Бедствие распространяется быстро и скоро будет у ворот Флоренции.
— Это заразно? — обеспокоенно спросил Ян.
— Сами узнаете, если не умрете через пару дней.
Гигант подавил дрожь и пришпорил кобылу. Ян поспешно спросил:
— Правда то, что он говорил об иудеях?
— Свихнувшийся старик. Он не один такой. Встречал я их и в Португалии. При любой эпидемии там сразу начинают во всем винить иудеев. Всегда нужен козел отпущения. Если эти люди таковы, какими их расписывают, принц Энрике не окружал бы себя учеными вроде Иегуды Креска.
— А кто он?
— Известный географ. И его отец был таким же. Парадоксально, но только благодаря иудеям — и потому, что их регулярно изгоняют из разных стран, — наша картография могла успешно развиваться.
— А… а вы? Вы иудей?
— Ну и вопрос! Нет, конечно. Религию я себе не выбирал.
Палаццо Синьория соответствовало описанию торговца. Действительно, оно больше напоминало крепость, чем дворец, чего нельзя было сказать о здании португальского консульства, которое поражало роскошью, граничащей с экстравагантностью. На всех трех его этажах выделялись сдвоенные аркады окон. Стены были покрыты алебастром, а портал из массивного дуба больше подошел бы собору.
Идельсбад трижды постучал. Дверь открылась, и на пороге появился маленький коренастый мужчина с мрачным взглядом.
— Что вам угодно?
— Я хотел бы увидеться с Педро де Менесесом. Он здесь?
— Кто вы?
— Личный друг. Дон Франсиску Дуарте.
При упоминании титула мужчина стал более почтительным. Он торопливо провел их лабиринтом коридоров, анфиладами с блестящим паркетом и пригласил в просторный салон, стены которого скрывались под фресками и гобеленами.
— Будьте любезны подождать. Я предупрежу дона Педро.
Ян окинул взглядом салон и был поражен роскошью.
— Я и не знал, что португальцы такие богатые.
— А ты думал, что только фламандцы живут роскошно?
— Вовсе нет. Но я полагал, что лишь Венеция может соперничать с Брюгге.
— Ты ошибаешься. Кроме Венеции., есть еще Сиена, Лиссабон, Париж, Вена, Лондон и много других городов. Мир полон чудес.
На мгновение Ян увидел себя на борту корабля, скользящего по морям, поднимающегося по длинным рекам, протекающим по большим странам и городам, прекрасным, как мечты.
— Франсиску! Какой сюрприз!
Радостный голос Менесеса вернул мальчика к действительности. Но он даже не успел рассмотреть хозяина дома. Тот сразу бросился к Идельсбаду и крепко обнял, прижав к груди с возбуждением, которое немного покоробило Яна.
— Двадцать лет! — воскликнул он, с ног до головы осматривая гиганта. — Целая жизнь! — Хитринка засветилась в его глазах. — А ты все такой же большой!
— А ты все такой же толстый!
— Знаю. Однако я немного похудел за годы, проведенные в форту, в пустыне. Но что ты тут делаешь? Я полагал, ты все еще бороздишь океаны!
— Это длинная история, дружище.
Менесес покосился на мальчика:
— Твой сын?
— Нет. Но он мне очень дорог. Его зовут Ян.
— Добро пожаловать, Ян! — воскликнул португалец.
Он возбужденно схватил ребенка за плечи и звонко чмокнул в щеку. Указав на диван, накрытый вышитым золотом атласом — если только не парчой, — Менесес предложил гостям сесть, а сам погрузился в мягкое кресло.
— Вы, должно быть, хотите пить. — Он протянул руку к шелковому шнуру, но тут же отдернул ее. — Ну и дурак же я! Да у вас наверняка в брюхе пусто.
Не дожидаясь подтверждения, хозяин несколько раз дернул за шнурок. Тотчас появился маленький коренастый мужчина и, получив указания Менесеса, исчез.
— Ты знаешь, что тебе крупно повезло? Никогда не догадаешься, кто уже несколько дней пребывает во Флоренции.
— Принц Энрике.
Менесес удивленно посмотрел на него:
— Ты в курсе?
— По этой причине я и приехал сюда.
— Поразительно!
— Я уже сказал тебе: это длинная история.
— Вот и хорошо, обожаю твои истории. Надо признаться, в Сеуте мне приходилось слушать только байки о стычках да предсмертные молитвы.
Идельсбад с серьезным видом посмотрел на своего собеседника:
— Увы, история моя ничуть не лучше. Слишком много в ней смертей.
