Борьба за инвеституру так затянулась, что император готов прибегнуть к каким угодно средствам, чтобы только доказать свою правоту и достичь власти над папой.
— Да бросьте вы, герцог, — вновь вмешался Вермандуа. — Бабы — вот единственное, что интересует вашего Генриха. Мужская немощь — вот единственное, что обижает его и двигает его на всякие глупости.
— Разве император немощен? — удивился я.
— А вы и не знали! — рассмеялся Гуго. — Немощен и очень даже давно. Он слишком рано начал развратничать, хотя природа не наградила его сильным зарядом и по сравнению со всеми своими друзьями он всегда выглядел по этой части слабаком. Постепенно это стало его так раздражать и бесить, что он и вовсе стал неспособный. Бедняжка! Вот уж сколько лет он может кое-как уговорить своего маленького хозяинчика чуть-чуть окрепнуть лишь в том случае, если женщину, которую Генрих пожелает, на его глазах вспашут двое-трое, а то и четверо других пахарей. Вот и сегодня, посмотрев, как это делаю я, Генрих почувствовал, как кое-что шевельнулось, после Боэмунда он и вовсе воспрянул, но этот ксантенский медвежина полностью его разочаровал, встрепенувшийся гусь опять превратился в издыхающего чахлого гусенка. Он надеялся, что вы, Зегенгейм, разожжете его, но вы-то как раз окончательно все испортили со своими крестными знамениями и чтением молитв. Тысячу сарацин вам в печенку!
— Подождите-ка, — перебил я графа Вермандуа. — Вы так уверенно говорите обо всем. А как же тогда забеременела императрица, если, как вы утверждаете, Генрих совершенно не способен?
— А это уж вам лучше знать, проказник, — с блудливой усмешкой ответил Гуго.
— То есть?! Что вы имеете в виду? — Меня к этому моменту уже сняли с лошади и усадили связанного на траву, так что я даже мог возмущенно подпрыгивать. У меня вдруг появилась надежда, что они не станут топить меня в водах Регница.
— Перестаньте, граф! — тоже улыбаясь, обратился к Вермандуа Годфруа. — Видите ли, Зегенгейм, Гуго полностью верит молве о том, что вы были любовником Адельгейды, и что ребенок, которого она носит — от вас.
— Какая чушь! Я впервые увидел ее утром перед свадьбой, потом на свадьбе, потом я получил рану во время поединка с Гильдериком, а покуда очухивался, император и императрица переехали в Бамберг. В это время, судя по всему, она уже понесла приплод.
Оправдываясь, я почувствовал, как покраснел. Мне, как бы то ни было, казалось по-идиотски лестным, что молва приписывает мне любовную связь с Евпраксией. Теперь, когда император перестал существовать для меня, я даже мечтал бы, чтобы ребенок и впрямь был мой. Только увы, от одних разговоров, даже самых задушевных, какие велись между мной и Евпраксией, никакой ребенок не мог зачаться.
— Клянусь, что ребенок Адельгейды не от меня.
— Тогда от кого же? — изумился Гуго. — Неужто все-таки от Гильдерика?
— Перестаньте молоть вздор, — сказал Годфруа. — Я себе все объясняю следующим образом. Поначалу Генрих так сильно влюбился в Адельгейду, что у него появилась надежда на восстановление мужского достоинства. В первые дни после свадьбы он еще испытывал достаточно пыла, чтобы исполнить свой супружеский долг. Тогда же и произошло зачатие. Но постепенно он стал охладевать к ней и, поскольку она не оправдала его тщетных надежд, разочаровываться. Мне доподлинно известно, что он стал склонять ее к участию в свальном грехе, ибо действительно мужчина просыпается в нем только тогда, когда он видит, как этим занимаются другие. Адельгейда возмутилась, и наметившийся разлад между ними сделался еще круче. Но он все-таки еще вожделеет к ней, иначе зачем ему было заставлять Мелузину сегодня превращаться в Адельгейду?
— Между прочим, — встрял Вермандуа, — он так благодарен Мелузине за все ее замечательные проделки, что всем сердцем привязан к ней. Если бы Адельгейда не была такой монахиней и недотрогой и согласилась на предложения мужа, он любил бы ее еще больше. Она могла бы крутить им, как хочет, и со временем Германия подчинялась бы капризам не императора, а императрицы. А если бы милашка Адельгейда только захотела, я бы, когда стану королем, так и быть, присоединил бы Францию к вашей империи. Разумеется, если бы она…
— Заткнитесь, граф, не то я проткну вас! — вскричал я в бешенстве.
