Пожелав дубу Элан-Мирэ поскорее засохнуть и упасть, он ни с чем вернулся в Иерусалим.
Замок Керак располагался за Мертвым морем в Моавских горах и представлял собой исполинскую по своим размерам крепость, одну из самых огромных во всей Палестине. Керак был построен еще Гуго де Пейном и тогда являлся крайним юго-восточным форпостом Иерусалимского королевства. Затем крестоносцы построили целую цепь замков, имеющих между собой факельную связь, и эта цепь проходила через Монреаль и розовокаменную Петру до самого побережья Акабского залива Красного моря, где располагалась крепость Аила. Цепь лежала прямо на дороге между Сирией и Египтом; во время войн Саладина сначала с фатимидами, а затем с зенгидами, его войска, проходя по этой дороге, платили мзду крестоносцам, теперь же жемчужная нить хорошо укрепленных замков оказалась клином, расщепляющим владения Саладина на восточные и западные. Становилось ясным, что чем могущественнее будет Саладин, тем больше в нем начнет зарождаться желание захватить эти лакомые замки. Но, пока что, по мере рождения его складывающейся империи в Мосуле, новым атабеком стал Изеддин, который тотчас же принялся мстить, Саладину за поруганных и изгнанных из Сирии зенгидов и развязал, против него войну. Саладин бросал, на борьбу с ним все силы и сам отправился во главе войска, с желанием захватить Мосул. Барон Рене де Шатильон, ставший сеньором еще при короле Амальрике, развернул в южных пределах Иерусалимского королевства бурную деятельность. Пользуясь тем, что Саладин занят, войной с мосульским атабеком, Рене стал беззастенчиво грабить все, караваны, идущие из Египта в Сирию или из Сирии в Египет. Поначалу он всего лишь завышал таможенную пошлину, а теперь и вовсе стал отбирать весь товар. Если же купцы, естественно недовольные таким обращением, старались защитить свое имущество, они рисковали поплатиться за это жизнью.
В один из дней, когда обитатели Керака, как самые настоящие разбойники, праздновали очередную легкую добычу, в замок явился сенешаль ордена тамплиеров Жан де Жизор. Он имел особое поручение от короля Бодуэна и великого магистра де Торрожа осмотреть южные владения королевства и пресечь разбои, устраиваемые бароном Шатильонским. Принимая могущественного сенешаля, Рене был пьян, как свинья, и когда до него дошел смысл претензий, предъявляемых ему его сюзеренами, он разразился самыми отвратительными площадными ругательствами, подбежав к Жану и брызгая ему в лицо слюной.
— Мне чихать на ваше слюнтяйство! — при этом говорил он. — Вы там совсем себе задницы отсидели, увальни чертовы! Вы забыли, что такое рыцарская Слава. Разбойничаем? Ну так и хорошо. Рыцари и должны время от времени разбойничать, чтоб не превратиться в скопцов или баб.
Тут сенешаль Жан принялся вдруг его успокаивать, взял под руку, повел в сторонку, журча каким-то замысловатым разговором, а когда, наконец, смысл этого разговора дошел до пьяного сознания Рене, барон удивленно вскинул брови и промычал:
— Хм… Завоевать Мекку?.. Мне?.. А что, это мысль. Эй, герои мой! .. — крикнул он громко. — Мы тут посоветовались с сенешалем и порешили идти и захватить Мекку. Что скажете? Сможем?
— Смо-о-ожем! Мекку! Ме-ме-мекку! Возьмем! А как же! — заревели повсюду пьяные голоса.
— Так хочет Господь, — вполголоса проговорил де Жизор.
— Так хочет Господь, ребята! — гаркнул еще Рене.
— Конечно Господь, а кто же! — подхватили пьяные рыцари Керака. — Вперед! На Мекку! Покажем этим нехристям, где раки зимуют!
Но прямо сразу на Мекку они не пошли. И на следующий день, и на третий, и на четвертый. Пьянство продолжалось, непременно заканчиваясь смелыми призывами идти на завоевание мусульманского святого града. И все же, с каждым днем в воспаленных головах керакских рыцарей росла и крепла идея завоевания Мекки, и по прошествии двух недель от приезда в Керак Жана де Жизора, замок на дороге из Египта в Сирию являл собой военный лагерь, готовящийся к крупному наступлению. Приводились в порядок доспехи, затачивались мечи, собирался провиант, больные долечивались, и всюду можно было наблюдать небывалое возбуждение. Рене отдал приказ следить во все глаза за сенешалем и его тамплиерами, чтобы не вздумали улизнуть. «Эти люди пойдут с нами, чтоб потом не было никаких разговоров», — сказал он. Жан действительно намеревался исчезнуть из Керака и вернуться в Иерусалим как минимум за день до выступления войска Рене де Шатильона на Мекку. Но когда ему открытым текстом дали понять, что он и его тамплиеры обязаны идти в поход тоже, быстро смирился со сей участью, подумав, что никогда не поздно будет отколоться и во время похода.