Заинтригованный Менесес тревожно произнес:
— Ты меня пугаешь. Что случилось?
— Я все тебе расскажу, только сначала ответь: как мне встретиться с инфантом?
— Нет ничего проще. Козимо Медичи оказал ему честь и поселил в своем доме. Может, объяснишь, в чем дело?
Гигант глубоко вздохнул:
— Все началось в Брюгге…
Голос Идельсбада долго звучал в тихом салоне, прерываемый лишь недоверчивыми и сочувствующими восклицаниями его собеседника.
Когда он умолк, в салоне давно горели свечи. Первоначальное возбуждение покинуло дона Педро. Он уже не был тем человеком, который встретил их часом раньше, его лицо потускнело, но внутренне он был напряжен.
— Таким образом, — глухо произнес он, — все объясняется. Или почти все. Теперь моя очередь поведать тебе о некоторых событиях. С недавнего времени город взбудоражен. Художники, священники получают письма с угрозами. Не далее как вчера на берегу Арно нашли тело одного из учеников мэтра Донателло. У него было перерезано горло. И… — Он отчетливо проговорил: — Рот был набит веронской глиной.
— Как у Слутера, — заметил Ян.
— Вот видишь. Все это подтверждает, что центр заговора находится здесь.
— Вполне вероятно. Но меня очень беспокоит будущее города. Ведь Петрус сказал, что Флоренция будет опустошена.
— Он только передал, что слышал: «Флоренция с ее вероотступниками исчезнет в адском огне».
— Послезавтра, — выдохнул Ян.
Дон Педро аж подскочил на своем кресле:
— Почему ты так сказал?
— Потому что тот человек уточнил дату: День успения. — Мальчик обратился к Идельсбаду: — Я не прав?
Гигант подтвердил.
— Но это ужасно! У нас осталось менее двух суток!
— Поэтому мы должны срочно предупредить Энрике. Он должен покинуть город. — Идельсбад быстро продолжил: — Мне только что пришла в голову страшная мысль: а если руководителем этого заговора является сам Козимо Медичи?
— Невозможно! Слова тех типов полностью чужды мыслям такого человека, как Медичи. Друг искусств, меценат! Человек, который всегда отказывался от властных полномочий, а навязанную ему должность гонфалоньера справедливости принял с неохотой, да и то только на два месяца. Конечно, он не святой. Но представить его в роли убийцы, способного опустошить собственный город, вырезать жителей… Нет. И не думай!
— Ладно. А с Энрике мы можем встретиться завтра?
— Не можем, а должны! С рассветом мы отправимся к Козимо, и я не буду колебаться, если придется вытащить его из кровати.
Немного успокоенный гигант машинально повернулся к Яну.
Ребенок крепко спал.
ГЛАВА 23
Лучезарное солнце сияло над городом, но в лоджии Бигателло с закрытыми ставнями царил полумрак. Мужчина в бархатной полумаске, как всегда, занял место в самом темном углу. Смутно виднелись только нижняя часть его лица и горящие глаза, светящиеся ликованием в предвкушении победы. Плотно сжатые губы и лицо, скрытое от мирских глаз, не выражали ничего.
Напротив, справа, обливаясь потом, стоял Лукас Мозер. Слева — слегка подавшийся назад доктор Бандини. Мужчина в маске жеманно комментировал:
— Пятьдесят мертвецов. Печально. Пятьдесят невинных расплатились своими жизнями за других.
Бандини посчитал необходимым заметить:
— Монсеньор, это всего лишь бедняки. Обездоленные существа. — И тут же с опаской спросил: — Вам их жаль?
— Жаль? Надеюсь, вы шутите. Вся ответственность лежит на тех, кто не верит ни в Бога, ни в дьявола. Вот пусть они и жалеют. Эти несчастные из Фьезоле остались бы живы, не будь те, кто ими управляет, такими безобразно безответственными. А что мы можем поделать, как не вынести приговор неустойчивой психике и морали? Мы исполняем гражданский суд Господа, Бандини! Не забывайте этого. Мы вершим от Его имени, от Его имени отделяем зерна от плевел.
Лукас Мозер издал одобрительное ворчание и поспешил дополнить:
— Мы пойдем дальше, монсеньор. Мы подготавливаем поколение к приходу нового мира без мучительных потрясений. Благодаря нам им не ведомы будут крайности и душевное смятение, а лишь безмятежность, правильность суждений, чистота искусства, которую никто уже не поставит под сомнение. — И, вздохнув, заключил: — Но кто вспомнит о нас? Вот вам пример бедняги Ансельма: он погиб геройской смертью. А в истории не останется ничего о его жизни и отваге.