— Любопытно, как и чем? — удивился Гуго.
— Спросите об этом у призрака Шварцмоора, который преспокойно разгуливает по подземелью замка Шедель, — сказал я, охладевая и видя всю нелепость моих угроз.
— Да, поганое место этот замок, — вздохнул Годфруа.
— Кстати, а почему такое название; — спросил я, радуясь перемене темы.
— Темная история, — сказал герцог. — Говорят, что некогда на этом месте было языческое капище, где приносились человеческие жертвы. Потом там похоронили одного колдуна, который перед смертью заявил, что в земле кости его будут увеличиваться вдвое. Его закопали как можно глубже, а потом один из местных властителей, разбогатев на грабежах, решил построить себе замок именно на этом месте. Когда стали копать, то обнаружили поверхность черепа невероятной величины. Феодал и решил, что если он тут построит замок, то со временем череп колдуна, продолжая расти, вылезет из земли, и лет через пятьдесят замок окажется стоящим на вершине надежного костяного холма, но с тех пор прошло не менее ста лет, а череп колдуна так и не вылез на поверхность. Видимо, останки чародея растут не вверх, а внутрь, в землю.
— Центр подземелья, где располагается ложе наслаждений, — вмешался Гуго, — находится как раз над макушкой черепа чародея. Бедняга Генрих и тут надеялся, что сила колдуна поможет ему справиться с его неприятностью. Но покуда ему больше приходится надеяться на свой кулак, в котором он так часто пестует свой пестик. Покойный Гильдерик весьма остроумно окрестил Генриха. Он называл его император Фауст.note 8 Жаль все же, что вы, Зегенгейм, проткнули Гильдерика. Иногда он бывал неотразим в своем остроумии.
— Странное дело, — сказал я. — Когда я сидел с завязанными глазами, я отчетливо слышал голос Гильдерика. Сначала он был недоволен тем, что я занял его место. Потом вдруг решил снять с меня повязку. Вы не видели, кто развязал мне глаза в первый раз?
— Я не видел, — покачал головой Гуго.
— И я, — сказал Годфруа. — Но скорее всего, это проказы Гедельмины, одной из двух прислужниц Мелузины. Очень способная ведьмочка, умеет говорить любыми голосами. Должно быть, она и сыграла с вами эту шутку.
— Вот как! А я-то и впрямь решил, что это Гильдерик. Очень неприятно было слышать его голос…
— Что поделаешь, придется вам, Зегенгейм, снова его услышать, — сказал Гуго. — Хватит болтать, пора нам возвращаться в замок, а вам — купаться в реке.
— Вы что, все-таки утопите меня? — спросил я, замирая.
— Разумеется, утопим, — спокойно ответил Вермандуа.
— Разумеется, нет, — возразил Годфруа.
— Нет? — удивленно поднял бровь Гуго.
— Нет, — твердо заявил герцог Лотарингский.
Я облегченно вздохнул.
— Мне-то, собственно, все равно, — сказал Гуго. — Но вы, Годфруа, как вассал императора, не можете не выполнить его приказ. Как же так?
— Очень просто. Нам было приказано бросить его в Регниц, не развязывая веревок. Так?
— Совершенно верно.
— А мы и не будем их развязывать. Мы их разрежем.
С этими словами Годфруа достал свой меч, имя которого было Стеллифер, и очень ловко и быстро перерезал все связывавшие меня путы. Каким наслаждением было двигать руками и ногами во всех направлениях, куда хочешь. Как здорово было поприседать и попрыгать.
— Честно сказать, мне тоже не очень-то хотелось губить парня, — рассмеялся Гуго Вермандуа. — Он симпатяга. Правда, у него плоховато с чувством юмора, но это лишь потому, что он слишком молод и горяч, а остроумие требует кое-какого жизненного охлаждения. Ну хорошо, а как вы, герцог, собираетесь дать отчет императору, неужто прибегнете к лжи?
— Отнюдь нет, — отвечал Годфруа Буйонский. — Я скажу ему, что, не развязывая веревок, мы раскачали Зегенгейма и на счет три бросили в воду. Затем он ушел под воду и мы больше его не видели. А чтобы это не явилось ложью, мы сейчас так и поступим. Когда мы бросим вас в воду, Людвиг, нырните как можно глубже и не выныривайте подольше, чтобы мы успели сесть на лошадей, уехать и больше не видеть вас. Идет?
— Идет, — обрадовано кивнул я. Хоть я и потерял императора, зато вновь приобрел Годфруа.
