В результате всем членам экспедиции удалось одеться в лучшие меха и шерстяные одежды, а также приобрести теплую обувь
Итак, не испытав особых тягот, мы в самой середине зимы вновь вышли к берегам моря, но на этот раз холодного серого моря. Когда мы достигли порта Кале, уже близилось наступление месяца, который англичане называют «январь». С него они отсчитывают новый год, по их календарю начинался год 1460-й.
Часть II
Глава тринадцатая
На следующий день я пришел в обычное время и, как всегда, прошел по тенистому коридору с мощеным полом к ажурной стене из камня, отделяющей прихожую дома, где живет Али, от внутреннего дворика. Как всегда, в отверстия этой каменной ограды пробивались лучи яркого света, и я различал чириканье птиц и шепот воды, по ту сторону. Дверь кедрового дерева слегка заскрипела, появился привратник, высоченный чернокожий нубиец в панталонах, тюрбане, с ятаганом у пояса. Он широко распахнул дверь и проводил меня внутрь, как всегда, с чуть преувеличенными выражениями почтения и покорности.
Я поднялся по двум ступенькам из черного обсидиана, папоротник коснулся моих ног, и лишь минуту спустя, когда глаза мои приспособились к яркому солнечному свету, я обнаружил, что Али не сидит на привычном месте под коричным деревом. Я замешкался, но привратник настойчиво пригласил меня войти. Я прошел по широким каменным плитам и ощутил приятную прохладу оттого, что на разгоряченные стопы попали брызги воды — рядом играл фонтан. Из-под куста вышла серая кошка Али, стала тереться об мою ногу, и я, наклонившись, почесал ее за ухом. Выпрямившись, я разглядел на столе, где, как правило, устраивались мы вместе с хозяином, листы бумаги. Кувшин лимонада был поставлен на них — излишняя предосторожность, поскольку в неподвижном воздухе не было даже намека на ветерок, который мог бы растрепать страницы. Возле кувшина дожидался одинокий стакан.
Верхний лист бумаги сохранял столь яркую белизну, что лучи солнца отражались от него, причиняя неудобство глазам и мешая читать, под ним скрывалась довольно плотная стопка пожелтевших, загнувшихся на уголках страниц. Я поднял верхний лист и, отвернувшись от солнца, сумел разобрать черные чернильные строки:
«Мой дорогой Ма-Ло,
сегодня я чувствую слишком большую усталость, к тому же стоит жара. В это время года я начинаю томиться по муссонам, хотя и знаю, что с ними возвратится воспаление и боль в суставах. Жара вызывает опасное истечение из моих внутренностей. Этот недуг я приобрел некогда в Ингерлонде, и теперь он возвращается каждые три месяца. Тем не менее мне не хотелось подводить тебя, и потому я попросил Муртезу подготовить кое-какие документы, которые продолжат мой рассказ. Это копии писем, которые князь Харихара посылал своему двоюродному брату — императору. Домоправитель Аниш снимал с них копии и, хотя не все оригиналы достигли адресата, верный своему долгу Аниш сохранил все копии, и теперь их можно прочесть. По крайней мере, они подтвердят правдивость моего рассказа. Надеюсь, по воле Аллаха или обстоятельств, я сумею и сам продолжить это повествование, если избавлюсь от поноса прежде, чем он избавит мир от меня. С почтением и проч.
Али бен Кватар Майин».
Я устроился на покрывавшей каменное сиденье подушке, налил себе стакан лимонада и начал читать.
«Дорогой брат,
мы добрались до области Кале, и настало время отписать тебе, чтобы уведомить, как подвигается наша экспедиция и удается ли нам осуществить те цели, ради которых мы предприняли это путешествие. Я не стану тратить ни твое время, ни свое на описание приключений, случившихся по пути. Сами по себе они достаточно занимательны, но, поскольку они не имеют никакого отношения к нашей миссии, рассказ о них можно отложить до нашего возвращения полагаю, тогда эти воспоминания не раз помогут нам скоротать время между ужином и отходом ко сну.