Наконец, рыцари барона Шатильонского, оставили в Кераке маленький гарнизон, двинулись на юг, вдохновленные смелой, но бессмысленной идеей. Проходя через каждый замок моавской замковой цепи, они получали небольшое подкрепление — всюду находились желающие участвовать в рискованном, головокружительном предприятии. Миновав Монреаль, затем Петру, спустились в воды Моисея. Где стояли еще четыре замка.
Наконец, выйдя к заливу, обложили со всех сторон остров Фираун, где располагалась древнейшая гавада. Когда-то давно это был дальний восточный порт египтян. При царе Соломоне гавань стала южными морскими воротами Иудейского царства. Крестоносцы построили здесь замок Иль де Грей, и даже сложилась традиция считать, будто здесь доживал последние дни один из первых тамплиеров Грей Норфолк, хотя известно, что он был убит кинжалом ассасина еще при Бодуэне II. Через Иль де Грей проходила дорога хаджа, и крестоносцы успешно собирали дань с паломников, покуда Саладин, став султаном, не захватил остров.
Здесь, у Иль де Грея сенешалю Жану де Жизору удалось убедить Рене Шатильонского двигаться дальше без тамплиеров, предоставив последним возможность самим захватить Иль де Грей. Слава о том, как тамплиеры осаждали замки ассасинов, еще не успела остынуть, и Рене доверил сенешалю Жану это дело. Сам же он частично на кораблях, частично по берегу Красного моря, двинул свои полки дальше на юг, к горам Хиджаза, туда, где лежали священные города мусульман — Медина, Джидда, Мекка. Не прошло и дня после его исчезновения, как Жан приказал снять осаду и возвращаться в Святую Землю.
Приехав в Иерусалим, он отправился к великому магистру с донесением о безрассудных действиях Рене Шатильонского. Выслушав Жана, Арно де Торрож почесал в затылке и озадаченно произнес:
— Чорт возьми, еще чего доброго этот болван и впрямь возьмет Мекку, прославится, а нам потом расхлебывай кашу.
Но безумцу Рене не удалось захватить Мекку. Единственное, чего он добился — навел панику на жителей Аравии. Не дойдя до Мекки каких-нибудь десяти лье, он встретился, наконец, с войском сарацин, потерпел поражение, и с горсткой оставшихся в живых людей Рене вернулся в свой огромный замок Керак, только теперь начиная недоумевать, с каких это пьяных глаз его дернуло затеять столь бессмысленный и губительный поход.
Тело Арнольфа де Труапье осталось лежать в аравийских песках, пронзенное сразу тремя стрелами. Птицы выклевали фиктивному зятю Жана де Жизора глаза, губы, щеки, но оскаленный рот недолго улыбался небесам — песок сделал свое дело, укрыв мертвого рыцаря своим сыпучим саваном.
Король Людовик VII скончался, не дотянув до шестидесятилетнего возраста. За год до смерти, он короновал своего сына Филиппа-Августа короной Франции, и, отныне, государством Капетингов стал заправлять этот пятнадцатилетний, но весьма бойкий и неглупый юноша. Перед кончиной Людовик поинтересовался судьбой Элеоноры. Спросил, все ли она находится в заточении, и, узнав, что Генри до сих пор не сжалился над королевой, со вздохом сказал:
— Красивая женщина!
Потом добавил:
— При случае передайте ей, что я ее прощаю. А вот Господь Бог… И все-таки, жаль, что такая красота чахнет в заточении.
— Отец, — произнес стоящий у смертного одра короля Филипп-Август, — мне доподлинно известно, что от былой красоты вашей бывшей супруги Элеоноры не осталось и следа.
