Мы уже миновали деревеньки, но еще не вышли из устья реки, и вдруг увидели дюгоней, щипавших в изобилии росшие тут водоросли. Мы подивились, как похожи на людей эти морские коровы, кормящие своих малышей. Я спросил, каким образом стадо могло отважиться подойти так близко к поселению рыбаков и почему оно уцелело, ведь мясо дюгоней весьма высоко ценится. Аниш пояснил, что в здешних местах эти животные находятся под защитой, ибо считаются слугами богини в ее ипостаси Царицы Моря.
На нашем корабле кипела работа. Большая часть экипажа столпилась у мачты, натягивая с помощью канатов огромный парус, остальные закрепляли все подвижные предметы, пассажиры, за исключением меня и Аниша, бегали по палубам, выискивая местечко за планширами или за фальшбортом, где можно было укрыться от волн. Каждый отмечал облюбованную им территорию тюком одеял или сумкой из ротанга. Мало кто хотел спускаться вниз, там было чересчур тесно от нашего багажа и мешков с пряностями.
Мы оставляли за собой след, напоминавший хвост кометы, — это чайки и прочие морские птицы летели за нами, оглашая воздух сердитыми и требовательными криками, похожими на мяуканье. Мы покидали гавань; наш корабль дрогнул, закачался на волне, брызги пены полетели на палубу. Матросы, стоявшие на носу корабля, отцепили канаты, прощаясь с буксирными лодками, те, что ждали сигнала в центре судна, натянули парус, и треугольное полотнище наполнилось ветром, раздулось, точно брюхо беременной женщины, брюхо судьбы, беременной новыми приключениями.
Мы слышали под собой ровный ритмичный гул бурунов, проносившихся мимо к удалявшемуся от нас побережью Малабара. Прошло совсем немного времени, и земля скрылась из виду. Лишь самые вершины Западных гор, смыкавшиеся с небесами, да стая морских птиц провожали нас до самой ночи.
И вот уже мы вышли из полосы прибоя, нет больше волн с белыми гребнями, во все стороны бесконечно простирается иссиня-черное море, но это отнюдь не безжизненная пустыня: в воздухе просверкивают летучие рыбы серебристые блики с острыми, как бритва, краями, — за ними гонятся дельфины, играют, словно котята, оскаливают зубы, неуклюже, будто щенки, пытаясь ухватить рыбку, на фоне моря отчетливо выделяется их блестящая кожа пронзительно-черного, как уголь на изломе, цвета. В отдалении отдыхают три кита, пыхтят, выпуская пенящуюся, издали похожую на дым струю воды.
В такие моменты всегда испытываешь душевный подъем и какое-то пьянящее легкомыслие. Да, всякий понимает, что рано или поздно путешествие по бескрайним водным просторам завершится берегом, если только не прервется преждевременно и не подарит отважному могилу на дне моря, но все же на день или два, а то и на неделю человек освобожден от всех забот, освобожден даже от власти времени. Он впитывает в себя небесную голубизну и свежесть ветра, запах смолы и пеньки, выдержанного дерева, из которого построен корабль, он чувствует под ногами неторопливый подъем палубы, а затем она плавно ныряет вниз, словно в церемонном танце, и качается в такт линия горизонта корабль, ветер и волны вершат свой ритуал.
Так чувствовал я, но Аниш и многие другие отнюдь не разделяли моего восторга: их томила морская болезнь. Боюсь, и князя Харихару она не миновала, во всяком случае, вельможа предпочел уединиться под навесом на корме.
А я расхаживал себе по палубе, опираясь на свой добрый старый посох и кутаясь от сырости в свой добрый старый плащ. Пятеро погонщиков мулов столпились возле повара, который, склонившись над металлическим чаном, заполненным горящими углями, шлепал на железный противень лепешки теста и переворачивал их, как только они начинали пузыриться и на них появлялась темноватая корочка. Вился синеватый дымок, пропитанный запахами свежего хлеба и специй; наши арабские матросы, хорошо осведомленные о том, насколько опасен открытый огонь на корабле, посматривали с тревогой, один стоял наготове, раскачивая на канате ведро: случись беда, он тут же зачерпнет забортной воды и зальет угли.