Область Кале похожа на луковицу, разрезанную морем пополам, ибо состоит из множества слоев — сперва Пале, где мы и находимся. Это укрепленная граница, охватывающая полукруг земли, который мы назовем вторым слоем. Стены города образуют третий слой возле сердцевины луковицы. Наибольшее расстояние от внешней границы Пале до городских стен примерно двадцать миль, так что между этими двумя укреплениями располагается достаточно полей и пастбищ, чтобы прокормить местных жителей. Укрепления, образующие внешнюю границу Пале, состоят из рвов, невысоких насыпей из дерна и палисада, откуда и идет название всей области. На перекрестках главных дорог стоят крепости. Дополнительную защиту обеспечивают болота, каналы, а в некоторых местах и ручьи или речки.
Внутри Пале, практически на самой южной границе, стоит большая крепость Гиень, охраняющая путь в Кале из Парижа.
Мы слышали, что стены Кале сложены из камня и напоминают стены замка. Надеюсь, что в скором времени мы сможем убедиться в этом собственными глазами. Там, внутри, обычные городские улицы, цитадель, гавань, состоящая из двух акваторий, внутренней и внешней. Мол защищает их от ветра и бури.
Вся эта область в данный момент удерживается англичанами. Они рассматривают ее как часть Ингерлонда, но за эту территорию сражаются две враждующие между собой партии англичан. Одна партия засела в Гиени крепости, предназначенной для отражения нападений со стороны франков, чей король также претендует на Кале. Однако сейчас франки больше заняты своими распрями с бургундцами, чем с англичанами, и не угрожают Кале, так что эта партия может использовать Гиень в качестве форпоста для натиска на своих противников-англичан, занимающих город и порт Кале.
Первую партию возглавляет герцог Сомерсет, кузен английского короля. Жена короля, королева Маргарита, послала герцога в Кале, чтобы отнять крепость у ее нынешнего коменданта, графа Уорика. Граф тоже знатный вельможа, но ниже герцога. Кажется, герцогами могут быть лишь особы королевской крови. Граф Уорик поддерживает герцога Йорка, который тоже является кузеном короля, но враждебен королеве. У Сомерсета есть все причины ненавидеть Уорика, поскольку четыре года назад тот убил в сражении его отца. Я понимаю, все это кажется очень странным и запутанным. Не уверен, что сам я сумел разобраться в здешних делах. Надеюсь, со временем что-то прояснится.
Гиень находится на некотором расстоянии от моря, а нам необходимо пересечь пролив, чтобы попасть в Ингерлонд. Единственная гавань, из которой можно отправиться в Ингерлонд, — это порт Кале. Следовательно, мы должны как-то попасть в Кале — однако герцогу Сомерсету со всей его армией вот уже несколько месяцев не удается проникнуть в него — либо вернуться в какой-нибудь франкский порт на юго-западе, например в Булонь или Дьепп, но этого мы теперь сделать не можем, поскольку возвращение на французскую территорию сопряжено с серьезной опасностью для нас. Когда мы еще находились во Франции, мы обещали королю франков не иметь никакого дела с его врагами-англичанами. К тому же в английские порты не пропускают суда из Франции. В таком вот мы оказались нелегком положении.
То, что здесь именуют «погодой», только ухудшает дело. Тому, кто не испытал это на себе, даже и не объяснишь, что такое погода. Все же я попытаюсь рассказать об этом, поскольку, боюсь, погода будет оказывать существенное влияние на все наше путешествие. Говорят, в Ингерлонде она еще хуже, чем во Франции.
Во-первых, дождь. Дождь может начаться в любое время дня и ночи и продолжаться часами или же пройти за несколько минут, он может быть обильным, проливным, как у нас на родине, или же почти незаметным как здесь говорят, «моросящим». Можешь ли ты поверить, что подобная изменчивость свойственна здешнему климату на всем протяжении годичного цикла? И, коль скоро я заговорил о годичном цикле: мы уже испытали на себе два времени года — «осень» и «зиму». Нет, так я не сумею ничего объяснить. Ограничимся рассказом о «погоде», а к вопросу о сезонах я вернусь позднее, пока же скажу только, что сейчас мы переживаем холодный сезон, и это неудивительно — ведь дни сделались почти вдвое короче ночей, а через полгода пропорция светлого и темного времени суток сделается обратной и наступит «лето». Учитывая, что сейчас стоит невыносимый холод, я подозреваю, что «летом» нас ждет столь же нестерпимая жара, но пока дни коротки, холодны и сумрачны.