Людовик улыбнулся ему, поднял вялую руку и похлопал сына по щеке. Затем рука без сил упала на постель. Вскоре после короля Франции в мир иной, и без сомнения — лучший, отправился многострадальный папа Александр III. Даже конец его жизни был омрачен тем, что сторонники антипапы Иннокентия изгнали его из Рима, и это после того, как вдохновляемая Александром Ломбардская лига одержала при Леньяно такую победу над Барбароссой, после того, как ретивый Фридрих униженно лобызал папскую туфлю!
Новый король Франции, Филипп-Август, сразу же показал себя властным монархом, не терпящим вмешательств в его дела. Могущественный граф Фландрский все же решил составить ему соперничество и сколотил коалицию против Филиппа-Августа, причем весьма мощную — в нее вошли графы Фландрии, Геннегау, Намюра, Блуа, Сансерра, Шампани и герцог Бургундский. Оставалось только подключить к ней короля Англии, но Генри в это время внимательно следил за развитием событий в своих собственных владениях, где начиналась война между его сыновьями — Анри и Ришаром. Глубоко в душе, Генри был за Ришара, но он не мог не понимать, что растущая слава Даданета грозит тем, что рано или поздно, возвысившись, Ришар свергнет самого отца своего, и королю приходилось вставать на сторону Анри, который, в конце концов, осмелился вторгнуться в пределы Аквитании и пойти войной на собственного брата. Снова сбывалось ужасное пророчество Мерлина! Но сердце Генри в последний миг дрогнуло, и он поспешил на помощь не Анри, а Ришару. На Ришара же сделал ставку и Филипп-Август, видя в нем реального союзника против Фландрской коалиции. Разгоревшаяся свара между братьями ужасно веселила Бертрана де Борна, с которым Ришар в последнее время сдружился не разлей вода. Пора куртуазной поэзии кончилась и теперь голова Ришара кружилась от строчек, в которых ломались копья и в окровавленную траву кучами валились мертвые и раненные.
Вот явится в сиянье эн Ришар —
Храбрейший и достойнейший король.
И блеск алмазов, злато, серебро ль -
Все забывается, когда идут полки,
И блеск доспехов ярок, как пожар,
А в шлемных щелях — взоров огоньки.
Люблю мелькание расписных щитов.
Люблю плюмажей радостный полет.
Люблю, когда со всех сторон ревет
Лихая битва, ломятся мечи,
И кони ржут, лишившись седоков,
И струи крови льются, горячи!
Бертран то и дело появлялся то в ставке Ришара, то в ставке Анри, и без конца подзуживал братьев как можно скорее сойтись в славной битве. Но, едва начав войну, Анри вдруг занедужил — у него открылась какая-то злокачественная лихорадка, и в первом крупном сражении он не смог принять участие. Бретонцев вел один из его маршалов, зато аквитанцы шли за своим государем, Ришаром по прозвищу Даданет, которое ему уже недолго оставалось носить. Битва произошла в поле между двумя деревнями, атакующие друг друга цепи растянулись так, что левый фланг был виден из одной деревни, а правый — из другой. Свирепый и прекрасный Ришар носился из одного конца битвы в другой, всюду вдохновляя сражающихся своим бравым видом. Он был как сама война, воплощенная в образе высокого и широкоплечего рыцаря, разящего направо и налево и неуязвимого ни для чьих смертоносных ударов. Алый плащ его развевался по ветру, щит был украшен изображением златого льва, держащего в лапах чащу Грааля — кто выпьет много, узрит Бога! Лишь один оруженосец Люк де Пон поспевал всюду за своим сюзереном, остервенело размахивая своим молотом, покуда чья-то палица не расплющила ему шлем.
— Держись, Люк! — крикнул ему весело Ришар.
— Угу, де-усь, — прогудело из-под расплющенного шлема. Повернув коня, доблестный оруженосец направился в близлежащую деревню, ворвался в кузницу и положил голову на наковальню. Кузнец, вскинув в удивлении брови, молча взялся за свое орудие и несколькими ударами распрямил сплющенный шлем. Храбрый вояка бросил ему кошелек с деньгами, вскочив на своего коня и вновь вернулся в горнило битвы, встреченный громким хохотом своего господина.
Не выдержав натиска аквитанцев, бретонцы дрогнули и стали сдаваться в плен. Наконец, затих последний звон мечей, и эн Ришар, сорвав с головы шлем, вытер краем плаща обильно льющийся по лицу пот. Подскакавший к нему Бертран де Борн, встал рядом и, тоже сняв шлем, воскликнул:
— Аквитанцы! Вы видели, как сражался ваш лев Ришар?
— Да-а-а! — в ответ проревели воины, торжествующие победу.
