— Я все равно ничего не понял, так что лучше вернуться к твоей повести. Ты остановился на том, как ты спросил Абрахама о делах его ордена в Ингерлонде.
— Плоховато, — вздохнул Абрахам, пытаясь поудобнее устроиться на холодном камне. — Почти во всех краях страны нам пришлось уйти в подполье. Слишком многих за последние полстолетия инакомыслие привело на плаху и костер. И все же есть немало людей, придерживающихся убеждений Джона Уиклифа, хотя они и не следуют, как мы, по указанному им пути и не исповедуют открыто свою веру, как делали их отцы и матери. Любой проповедник-лоллард, стоит ему произнести речь на церковном дворе, у ворот города или даже на рынке, привлечет толпу слушателей и возбудит в них желание, если не готовность, подняться против короля и епископов, подобно Уоту Тайлеру, Джону Боллу, Джеку Строу и Джону Кэду и тем тысячам, что следовали за ними.
— Насколько же далеко готовы они пойти по пути Свободного Духа? — спросила Ума.
— Не слишком далеко. Речь пока идет лишь о том, чтобы здраво судить о доктринах церкви. Многие отрицают присутствие Иисуса в причастии, говоря, что Бог не может превращаться в пищу, доступную для собак и крыс. Они начинают догадываться, что право священников торговать прощением грехов противоречит Писанию, и сама идея Чистилища, откуда богатые люди могут выкупить свои души, заказав какое-то количество месс, отвратительна и противоречит разуму. Люди говорят, что целибат священников и монахов порождает противоестественные грехи, а монахини прибегают к абортам и детоубийствам. Самые решительные считают злом любую войну, называя ее убийством и грабежом бедных ради славы королей. Изготавливать оружие тоже дурное дело.
— Но это лишь отрицание, отказ, — воскликнула Ума. — А чем они собираются заменить все это?
— Некоторые рассуждают и об этом — у себя дома, в компании двух-трех ближайших друзей. — Если Абрахама и удивила настойчивость Умы, он ничем этого не показал, разве что голос его сделался еще мягче, словно он пытался успокоить девушку. — К примеру, они отвергают брак не из похоти и распущенности, как твердят наши враги, а потому, что с женщинами нельзя обращаться как с собственностью или скотом; они говорят также, что собственность должна стать общей, а законы и обычаи пусть устанавливает общий совет, а не прихоть королей, лордов и епископов.
— Какие сословия поддерживают братьев Свободного Духа?
— Это могут быть люди всех сословий, от пахаря и дворянина — и вплоть до лорда. Восемьдесят лет назад Джон Гонт, прадед нынешнего короля, правивший тогда страной в качестве регента при короле Ричарде, заступился за Джона Уиклифа. Другой лорд — Кобем, или сэр Джон Олдкасл, так он звался до женитьбы следовал учению лоллардов, но сорок пять лет назад его сожгли по приказу отца нынешнего короля. Хуже того, власти представили его пьяницей, трусом и негодяем. Ему дали прозвище Фальстаф, и после смерти он сделался всеобщим посмешищем.
На миг печаль омрачила лицо монаха, и он продолжал свой рассказ:
— В нынешние времена мы почти ничего не можем достичь. Все дело в постоянных раздорах и войнах между могущественными лордами. Сто лет назад нашу страну посетила чума, людей осталось немного, едва хватало крестьян для обработки земли, так что заработки повысились, а цены на хлеб упали. Лорды теперь норовят захватить чужие владения, и, вместо того чтобы обсуждать дела в парламенте и служить королю, они воюют. Крепкий мужчина может получить неплохое жалованье, если поступит на службу к тому или иному господину, в случае победы он может рассчитывать на хорошую поживу, на свою долю в выкупе, полученном за пленников, на награду, а то и на собственный клочок земли, а если он окажется среди проигравших, он спасется бегством и будет дожидаться другого раза. Из-за этих войн закон и гражданский порядок сохраняются разве что в Лондоне и еще в нескольких больших городах. Получается, что людям нет причин восставать против общественного уклада, они могут получить всевозможные выгоды от царящей ныне примитивной и жестокой анархии какой же смысл стремиться к той более возвышенной и благородной анархии, что мы проповедуем, и рисковать жизнью ради нее?