— Успокойтесь, мэтр Мозер. Тот, кто совершил этот чудовищный акт, заплатит за него, и быстрее, чем вы думаете. Провидение на нашей стороне. Вы сказали, что тот тип сошел на берег вместе с вами в Пизе?
Мозер подтвердил:
— Да, с ребенком. Думаю, они должны уже прибыть во Флоренцию.
Мужчина в маске хлопнул в ладоши:
— Значит, они в нашей власти!
— Но их нужно еще найти.
— Это мое дело. Однако этот… Дуарте… это его настоящая фамилия?
— Совершенно верно. Франсиску Дуарте.
— Что ему точно известно?
Художник угрюмо ответил:
— По-моему, главного он не знает. Даже если Петрус и выложил ему что-нибудь, то немного: наше движение существует, его центр во Флоренции… Вот и все.
— Не имеет значения, — сказал мужчина в маске. — Это всего лишь песчинка. Завтра его и ребенка постигнет та же участь, что и других. — Он обратился к врачу: — У вас все готово?
— Результаты Фьезоле — налицо. Для страховки я позволил себе продолжить эксперимент здесь, во Флоренции. Но только в одном квартале, в Ольтрарно.
— Что? — возмутился Мозер. — Здесь? А вы подумали о нас?
— Да успокойтесь вы, мэтр. Вам лично ничто не грозит. Ольтрарно расположен на другом берегу реки. Насколько мне известно, вы не собираетесь там поселиться?
— Господи помилуй!
Бандини обратился к мужчине в бархатной маске:
— Пока суд да дело, монсеньор, как вы поступите с этим Дуарте и ребенком?
— А вы как думаете? Сначала я заставлю их разыскать. Когда мы их найдем — видно будет.
Врач забеспокоился:
— Вы уверены, что вашим людям удастся опознать их? Ведь Флоренция — не деревня.
— Напомню, что мэтр Мозер — художник. А кто лучше художника сумеет описать внешность человека? Вы сомневаетесь в моих возможностях решить эту проблему?
В его тоне прозвучала презрительная нотка, едва завуалированная жестокость. Врач сразу смутился:
— Нисколько, монсеньор.
— В таком случае разговор окончен. Увидимся завтра…
Нервным жестом мужчина в маске велел своим собеседникам удалиться.
* * *
Солнечный лучик просочился через окно и осветил профиль принца Энрике, сына Жоао I — грубого солдата — и Филипы Ланкастерской, добродетельной англичанки. Не смешение ли севера и юга придало инфанту выражение жесткости и одновременно теплоты, веселости и меланхолии, усиленной ностальгией?
Ян, впервые в жизни видевший принца, не переставал его рассматривать, как только они оказались в доме Медичи. Так, он отметил, что цвет лица у него был белее, чем у его друга Идельсбада, лицо более удлиненное, а глаза гораздо темнее. Ко всему прочему у него были густые каштановые усы, ниспадавшие с уголков губ; Энрике с задумчивым видом поглаживал их. Какой контраст с непринужденно изящным флорентийцем, сидевшим рядом с ним! В одном чувствовались богатство и власть; в другом — безучастность аскета и ясность ума отшельника. Вообще-то, подумал Ян, в своем длинном черном халате Энрике больше походил на монаха, чем на принца.
Идельсбад, стоя против света, лицом к обоим мужчинам, заканчивал свой доклад. Слегка отодвинувшись, дон Педро внимательно слушал его.
Гигант умолк. В комнате воцарилось молчание; Козимо и Энрике словно впитывали в себя услышанные слова.
Тишину нарушил резкий голос Медичи:
— Итак, в моем окружении завелся предатель. Предатель и преступник. — И заметил: — Этот заговор был бы менее трагичен, если бы его целью был только я. Но речь идет о моем народе, о моем городе.
Энрике кивнул в сторону Яна:
— И о ребенке. Может, вам и неприятно, но, возможно, именно это беспокоит меня больше всего. При чем тут он? Почему такое ожесточение? — Он обратился к Идельсбаду: — Полагаю, у тебя тоже нет ответа?
— Нет, монсеньор. Однако Бог свидетель, что я задавался этим вопросом много раз.
Козимо вдруг встал и начал ходить по комнате:
— В этом деле мне не понятна суть. Итак, группа лиц готова убивать невинных с единственной целью — заставить восторжествовать свое дело. Но в чем оно заключается? Гвельфы и гибеллины, кровная вражда, борьба за власть, зависть, месть, военные интересы… Я был свидетелем всех этих распрей, на наших улицах до сих пор остались следы пролитой крови. Но здесь? Каков мотив? Я не вижу ни одного. — Он остановился и повернулся к инфанту: — Что вы об этом думаете, монсеньор?