— Аквитанцы, вы любите эн Ришара?
— Да-а-а-а!!
— Аквитанцы, вы хотите другого короля?
— Не-е-е-ет!!!
— Ты слышал, что они сказали, Даданет? — хохотал Бертран. — Они сказали: да-да-нет! Но я придумал новое прозвище для нашего непревзойденного Ришара. Да будет он зваться отныне — Кёрдельон, Львиное Сердце! Аой!
— Ао-о-о-й!!! Львиное Сердце! Ришар Кёрдельон!
Всем понравилось новое прозвище, придуманное, Бертраном де Борном — и победителям, и побежденным, которых уже по-дружески похлопывали по плечам. В довершение ко всему, на поле окончившейся битвы явился гонец из ставки противника с весьма важным сообщением — брат Ришара, наследник престола Анри скончался.
Император Фридрих Барбаросса, прославленный в сражениях, но не сумевший одолеть Ломбардскую лигу, решил вновь напомнить о себе всему миру и устроил в честь своего сына Генриха небывалый по размаху пир, который происходил в поле под Майнцем. Нигде и никогда еще не пировало разом такое количество приглашенных гостей, съехавшихся со всех концов империи, из всех христианских государств. Обилие пищи и вина было такое, что можно было бы год кормить и поить целое графство. Фридриху было что праздновать — длительная междоусобная война с Генрихом Львом закончилась тем, что Генрих, потерпев полное поражение, был лишен сана и всех своих владений. Император же, короновавшись в Арле в качестве короля Бургундии, еще больше усилился как государь.
Во время пиршества явилось известие о том, что султан Саладин открыто пошел войной против крестоносцев и осадил замок Керак в южных пределах Иерусалимского королевства. Естественно, вновь зашел разговор о крестовом походе в Святую Землю, и Фридрих, захмелев от выпитого вина и выслушанных славословий, торжественно объявил себя будущим предводителем этого похода. И поле под Майнцем, заставленное столами, за которыми восседали пирующие, огласилось громким и грозным «хайль!», утонувшем в дружном перезвоне золотых и серебряных кубков.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Тяжкие времена наступали для Иерусалимского королевства и остальных государств крестоносцев в Леванте. Осаду Керака, о которой шла речь во время пира под Майнцем, удалось снять с помощью большого отряда храмовников и госпитальеров, но через год, после того, как Саладину удалось-таки взять Мосул и принудить Изеддина признать его верховенство, доблестный лев ислама поклялся на Коране не долее, чем через три года изгнать гяуров из Эль-Кодса. Теперь уже смертельная схватка с ним была неминуема.
Тяжкие времена наступили и для Жана де Жизора. Он и сам не заметил, как, когда, каким образом тайная власть, бразды которой он неусыпно держал в своих руках, стала выскальзывать из цепких пальцев. На его силу вдруг нашлись иные силы, не менее могущественные и такие же сокрытые. Все началось с появления в ордене некоего человека без лица. Точнее, с лицом, но сильно изуродованным. Он называл себя де Труа, но Жан прекрасно знал, что это имя присвоено. Этот безликий перетянул на себя внутренние энергии, блуждающие в Иерусалиме, завладел мыслями и чувствами людей и оставалось лишь ждать какой-то ужасной развязки. Кроме него, силу Жана перехлестнула вдруг сила монаха Гийома, одного из тех, кто занимался переписыванием древних рукописей. В один прекрасный момент Жан де Жизор почувствовал себя слабой устрицей, лежащей на распахнутой раковине. Все было, вроде бы, как прежде, и, тем не менее, что-то очень здорово изменилось. Когда скончался великий магистр Арно де Торро, собравшийся верховный капитул ордена единодушно избрал новым магистром бездарного и глупого Жерара де Ридфора даже не предложив эту должность сенешалю де Жизору. Для Жана это было сильным потрясением. Он ничего не понимал. Куда подевалось его тайное могущество? Только дома ему по-прежнему подчинялись беспрекословно. Прецептор де Фо благоговел перед своим господином и единственное, что позволял себе время от времени, это сцены ревности, которые он закатывал, стоило ему — совершенно безосновательно заподозрить сенешаля в том, что он как-то по-особенному посмотрел на того или иного красивого рыцаря.