Кроме дождя имеется еще и ветер. Ветер может подуть в любой момент, ночью или днем, с любой стороны, или же может воцариться полный штиль. Сила ветра колеблется от незаметного дуновения до урагана, но даже ураганный ветер дует не постоянно, как муссон, обрушивающийся порой на восточную окраину нашей империи, а порывами.
Как я уже сказал, в эту пору года здесь очень холодно, но даже холод не представляет собой нечто неизменное: невыносимая стужа, при которой вода превращается в кристалл, на следующий день сменяется более мягкой погодой, когда вода остается твердой лишь поутру, а к полудню вновь обращается в жидкое состояние. Мы уже видели снег. Ты помнишь, как путешественники рассказывали об этом северном явлении, и Али бен Кватар Майин также предупреждал нас о нем? Итак, мы уже видели снег, но он, как и лед, то есть твердая вода, до середины дня успел растаять, превратившись в сырость и грязь.
Но, повторю, самое неприятное в «погоде» — ее непредсказуемость. Даже два дня подряд нельзя рассчитывать на одну и ту же погоду. Единственное, что можно сказать наверное, — она почти всегда неприятна. И очень холодно.
Не могу описать, насколько тут все грязно и запущено. Сейчас я пишу, сидя в высокой башне у маленького окна, откуда открывается вид на сельские угодья, простирающиеся до стен города Кале. Поверхность стола сделана из столь грубой и необработанной древесины, что, как видишь, мое перо натыкается на выступы и трещины и оставляет кляксы. Каменные стены также не обработаны и сложены без всяких правил, разнокалиберные камни кое-как пригнаны друг к другу и скреплены известью. Оконное стекло состоит из мелких осколков самых разных форм и размеров, соединенных свинцовыми полосами. Оно кое-как пропускает свет, но прозрачным его не назовешь, туманное стекло искажает вид за окном. Сейчас полдень, но мне пришлось воспользоваться для письма коптящей свечой из животного жира (судя по запаху — бараньего). В огромном очаге едва дымятся здоровенные бревна, и весь жар уходит в трубу. Стены украшают гобелены с примитивными сценами охоты. Вышивка почти полностью уничтожена молью.
Я распахнул окно — только так я мог получить достаточно света, чтобы закончить письмо, — и увидел сырую землю, поля, нарезанные на отдельные полосы, мертвые, лишенные листвы деревья, дорогу, которая, огибая деревню, ведет в город, город обозначен вдали струйками дыма. Назвать дорогой эту узкую полосу грязи, всю в ухабах, можно, лишь проявив величайшее снисхождение. Грязь имеет бледновато-коричневый оттенок; иногда из-под нее проступает участок скалы — не настоящего, твердого камня, а довольно мягкого и крошащегося. Это известняк, он белый и от дождя становится скользким.
Сейчас я не вижу ни одного живого человека, зато вижу двух мертвецов: там, где дорога поднимается на холм, стоит виселица, и на ней медленно раскачиваются два подвешенных за шею трупа. Недавно какие-то птицы, крупные, черные, с большим серым клювом, прилетали клевать и терзать лица умерших, но теперь даже падальщики улетели прочь. Повешенные бедняги были заподозрены в том, что они-де шпионили в пользу графа Уорика и англичан, засевших в Кале.
Вот что я могу поведать об этих местах, мой царственный брат: они выглядят незаконченными, лишь наполовину сотворенными, словно богиня Парвати покинула их, торопясь к более важным делам, или как если бы Парвати начала акт творения на берегах наших священных рек и там довела создаваемый ею мир до совершенства, а затем окружила его рядом концентрических кругов, каждый из которых моложе предыдущего, пока наконец не добралась до этих мест через столетия, а то и тысячелетия после того, как были созданы наши.
Сейчас я должен прерваться — мне предоставили аудиенцию у герцога Сомерсета.
