Мари отобрала у мужа пергамент с перечнем жертв и хранила его у себя в ларце, но однажды, проверив, на месте ли список и решив лишний раз перечитать его, она с величайшим удивлением обнаружила, что под номером шестьдесят шесть в списке прибавилось еще одно имя, вписанное все тем же прямоугольным почерком, присущим Жану де Жизору, и этим именем было — Жан де Жизор.
И тогда она поняла, что с великим навигатором пора кончать.
Это лето они проводили в Жизоре, где Мари занималась изучением подземелий и перетаскивала из Шомона полезные остатки разрушенного шомонского замка. Шомон был уничтожен несколько лет назад. Два сенешаля ордена тамплиеров, Жан де Жизор и Жак де Жерико, обнаружили здесь гнездилище гнусной альбигойской ереси и устроили погром скромной шомонской усадьбы, Не оставив камня на камне, а жителей наполовину истребив, наполовину разогнав по миру, в том числе двух племянников самого Жизорского сеньора. С тех пор это место опустело, обреченное исчезнуть навсегда как географическое понятие.
В отличие от молодой и обуреваемой жаждой деятельности супруги, Жан де Жизор проводил время, предаваясь своей очередной и особенно опасной, на взгляд Мари, странности. Он удалялся из замка, неся под мышкой книгу, приходил к великому пню Ормуса, садился там, и на гнилых, замшелых останках древа Жизора листал и листал страницы книги, которая никогда раньше не привлекала его внимания. Он вычитывал из нее отдельные фразы, разрозненные отрывки, мало, что понимал разумом, но чувствовал внутри себя какое-то одновременно и мучительное, и благое жжение.
В тот последний день его жизни Мари де Сен-Клер, узнав, что ее старый муж снова сидит на гнилом пне некогда великого вяза, со злостью промолвила:
— Чтоб ему провалиться в труху этого пня!
И ее пожелание сбылось в точности так же, как некогда сбывались искренне вырвавшиеся из глубины сердца пожелания Жана де Жизора.
Великий навигатор сидел с книгой на коленях и читал о том, как Господь простил одного из разбойников, распятых рядом с ним, ибо тот раскаялся и просил помянуть его в Царстве Небесном. Зависть к прощенному негодяю шевельнулась в душе Жана де Жизора, и уже знакомое «Почему его простили? Почему не меня?..» пронеслось в мыслях, шурша нетопыриными крыльями, как вдруг некий незнакомый и странный восторг коснулся мертвой души старого тамплиера. Новая зависть — зависть к тем, кто умеет раскаиваться, родилась в старом и черном сердце. Такого рода зависть, неведомая и невесомая, и напугала, и развеселила Жана. Что-то новое неотвратимо рождалось в нем, манило и заставляло дрожать. Он захлопнул книгу и ласково погладил ее по черной кожаной обложке. В этот миг Жан де Жизор почувствовал, что проваливается под землю, в сознании мелькнуло: «Не достоин!», затем он опрокинулся навзничь и, ударившись затылком о что-то твердое, мгновенно испустил дух.
Его довольно быстро обнаружили. Все удивлялись тому, какой глубокий провал образовался в чреве пня великого вяза. Пустота уходила вглубь на пять локтей, и там, на дне этой подземной пазухи лежало бездыханное тело Жана де Жизора. Его затылок был вдребезги разбит о камень, в ногах лежала Библия, а на лице застыло выражение, доселе незнакомое никому, кто знал этого человека, — выражение, свидетельствующее о каком-то последнем, неземном и таинственном восторге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
И тогда она поняла, что с великим навигатором пора кончать.
Это лето они проводили в Жизоре, где Мари занималась изучением подземелий и перетаскивала из Шомона полезные остатки разрушенного шомонского замка. Шомон был уничтожен несколько лет назад. Два сенешаля ордена тамплиеров, Жан де Жизор и Жак де Жерико, обнаружили здесь гнездилище гнусной альбигойской ереси и устроили погром скромной шомонской усадьбы, Не оставив камня на камне, а жителей наполовину истребив, наполовину разогнав по миру, в том числе двух племянников самого Жизорского сеньора. С тех пор это место опустело, обреченное исчезнуть навсегда как географическое понятие.
В отличие от молодой и обуреваемой жаждой деятельности супруги, Жан де Жизор проводил время, предаваясь своей очередной и особенно опасной, на взгляд Мари, странности. Он удалялся из замка, неся под мышкой книгу, приходил к великому пню Ормуса, садился там, и на гнилых, замшелых останках древа Жизора листал и листал страницы книги, которая никогда раньше не привлекала его внимания. Он вычитывал из нее отдельные фразы, разрозненные отрывки, мало, что понимал разумом, но чувствовал внутри себя какое-то одновременно и мучительное, и благое жжение.
В тот последний день его жизни Мари де Сен-Клер, узнав, что ее старый муж снова сидит на гнилом пне некогда великого вяза, со злостью промолвила:
— Чтоб ему провалиться в труху этого пня!
И ее пожелание сбылось в точности так же, как некогда сбывались искренне вырвавшиеся из глубины сердца пожелания Жана де Жизора.
Великий навигатор сидел с книгой на коленях и читал о том, как Господь простил одного из разбойников, распятых рядом с ним, ибо тот раскаялся и просил помянуть его в Царстве Небесном. Зависть к прощенному негодяю шевельнулась в душе Жана де Жизора, и уже знакомое «Почему его простили? Почему не меня?..» пронеслось в мыслях, шурша нетопыриными крыльями, как вдруг некий незнакомый и странный восторг коснулся мертвой души старого тамплиера. Новая зависть — зависть к тем, кто умеет раскаиваться, родилась в старом и черном сердце. Такого рода зависть, неведомая и невесомая, и напугала, и развеселила Жана. Что-то новое неотвратимо рождалось в нем, манило и заставляло дрожать. Он захлопнул книгу и ласково погладил ее по черной кожаной обложке. В этот миг Жан де Жизор почувствовал, что проваливается под землю, в сознании мелькнуло: «Не достоин!», затем он опрокинулся навзничь и, ударившись затылком о что-то твердое, мгновенно испустил дух.
Его довольно быстро обнаружили. Все удивлялись тому, какой глубокий провал образовался в чреве пня великого вяза. Пустота уходила вглубь на пять локтей, и там, на дне этой подземной пазухи лежало бездыханное тело Жана де Жизора. Его затылок был вдребезги разбит о камень, в ногах лежала Библия, а на лице застыло выражение, доселе незнакомое никому, кто знал этого человека, — выражение, свидетельствующее о каком-то последнем, неземном и таинственном восторге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44