Энрике помедлил, прежде чем ответить:
— На первый взгляд я с вами согласен. Действительно, мотивы кажутся неясными. И все же, если хорошенько по думать, можно усмотреть объяснение…
Козимо, скрестив на груди руки, ждал.
— Вы только что перечислили главные причины, которые во все времена не перестают доводить человека до первобытного зверского состояния. Но все позабыли об одной, которая мне кажется определяющей.
— Какой?
— Столкновение идей.
Медичи наморщил лоб, насторожился.
— Да, монсеньор. Идею нельзя пощупать, она невидима, но пускает корни в человеческую душу глубже, чем дуб в землю. Вы, защищающий художников, людей творческих, с такой страстью приобретающий произведения искусства, должны знать лучше, чем кто бы то ни было, как новая мысль может потрясти вековой порядок. — Он окликнул Идельсбада: — Не хотел бы ты повторить слова того художника, имя которого я забыл?
— Лукас Мозер? Он сказал: «Вы знаете, что есть различия между существами, населяющими известный нам мир». А по поводу черных рабов из Гвинеи добавил: «Считаете ли вы, что у этих монстров с человеческими лицами есть душа? Они всего лишь черновики, незавершенные наброски Бога».
Энрике перебил его:
— Я имею в виду другого художника…
— Петруса?
— Именно. По-моему, он сказал, что целью этой гильдии является сопротивление «пересмотру в любой его форме первоначального обучения. Они готовы убивать тех, кто противится этой воле».
— Совершенно верно.
Энрике повернулся к Медичи:
— Понимаете? Монсеньор, вы неоднократно сталкивались с врагами, которые чаще всего старались отнять у вас власть или иногда опередить в ваших завоеваниях. Это опасные люди, я с вами согласен, но у меня, видите ли, всегда был и есть враг поопаснее: мракобесие. Можете ли вы хоть на миг вообразить, что все сделанное мной за тридцать лет уединения на мысе в Саграх оставляет умы равнодушными? Не думаете ли вы, что я не слышу тех, кто называет предпринимаемые мной шаги абсурдными, бесплодными, напрасными? Только что я говорил об идеях и мощной силе, содержащейся в них. Так что же больше всего препятствует развитию мореплавания? Средства? Их хватает. Дело здесь в другом… — Он сделал короткую паузу. — Идея. Просто-напросто идея, имя которой — страх. — Он снова сделал паузу, прежде чем развить свою мысль. — Поделюсь с вами личными воспоминаниями. После открытия мыса Божадор никто не отваживался идти дальше ни за какую цену. Ходили слухи, что те, кто обогнул мыс, попадали в ничто, во мрак, в ад и якобы за этим барьером нет людей и обитаемых мест. Божадор стал мысом страха. Я же был убежден в обратном. Десять лет! Пятнадцать экспедиций! По возвращении каждой из них я слышал одно и то же: на подступах к мысу море неистовствовало, с неба лились потоки красного песка, обрушивались скалы, достигавшие небес! «Зрелище конца света», — говорили мне. И так продолжалось до тех пор, пока я не нашел смельчака, который обогнул мыс. Должен ли я уточнить, что это место оказалось менее опасным, чем те, в которых ранее побывали наши мореплаватели? — Закончил он словами: — Вы ищете причину происков этой гильдии? Идея, монсеньор! Предвижу: все дело в идее.
Медичи, явно взволнованный его речью, согласился.
— Меня им не одолеть! — с силой выкрикнул он. — И вопроса быть не может, чтобы я в чем-то изменил своей философии, и я никогда не покину своих протеже. Я не уеду из Флоренции, даже если здесь мне грозит смерть. — Он быстро повернулся к инфанту: — Но вас, мой друг, ничто не удерживает в этих стенах. Уезжайте. Садитесь на корабль. Возвращайтесь в Лиссабон.
На бесстрастном лице Энрике мелькнула улыбка.
— И это после всего, что я сказал о страхе? Это значило бы предать самого себя. Я пустился в это путешествие по многим причинам; одна из них — ознакомиться с нашим континентом и встретиться с теми, кто руководит им. Я не изменил своего намерения. Флоренция, как мне сказали, полна чудес. Неужели я лишу себя удовольствия по любоваться ими?
Менесес вспылил:
— Но вы рискуете! Подумайте о последствиях!
— Друг Педро, вот уже более тридцати лет мои моряки жизнью рискуют ради меня. Стоит ли при первом же случае бежать оттуда, где моя собственная жизнь в опасности?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Это заразно? — обеспокоенно спросил Ян.