Я вернулся из приемной герцога. Этот молодой вельможа, едва ли двадцати пяти лет от роду, очень высокомерен. Он заставил нас дожидаться вместе с другими просителями перед залом, где он восседал на троне, точно король. Когда наступил наш черед быть представленными и нас вытолкнули вперед и поставили перед троном, герцог явно рассчитывал, что мы будем низко кланяться ему, как и все остальные. Должен признаться, меня это задело. Я полагал, что в любой стране знать должна, по крайней мере, обладать изысканными манерами и понимать, как подобает себя вести. Этому человеку хорошо известно, кто я такой — кровный брат императора! У него нет ни малейших оснований так возноситься. Насколько я понимаю, хотя герцог осаждает тех, кто засел в Кале, сам он тоже попал в окружение в этой небольшой крепости Гиень. С ним здесь всего тысяча человек, правда, он надеется получить подкрепление, когда погода позволит англичанам высадиться на берег.
Но не буду затягивать эту историю. Али, как всегда, сумел все уладить. В обмен на несколько фунтов имбиря, мускатного ореха, кориандра, корицы и гвоздики (я имею в виду — по нескольку фунтов каждого вида пряностей) герцог обещал проводить нас до ворот Кале, при условии, однако, что мы пообещаем не пересекать канал и не направляться в Ингерлонд — вместо этого мы должны нанять в порту корабль до германского города Бремен и там заняться торговлей. Насколько я понял, Бремен один из крупнейших городов так называемого Ганзейского союза. Это товарищество купцов, в чьем распоряжении находятся порты вдоль побережья материка от Брюгге до Московии. Они надзирают почти над всей торговлей на Западе, за исключением торговли с Ингерлондом. Разумеется, мы совершенно не намерены ехать в Бремен, Али требовался лишь предлог, чтобы все-таки переправиться в Ингерлонд. Как только наше положение прояснится, я сообщу тебе, сработала ли его хитрость.
Еще два слова относительно Али. Он оказался для нас чрезвычайно ценным спутником, хотя внешность его по-прежнему оставляет желать лучшего. Он изумительно владеет языками и сумел объясниться с жителями всех стран, через которые нам довелось проезжать. Разумеется, на это можно было рассчитывать, поскольку Али предлагал нам себя именно в качестве проводника, но, должен признаться, я получил больше, чем надеялся. Помимо прочего, он прекрасно умеет обходиться с людьми, заключать сделки, выгодно продавать товар и устраивать нашу жизнь с возможными удобствами. Как и мы все, Али облачился в меха, в длинную потертую шкуру одному лишь Шиве известно, какому существу она прежде принадлежала. Под этой шубой Али по-прежнему носит засаленную накидку, надетую через голову, сохранил он и старый свой тюрбан, и набедренную повязку. Тем не менее он держится с таким достоинством, что поневоле вызывает уважение.
Аниш тоже держится молодцом, хотя страдает от холода больше всех нас… Я слышу стук в дверь. Закончу, когда выясню, кто ко мне пришел.
Это были Аниш и Али, они принесли дурные вести. Придется отослать домой наших воинов. По-видимому, их смуглота, свидетельствующая, по нашим понятиям, о здоровье, в сочетании с диковинным для здешних мест нарядом и оружием, показалась этим людям страшной, даже бесовской. Они вызвали у англичан враждебность, вероятно, порожденную завистью. Сомерсет отказывается пропустить солдат вместе с нами. Али подозревает, что герцог опасается, как бы они не присоединились к Уорику ведь столь могучие колдуны могут оказать решающее влияние на исход войны. Что ж, двинемся дальше без них. Али утверждает, что мы сможем нанять телохранителей, когда они нам понадобятся. Теперь наша экспедиция состоит всего лишь из дюжины человек, считая буддийского монаха, не покидавшего нас с момента выхода из Града Победы, и факира, который уже не способен пробудить в нас любопытство слишком много раз мы все видели его трюки. Зато он собирает зевак в деревнях и на ярмарках и получает за выступление пищу и какую-то мелочь. Выручкой он делится с монахом.
Вот и все. Дневной свет угасает, а свеча коптит и воняет пуще прежнего.
Это послание отвезут тебе наши воины. Я готов позавидовать им, хоть им и предстоит нелегкий путь.
Остаюсь, дорогой брат, твоим преданным слугой.
Харихара».
Глава четырнадцатая
«Дорогой брат,
итак, наконец мы в Кале — не знаю, правильнее назвать это место крепостью или фортом, — и дела наши обстоят немного лучше. Мы хотя бы живем в тепле, в более или менее чистом помещении, и компания у нас довольно веселая, хотя и грубоватая. Но сперва надо описать те двадцать миль пути, преодолев которые мы попали в Кале.