Затюканная, вечно улыбающаяся блаженной тихой улыбочкой, Мари родила Жану еще одного «сына собственного деда», которого назвали Жераром. Если бы только сенешаль Жан знал, что спустя два года новым великим магистром сделается Жерар де Ридфор!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Замок Керак располагался за Мертвым морем в Моавских горах и представлял собой исполинскую по своим размерам крепость, одну из самых огромных во всей Палестине. Керак был построен еще Гуго де Пейном и тогда являлся крайним юго-восточным форпостом Иерусалимского королевства. Затем крестоносцы построили целую цепь замков, имеющих между собой факельную связь, и эта цепь проходила через Монреаль и розовокаменную Петру до самого побережья Акабского залива Красного моря, где располагалась крепость Аила. Цепь лежала прямо на дороге между Сирией и Египтом; во время войн Саладина сначала с фатимидами, а затем с зенгидами, его войска, проходя по этой дороге, платили мзду крестоносцам, теперь же жемчужная нить хорошо укрепленных замков оказалась клином, расщепляющим владения Саладина на восточные и западные. Становилось ясным, что чем могущественнее будет Саладин, тем больше в нем начнет зарождаться желание захватить эти лакомые замки. Но, пока что, по мере рождения его складывающейся империи в Мосуле, новым атабеком стал Изеддин, который тотчас же принялся мстить, Саладину за поруганных и изгнанных из Сирии зенгидов и развязал, против него войну. Саладин бросал, на борьбу с ним все силы и сам отправился во главе войска, с желанием захватить Мосул. Барон Рене де Шатильон, ставший сеньором еще при короле Амальрике, развернул в южных пределах Иерусалимского королевства бурную деятельность. Пользуясь тем, что Саладин занят, войной с мосульским атабеком, Рене стал беззастенчиво грабить все, караваны, идущие из Египта в Сирию или из Сирии в Египет. Поначалу он всего лишь завышал таможенную пошлину, а теперь и вовсе стал отбирать весь товар. Если же купцы, естественно недовольные таким обращением, старались защитить свое имущество, они рисковали поплатиться за это жизнью.
В один из дней, когда обитатели Керака, как самые настоящие разбойники, праздновали очередную легкую добычу, в замок явился сенешаль ордена тамплиеров Жан де Жизор. Он имел особое поручение от короля Бодуэна и великого магистра де Торрожа осмотреть южные владения королевства и пресечь разбои, устраиваемые бароном Шатильонским. Принимая могущественного сенешаля, Рене был пьян, как свинья, и когда до него дошел смысл претензий, предъявляемых ему его сюзеренами, он разразился самыми отвратительными площадными ругательствами, подбежав к Жану и брызгая ему в лицо слюной.
— Мне чихать на ваше слюнтяйство! — при этом говорил он. — Вы там совсем себе задницы отсидели, увальни чертовы! Вы забыли, что такое рыцарская Слава. Разбойничаем? Ну так и хорошо. Рыцари и должны время от времени разбойничать, чтоб не превратиться в скопцов или баб.
Тут сенешаль Жан принялся вдруг его успокаивать, взял под руку, повел в сторонку, журча каким-то замысловатым разговором, а когда, наконец, смысл этого разговора дошел до пьяного сознания Рене, барон удивленно вскинул брови и промычал:
— Хм… Завоевать Мекку?.. Мне?.. А что, это мысль. Эй, герои мой! .. — крикнул он громко. — Мы тут посоветовались с сенешалем и порешили идти и захватить Мекку. Что скажете? Сможем?
— Смо-о-ожем! Мекку! Ме-ме-мекку! Возьмем! А как же! — заревели повсюду пьяные голоса.
— Так хочет Господь, — вполголоса проговорил де Жизор.
— Так хочет Господь, ребята! — гаркнул еще Рене.
— Конечно Господь, а кто же! — подхватили пьяные рыцари Керака. — Вперед! На Мекку! Покажем этим нехристям, где раки зимуют!
Но прямо сразу на Мекку они не пошли. И на следующий день, и на третий, и на четвертый. Пьянство продолжалось, непременно заканчиваясь смелыми призывами идти на завоевание мусульманского святого града. И все же, с каждым днем в воспаленных головах керакских рыцарей росла и крепла идея завоевания Мекки, и по прошествии двух недель от приезда в Керак Жана де Жизора, замок на дороге из Египта в Сирию являл собой военный лагерь, готовящийся к крупному наступлению. Приводились в порядок доспехи, затачивались мечи, собирался провиант, больные долечивались, и всюду можно было наблюдать небывалое возбуждение. Рене отдал приказ следить во все глаза за сенешалем и его тамплиерами, чтобы не вздумали улизнуть. «Эти люди пойдут с нами, чтоб потом не было никаких разговоров», — сказал он. Жан действительно намеревался исчезнуть из Керака и вернуться в Иерусалим как минимум за день до выступления войска Рене де Шатильона на Мекку. Но когда ему открытым текстом дали понять, что он и его тамплиеры обязаны идти в поход тоже, быстро смирился со сей участью, подумав, что никогда не поздно будет отколоться и во время похода.