Как мы и договорились, Годфруа и Гуго взяли меня за руки и за ноги, раскачали и на счет три бросили с берега в воду. В какой-то миг мне показалось, что это отец и дядя Арпад швыряют меня маленького в воду Линка. Упав в воду, я быстро погрузился на дно. Здесь было не очень глубоко. И я пополз по этому холодному речному дну и полз до тех пор, пока не стал задыхаться. Когда я вынырнул, то успел услышать в отдалении топот конских копыт.
— Храни вас Бог, — благословил я исчезнувших Гуго и Годфруа. Развернулся и поплыл вниз по течению Регница.
Глава XII. ТЕПЕРЬ — В ЕВРОПУ
Старания моего отца и дяди Арпада не пропали даром. Я стал хорошим пловцом, в чем имел возможность убедиться этой ночью, плывя вниз по Регницу. Я решил плыть и плыть, пока не устану, а тогда уже выбраться на берег, отдохнуть и к утру вдоль по берегу вернуться в Бамберг. Освобожденные руки и ноги испытывали неизъяснимое удовольствие, барахтаясь в холодных ночных водах реки, лунные блики мелькали предо мной, я наслаждался жизнью и свободой, радуясь, что Евпраксия чиста, печалясь о погибшей душе Генриха.
Между тем луна покидала небосвод и вскоре я заметил, как начало светать. Поскольку сил у меня еще было предостаточно, я решил плыть до тех пор, пока не исчезнут звезды и в природе не почувствуется приближение восхода солнца. Я вспомнил, что до сих пор не возблагодарил Господа за две главных награды, которыми он одарил меня после всех мучений — за жизнь, которая мне была сохранена, и за чистоту Евпраксии. И я стал громко благодарить Святую Троицу, яко не прогневался на мя, ленивого и грешного, ниже погубил мя со беззакоными моими, но человеколюбствовал и в нечаянии лежащего воздвиг мя, дабы утреневать и славословить державу Его…
Не успел я прочесть утреннее благодарение, как неожиданно вдалеке появился Бамбергский мост, по которому шла дорога на Эрфурт. Я никак не предвидел, что столь быстро преодолею расстояние от окрестностей таинственного замка Шедель до Бамберга. Ну, теперь уж я решил доплыть до самого моста. Когда я подплывал к нему, луна и звезды исчезли, заметно посветлело и на реку пал туман. Он плыл мне навстречу, в нем мерещились чьи-то тени, и в какой-то миг мне даже привиделась чудовищно огромная фигура Гильдерика, шагающая по воде семимильными шагами. Сделалось жутко, и я поспешил выбраться на берег, не доплывая до моста.
Я намеревался как можно скорее переодеться, собраться в дорогу, явиться к Евпраксии и уговорить ее бежать прочь из Бамберга под охраной личной гвардии за исключением Годфруа Буйонского. На мне была только туника — штаны и башмаки я снял и отдал реке, чтобы легче было плыть. Выбравшись на берег, я снял тунику, выжал ее, надел снова и пустился бегом в сторону замка. Я готовился пинками расталкивать спящего Аттилу, но оказалось, что он на ногах и не находит себе места, волнуясь обо мне.
— Слава Тебе, Господи! — воскликнул мой преданный оруженосец, увидев меня. — Матушка пресвятая Богородица! Как же мне благодарить Тебя и Твоего Сына! Сударь мой, любезный сердцу моему выкормыш и воспитанник, господин Луне, какое счастье! А ведь я полагал, что ирод император сожрал вас живьем в своем разночортовом замке, ведь говорят, что он жрет младенцев, а вы ведь сами еще как младенец, лезете всюду нарожон. Как же вам удалось выскочить из когтей антихриста? Да мокрый-то какой! Не иначе чортов Генрих… Ну все, все, знаю, как вы станете сейчас гневаться, и потому умолкаю…
Тут я обхватил руками старого дядьку Аттилу и крепко расцеловал его. От неожиданности он выпучил глаза и жалобно расплакался, поскольку доселе у меня не случалось потребности в подобных излияниях чувств. Я только сердился да гневался на него за его неуемную болтовню.
— Говори, Аттила, говори что хочешь о нем, больше я не буду запрещать тебе ругаться в его адрес. Теперь словно пелена спала с моих глаз, мне такое довелось увидеть, что когда я расскажу тебе, ты и сам не поверишь, но только не сейчас, не сейчас. Нужно во что бы то ни стало торопиться. Давай мне чистую одежду, собирай все наши вещи. Мы должны сейчас же уговорить императрицу бежать из Бамберга прочь от этого чудовища.