— Сами узнаете, если не умрете через пару дней.
Гигант подавил дрожь и пришпорил кобылу. Ян поспешно спросил:
— Правда то, что он говорил об иудеях?
— Свихнувшийся старик. Он не один такой. Встречал я их и в Португалии. При любой эпидемии там сразу начинают во всем винить иудеев. Всегда нужен козел отпущения. Если эти люди таковы, какими их расписывают, принц Энрике не окружал бы себя учеными вроде Иегуды Креска.
— А кто он?
— Известный географ. И его отец был таким же. Парадоксально, но только благодаря иудеям — и потому, что их регулярно изгоняют из разных стран, — наша картография могла успешно развиваться.
— А… а вы? Вы иудей?
— Ну и вопрос! Нет, конечно. Религию я себе не выбирал.
Палаццо Синьория соответствовало описанию торговца. Действительно, оно больше напоминало крепость, чем дворец, чего нельзя было сказать о здании португальского консульства, которое поражало роскошью, граничащей с экстравагантностью. На всех трех его этажах выделялись сдвоенные аркады окон. Стены были покрыты алебастром, а портал из массивного дуба больше подошел бы собору.
Идельсбад трижды постучал. Дверь открылась, и на пороге появился маленький коренастый мужчина с мрачным взглядом.
— Что вам угодно?
— Я хотел бы увидеться с Педро де Менесесом. Он здесь?
— Кто вы?
— Личный друг. Дон Франсиску Дуарте.
При упоминании титула мужчина стал более почтительным. Он торопливо провел их лабиринтом коридоров, анфиладами с блестящим паркетом и пригласил в просторный салон, стены которого скрывались под фресками и гобеленами.
— Будьте любезны подождать. Я предупрежу дона Педро.
Ян окинул взглядом салон и был поражен роскошью.
— Я и не знал, что португальцы такие богатые.
— А ты думал, что только фламандцы живут роскошно?
— Вовсе нет. Но я полагал, что лишь Венеция может соперничать с Брюгге.
— Ты ошибаешься. Кроме Венеции., есть еще Сиена, Лиссабон, Париж, Вена, Лондон и много других городов. Мир полон чудес.
На мгновение Ян увидел себя на борту корабля, скользящего по морям, поднимающегося по длинным рекам, протекающим по большим странам и городам, прекрасным, как мечты.
— Франсиску! Какой сюрприз!
Радостный голос Менесеса вернул мальчика к действительности. Но он даже не успел рассмотреть хозяина дома. Тот сразу бросился к Идельсбаду и крепко обнял, прижав к груди с возбуждением, которое немного покоробило Яна.
— Двадцать лет! — воскликнул он, с ног до головы осматривая гиганта. — Целая жизнь! — Хитринка засветилась в его глазах. — А ты все такой же большой!
— А ты все такой же толстый!
— Знаю. Однако я немного похудел за годы, проведенные в форту, в пустыне. Но что ты тут делаешь? Я полагал, ты все еще бороздишь океаны!
— Это длинная история, дружище.
Менесес покосился на мальчика:
— Твой сын?
— Нет. Но он мне очень дорог. Его зовут Ян.
— Добро пожаловать, Ян! — воскликнул португалец.
Он возбужденно схватил ребенка за плечи и звонко чмокнул в щеку. Указав на диван, накрытый вышитым золотом атласом — если только не парчой, — Менесес предложил гостям сесть, а сам погрузился в мягкое кресло.
— Вы, должно быть, хотите пить. — Он протянул руку к шелковому шнуру, но тут же отдернул ее. — Ну и дурак же я! Да у вас наверняка в брюхе пусто.
Не дожидаясь подтверждения, хозяин несколько раз дернул за шнурок. Тотчас появился маленький коренастый мужчина и, получив указания Менесеса, исчез.
— Ты знаешь, что тебе крупно повезло? Никогда не догадаешься, кто уже несколько дней пребывает во Флоренции.
— Принц Энрике.
Менесес удивленно посмотрел на него:
— Ты в курсе?
— По этой причине я и приехал сюда.
— Поразительно!
— Я уже сказал тебе: это длинная история.
— Вот и хорошо, обожаю твои истории. Надо признаться, в Сеуте мне приходилось слушать только байки о стычках да предсмертные молитвы.
Идельсбад с серьезным видом посмотрел на своего собеседника:
— Увы, история моя ничуть не лучше. Слишком много в ней смертей.
Заинтригованный Менесес тревожно произнес:
— Ты меня пугаешь. Что случилось?