Наконец, рыцари барона Шатильонского, оставили в Кераке маленький гарнизон, двинулись на юг, вдохновленные смелой, но бессмысленной идеей. Проходя через каждый замок моавской замковой цепи, они получали небольшое подкрепление — всюду находились желающие участвовать в рискованном, головокружительном предприятии. Миновав Монреаль, затем Петру, спустились в воды Моисея. Где стояли еще четыре замка.
Наконец, выйдя к заливу, обложили со всех сторон остров Фираун, где располагалась древнейшая гавада. Когда-то давно это был дальний восточный порт египтян. При царе Соломоне гавань стала южными морскими воротами Иудейского царства. Крестоносцы построили здесь замок Иль де Грей, и даже сложилась традиция считать, будто здесь доживал последние дни один из первых тамплиеров Грей Норфолк, хотя известно, что он был убит кинжалом ассасина еще при Бодуэне II. Через Иль де Грей проходила дорога хаджа, и крестоносцы успешно собирали дань с паломников, покуда Саладин, став султаном, не захватил остров.
Здесь, у Иль де Грея сенешалю Жану де Жизору удалось убедить Рене Шатильонского двигаться дальше без тамплиеров, предоставив последним возможность самим захватить Иль де Грей. Слава о том, как тамплиеры осаждали замки ассасинов, еще не успела остынуть, и Рене доверил сенешалю Жану это дело. Сам же он частично на кораблях, частично по берегу Красного моря, двинул свои полки дальше на юг, к горам Хиджаза, туда, где лежали священные города мусульман — Медина, Джидда, Мекка. Не прошло и дня после его исчезновения, как Жан приказал снять осаду и возвращаться в Святую Землю.
Приехав в Иерусалим, он отправился к великому магистру с донесением о безрассудных действиях Рене Шатильонского. Выслушав Жана, Арно де Торрож почесал в затылке и озадаченно произнес:
— Чорт возьми, еще чего доброго этот болван и впрямь возьмет Мекку, прославится, а нам потом расхлебывай кашу.
Но безумцу Рене не удалось захватить Мекку. Единственное, чего он добился — навел панику на жителей Аравии. Не дойдя до Мекки каких-нибудь десяти лье, он встретился, наконец, с войском сарацин, потерпел поражение, и с горсткой оставшихся в живых людей Рене вернулся в свой огромный замок Керак, только теперь начиная недоумевать, с каких это пьяных глаз его дернуло затеять столь бессмысленный и губительный поход.
Тело Арнольфа де Труапье осталось лежать в аравийских песках, пронзенное сразу тремя стрелами. Птицы выклевали фиктивному зятю Жана де Жизора глаза, губы, щеки, но оскаленный рот недолго улыбался небесам — песок сделал свое дело, укрыв мертвого рыцаря своим сыпучим саваном.
Король Людовик VII скончался, не дотянув до шестидесятилетнего возраста. За год до смерти, он короновал своего сына Филиппа-Августа короной Франции, и, отныне, государством Капетингов стал заправлять этот пятнадцатилетний, но весьма бойкий и неглупый юноша. Перед кончиной Людовик поинтересовался судьбой Элеоноры. Спросил, все ли она находится в заточении, и, узнав, что Генри до сих пор не сжалился над королевой, со вздохом сказал:
— Красивая женщина!
Потом добавил:
— При случае передайте ей, что я ее прощаю. А вот Господь Бог… И все-таки, жаль, что такая красота чахнет в заточении.
— Отец, — произнес стоящий у смертного одра короля Филипп-Август, — мне доподлинно известно, что от былой красоты вашей бывшей супруги Элеоноры не осталось и следа.
Людовик улыбнулся ему, поднял вялую руку и похлопал сына по щеке. Затем рука без сил упала на постель. Вскоре после короля Франции в мир иной, и без сомнения — лучший, отправился многострадальный папа Александр III. Даже конец его жизни был омрачен тем, что сторонники антипапы Иннокентия изгнали его из Рима, и это после того, как вдохновляемая Александром Ломбардская лига одержала при Леньяно такую победу над Барбароссой, после того, как ретивый Фридрих униженно лобызал папскую туфлю!
