, – сказал я. Она тоже села.– Что тебя так разволновало?– У меня никогда не было...– Вот почему я тебе и не говорила.– Но ты не могла быть девственницей!– А я и не была.– Ладно, хватит шутить.– А я и не шучу.– Сколько тебе лет?– Двадцать три.– И ты, актриса, живущая в Тауер Тауне, делящая жилье с каким-то голубым, встречающаяся с психиатром и говорящая о свободной любви, «живущая, а не существующая», ты была девственницей?– Может быть, я ждала настоящего мужчину...– Если ты это сделала, чтобы я продолжал искать твоего брата... Нет, такого в Чикаго еще не было!– А это не взятка.– Так ты любишь меня или как, Мэри Энн?– Думаю, это несколько преждевременно. А ты что думаешь?– Думаю, лучше мне найти твоего брата.Она прижалась ко мне.– Благодарю, Натан.– Несколько недель я не смогу искать его. Мне нужно сделать еще кое-какие дела – одну работу для «Ритэйл Кредит», а потом съездить во Флориду по делу.– Хорошо, Натан.– Тебе не больно?– О чем ты?– Ну, сама знаешь. Там, внизу...– А почему бы тебе не проверить?Электрическая луна улыбалась. Глава 14 Холода ударили по Чикаго, как кулаком. К низкой температуре добавился ветер, и город обратился в ледышку. Потом навалило двенадцать дюймов снега, и все побелело. Те люди, с которыми я не так давно разговаривал в Гувервиллях, возможно, и пережили холода, потому что, по крайней мере, у них были лачуги, а временами и бочонок с каким-нибудь горючим. А вот несчастные в парках замерзли. До смерти. Не все, но многие, – хотя об этом в газетах писали мало. Не больно-то хорошая реклама для города в год проведения Выставки. Конечно, по мнению газет, главную роль в гибели неудачников сыграло отсутствие изоляции: покрывайте свое сердце если хотите проснуться утром. Мне было интересно знать, проснулся ли утром тот парень, который преподнес мне в подарок эту житейскую мудрость.А я в это время, разодетый в белый костюм, грелся на солнце, вдыхая морской бриз. Мужчины на улицах были в рубашках с короткими рукавами и соломенных шляпах, женщины – в летних одеждах, с загорелыми ногами. Здания были такими же белыми, как снега в Чикаго, – хотя сходство на этом и заканчивалось. Пальмы склонялись вдоль Бискейн-бульвара, как будто их утомил солнечный свет. Мэр Сермэк должен был появиться в городе позднее, к вечеру. Блондин, которого Фрэнк Нитти послал встретить Сермэка, уже мог быть здесь. * * * Первое, что я сделал, когда сошел с экспресса «Дикси» чуть позднее семи утра в среду – уплатил таксисту, чтобы довез меня до ближайшей мастерской подержанных машин. Парень с короткими рукавами и золотой фиксой во рту, отражавшей солнце Майами, продал мне за сорок долларов «форд» 1928 года. Он бегал, конечно, не так, как за миллион баксов, но бегал, и вскоре я ориентировался в этом чудесном городе.Это был синтетический мир, напоминавший декорации в кино, которое, как предполагалось, задурит вам голову, и вы подумаете, что все настоящее. Но вам, на самом деле, все равно, так как именно в этом и было свое очарование – здания, как из мороженого, тропическая растительность, залив такого синего цвета, что небо кажется бледным. Всего двадцать лет назад здесь были мангровые заросли, песчаные дюны, коралловые скалы. Джунгли. А сейчас это был рай для богатых, и единственным признаком джунглей, оставшихся в чьей-либо памяти, были пробковые шлемы регулирующих движение полицейских, одетых в светло-голубую форму с белыми поясами.Несмотря на тяжелые времена, в Майами, по-видимому, делался неплохой бизнес. На шикарном Бискейн-бульваре с четырьмя линиями пальм, проходившем параллельно тропическому ландшафту Бейфрант-парка, можно было заметить машины с номерами из всех сорока восьми штатов. Район магазинов западнее Бейфрант-парка состоял из дюжины кварталов, в основном узких улиц с однорядным движением, и представлял чикагские Максвел и Стейт-стрит в версии Майами, слепленные вместе: открытые магазины торговали фруктами и соками, галстуками с цветными узорами ручной работы; пепельницами в форме очертания штата; в витринах магазинов одежды – праздные манекены, одетые в купальные костюмы и солнечные очки, намеревались бросать мяч. Фотостудии приглашали клиентов попозировать перед картонным пляжем, держа огромную рыбу или прислонясь к чему-то, напоминающему пальму. Семинолы в полном убранстве сидели в антикварных магазинах, завлекая любопытных (и их деньги). Театральные швейцары в свободных псевдовоенных френчах стояли у дверей заведений, уличные торговцы на перекрестке предлагали крем для загара и бюллетени скачек. Пока я ждал светофора, чтобы повернуть на Флеглер-стрит, газетчик старше меня лет на десять всучил мне «Майами Гералд», но когда я отказался от бюллетеня скачек, он бросил на меня такой взгляд, будто я признался, что не люблю женщин.Я не заметил, пока ехал нижним городом, чтобы здесь было много побитых жизнью неудачников, но несколько женщин (около тридцати, в привлекательных летних платьях, по-моему, домохозяйки), заметив случайные незагорелые лица туристов, вроде меня, подходили, прося пенни, чтобы спасти от голода потерявшего работу. Они просили не для себя конечно; на маленьких ящичках, которые они носили, было написано: «Департамент социальной помощи графства Дейд». Другая женщина, на этот раз лет около сорока, но также одетая со вкусом, подошла ко мне и протянула листовку; она была из налогового комитета, – оказалось, что, невзирая на падающий уровень жизни, самые разнообразные поборы оставались на «пиковом» уровне прежних лет.