Так мы продолжали беседовать, пока не прошли последние мрачные и темные часы перед рассветом, пока не взошло солнце и мы не услышали звуки пробудившегося города, отнюдь не напоминавшего град небесный: стук подков, блеяние овец, ведомых на заклание, скрип тележных колес, вопли уличных разносчиков и прочая суета этого уродливо разросшегося города, этого гнойника, в самом центре которого мы оказались.
Брат Абрахам как раз принялся объяснять нам, насколько чтимым является место, где мы укрылись: одна из сдвоенных церквей была построена во славу мальчика-святого Панкраца, и его палец хранился здесь в реликварии. Он сказал также, что эта церковь — первая из освященных в Альбионе святым Августином, а стоит она на месте древнего храма — этот храм существовал еще прежде Юлия Цезаря, выстроившего лондонский Тауэр. Насколько Абрахаму известно, храм заложил легендарный бриттский король Луд, который начал строительство английской столицы и на самом деле был не королем, а речным божеством.
Семейство нищих, переночевав в крипте, поднялось на ноги, и все они молча, тихонько пошли прочь — сперва мимо нас, затем по каменным ступеням к двери. Я смог рассмотреть их вблизи, когда их тела и лица не скрывали лохмотья и выношенные одеяла, и по смуглой коже — гораздо темнее моей, почти коричневой, как у Умы признал в них цыган. Куда подевался остальной табор, почему эта семья отделилась от него?
Снаружи шум становился то громче, то тише, по мере того как люди там, наверху, распахивали дверь церкви и входили, чтобы помолиться перед образом в боковом приделе, перед Марией, Матерью, Изидой, Иштар, Парвати, а мы, укрывшись под каменным полом церкви, продолжали свой разговор в ожидании Инека — рыботорговца. Вернувшись к той теме, которая более всего занимала наши мысли и чувства, к разговору о совершенном обществе, Абрахам принялся вспоминать об Ингерлонде, каким он был до вторжения нормандцев — сельская страна, примитивная жизнь, но столь же счастливая, столь же благословенная, как тот Небесный Град, о котором мечтали все мы и который воплотился в Виджаянагаре подобно тому, как в императоре и императрице воплотились божества Вишну и Парвати.
Мы сравнили также те пути, по которым к нам и к известным нам посвященным пришло сокровенное знание, и убедились, что пути эти весьма различны и начала их совершенно не схожи друг с другом.
Глава двадцать вторая
В Ист-Чипе меня дожидалось письмо:
«Али,
сегодня утром после твоего ухода олдермену Доутри нанес визит лорд Скейлз, комендант Тауэра, пожилой человек крепкого сложения, явившийся в сопровождении отряда солдат. Он предложил Анишу, немногим оставшимся у нас слугам и лично мне более удобное помещение, чем то, которым располагает олдермен, — в Тауэре (оказывается, это не только крепость, но и королевский дворец).
Он был разгневан тем обстоятельством, что мы пользовались в Кале гостеприимством Ричарда Невила и Эдуарда Марча и вчера вечером способствовали бегству Марча. Однако я напомнил ему, что Аниш и я сам принимали участие во всем этом лишь постольку, поскольку доверялись единственному из наших спутников, имеющему какое-то представление об Ингерлонде, то есть тебе. Полагаю, он понял меня.
Мы не пропадем: у нас остались деньги после продажи товаров и в тайнике скрыто еще немало драгоценных камней. Кое-что я оставляю тебе под моим матрасом в надежде, что ты используешь их на благо нашей экспедиции, цели которой тебе хорошо известны. Советую тебе, однако, оставаться среди приверженцев Йорка, так как люди короля будут теперь считать тебя своим врагом.
Не сомневаюсь, что мы встретимся вновь при более благоприятных обстоятельствах. Прими мои наилучшие пожелания и передай мою глубочайшую признательность (это слово было решительно вычеркнуто и заменено на «уважение») своему достопочтенному спутнику.
Харихара, Виджаянагары, двоюродный брат и полномочный представитель Его Небесного Величества Императора Малликарджуны».
Эти строки управляющий князя Аниш успел набросать на обороте старого счета — только такой клочок бумаги олдермен и сумел разыскать по его просьбе в те несколько минут, которые лорд Скейлз предоставил моим друзьям на сборы, прежде чем отвести их в Тауэр.