Мы плелись по щиколотку, а порой и по колено в грязи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Итак, не испытав особых тягот, мы в самой середине зимы вновь вышли к берегам моря, но на этот раз холодного серого моря. Когда мы достигли порта Кале, уже близилось наступление месяца, который англичане называют «январь». С него они отсчитывают новый год, по их календарю начинался год 1460-й.
Часть II
Глава тринадцатая
На следующий день я пришел в обычное время и, как всегда, прошел по тенистому коридору с мощеным полом к ажурной стене из камня, отделяющей прихожую дома, где живет Али, от внутреннего дворика. Как всегда, в отверстия этой каменной ограды пробивались лучи яркого света, и я различал чириканье птиц и шепот воды, по ту сторону. Дверь кедрового дерева слегка заскрипела, появился привратник, высоченный чернокожий нубиец в панталонах, тюрбане, с ятаганом у пояса. Он широко распахнул дверь и проводил меня внутрь, как всегда, с чуть преувеличенными выражениями почтения и покорности.
Я поднялся по двум ступенькам из черного обсидиана, папоротник коснулся моих ног, и лишь минуту спустя, когда глаза мои приспособились к яркому солнечному свету, я обнаружил, что Али не сидит на привычном месте под коричным деревом. Я замешкался, но привратник настойчиво пригласил меня войти. Я прошел по широким каменным плитам и ощутил приятную прохладу оттого, что на разгоряченные стопы попали брызги воды — рядом играл фонтан. Из-под куста вышла серая кошка Али, стала тереться об мою ногу, и я, наклонившись, почесал ее за ухом. Выпрямившись, я разглядел на столе, где, как правило, устраивались мы вместе с хозяином, листы бумаги. Кувшин лимонада был поставлен на них — излишняя предосторожность, поскольку в неподвижном воздухе не было даже намека на ветерок, который мог бы растрепать страницы. Возле кувшина дожидался одинокий стакан.
Верхний лист бумаги сохранял столь яркую белизну, что лучи солнца отражались от него, причиняя неудобство глазам и мешая читать, под ним скрывалась довольно плотная стопка пожелтевших, загнувшихся на уголках страниц. Я поднял верхний лист и, отвернувшись от солнца, сумел разобрать черные чернильные строки:
«Мой дорогой Ма-Ло,
сегодня я чувствую слишком большую усталость, к тому же стоит жара. В это время года я начинаю томиться по муссонам, хотя и знаю, что с ними возвратится воспаление и боль в суставах. Жара вызывает опасное истечение из моих внутренностей. Этот недуг я приобрел некогда в Ингерлонде, и теперь он возвращается каждые три месяца. Тем не менее мне не хотелось подводить тебя, и потому я попросил Муртезу подготовить кое-какие документы, которые продолжат мой рассказ. Это копии писем, которые князь Харихара посылал своему двоюродному брату — императору. Домоправитель Аниш снимал с них копии и, хотя не все оригиналы достигли адресата, верный своему долгу Аниш сохранил все копии, и теперь их можно прочесть. По крайней мере, они подтвердят правдивость моего рассказа. Надеюсь, по воле Аллаха или обстоятельств, я сумею и сам продолжить это повествование, если избавлюсь от поноса прежде, чем он избавит мир от меня. С почтением и проч.
Али бен Кватар Майин».
Я устроился на покрывавшей каменное сиденье подушке, налил себе стакан лимонада и начал читать.
«Дорогой брат,
мы добрались до области Кале, и настало время отписать тебе, чтобы уведомить, как подвигается наша экспедиция и удается ли нам осуществить те цели, ради которых мы предприняли это путешествие. Я не стану тратить ни твое время, ни свое на описание приключений, случившихся по пути. Сами по себе они достаточно занимательны, но, поскольку они не имеют никакого отношения к нашей миссии, рассказ о них можно отложить до нашего возвращения полагаю, тогда эти воспоминания не раз помогут нам скоротать время между ужином и отходом ко сну.