— Неужто это вы, господин Луне, говорите такие слова про Генриха? Ушам своим не верю. Скажите-ка еще что-нибудь этакое про этого антипода, умоляю вас, для меня это просто как музыка на деревенской свадьбе.
— Хватит нежиться, Аттила. Ты, кажется, не слышал, что я тебе сказал. Давай скорее мою новую тунику да новые штаны и башмаки, которые мы тут купили. Кстати, где мой Канорус?
— Все здесь, свет мой ясный. Вот и новая туника, и новые штаны, и новые башмаки. А вот и ваш доблестный Канорус, которым вы так прекрасно прикончили мерзавца Гильдерика, что я до сих пор не перестаю вами восхищаться и всем рассказываю, каков мой господин. Меч приволок вчера господин Адальберт. Да, кстати, он просил вам передать, если вы появитесь и если вас не укокошит изверг император, чтобы вы по возможности быстрее отправлялись в Верону. Все ваши друзья, рыцари Адельгейды, вчера же и уехали туда вместе с небольшим отрядом, сопровождая государыню императрицу в изгнание.
— Что-что?! В Верону? В изгнание? Что ты сказал?
Когда я услышал сказанное Аттилой, бодрое настроение мое, Христофор, вмиг дало трещину, ибо я был полон решимости выкрасть Евпраксию и увезти ее в Зегенгейм, а если надо, то и в самый Киев. Теперь же мне нужно было осознать, что я вынужден буду мчаться в погоню и скорее всего сопровождать изгнанницу до Вероны, города, расположенного за высоченными хребтами Альп, в Цизальпинии, на южной окраине империи.
— Да, сударь. Они увезли ее. Еще вчера, перед самым закатом солнца.
Я растерянно и расстроено сел на стул.
— Да вы не переживайте. Сейчас позавтракаете, поспите немного, соберемся и отправимся следом за ними. Оно и хорошо, подальше от чорта рогатого. Мне ведь все рассказали. И как он надругался над бедняжкой, и как вас связали и тоже издевались. Я и не думал живым вас увидеть.
— Нет, Аттила, завтракать мы будем в пути, а спать мне некогда. Хорошо бы нам догнать их в дороге. Ты знаешь, как ехать в Верону?
— Знаю только, что как выедем из замка, то за Матернус Капелле следует повернуть направо, так, чтобы монастырь Святого Иштвана остался слева. И ехать вперед. А там уж будем спрашивать. Бог даст, доберемся.
Через некоторое время мы выехали с ним вдвоем из Бамбергского замка, миновали Матернус Капелле, помахали рукой лежащей несколько в отдалении славянской деревне, свернули направо, проехали мимо монастыря Святого Стефана и дальше дорога повела нас лесом. Я покуда не спешил, зорко вглядываясь вперед, опасаясь, что компания Генриха встретится нам на пути. Хотя, скорее всего все они либо улеглись спать, либо отправились на охоту, ведь покойный Зигги уверял, что после ночных радений все они обычно были как не свои и тотчас устремлялись на охоту. Только когда мы проехали мимо поворота на Шедель, я пустил своего коня в галоп, заставив Аттилу сделать то же самое. Часа через три мы проехали Нюрнберг, небольшое поселение, где, правда, началось строительство замка, уже заложен был солидный фундамент. Здесь мы немного передохнули и подкрепились. Местные жители сообщили нам, что вчера на закате они видели отряд рыцарей и большую крытую повозку. Сумасшедшая старуха показывала нам язык, а потом вдруг стала бормотать что-то про позор всей Германии, который случится в этих краях после того, как не станет императоров.
Покинув Нюрнберг, мы отправились дальше на юг. Постепенно смертельная усталость начала одолевать меня все сильнее и сильнее. Айхштетт я видел уже как бы во сне. Аттила предлагал мне остановиться здесь и отдохнуть. Я отказался. Во второй половине дня нас остановила какая-то широкая река. Вдалеке на берегу мы увидели женщин, полощущих белье, и Аттила вызвался доехать до них и узнать, что за река и в какую сторону ехать до ближайшего моста. Я спешился, прилег и моментально погрузился в сон. Испугался, вскочил, нашел глазами Аттилу. Он стоял по пояс в воде, осенял себя крестными знамениями, кланялся и умывался речной водой. Я снова впал в забытье.