Стараясь не прислушиваться к воплям миссис Доутри, желавшей как можно скорее прогнать нас из своего дома, я обернулся к брату Абрахаму, сопровождавшему нас из церкви Сент-Панкрац в Ист-Чип и принялся расспрашивать его.
— Можно ли вытащить их из Тауэра?
— Нет, — отвечал он. — Оттуда никому не удастся ускользнуть без сговора со стражниками.
— Со стражниками? Так Тауэр не только дворец, но и тюрьма?
— Да. Преимущественно для государственных преступников.
— Значит, князь и Аниш находятся в смертельной опасности?
Абрахам задумался, по привычке поглаживая верхнюю губу.
— Пока нет. Королевская партия надеется извлечь из них какую-нибудь выгоду, — решил он наконец. — За них, конечно же, можно получить выкуп или попытаться обменять их на тех, кто попал в плен к йоркистам. Может быть даже, используя их как заложников, Ланкастеры рассчитывают начать прибыльную торговлю специями и драгоценностями. Живые они гораздо полезнее им, чем мертвые. Скорее всего, им даже предоставят достаточно удобное помещение.
— Так что же нам делать?
— Гораздо большей опасности подвергаетесь вы с Умой. Это вы помогли Марчу бежать, а поскольку вы всего-навсего слуги, ваша жизнь никакой ценности не представляет. Королева беспощадна, она с наслаждением уничтожает своих врагов. Чтобы угодить ей, лорд Скейлз прикажет четвертовать вас на площади.
Я с содроганием припомнил изуродованные, выпотрошенные тела, развешанные над воротами Лондонского моста.
— Вам нужно как можно скорее покинуть город. Выйдите из Лондона по Уолтинг-стрит и направляйтесь в ту часть страны, где держатся йоркисты. Инек проводит вас. Но вам нужно как-то загримироваться, иначе вам не выбраться.
— Загримироваться? Но как?
— Можно… можно покрасить лица в белый цвет.
Вопли миссис Доутри сделались совершенно невыносимыми. Мне пришлось заткнуть уши, чтобы избавиться от этого шума. Пробравшись таким образом наверх, я прошел в комнату, принадлежавшую прежде князю Харихаре и Анишу, покопался в матрасе и под матрасом и был вознагражден за свои поиски — извлек два кожаных мешочка, затянутых тонкими шнурками, каждый размером с кулак. Когда я легонько встряхнул свою находку, послышался негромкий перестук, словно там были маленькие камешки. Ощупав первый мешочек, я догадался, что в нем лежат два больших корунда с острыми пирамидальными краями. К чему они нам? Эти огромные, безупречные по окраске камни были достойны монаршего скипетра. Они стоили гораздо больше, чем кто-либо в этой стране мог заплатить за них, и уж конечно гораздо больше, чем могло нам с Умой понадобиться. Потом я подумал, что князь Харихара все рассчитал: ему придется предстать перед вельможами, творящими закон и беззаконие в этой стране, перед королевой, ревниво относящейся к своим правам и привилегиям, и, скорее всего, он бы лишился этих камней, получив взамен ничтожную сумму. Доверив их мне, он знал, что я сохраню драгоценности и расстанусь с ними только в случае крайней необходимости.
Я засунул мешочки с драгоценностями поглубже в набедренную повязку (я по-прежнему носил ее под накидкой и шубой) и поспешил вниз. Инек, торговец рыбой, уже пришел и как раз занимался Умой: он намазал ей лицо смесью свиного сала и мелкой известковой пыли, так что прекрасное лицо превратилось в маску ярмарочного шута. Я хотел было возразить, что подобная внешность будет привлекать всеобщее внимание, но тут Абрахам, резко втянув в себя воздух, словно человек, внезапно озаренный прекрасной догадкой, подступил к Уме и подолом своей одежды размазал слой грима по ее лицу: из-под тонкой белой пленки проступила кое-где бронзовая кожа.
— Вот так! — воскликнул он. — Так гораздо лучше. Ее примут за прокаженную.
Инек радостно кивнул в ответ и с энтузиазмом принялся за дело. Теперь он работал аккуратнее, добиваясь нужного эффекта.