Область Кале похожа на луковицу, разрезанную морем пополам, ибо состоит из множества слоев — сперва Пале, где мы и находимся. Это укрепленная граница, охватывающая полукруг земли, который мы назовем вторым слоем. Стены города образуют третий слой возле сердцевины луковицы. Наибольшее расстояние от внешней границы Пале до городских стен примерно двадцать миль, так что между этими двумя укреплениями располагается достаточно полей и пастбищ, чтобы прокормить местных жителей. Укрепления, образующие внешнюю границу Пале, состоят из рвов, невысоких насыпей из дерна и палисада, откуда и идет название всей области. На перекрестках главных дорог стоят крепости. Дополнительную защиту обеспечивают болота, каналы, а в некоторых местах и ручьи или речки.
Внутри Пале, практически на самой южной границе, стоит большая крепость Гиень, охраняющая путь в Кале из Парижа.
Мы слышали, что стены Кале сложены из камня и напоминают стены замка. Надеюсь, что в скором времени мы сможем убедиться в этом собственными глазами. Там, внутри, обычные городские улицы, цитадель, гавань, состоящая из двух акваторий, внутренней и внешней. Мол защищает их от ветра и бури.
Вся эта область в данный момент удерживается англичанами. Они рассматривают ее как часть Ингерлонда, но за эту территорию сражаются две враждующие между собой партии англичан. Одна партия засела в Гиени крепости, предназначенной для отражения нападений со стороны франков, чей король также претендует на Кале. Однако сейчас франки больше заняты своими распрями с бургундцами, чем с англичанами, и не угрожают Кале, так что эта партия может использовать Гиень в качестве форпоста для натиска на своих противников-англичан, занимающих город и порт Кале.
Первую партию возглавляет герцог Сомерсет, кузен английского короля. Жена короля, королева Маргарита, послала герцога в Кале, чтобы отнять крепость у ее нынешнего коменданта, графа Уорика. Граф тоже знатный вельможа, но ниже герцога. Кажется, герцогами могут быть лишь особы королевской крови. Граф Уорик поддерживает герцога Йорка, который тоже является кузеном короля, но враждебен королеве. У Сомерсета есть все причины ненавидеть Уорика, поскольку четыре года назад тот убил в сражении его отца. Я понимаю, все это кажется очень странным и запутанным. Не уверен, что сам я сумел разобраться в здешних делах. Надеюсь, со временем что-то прояснится.
Гиень находится на некотором расстоянии от моря, а нам необходимо пересечь пролив, чтобы попасть в Ингерлонд. Единственная гавань, из которой можно отправиться в Ингерлонд, — это порт Кале. Следовательно, мы должны как-то попасть в Кале — однако герцогу Сомерсету со всей его армией вот уже несколько месяцев не удается проникнуть в него — либо вернуться в какой-нибудь франкский порт на юго-западе, например в Булонь или Дьепп, но этого мы теперь сделать не можем, поскольку возвращение на французскую территорию сопряжено с серьезной опасностью для нас. Когда мы еще находились во Франции, мы обещали королю франков не иметь никакого дела с его врагами-англичанами. К тому же в английские порты не пропускают суда из Франции. В таком вот мы оказались нелегком положении.
То, что здесь именуют «погодой», только ухудшает дело. Тому, кто не испытал это на себе, даже и не объяснишь, что такое погода. Все же я попытаюсь рассказать об этом, поскольку, боюсь, погода будет оказывать существенное влияние на все наше путешествие. Говорят, в Ингерлонде она еще хуже, чем во Франции.
Во-первых, дождь. Дождь может начаться в любое время дня и ночи и продолжаться часами или же пройти за несколько минут, он может быть обильным, проливным, как у нас на родине, или же почти незаметным как здесь говорят, «моросящим». Можешь ли ты поверить, что подобная изменчивость свойственна здешнему климату на всем протяжении годичного цикла? И, коль скоро я заговорил о годичном цикле: мы уже испытали на себе два времени года — «осень» и «зиму». Нет, так я не сумею ничего объяснить. Ограничимся рассказом о «погоде», а к вопросу о сезонах я вернусь позднее, пока же скажу только, что сейчас мы переживаем холодный сезон, и это неудивительно — ведь дни сделались почти вдвое короче ночей, а через полгода пропорция светлого и темного времени суток сделается обратной и наступит «лето». Учитывая, что сейчас стоит невыносимый холод, я подозреваю, что «летом» нас ждет столь же нестерпимая жара, но пока дни коротки, холодны и сумрачны.