Когда я проснулся, стояла ночь, неподалеку горел костер и паслись наши лошади. Аттила сидел у костра и уплетал куриное крылышко. Увидев, что я проснулся, он расплылся в улыбке:
— Я, сударь, тоже поспал. Недавно проснулся от ощущения, будто в животе у меня не осталось ни крошечки. Вот, решил перекусить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
— Да бросьте вы, герцог, — вновь вмешался Вермандуа. — Бабы — вот единственное, что интересует вашего Генриха. Мужская немощь — вот единственное, что обижает его и двигает его на всякие глупости.
— Разве император немощен? — удивился я.
— А вы и не знали! — рассмеялся Гуго. — Немощен и очень даже давно. Он слишком рано начал развратничать, хотя природа не наградила его сильным зарядом и по сравнению со всеми своими друзьями он всегда выглядел по этой части слабаком. Постепенно это стало его так раздражать и бесить, что он и вовсе стал неспособный. Бедняжка! Вот уж сколько лет он может кое-как уговорить своего маленького хозяинчика чуть-чуть окрепнуть лишь в том случае, если женщину, которую Генрих пожелает, на его глазах вспашут двое-трое, а то и четверо других пахарей. Вот и сегодня, посмотрев, как это делаю я, Генрих почувствовал, как кое-что шевельнулось, после Боэмунда он и вовсе воспрянул, но этот ксантенский медвежина полностью его разочаровал, встрепенувшийся гусь опять превратился в издыхающего чахлого гусенка. Он надеялся, что вы, Зегенгейм, разожжете его, но вы-то как раз окончательно все испортили со своими крестными знамениями и чтением молитв. Тысячу сарацин вам в печенку!
— Подождите-ка, — перебил я графа Вермандуа. — Вы так уверенно говорите обо всем. А как же тогда забеременела императрица, если, как вы утверждаете, Генрих совершенно не способен?
— А это уж вам лучше знать, проказник, — с блудливой усмешкой ответил Гуго.
— То есть?! Что вы имеете в виду? — Меня к этому моменту уже сняли с лошади и усадили связанного на траву, так что я даже мог возмущенно подпрыгивать. У меня вдруг появилась надежда, что они не станут топить меня в водах Регница.
— Перестаньте, граф! — тоже улыбаясь, обратился к Вермандуа Годфруа. — Видите ли, Зегенгейм, Гуго полностью верит молве о том, что вы были любовником Адельгейды, и что ребенок, которого она носит — от вас.
— Какая чушь! Я впервые увидел ее утром перед свадьбой, потом на свадьбе, потом я получил рану во время поединка с Гильдериком, а покуда очухивался, император и императрица переехали в Бамберг. В это время, судя по всему, она уже понесла приплод.
Оправдываясь, я почувствовал, как покраснел. Мне, как бы то ни было, казалось по-идиотски лестным, что молва приписывает мне любовную связь с Евпраксией. Теперь, когда император перестал существовать для меня, я даже мечтал бы, чтобы ребенок и впрямь был мой. Только увы, от одних разговоров, даже самых задушевных, какие велись между мной и Евпраксией, никакой ребенок не мог зачаться.
— Клянусь, что ребенок Адельгейды не от меня.
— Тогда от кого же? — изумился Гуго. — Неужто все-таки от Гильдерика?
— Перестаньте молоть вздор, — сказал Годфруа. — Я себе все объясняю следующим образом. Поначалу Генрих так сильно влюбился в Адельгейду, что у него появилась надежда на восстановление мужского достоинства. В первые дни после свадьбы он еще испытывал достаточно пыла, чтобы исполнить свой супружеский долг. Тогда же и произошло зачатие. Но постепенно он стал охладевать к ней и, поскольку она не оправдала его тщетных надежд, разочаровываться. Мне доподлинно известно, что он стал склонять ее к участию в свальном грехе, ибо действительно мужчина просыпается в нем только тогда, когда он видит, как этим занимаются другие. Адельгейда возмутилась, и наметившийся разлад между ними сделался еще круче. Но он все-таки еще вожделеет к ней, иначе зачем ему было заставлять Мелузину сегодня превращаться в Адельгейду?
— Между прочим, — встрял Вермандуа, — он так благодарен Мелузине за все ее замечательные проделки, что всем сердцем привязан к ней. Если бы Адельгейда не была такой монахиней и недотрогой и согласилась на предложения мужа, он любил бы ее еще больше. Она могла бы крутить им, как хочет, и со временем Германия подчинялась бы капризам не императора, а императрицы. А если бы милашка Адельгейда только захотела, я бы, когда стану королем, так и быть, присоединил бы Францию к вашей империи. Разумеется, если бы она…
— Заткнитесь, граф, не то я проткну вас! — вскричал я в бешенстве.
— Любопытно, как и чем? — удивился Гуго.