– Должно же что-нибудь делаться и для мэра, – пояснила она, твердо сжав рот и пристально глядя на меня из-под очков в металлической оправе.Я согласно кивнул и прошел в ресторан под названием «Обеденный колокол», где взял ростбиф с горошком, кофе и яблочный пирог за пятнадцать центов. За столом рядом, попивая лимонад, сидел блондинистый парень в белой рубашке с короткими рукавами, серого цвета широких брюках на подтяжках и подходящего возраста. Но он был не тем блондином, которого я искал. Не было его и среди полудюжины других блондинов, проходивших мимо меня на улице и которых я внимательно разглядывал. * * * Похоже, это будет не легко. А я-то надеялся просто столкнуться с убийцей на улице, ткнуть ему в спину револьвер, затянуть в переулок и хлопнуть башкой об стену. Если он при этом будет без оружия (которое у него скорее всего будет, потому что он близок к своей цели), лучше всего подложить ему в карман свой револьвер и анонимно оставить у входа в больницу или в полицейский участок, как подбрасывают нежеланного ребенка. А уже одного того, что у него оружие, хватит, чтобы в графстве Дейд гарантировать отсидку в несколько дней. За это время Сермэк уедет домой.Или я смогу «сесть ему на хвост», и он доведет меня до своей гостиницы. Это позволит мне увидеть, работает ли он с напарником. В этом случае я подсуну блондину пушку и натравлю на него копа, а напарник, возможно, улизнет. Еще лучше было бы двинуть ему по затылку. Неплохо будет устроить его в больницу, но убивать не стоит. Другая возможность – это держать его связанным в номере до тех пор, пока Сермэк не уедет из города. Но такой вариант будет означать, что он как следует меня разглядит, да и потом придется возиться с напарником (и хорошо если это будет только один человек). Все это может иметь неприятные последствия; по-видимому, лучший выход – проверка блондина на крепость его черепа.Помимо все же захваченного с собой браунинга, у меня была пушка, которую я должен был подбросить: специальный полицейский кольт тридцать восьмого калибра, который мне доставил гонец вместе с билетами на поезд, пятью сотнями долларов и письмом от адвоката из Флориды. В письме на имя Натана Геллера было разрешение действовать в Майами в качестве частного сыщика, а также временно носить оружие. Очевидно, адвокат Луи Пикет имел во Флориде кое-каких друзей на хороших местах – или, скорее, их имел Аль Капоне. Несмотря на некоторую публичную отгороженность со стороны официальных лиц штата и города, когда (примерно в 1928 году) Капоне появился во Флориде, общественность его приветствовала, а мэр Майами, парень по фамилии Ламас, продал Капоне виллу на Бискейн-Бей.Объяснения, для чего было послано оружие, не было, оно было не нужно. Капоне предполагал, что я могу убить того человека, которого меня посылают остановить. И сделал так, чтобы ничто не привело ко мне.Во время путешествия на «экспрессе», сидя у окна, я обозревал покрытые снегом пастбища штата Кентукки, пересекал реки и долины, взбирался на горы, останавливался в горах. Передо мной проплывала панорама Америки, но все, что я видел, проходило мимо моего сознания – я только и мог думать, что о блондине.И сейчас, гуляя по оживленным улицам Майами, я ясно понял, насколько несерьезны были мои фантазии. Выполнить эту работу можно только одним путем, и подспудно я это понимал с самого начала. Мне нужно превратиться в тень Сермэка и ждать. Ждать непосредственно покушения и попытаться предотвратить его, по сути, в последний момент.Это было, мягко говоря, рискованно: для Сермэка уж точно, но и для меня тоже. Вот если бы отказаться от этого поручения, но из-за Аль Капоне это было невозможно. К тому же тогда пришлось бы отказаться и от десяти тысяч долларов, которые мой клиент пообещал мне после этого дела.Вздохнув, я опять уселся в свой сорокабаксовый «форд» и поехал по мостовым графства, мимо Палм Айленд (где находилась вилла Капоне); белое солнце сверкало на поверхности Бискейн-Бей. Потом я побывал на десятимильном острове, проехал по Коллинз-авеню на север, мимо разбросанных псевдосредиземноморских отелей, домов с апартаментами и вилл, глядевших на побережье, окруженных террасами и плавательными бассейнами (для тех, кто находил Атлантический океан или слишком многолюдным, или слишком соленым, или слишком что-нибудь еще). Я ехал мимо белого песка, покрытого пятнами цветных солнечных зонтов и фигур в купальных нарядах, входивших и выходивших из кабинок размером побольше, чем моя контора. Мимо полей для гольфа, частных причалов, обвитых бугенвиллеей стен роскошных особняков и затененных пальмами бухт, которые рассекали яхты и катера. Что ж, это тебе не Гувервилли.На окраине Коллинз-авеню, подальше от Атлантического океана, в направлении спокойного Индейского зализа, располагалось несколько относительно более скромных домов, не вилл, а просто бунгало с тремя или четырьмя (всего-то) спальнями. Один из этих домов был зимним домом зятя мэра Сермэка – доктора, недавно назначенного главой здравоохранения штата Иллинойс. Одноэтажный оштукатуренный дом, довольно современного вида, располагался вдали от улицы – и частично скрывался за кустами и пальмами. Это было место, где скорее всего, и остановится Сермэк. Я припарковался на улице и прошел через лужайку туда, где около дома садовник подстригал кусты.– Привет! – поздоровался я.Садовник – темный, маленького роста человек на кривых ногах, в комбинезоне и помятой шляпе обернулся и посмотрел на меня с глуповатой улыбкой, продолжая стричь изгородь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39