Новый король Франции, Филипп-Август, сразу же показал себя властным монархом, не терпящим вмешательств в его дела. Могущественный граф Фландрский все же решил составить ему соперничество и сколотил коалицию против Филиппа-Августа, причем весьма мощную — в нее вошли графы Фландрии, Геннегау, Намюра, Блуа, Сансерра, Шампани и герцог Бургундский. Оставалось только подключить к ней короля Англии, но Генри в это время внимательно следил за развитием событий в своих собственных владениях, где начиналась война между его сыновьями — Анри и Ришаром. Глубоко в душе, Генри был за Ришара, но он не мог не понимать, что растущая слава Даданета грозит тем, что рано или поздно, возвысившись, Ришар свергнет самого отца своего, и королю приходилось вставать на сторону Анри, который, в конце концов, осмелился вторгнуться в пределы Аквитании и пойти войной на собственного брата. Снова сбывалось ужасное пророчество Мерлина! Но сердце Генри в последний миг дрогнуло, и он поспешил на помощь не Анри, а Ришару. На Ришара же сделал ставку и Филипп-Август, видя в нем реального союзника против Фландрской коалиции. Разгоревшаяся свара между братьями ужасно веселила Бертрана де Борна, с которым Ришар в последнее время сдружился не разлей вода. Пора куртуазной поэзии кончилась и теперь голова Ришара кружилась от строчек, в которых ломались копья и в окровавленную траву кучами валились мертвые и раненные.
Вот явится в сиянье эн Ришар —
Храбрейший и достойнейший король.
И блеск алмазов, злато, серебро ль -
Все забывается, когда идут полки,
И блеск доспехов ярок, как пожар,
А в шлемных щелях — взоров огоньки.
Люблю мелькание расписных щитов.
Люблю плюмажей радостный полет.
Люблю, когда со всех сторон ревет
Лихая битва, ломятся мечи,
И кони ржут, лишившись седоков,
И струи крови льются, горячи!
Бертран то и дело появлялся то в ставке Ришара, то в ставке Анри, и без конца подзуживал братьев как можно скорее сойтись в славной битве. Но, едва начав войну, Анри вдруг занедужил — у него открылась какая-то злокачественная лихорадка, и в первом крупном сражении он не смог принять участие. Бретонцев вел один из его маршалов, зато аквитанцы шли за своим государем, Ришаром по прозвищу Даданет, которое ему уже недолго оставалось носить. Битва произошла в поле между двумя деревнями, атакующие друг друга цепи растянулись так, что левый фланг был виден из одной деревни, а правый — из другой. Свирепый и прекрасный Ришар носился из одного конца битвы в другой, всюду вдохновляя сражающихся своим бравым видом. Он был как сама война, воплощенная в образе высокого и широкоплечего рыцаря, разящего направо и налево и неуязвимого ни для чьих смертоносных ударов. Алый плащ его развевался по ветру, щит был украшен изображением златого льва, держащего в лапах чащу Грааля — кто выпьет много, узрит Бога! Лишь один оруженосец Люк де Пон поспевал всюду за своим сюзереном, остервенело размахивая своим молотом, покуда чья-то палица не расплющила ему шлем.
— Держись, Люк! — крикнул ему весело Ришар.
— Угу, де-усь, — прогудело из-под расплющенного шлема. Повернув коня, доблестный оруженосец направился в близлежащую деревню, ворвался в кузницу и положил голову на наковальню. Кузнец, вскинув в удивлении брови, молча взялся за свое орудие и несколькими ударами распрямил сплющенный шлем. Храбрый вояка бросил ему кошелек с деньгами, вскочив на своего коня и вновь вернулся в горнило битвы, встреченный громким хохотом своего господина.
Не выдержав натиска аквитанцев, бретонцы дрогнули и стали сдаваться в плен. Наконец, затих последний звон мечей, и эн Ришар, сорвав с головы шлем, вытер краем плаща обильно льющийся по лицу пот. Подскакавший к нему Бертран де Борн, встал рядом и, тоже сняв шлем, воскликнул:
— Аквитанцы! Вы видели, как сражался ваш лев Ришар?
— Да-а-а! — в ответ проревели воины, торжествующие победу.
— Аквитанцы, вы любите эн Ришара?