— Спросите об этом у призрака Шварцмоора, который преспокойно разгуливает по подземелью замка Шедель, — сказал я, охладевая и видя всю нелепость моих угроз.
— Да, поганое место этот замок, — вздохнул Годфруа.
— Кстати, а почему такое название; — спросил я, радуясь перемене темы.
— Темная история, — сказал герцог. — Говорят, что некогда на этом месте было языческое капище, где приносились человеческие жертвы. Потом там похоронили одного колдуна, который перед смертью заявил, что в земле кости его будут увеличиваться вдвое. Его закопали как можно глубже, а потом один из местных властителей, разбогатев на грабежах, решил построить себе замок именно на этом месте. Когда стали копать, то обнаружили поверхность черепа невероятной величины. Феодал и решил, что если он тут построит замок, то со временем череп колдуна, продолжая расти, вылезет из земли, и лет через пятьдесят замок окажется стоящим на вершине надежного костяного холма, но с тех пор прошло не менее ста лет, а череп колдуна так и не вылез на поверхность. Видимо, останки чародея растут не вверх, а внутрь, в землю.
— Центр подземелья, где располагается ложе наслаждений, — вмешался Гуго, — находится как раз над макушкой черепа чародея. Бедняга Генрих и тут надеялся, что сила колдуна поможет ему справиться с его неприятностью. Но покуда ему больше приходится надеяться на свой кулак, в котором он так часто пестует свой пестик. Покойный Гильдерик весьма остроумно окрестил Генриха. Он называл его император Фауст.note 8 Жаль все же, что вы, Зегенгейм, проткнули Гильдерика. Иногда он бывал неотразим в своем остроумии.
— Странное дело, — сказал я. — Когда я сидел с завязанными глазами, я отчетливо слышал голос Гильдерика. Сначала он был недоволен тем, что я занял его место. Потом вдруг решил снять с меня повязку. Вы не видели, кто развязал мне глаза в первый раз?
— Я не видел, — покачал головой Гуго.
— И я, — сказал Годфруа. — Но скорее всего, это проказы Гедельмины, одной из двух прислужниц Мелузины. Очень способная ведьмочка, умеет говорить любыми голосами. Должно быть, она и сыграла с вами эту шутку.
— Вот как! А я-то и впрямь решил, что это Гильдерик. Очень неприятно было слышать его голос…
— Что поделаешь, придется вам, Зегенгейм, снова его услышать, — сказал Гуго. — Хватит болтать, пора нам возвращаться в замок, а вам — купаться в реке.
— Вы что, все-таки утопите меня? — спросил я, замирая.
— Разумеется, утопим, — спокойно ответил Вермандуа.
— Разумеется, нет, — возразил Годфруа.
— Нет? — удивленно поднял бровь Гуго.
— Нет, — твердо заявил герцог Лотарингский.
Я облегченно вздохнул.
— Мне-то, собственно, все равно, — сказал Гуго. — Но вы, Годфруа, как вассал императора, не можете не выполнить его приказ. Как же так?
— Очень просто. Нам было приказано бросить его в Регниц, не развязывая веревок. Так?
— Совершенно верно.
— А мы и не будем их развязывать. Мы их разрежем.
С этими словами Годфруа достал свой меч, имя которого было Стеллифер, и очень ловко и быстро перерезал все связывавшие меня путы. Каким наслаждением было двигать руками и ногами во всех направлениях, куда хочешь. Как здорово было поприседать и попрыгать.
— Честно сказать, мне тоже не очень-то хотелось губить парня, — рассмеялся Гуго Вермандуа. — Он симпатяга. Правда, у него плоховато с чувством юмора, но это лишь потому, что он слишком молод и горяч, а остроумие требует кое-какого жизненного охлаждения. Ну хорошо, а как вы, герцог, собираетесь дать отчет императору, неужто прибегнете к лжи?
— Отнюдь нет, — отвечал Годфруа Буйонский. — Я скажу ему, что, не развязывая веревок, мы раскачали Зегенгейма и на счет три бросили в воду. Затем он ушел под воду и мы больше его не видели. А чтобы это не явилось ложью, мы сейчас так и поступим. Когда мы бросим вас в воду, Людвиг, нырните как можно глубже и не выныривайте подольше, чтобы мы успели сесть на лошадей, уехать и больше не видеть вас. Идет?
— Идет, — обрадовано кивнул я. Хоть я и потерял императора, зато вновь приобрел Годфруа.