Я двинулся дальше и вскоре набрел на факира, собравшего вокруг себя несколько матросов, пару слуг и четырех солдат из свиты князя. Фокусник напрягал тощее тело так, что проступали жилы на шее, и щелкал пальцами, кажется, пытаясь загипнотизировать зрителей. Все его одеяние составляла грязноватая набедренная повязка и тюрбан, на основании чего я принял его за собрата-мусульманина, хотя и индийского происхождения.
Сержант, второй по рангу офицер в нашем отряде, здоровенный парень, чей ятаган выглядел особенно устрашающим из-за дополнительного шипа на рукояти, пробурчал мне в ухо:
— Он не хочет показать нам левитацию или трюк с веревкой. Говорит, пока он будет висеть, ветер унесет корабль слишком далеко, а он так и останется в воздухе над морем.
Я не удержался от смеха.
— Ладно, подождем, пока ветер стихнет или пока мы не доберемся до суши.
Факир развлекал публику, вытаскивая гирлянды связанных друг с другом платков из ушей зрителей и множество крутых яиц из собственного рта. Совсем неплохо, если учесть, что верхняя часть его туловища была обнажена.
Я направился к носу корабля и там обнаружил буддистского монаха. Заметив мое приближение, монах, одетый в ярко-желтый балахон, скорчился в предписанной правилами йоги позе, поднял к небу лицо с закрытыми глазами и принялся твердить очередную бессмысленную мантру. Голова монаха была обрита; рядом с ним лежали нехитрые атрибуты его звания кружка для подаяния, глиняный барабан, цимбалы и маленькие колокольчики, которые крепились к пальцам. Он был хрупкого сложения, имел длинные изящные ступни и пальцы, а брови у него отсутствовали напрочь, хотя на том месте, где им полагалось быть, кожа казалась красной и воспаленной. Вообще же кожа монаха была гладкой и безволосой, за исключением темной щетины, пробивавшейся на голове. Я подумал, уж не евнух ли передо мной. Монах был смуглее большинства моих спутников, не так темнокож, как жители Африки, но все же отчасти напоминал их. Погрузившись в экстаз, или медитацию, или что там полагалось по его религии, он не обращал на меня ни малейшего внимания, не открывал глаза, не шевелился, лишь губы чуть заметно двигались, повторяя монотонный напев. Я прошел мимо. Про себя я решил, что это сингалезец с острова Шри-Ланка — об этом говорила и его внешность, и его вера.
Тут посреди палубы вспыхнула свара, окончательно отвлекшая мое внимание от монаха. Сержант ухватил факира за горло, придавил его к борту, запрокинув голову и плечи фокусника за планшир, и, похоже, собирался одним толчком вышвырнуть его в море. Я кинулся назад к мачте, подлез под нижним углом паруса и концом посоха ткнул сержанта в плечо.
— Прежде чем сбросить его в море, ты должен, по крайней мере, объяснить мне, чем он заслужил смерть, — заявил я.
Повернув голову, сержант приблизил свою бычью физиономию вплотную к моему лицу, дохнув на меня ароматами рисовой водки, чеснока и копченой рыбы.
— Он смошенничал, — рявкнул сержант, — хитростью выманил у меня золотое кольцо.
Мое вмешательство все-таки отвлекло его, и крепкие пальцы, сжимавшие горло несчастного, слегка разжались. Факир принялся жадно глотать воздух.
— Все было честно! — выкрикнул он. — Он поставил золотое кольцо против моего обещания провести полгода у него на службе. Ему следовало лишь угадать, в какой руке кольцо. Да пусть забирает его! На что оно мне сдалось! — Факир протянул сержанту перстень, и тот с готовностью схватил его. Крупное кольцо в дурном вкусе — голова льва с крохотными рубинами вместо глаз. Насадив кольцо на средний палец правой руки, сержант далеко отвел руку, словно натягивая тетиву лука, и со всего размаха ударил факира в лицо. Я успел схватить фокусника за руку и тем самым спас его от падения за борт. Покачнувшись, факир выплюнул вместе с кровью выбитый зуб.
— Так-то! — орал сержант, оглядывая поросячьими глазками всех присутствующих — толпа вокруг нас становилась тем временем все гуще. — Вот как я разделаюсь со всяким, кто попытается меня одурачить.