Инек не умел говорить. Это был невысокий, кругленький человечек лет сорока, почти лысый, с густыми черными усами и колючей щетиной на подбородке. Абрахам рассказывал нам, что Инек онемел еще в детстве, тридцать лет тому назад, когда на его глазах привычными в этой стране варварскими методами умертвили родителей, казнили их за то, что они укрывали у себя какого-то еретического проповедника. В те времена, после того как сожгли на костре лорда Кобема, по всей стране прошли гонения на инакомыслящих.
Достопочтенное товарищество рыботорговцев приняло сироту на свое попечение и позаботилось о том, чтобы мальчик освоил ремесло в одном из цехов. Из соображений безопасности сына казненных отправили в Лондон не стоило оставлять его в той северной рыбацкой деревне, где работали его родители. Инек оказался хорошим учеником, он быстро научился высматривать подходящий товар и заключать выгодные сделки с подплывавшими к Рыбной гавани рыболовами, сразу же отличал несвежую или несъедобную рыбу, и его осведомленность по части рыбы, водившейся в Темзе и Северном море, можно было смело назвать непревзойденной. Кроме того, Инек с необычайной ловкостью управлялся с большим ножом треугольной формы — его употребляют для разделки крупной рыбы. К сожалению, немота помешала Инеку сдать установленный экзамен и сделаться полноправным членом гильдии, поэтому он оставался наемным работником. То ли он был недоволен такой участью, то ли унаследовал строптивый характер от родителей так или иначе, Инек не прижился в Лондоне, весьма дорожил своей независимостью и переходил из одной английской гавани в другую, прислушиваясь лишь к собственному настроению. Он всегда был готов помочь всякому, в ком видел отщепенца, парию, гонимого или еретика, подобного его родителям.
Куда бы Инек ни направлялся, он повсюду носил с собой длинные, до блеска начищенные ножи, орудия своего ремесла. Кроме того, треугольного, у него еще имелось закаленное лезвие длиной примерно девять дюймов, цвета изморози, истончившееся до толщины травяного листа — бывают травы, от одного прикосновения к которым на ладони выступает кровь.
— Он отправится с вами куда угодно, лишь бы к Пепельной среде оказаться неподалеку от свежей рыбы, — сказал Абрахам.
— Что такое «Пепельная среда»? — спросил я.
— Начиная с этого дня никто не будет есть мясо одну лишь рыбу. Для рыботорговцев пост — лучшее время в году. Они хорошо зарабатывают в эти сорок дней. Когда наступит Пепельная среда? До нее осталось десять дней. В пост Инек может просить за работу три пенса в день, если не больше.
Вот что я могу поведать тебе об Инеке, который намазал Уме и мне лицо и открытые части тела салом и мелом, чтобы превратить нас в прокаженных. Наша темная кожа, проступавшая там и сям, должна была изображать пятна, страшную примету этого недуга.
Нам требовались еще кое-какие детали, чтобы достоверно сыграть свою роль. Закон предписывал прокаженным ходить повсюду с деревянной трещоткой. Это небольшой ящичек, внутри которого находится неплотно прикрепленная планка.
Если потрясти это устройство, раздается громкий треск. Таким способом больные оповещают всех встречных, чтобы те избегали соприкосновения с ними и возможного заражения. Инек купил нам трещотки в небольшой лавочке возле Лудгейта, у подножия холма, что между воротами и мостом через Темзу. То была странная лавочка, тесное логово, заваленное стульями, кастрюлями, разбитой утварью, никуда не годным оружием там было все, что могло бы понадобиться человеку, но по большей части уже превратившееся в хлам, за исключением трещоток, которые как раз оказались вполне исправными.
Мы скоро оценили гениальную идею Абрахама: как только кто-нибудь приближался к нам, достаточно было пару раз тряхнуть трещоткой, чтобы этот человек поспешно удалился. Мы обнаружили также, что в облике прокаженных можем довольно легко найти себе убежище на ночь: специально для прокаженных на окраинах городов и даже многих больших деревень отводились так называемые лазареты. По большей части это были сараи, рассчитанные на десяток прохожих, которые могли бы устроиться вповалку на полу. Возле такого барака выделялся клочок земли для огорода с овощами, стояли клетушки для домашних животных. Были здесь и могилы, поскольку прокаженные должны были сами хоронить своих мертвецов.
Мы не боялись останавливаться в таких местах, поскольку большинство лазаретов пустовало, если же какой-нибудь оказывался занят, мы устраивались на свежем воздухе или шли до следующей деревни и там находили пустой сарай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45