— Я все тебе расскажу, только сначала ответь: как мне встретиться с инфантом?
— Нет ничего проще. Козимо Медичи оказал ему честь и поселил в своем доме. Может, объяснишь, в чем дело?
Гигант глубоко вздохнул:
— Все началось в Брюгге…
Голос Идельсбада долго звучал в тихом салоне, прерываемый лишь недоверчивыми и сочувствующими восклицаниями его собеседника.
Когда он умолк, в салоне давно горели свечи. Первоначальное возбуждение покинуло дона Педро. Он уже не был тем человеком, который встретил их часом раньше, его лицо потускнело, но внутренне он был напряжен.
— Таким образом, — глухо произнес он, — все объясняется. Или почти все. Теперь моя очередь поведать тебе о некоторых событиях. С недавнего времени город взбудоражен. Художники, священники получают письма с угрозами. Не далее как вчера на берегу Арно нашли тело одного из учеников мэтра Донателло. У него было перерезано горло. И… — Он отчетливо проговорил: — Рот был набит веронской глиной.
— Как у Слутера, — заметил Ян.
— Вот видишь. Все это подтверждает, что центр заговора находится здесь.
— Вполне вероятно. Но меня очень беспокоит будущее города. Ведь Петрус сказал, что Флоренция будет опустошена.
— Он только передал, что слышал: «Флоренция с ее вероотступниками исчезнет в адском огне».
— Послезавтра, — выдохнул Ян.
Дон Педро аж подскочил на своем кресле:
— Почему ты так сказал?
— Потому что тот человек уточнил дату: День успения. — Мальчик обратился к Идельсбаду: — Я не прав?
Гигант подтвердил.
— Но это ужасно! У нас осталось менее двух суток!
— Поэтому мы должны срочно предупредить Энрике. Он должен покинуть город. — Идельсбад быстро продолжил: — Мне только что пришла в голову страшная мысль: а если руководителем этого заговора является сам Козимо Медичи?
— Невозможно! Слова тех типов полностью чужды мыслям такого человека, как Медичи. Друг искусств, меценат! Человек, который всегда отказывался от властных полномочий, а навязанную ему должность гонфалоньера справедливости принял с неохотой, да и то только на два месяца. Конечно, он не святой. Но представить его в роли убийцы, способного опустошить собственный город, вырезать жителей… Нет. И не думай!
— Ладно. А с Энрике мы можем встретиться завтра?
— Не можем, а должны! С рассветом мы отправимся к Козимо, и я не буду колебаться, если придется вытащить его из кровати.
Немного успокоенный гигант машинально повернулся к Яну.
Ребенок крепко спал.
ГЛАВА 23
Лучезарное солнце сияло над городом, но в лоджии Бигателло с закрытыми ставнями царил полумрак. Мужчина в бархатной полумаске, как всегда, занял место в самом темном углу. Смутно виднелись только нижняя часть его лица и горящие глаза, светящиеся ликованием в предвкушении победы. Плотно сжатые губы и лицо, скрытое от мирских глаз, не выражали ничего.
Напротив, справа, обливаясь потом, стоял Лукас Мозер. Слева — слегка подавшийся назад доктор Бандини. Мужчина в маске жеманно комментировал:
— Пятьдесят мертвецов. Печально. Пятьдесят невинных расплатились своими жизнями за других.
Бандини посчитал необходимым заметить:
— Монсеньор, это всего лишь бедняки. Обездоленные существа. — И тут же с опаской спросил: — Вам их жаль?
— Жаль? Надеюсь, вы шутите. Вся ответственность лежит на тех, кто не верит ни в Бога, ни в дьявола. Вот пусть они и жалеют. Эти несчастные из Фьезоле остались бы живы, не будь те, кто ими управляет, такими безобразно безответственными. А что мы можем поделать, как не вынести приговор неустойчивой психике и морали? Мы исполняем гражданский суд Господа, Бандини! Не забывайте этого. Мы вершим от Его имени, от Его имени отделяем зерна от плевел.
Лукас Мозер издал одобрительное ворчание и поспешил дополнить:
— Мы пойдем дальше, монсеньор. Мы подготавливаем поколение к приходу нового мира без мучительных потрясений. Благодаря нам им не ведомы будут крайности и душевное смятение, а лишь безмятежность, правильность суждений, чистота искусства, которую никто уже не поставит под сомнение. — И, вздохнув, заключил: — Но кто вспомнит о нас? Вот вам пример бедняги Ансельма: он погиб геройской смертью. А в истории не останется ничего о его жизни и отваге.