Кроме дождя имеется еще и ветер. Ветер может подуть в любой момент, ночью или днем, с любой стороны, или же может воцариться полный штиль. Сила ветра колеблется от незаметного дуновения до урагана, но даже ураганный ветер дует не постоянно, как муссон, обрушивающийся порой на восточную окраину нашей империи, а порывами.
Как я уже сказал, в эту пору года здесь очень холодно, но даже холод не представляет собой нечто неизменное: невыносимая стужа, при которой вода превращается в кристалл, на следующий день сменяется более мягкой погодой, когда вода остается твердой лишь поутру, а к полудню вновь обращается в жидкое состояние. Мы уже видели снег. Ты помнишь, как путешественники рассказывали об этом северном явлении, и Али бен Кватар Майин также предупреждал нас о нем? Итак, мы уже видели снег, но он, как и лед, то есть твердая вода, до середины дня успел растаять, превратившись в сырость и грязь.
Но, повторю, самое неприятное в «погоде» — ее непредсказуемость. Даже два дня подряд нельзя рассчитывать на одну и ту же погоду. Единственное, что можно сказать наверное, — она почти всегда неприятна. И очень холодно.
Не могу описать, насколько тут все грязно и запущено. Сейчас я пишу, сидя в высокой башне у маленького окна, откуда открывается вид на сельские угодья, простирающиеся до стен города Кале. Поверхность стола сделана из столь грубой и необработанной древесины, что, как видишь, мое перо натыкается на выступы и трещины и оставляет кляксы. Каменные стены также не обработаны и сложены без всяких правил, разнокалиберные камни кое-как пригнаны друг к другу и скреплены известью. Оконное стекло состоит из мелких осколков самых разных форм и размеров, соединенных свинцовыми полосами. Оно кое-как пропускает свет, но прозрачным его не назовешь, туманное стекло искажает вид за окном. Сейчас полдень, но мне пришлось воспользоваться для письма коптящей свечой из животного жира (судя по запаху — бараньего). В огромном очаге едва дымятся здоровенные бревна, и весь жар уходит в трубу. Стены украшают гобелены с примитивными сценами охоты. Вышивка почти полностью уничтожена молью.
Я распахнул окно — только так я мог получить достаточно света, чтобы закончить письмо, — и увидел сырую землю, поля, нарезанные на отдельные полосы, мертвые, лишенные листвы деревья, дорогу, которая, огибая деревню, ведет в город, город обозначен вдали струйками дыма. Назвать дорогой эту узкую полосу грязи, всю в ухабах, можно, лишь проявив величайшее снисхождение. Грязь имеет бледновато-коричневый оттенок; иногда из-под нее проступает участок скалы — не настоящего, твердого камня, а довольно мягкого и крошащегося. Это известняк, он белый и от дождя становится скользким.
Сейчас я не вижу ни одного живого человека, зато вижу двух мертвецов: там, где дорога поднимается на холм, стоит виселица, и на ней медленно раскачиваются два подвешенных за шею трупа. Недавно какие-то птицы, крупные, черные, с большим серым клювом, прилетали клевать и терзать лица умерших, но теперь даже падальщики улетели прочь. Повешенные бедняги были заподозрены в том, что они-де шпионили в пользу графа Уорика и англичан, засевших в Кале.
Вот что я могу поведать об этих местах, мой царственный брат: они выглядят незаконченными, лишь наполовину сотворенными, словно богиня Парвати покинула их, торопясь к более важным делам, или как если бы Парвати начала акт творения на берегах наших священных рек и там довела создаваемый ею мир до совершенства, а затем окружила его рядом концентрических кругов, каждый из которых моложе предыдущего, пока наконец не добралась до этих мест через столетия, а то и тысячелетия после того, как были созданы наши.
Сейчас я должен прерваться — мне предоставили аудиенцию у герцога Сомерсета.
Я вернулся из приемной герцога. Этот молодой вельможа, едва ли двадцати пяти лет от роду, очень высокомерен. Он заставил нас дожидаться вместе с другими просителями перед залом, где он восседал на троне, точно король. Когда наступил наш черед быть представленными и нас вытолкнули вперед и поставили перед троном, герцог явно рассчитывал, что мы будем низко кланяться ему, как и все остальные. Должен признаться, меня это задело. Я полагал, что в любой стране знать должна, по крайней мере, обладать изысканными манерами и понимать, как подобает себя вести. Этому человеку хорошо известно, кто я такой — кровный брат императора! У него нет ни малейших оснований так возноситься. Насколько я понимаю, хотя герцог осаждает тех, кто засел в Кале, сам он тоже попал в окружение в этой небольшой крепости Гиень. С ним здесь всего тысяча человек, правда, он надеется получить подкрепление, когда погода позволит англичанам высадиться на берег.