Но на этом дело не кончилось. Когда наступила ночь, ветер стих, кораблик наш тихонько покачивался под безлунным небом, и на вахте оставались лишь два человека кормчий, умевший править по звездам, и дозорный на носу. Никто из них ничего не слышал, разве что в самые темные часы ночи тишину иногда нарушали плеск и фырканье проплывавших поблизости дельфинов или китов.
Затем пришел рассвет, и сержанта не оказалось на борту. За ужином он много пил, затем погрузился в глубокий сон, свалившись возле самого борта и неловко уткнувшись головой в сгиб локтя, а утром выяснилось, что сержант исчез. Кое-кто пытался обвинить факира, но за него вступился буддистский монах — дескать, факир всю ночь спал рядом с ним. Они устроились на нижней палубе, разделив общую постель и одно одеяло на двоих, и вплоть до утра никто из них не вставал и не тревожил сон соседа. Что до меня, я спал на палубе у самого входа в беседку, где поселились князь Харихара с Анишем, и я тоже слышал дельфиний всплеск, вернее, то, что принял за обычные звуки моря. Только вот за минуту до этого я наполовину проснулся, услышав, как кто-то с силой, звучно мочится в море, затем послышался быстрый, резкий хруст, словно сильный мужчина переломил прут о колено, короткий вздох и — всплеск. Раздался ли этот всплеск оттого, что дельфин выпрыгнул из воды или небольшой кит ударил плавниками по воде? Сомневаюсь, очень сомневаюсь. Но делиться своими соображениями я ни с кем не собирался.
На корабле верховная власть принадлежит капитану. Капитан вместе с помощником отговорили князя от более детального расследования обстоятельств, при которых он лишился одного из своих подчиненных. С сухопутными крысами такое случается, особенно если они напьются и позабудут об элементарной осторожности, — так рассуждали моряки. И все же кое-какие вопросы оставались без ответа, и главный из них: почему сержант даже не вскрикнул? Но хозяин корабля лишь презрительно пожимал плечами. Он прожил немало лет, так и не вкусив опьяняющих напитков, однако, бороздя океан от Кадиса до Сурабайи, он насмотрелся, как действует на пьяниц вино. Разве такие люди способны на сколько-нибудь разумное поведение? И на этом инцидент был исчерпан, а если у кого-то, кроме меня, и были подозрения, этот человек также промолчал.
Убить намеченную жертву несложно. Нужно подкрасться сзади и, приблизившись к несчастному на расстояние вытянутой руки, накинуть ему на шею длинный шелковый шарф. Затем, держа оба конца шарфа в руках, следует упереться стопой ему в затылок, сгибая колено под прямым углом, и резко выпрямить ногу. Чтобы осуществить это, требуется быстрота сокола, отвага, предприимчивость и специальная подготовка, которую проходят приверженцы определенной секты. Я имею в виду тагов, «душителей», совершающих ритуальные убийства во славу богини Кали. Возможно, среди нас затесался «душитель». Факир? Вполне вероятно, но таги очень хитры, как правило, они действуют парами или небольшими группами, используют совершенно невинного с виду человека для прикрытия и предоставления им алиби. С тех пор я каждую ночь засыпал, сжимая в руках рукоять верного дамасского кинжала, а по утрам прятал его в набедренную повязку так, чтобы выхватить его при первых же признаках опасности. Я тоже разбираюсь в таких делах.
Глава десятая
Больше ничего в этом плавании не произошло. Погода стояла замечательная, лишь один день дул сильный ветер. Через пару недель мы вошли в Баб-эль-Мандебский пролив и начали долгий путь по Красному морю, нам предстояло одолеть примерно такое же расстояние, как то, которое мы уже оставили за спиной. По пути мы заглянули в маленькую гавань Мокка; я обнаружил, что имамы уже отменили запрет на каву, который четырьмя годами прежде помешал мне сколотить состояние. По моему совету князь Харихара выменял на золото два мешка зерен кофе. Я заверил его, что в Европе они пойдут по цене кориандра. В той же гавани мы пополнили запасы воды и некоторых припасов, в том числе лимонов.