— Успокойтесь, мэтр Мозер. Тот, кто совершил этот чудовищный акт, заплатит за него, и быстрее, чем вы думаете. Провидение на нашей стороне. Вы сказали, что тот тип сошел на берег вместе с вами в Пизе?
Мозер подтвердил:
— Да, с ребенком. Думаю, они должны уже прибыть во Флоренцию.
Мужчина в маске хлопнул в ладоши:
— Значит, они в нашей власти!
— Но их нужно еще найти.
— Это мое дело. Однако этот… Дуарте… это его настоящая фамилия?
— Совершенно верно. Франсиску Дуарте.
— Что ему точно известно?
Художник угрюмо ответил:
— По-моему, главного он не знает. Даже если Петрус и выложил ему что-нибудь, то немного: наше движение существует, его центр во Флоренции… Вот и все.
— Не имеет значения, — сказал мужчина в маске. — Это всего лишь песчинка. Завтра его и ребенка постигнет та же участь, что и других. — Он обратился к врачу: — У вас все готово?
— Результаты Фьезоле — налицо. Для страховки я позволил себе продолжить эксперимент здесь, во Флоренции. Но только в одном квартале, в Ольтрарно.
— Что? — возмутился Мозер. — Здесь? А вы подумали о нас?
— Да успокойтесь вы, мэтр. Вам лично ничто не грозит. Ольтрарно расположен на другом берегу реки. Насколько мне известно, вы не собираетесь там поселиться?
— Господи помилуй!
Бандини обратился к мужчине в бархатной маске:
— Пока суд да дело, монсеньор, как вы поступите с этим Дуарте и ребенком?
— А вы как думаете? Сначала я заставлю их разыскать. Когда мы их найдем — видно будет.
Врач забеспокоился:
— Вы уверены, что вашим людям удастся опознать их? Ведь Флоренция — не деревня.
— Напомню, что мэтр Мозер — художник. А кто лучше художника сумеет описать внешность человека? Вы сомневаетесь в моих возможностях решить эту проблему?
В его тоне прозвучала презрительная нотка, едва завуалированная жестокость. Врач сразу смутился:
— Нисколько, монсеньор.
— В таком случае разговор окончен. Увидимся завтра…
Нервным жестом мужчина в маске велел своим собеседникам удалиться.
* * *
Солнечный лучик просочился через окно и осветил профиль принца Энрике, сына Жоао I — грубого солдата — и Филипы Ланкастерской, добродетельной англичанки. Не смешение ли севера и юга придало инфанту выражение жесткости и одновременно теплоты, веселости и меланхолии, усиленной ностальгией?
Ян, впервые в жизни видевший принца, не переставал его рассматривать, как только они оказались в доме Медичи. Так, он отметил, что цвет лица у него был белее, чем у его друга Идельсбада, лицо более удлиненное, а глаза гораздо темнее. Ко всему прочему у него были густые каштановые усы, ниспадавшие с уголков губ; Энрике с задумчивым видом поглаживал их. Какой контраст с непринужденно изящным флорентийцем, сидевшим рядом с ним! В одном чувствовались богатство и власть; в другом — безучастность аскета и ясность ума отшельника. Вообще-то, подумал Ян, в своем длинном черном халате Энрике больше походил на монаха, чем на принца.
Идельсбад, стоя против света, лицом к обоим мужчинам, заканчивал свой доклад. Слегка отодвинувшись, дон Педро внимательно слушал его.
Гигант умолк. В комнате воцарилось молчание; Козимо и Энрике словно впитывали в себя услышанные слова.
Тишину нарушил резкий голос Медичи:
— Итак, в моем окружении завелся предатель. Предатель и преступник. — И заметил: — Этот заговор был бы менее трагичен, если бы его целью был только я. Но речь идет о моем народе, о моем городе.
Энрике кивнул в сторону Яна:
— И о ребенке. Может, вам и неприятно, но, возможно, именно это беспокоит меня больше всего. При чем тут он? Почему такое ожесточение? — Он обратился к Идельсбаду: — Полагаю, у тебя тоже нет ответа?
— Нет, монсеньор. Однако Бог свидетель, что я задавался этим вопросом много раз.
Козимо вдруг встал и начал ходить по комнате:
— В этом деле мне не понятна суть. Итак, группа лиц готова убивать невинных с единственной целью — заставить восторжествовать свое дело. Но в чем оно заключается? Гвельфы и гибеллины, кровная вражда, борьба за власть, зависть, месть, военные интересы… Я был свидетелем всех этих распрей, на наших улицах до сих пор остались следы пролитой крови. Но здесь? Каков мотив? Я не вижу ни одного. — Он остановился и повернулся к инфанту: — Что вы об этом думаете, монсеньор?