— Да-а-а-а!!
— Аквитанцы, вы хотите другого короля?
— Не-е-е-ет!!!
— Ты слышал, что они сказали, Даданет? — хохотал Бертран. — Они сказали: да-да-нет! Но я придумал новое прозвище для нашего непревзойденного Ришара. Да будет он зваться отныне — Кёрдельон, Львиное Сердце! Аой!
— Ао-о-о-й!!! Львиное Сердце! Ришар Кёрдельон!
Всем понравилось новое прозвище, придуманное, Бертраном де Борном — и победителям, и побежденным, которых уже по-дружески похлопывали по плечам. В довершение ко всему, на поле окончившейся битвы явился гонец из ставки противника с весьма важным сообщением — брат Ришара, наследник престола Анри скончался.
Император Фридрих Барбаросса, прославленный в сражениях, но не сумевший одолеть Ломбардскую лигу, решил вновь напомнить о себе всему миру и устроил в честь своего сына Генриха небывалый по размаху пир, который происходил в поле под Майнцем. Нигде и никогда еще не пировало разом такое количество приглашенных гостей, съехавшихся со всех концов империи, из всех христианских государств. Обилие пищи и вина было такое, что можно было бы год кормить и поить целое графство. Фридриху было что праздновать — длительная междоусобная война с Генрихом Львом закончилась тем, что Генрих, потерпев полное поражение, был лишен сана и всех своих владений. Император же, короновавшись в Арле в качестве короля Бургундии, еще больше усилился как государь.
Во время пиршества явилось известие о том, что султан Саладин открыто пошел войной против крестоносцев и осадил замок Керак в южных пределах Иерусалимского королевства. Естественно, вновь зашел разговор о крестовом походе в Святую Землю, и Фридрих, захмелев от выпитого вина и выслушанных славословий, торжественно объявил себя будущим предводителем этого похода. И поле под Майнцем, заставленное столами, за которыми восседали пирующие, огласилось громким и грозным «хайль!», утонувшем в дружном перезвоне золотых и серебряных кубков.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Тяжкие времена наступали для Иерусалимского королевства и остальных государств крестоносцев в Леванте. Осаду Керака, о которой шла речь во время пира под Майнцем, удалось снять с помощью большого отряда храмовников и госпитальеров, но через год, после того, как Саладину удалось-таки взять Мосул и принудить Изеддина признать его верховенство, доблестный лев ислама поклялся на Коране не долее, чем через три года изгнать гяуров из Эль-Кодса. Теперь уже смертельная схватка с ним была неминуема.
Тяжкие времена наступили и для Жана де Жизора. Он и сам не заметил, как, когда, каким образом тайная власть, бразды которой он неусыпно держал в своих руках, стала выскальзывать из цепких пальцев. На его силу вдруг нашлись иные силы, не менее могущественные и такие же сокрытые. Все началось с появления в ордене некоего человека без лица. Точнее, с лицом, но сильно изуродованным. Он называл себя де Труа, но Жан прекрасно знал, что это имя присвоено. Этот безликий перетянул на себя внутренние энергии, блуждающие в Иерусалиме, завладел мыслями и чувствами людей и оставалось лишь ждать какой-то ужасной развязки. Кроме него, силу Жана перехлестнула вдруг сила монаха Гийома, одного из тех, кто занимался переписыванием древних рукописей. В один прекрасный момент Жан де Жизор почувствовал себя слабой устрицей, лежащей на распахнутой раковине. Все было, вроде бы, как прежде, и, тем не менее, что-то очень здорово изменилось. Когда скончался великий магистр Арно де Торро, собравшийся верховный капитул ордена единодушно избрал новым магистром бездарного и глупого Жерара де Ридфора даже не предложив эту должность сенешалю де Жизору. Для Жана это было сильным потрясением. Он ничего не понимал. Куда подевалось его тайное могущество? Только дома ему по-прежнему подчинялись беспрекословно. Прецептор де Фо благоговел перед своим господином и единственное, что позволял себе время от времени, это сцены ревности, которые он закатывал, стоило ему — совершенно безосновательно заподозрить сенешаля в том, что он как-то по-особенному посмотрел на того или иного красивого рыцаря.
Затюканная, вечно улыбающаяся блаженной тихой улыбочкой, Мари родила Жану еще одного «сына собственного деда», которого назвали Жераром. Если бы только сенешаль Жан знал, что спустя два года новым великим магистром сделается Жерар де Ридфор!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44