Как мы и договорились, Годфруа и Гуго взяли меня за руки и за ноги, раскачали и на счет три бросили с берега в воду. В какой-то миг мне показалось, что это отец и дядя Арпад швыряют меня маленького в воду Линка. Упав в воду, я быстро погрузился на дно. Здесь было не очень глубоко. И я пополз по этому холодному речному дну и полз до тех пор, пока не стал задыхаться. Когда я вынырнул, то успел услышать в отдалении топот конских копыт.
— Храни вас Бог, — благословил я исчезнувших Гуго и Годфруа. Развернулся и поплыл вниз по течению Регница.
Глава XII. ТЕПЕРЬ — В ЕВРОПУ
Старания моего отца и дяди Арпада не пропали даром. Я стал хорошим пловцом, в чем имел возможность убедиться этой ночью, плывя вниз по Регницу. Я решил плыть и плыть, пока не устану, а тогда уже выбраться на берег, отдохнуть и к утру вдоль по берегу вернуться в Бамберг. Освобожденные руки и ноги испытывали неизъяснимое удовольствие, барахтаясь в холодных ночных водах реки, лунные блики мелькали предо мной, я наслаждался жизнью и свободой, радуясь, что Евпраксия чиста, печалясь о погибшей душе Генриха.
Между тем луна покидала небосвод и вскоре я заметил, как начало светать. Поскольку сил у меня еще было предостаточно, я решил плыть до тех пор, пока не исчезнут звезды и в природе не почувствуется приближение восхода солнца. Я вспомнил, что до сих пор не возблагодарил Господа за две главных награды, которыми он одарил меня после всех мучений — за жизнь, которая мне была сохранена, и за чистоту Евпраксии. И я стал громко благодарить Святую Троицу, яко не прогневался на мя, ленивого и грешного, ниже погубил мя со беззакоными моими, но человеколюбствовал и в нечаянии лежащего воздвиг мя, дабы утреневать и славословить державу Его…
Не успел я прочесть утреннее благодарение, как неожиданно вдалеке появился Бамбергский мост, по которому шла дорога на Эрфурт. Я никак не предвидел, что столь быстро преодолею расстояние от окрестностей таинственного замка Шедель до Бамберга. Ну, теперь уж я решил доплыть до самого моста. Когда я подплывал к нему, луна и звезды исчезли, заметно посветлело и на реку пал туман. Он плыл мне навстречу, в нем мерещились чьи-то тени, и в какой-то миг мне даже привиделась чудовищно огромная фигура Гильдерика, шагающая по воде семимильными шагами. Сделалось жутко, и я поспешил выбраться на берег, не доплывая до моста.
Я намеревался как можно скорее переодеться, собраться в дорогу, явиться к Евпраксии и уговорить ее бежать прочь из Бамберга под охраной личной гвардии за исключением Годфруа Буйонского. На мне была только туника — штаны и башмаки я снял и отдал реке, чтобы легче было плыть. Выбравшись на берег, я снял тунику, выжал ее, надел снова и пустился бегом в сторону замка. Я готовился пинками расталкивать спящего Аттилу, но оказалось, что он на ногах и не находит себе места, волнуясь обо мне.
— Слава Тебе, Господи! — воскликнул мой преданный оруженосец, увидев меня. — Матушка пресвятая Богородица! Как же мне благодарить Тебя и Твоего Сына! Сударь мой, любезный сердцу моему выкормыш и воспитанник, господин Луне, какое счастье! А ведь я полагал, что ирод император сожрал вас живьем в своем разночортовом замке, ведь говорят, что он жрет младенцев, а вы ведь сами еще как младенец, лезете всюду нарожон. Как же вам удалось выскочить из когтей антихриста? Да мокрый-то какой! Не иначе чортов Генрих… Ну все, все, знаю, как вы станете сейчас гневаться, и потому умолкаю…
Тут я обхватил руками старого дядьку Аттилу и крепко расцеловал его. От неожиданности он выпучил глаза и жалобно расплакался, поскольку доселе у меня не случалось потребности в подобных излияниях чувств. Я только сердился да гневался на него за его неуемную болтовню.
— Говори, Аттила, говори что хочешь о нем, больше я не буду запрещать тебе ругаться в его адрес. Теперь словно пелена спала с моих глаз, мне такое довелось увидеть, что когда я расскажу тебе, ты и сам не поверишь, но только не сейчас, не сейчас. Нужно во что бы то ни стало торопиться. Давай мне чистую одежду, собирай все наши вещи. Мы должны сейчас же уговорить императрицу бежать из Бамберга прочь от этого чудовища.