Энрике помедлил, прежде чем ответить:
— На первый взгляд я с вами согласен. Действительно, мотивы кажутся неясными. И все же, если хорошенько по думать, можно усмотреть объяснение…
Козимо, скрестив на груди руки, ждал.
— Вы только что перечислили главные причины, которые во все времена не перестают доводить человека до первобытного зверского состояния. Но все позабыли об одной, которая мне кажется определяющей.
— Какой?
— Столкновение идей.
Медичи наморщил лоб, насторожился.
— Да, монсеньор. Идею нельзя пощупать, она невидима, но пускает корни в человеческую душу глубже, чем дуб в землю. Вы, защищающий художников, людей творческих, с такой страстью приобретающий произведения искусства, должны знать лучше, чем кто бы то ни было, как новая мысль может потрясти вековой порядок. — Он окликнул Идельсбада: — Не хотел бы ты повторить слова того художника, имя которого я забыл?
— Лукас Мозер? Он сказал: «Вы знаете, что есть различия между существами, населяющими известный нам мир». А по поводу черных рабов из Гвинеи добавил: «Считаете ли вы, что у этих монстров с человеческими лицами есть душа? Они всего лишь черновики, незавершенные наброски Бога».
Энрике перебил его:
— Я имею в виду другого художника…
— Петруса?
— Именно. По-моему, он сказал, что целью этой гильдии является сопротивление «пересмотру в любой его форме первоначального обучения. Они готовы убивать тех, кто противится этой воле».
— Совершенно верно.
Энрике повернулся к Медичи:
— Понимаете? Монсеньор, вы неоднократно сталкивались с врагами, которые чаще всего старались отнять у вас власть или иногда опередить в ваших завоеваниях. Это опасные люди, я с вами согласен, но у меня, видите ли, всегда был и есть враг поопаснее: мракобесие. Можете ли вы хоть на миг вообразить, что все сделанное мной за тридцать лет уединения на мысе в Саграх оставляет умы равнодушными? Не думаете ли вы, что я не слышу тех, кто называет предпринимаемые мной шаги абсурдными, бесплодными, напрасными? Только что я говорил об идеях и мощной силе, содержащейся в них. Так что же больше всего препятствует развитию мореплавания? Средства? Их хватает. Дело здесь в другом… — Он сделал короткую паузу. — Идея. Просто-напросто идея, имя которой — страх. — Он снова сделал паузу, прежде чем развить свою мысль. — Поделюсь с вами личными воспоминаниями. После открытия мыса Божадор никто не отваживался идти дальше ни за какую цену. Ходили слухи, что те, кто обогнул мыс, попадали в ничто, во мрак, в ад и якобы за этим барьером нет людей и обитаемых мест. Божадор стал мысом страха. Я же был убежден в обратном. Десять лет! Пятнадцать экспедиций! По возвращении каждой из них я слышал одно и то же: на подступах к мысу море неистовствовало, с неба лились потоки красного песка, обрушивались скалы, достигавшие небес! «Зрелище конца света», — говорили мне. И так продолжалось до тех пор, пока я не нашел смельчака, который обогнул мыс. Должен ли я уточнить, что это место оказалось менее опасным, чем те, в которых ранее побывали наши мореплаватели? — Закончил он словами: — Вы ищете причину происков этой гильдии? Идея, монсеньор! Предвижу: все дело в идее.
Медичи, явно взволнованный его речью, согласился.
— Меня им не одолеть! — с силой выкрикнул он. — И вопроса быть не может, чтобы я в чем-то изменил своей философии, и я никогда не покину своих протеже. Я не уеду из Флоренции, даже если здесь мне грозит смерть. — Он быстро повернулся к инфанту: — Но вас, мой друг, ничто не удерживает в этих стенах. Уезжайте. Садитесь на корабль. Возвращайтесь в Лиссабон.
На бесстрастном лице Энрике мелькнула улыбка.
— И это после всего, что я сказал о страхе? Это значило бы предать самого себя. Я пустился в это путешествие по многим причинам; одна из них — ознакомиться с нашим континентом и встретиться с теми, кто руководит им. Я не изменил своего намерения. Флоренция, как мне сказали, полна чудес. Неужели я лишу себя удовольствия по любоваться ими?
Менесес вспылил:
— Но вы рискуете! Подумайте о последствиях!
— Друг Педро, вот уже более тридцати лет мои моряки жизнью рискуют ради меня. Стоит ли при первом же случае бежать оттуда, где моя собственная жизнь в опасности?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27