Но не буду затягивать эту историю. Али, как всегда, сумел все уладить. В обмен на несколько фунтов имбиря, мускатного ореха, кориандра, корицы и гвоздики (я имею в виду — по нескольку фунтов каждого вида пряностей) герцог обещал проводить нас до ворот Кале, при условии, однако, что мы пообещаем не пересекать канал и не направляться в Ингерлонд — вместо этого мы должны нанять в порту корабль до германского города Бремен и там заняться торговлей. Насколько я понял, Бремен один из крупнейших городов так называемого Ганзейского союза. Это товарищество купцов, в чьем распоряжении находятся порты вдоль побережья материка от Брюгге до Московии. Они надзирают почти над всей торговлей на Западе, за исключением торговли с Ингерлондом. Разумеется, мы совершенно не намерены ехать в Бремен, Али требовался лишь предлог, чтобы все-таки переправиться в Ингерлонд. Как только наше положение прояснится, я сообщу тебе, сработала ли его хитрость.
Еще два слова относительно Али. Он оказался для нас чрезвычайно ценным спутником, хотя внешность его по-прежнему оставляет желать лучшего. Он изумительно владеет языками и сумел объясниться с жителями всех стран, через которые нам довелось проезжать. Разумеется, на это можно было рассчитывать, поскольку Али предлагал нам себя именно в качестве проводника, но, должен признаться, я получил больше, чем надеялся. Помимо прочего, он прекрасно умеет обходиться с людьми, заключать сделки, выгодно продавать товар и устраивать нашу жизнь с возможными удобствами. Как и мы все, Али облачился в меха, в длинную потертую шкуру одному лишь Шиве известно, какому существу она прежде принадлежала. Под этой шубой Али по-прежнему носит засаленную накидку, надетую через голову, сохранил он и старый свой тюрбан, и набедренную повязку. Тем не менее он держится с таким достоинством, что поневоле вызывает уважение.
Аниш тоже держится молодцом, хотя страдает от холода больше всех нас… Я слышу стук в дверь. Закончу, когда выясню, кто ко мне пришел.
Это были Аниш и Али, они принесли дурные вести. Придется отослать домой наших воинов. По-видимому, их смуглота, свидетельствующая, по нашим понятиям, о здоровье, в сочетании с диковинным для здешних мест нарядом и оружием, показалась этим людям страшной, даже бесовской. Они вызвали у англичан враждебность, вероятно, порожденную завистью. Сомерсет отказывается пропустить солдат вместе с нами. Али подозревает, что герцог опасается, как бы они не присоединились к Уорику ведь столь могучие колдуны могут оказать решающее влияние на исход войны. Что ж, двинемся дальше без них. Али утверждает, что мы сможем нанять телохранителей, когда они нам понадобятся. Теперь наша экспедиция состоит всего лишь из дюжины человек, считая буддийского монаха, не покидавшего нас с момента выхода из Града Победы, и факира, который уже не способен пробудить в нас любопытство слишком много раз мы все видели его трюки. Зато он собирает зевак в деревнях и на ярмарках и получает за выступление пищу и какую-то мелочь. Выручкой он делится с монахом.
Вот и все. Дневной свет угасает, а свеча коптит и воняет пуще прежнего.
Это послание отвезут тебе наши воины. Я готов позавидовать им, хоть им и предстоит нелегкий путь.
Остаюсь, дорогой брат, твоим преданным слугой.
Харихара».
Глава четырнадцатая
«Дорогой брат,
итак, наконец мы в Кале — не знаю, правильнее назвать это место крепостью или фортом, — и дела наши обстоят немного лучше. Мы хотя бы живем в тепле, в более или менее чистом помещении, и компания у нас довольно веселая, хотя и грубоватая. Но сперва надо описать те двадцать миль пути, преодолев которые мы попали в Кале.
Мы плелись по щиколотку, а порой и по колено в грязи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45