— Неужто это вы, господин Луне, говорите такие слова про Генриха? Ушам своим не верю. Скажите-ка еще что-нибудь этакое про этого антипода, умоляю вас, для меня это просто как музыка на деревенской свадьбе.
— Хватит нежиться, Аттила. Ты, кажется, не слышал, что я тебе сказал. Давай скорее мою новую тунику да новые штаны и башмаки, которые мы тут купили. Кстати, где мой Канорус?
— Все здесь, свет мой ясный. Вот и новая туника, и новые штаны, и новые башмаки. А вот и ваш доблестный Канорус, которым вы так прекрасно прикончили мерзавца Гильдерика, что я до сих пор не перестаю вами восхищаться и всем рассказываю, каков мой господин. Меч приволок вчера господин Адальберт. Да, кстати, он просил вам передать, если вы появитесь и если вас не укокошит изверг император, чтобы вы по возможности быстрее отправлялись в Верону. Все ваши друзья, рыцари Адельгейды, вчера же и уехали туда вместе с небольшим отрядом, сопровождая государыню императрицу в изгнание.
— Что-что?! В Верону? В изгнание? Что ты сказал?
Когда я услышал сказанное Аттилой, бодрое настроение мое, Христофор, вмиг дало трещину, ибо я был полон решимости выкрасть Евпраксию и увезти ее в Зегенгейм, а если надо, то и в самый Киев. Теперь же мне нужно было осознать, что я вынужден буду мчаться в погоню и скорее всего сопровождать изгнанницу до Вероны, города, расположенного за высоченными хребтами Альп, в Цизальпинии, на южной окраине империи.
— Да, сударь. Они увезли ее. Еще вчера, перед самым закатом солнца.
Я растерянно и расстроено сел на стул.
— Да вы не переживайте. Сейчас позавтракаете, поспите немного, соберемся и отправимся следом за ними. Оно и хорошо, подальше от чорта рогатого. Мне ведь все рассказали. И как он надругался над бедняжкой, и как вас связали и тоже издевались. Я и не думал живым вас увидеть.
— Нет, Аттила, завтракать мы будем в пути, а спать мне некогда. Хорошо бы нам догнать их в дороге. Ты знаешь, как ехать в Верону?
— Знаю только, что как выедем из замка, то за Матернус Капелле следует повернуть направо, так, чтобы монастырь Святого Иштвана остался слева. И ехать вперед. А там уж будем спрашивать. Бог даст, доберемся.
Через некоторое время мы выехали с ним вдвоем из Бамбергского замка, миновали Матернус Капелле, помахали рукой лежащей несколько в отдалении славянской деревне, свернули направо, проехали мимо монастыря Святого Стефана и дальше дорога повела нас лесом. Я покуда не спешил, зорко вглядываясь вперед, опасаясь, что компания Генриха встретится нам на пути. Хотя, скорее всего все они либо улеглись спать, либо отправились на охоту, ведь покойный Зигги уверял, что после ночных радений все они обычно были как не свои и тотчас устремлялись на охоту. Только когда мы проехали мимо поворота на Шедель, я пустил своего коня в галоп, заставив Аттилу сделать то же самое. Часа через три мы проехали Нюрнберг, небольшое поселение, где, правда, началось строительство замка, уже заложен был солидный фундамент. Здесь мы немного передохнули и подкрепились. Местные жители сообщили нам, что вчера на закате они видели отряд рыцарей и большую крытую повозку. Сумасшедшая старуха показывала нам язык, а потом вдруг стала бормотать что-то про позор всей Германии, который случится в этих краях после того, как не станет императоров.
Покинув Нюрнберг, мы отправились дальше на юг. Постепенно смертельная усталость начала одолевать меня все сильнее и сильнее. Айхштетт я видел уже как бы во сне. Аттила предлагал мне остановиться здесь и отдохнуть. Я отказался. Во второй половине дня нас остановила какая-то широкая река. Вдалеке на берегу мы увидели женщин, полощущих белье, и Аттила вызвался доехать до них и узнать, что за река и в какую сторону ехать до ближайшего моста. Я спешился, прилег и моментально погрузился в сон. Испугался, вскочил, нашел глазами Аттилу. Он стоял по пояс в воде, осенял себя крестными знамениями, кланялся и умывался речной водой. Я снова впал в забытье.
Когда я проснулся, стояла ночь, неподалеку горел костер и паслись наши лошади. Аттила сидел у костра и уплетал куриное крылышко. Увидев, что я проснулся, он расплылся в улыбке:
— Я, сударь, тоже поспал. Недавно проснулся от ощущения, будто в животе у меня не осталось ни крошечки. Вот, решил перекусить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60