К счастью, в эту пору года дули попутные нам ветры с востока и юго-востока, правда, порой наступал полный штиль, и тогда жара в сочетании с влажностью становилась почти невыносимой. В такие моменты я освежался, плавая в теплых водах Красного моря, кружа вокруг изумительно красивых коралловых рифов; порой я уходил с головой под воду и проделывал ногами лягушачьи движения, чтобы погрузиться еще глубже, и мимо меня мчались стайками рыбки-радужки. Мое старое, изувеченное и покрытое шрамами тело не мешало мне плавать с необычайной ловкостью — не только пассажиры, но и наши матросы взирали на меня с завистью и почтением. Обычно этим искусством владеют лишь люди, выросшие на берегу моря или реки, но я в молодости старательно учился плавать, потому что знал, что значительную часть жизни мне предстоит провести в морских путешествиях.
Тот день в далеком детстве, когда я уцелел после удара ятаганом и провел ночь на трупе обезглавленной матери, пробудил во мне неистовую жажду жизни, но также и готовность приобретать навыки, способствующие спасению в той или иной ситуации. Более того, этот страшный опыт научил меня с радостью принимать большое или малое удовольствие, которое приносит нам каждый момент бытия. Я жадно вбирал в себя любое ощущение: от мимолетного, почти незаметного — легкого прикосновения красного паучка, пробиравшегося между черных волос по моей руке, — до ослепительно великолепного заката, когда солнце садится в тучу над океаном.
Кстати, я уговорил князя купить по дешевке губки — нам предложили этот товар юноши, подплывшие во время штиля на маленькой лодочке с недалекого аравийского берега.
Труднее всего дались нам последние двести миль. Как обычно бывает на этом маршруте, на последний отрезок пути ушло четверть всего времени, что мы провели в Красном море. С обеих сторон от нашего корабля смыкались берега Кхали Ас Сувайс, Суэцкого пролива, и западный ветер приносил тяжелую, душную пыль пустыни, небо заволок бесформенный серый туман, слегка подкрашенный охрой, капитан и матросы нервничали, им приходилось все время маневрировать, разворачивая корабль к ветру и притом неуклонно пролагая путь вперед. Дельфины и летучие рыбы покинули нас, откочевав к югу; на палубу то и дело обрушивалась, растекаясь, грязноватая пена, и ходить стало скользко и неудобно. Когда залив сузился еще больше, нам начали мешать также и другие корабли одни, шедшие в том же направлении, что и мы, пытались нас перегнать, спеша захватить наиболее удобную «дорожку», особенно перед наступлением ночной темноты, а те, кто стремительно вылетал нам навстречу из залива, подгоняемый попутным ветром на четверть румба, ругали нас за то, что мы загородили им путь, и проходили борт о борт с нами, забирая ветер из наших парусов. В такие моменты наше судно начинало дрейфовать прочь от берега, отгоняемое противным бризом.
И все же, как я и говорил князю, на сорок второй день после выхода из Гоа мы прошли Суэц. Теперь мне предстояло организовать следующую часть путешествия — ведь в нашей группе я был не только единственным человеком, знакомым с Ингерлондом, конечной целью нашего предприятия, но и единственным арабом, знающим язык этой местности, все правила и цены, все уловки и ловушки, которые подстерегают здесь путешественника.
Прежде всего мне следовало найти гостиницу, а затем нанять верблюдов, чтобы переправить людей и багаж в Ал-Искандерию, названную так в честь знаменитого Искандера, покорившего много веков назад полмира во всяком случае, так про него рассказывают. Первоначально мы собирались обойти стороной Миср-аль-Каира, миновать дельту Нила, не обращая на себя ничьего внимания, и покинуть Египет. Этот план меня не слишком радовал, поскольку прежде я надеялся разыскать здесь моего сына Гарея, который учился в Египте, и провести с ним какое-то время. Однако князь Харихара, блуждая по базару, набрел на магазинчик, где торговали шкурами диких животных. Тут обнаружилась одна шкура, довольно пыльная и рваная, но с хорошо сохранившейся мордой и жесткой черной гривой, по которой сразу можно было признать льва.
Князь тут же подозвал меня:
— Али, ведь это лев?
Я готов был прибегнуть к какой-нибудь хитрости, можно было бы переговорить по-арабски с тощим торговцем, одетым в красный халат и красную феску, однако без тюрбана, попросить его солгать и отрицать очевидное, но я быстро догадался, к чему клонится внезапно вспыхнувший интерес князя, — и с какой стати мне было чересчур спешить добраться до Ингерлонда? В конце концов, мы ехали на поиски брата Харихары, а не моего родственника. К тому же я сообразил, что у меня все-таки появится возможность повидаться с Гареем.
— Да, мой повелитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45