А мы, когда он нас отпускал, как бы мимоходом заметили:– И другие тоже не прочь бы сменить веру… правда, мы ничего не знаем, но поговаривает кое-кто, тюремные коридорные, например… (Господина главного священнослужителя Шимона не очень-то любили, протестантский же священник был у заключенных на хорошем счету.) К тому же все-таки моральная независимость есть моральная независимость… Но, право, мы ничего не знаем и говорим только, чтобы у вас, ваше благородие, не было никаких чеприятностей…Он раскраснелся от волнения, снял кивер и, держа его в руках, нервно теребил подкладку.Думаю, что в эту ночь спал он мало. На следующий день в камере появился сам отец Шимон и, грозя нам муками вечного ада, разразился таким неистовым криком, какого тюрьма еще никогда не слышала. Я же, наоборот, делал вид, что стою на своем, и ему пришлось малость смирить свой пыл. Козырь был в моих руках – ведь перейти в другую веру не мог запретить никакой тюремный устав; пусть попробует протестовать, когда ему уже однажды попало из-за вечных религиозных распрей! К концу разговора он уже совсем обмяк и только без конца повторял: сын мой, сын мой, так, дескать, и так…Позднее я узнал, что наше дело вызвало много шума, даже больше, чем я рассчитывал. Вот будет здорово, если выяснится, что мы отказались от выполнения религиозных обязанностей не потому, что были «закоренелыми безбожниками», а потому, что нам просто не нравится религия, к которой принадлежит отец Шимон. Делом заинтересовался и сам начальник тюрьмы: видно, протестантский священник не удержался, чтобы не похвалиться своей миссионерской деятельностью. Весть об этом случае дошла до вацского епископа.Шимону нагорело.Все шло именно так, как мне хотелось: в тюрьме многие были его жертвами, и поэтому спустя несколько дней уже человек двадцать ходили на протестантские проповеди. Нашлись и среди уголовников такие, кто поддержал мою идею.И вот Шимон вновь разрешает нам переписку, протестантский же священник добивается от начальника тюрьмы согласия на свидания. Шимон передает на другой день со старшим надзирателем, что он, мол, освободит нас из одиночки, если мы останемся «верны католической церкви», протестантский священник договаривается с начальником, охраны о направлении нас на работу.Я атеист, материалист, верю в человека и не верю в существование каких-то сверхъестественных сил, но религиозные убеждения других людей уважаю и никогда не оскорбляю их. Я просто был вынужден доиграть эту комедию до конца.И все-таки сознаюсь, что мне было очень приятно насолить главному священнослужителю, и я был рад, что мог отомстить убийце, преступления которого оставались безнаказанными.«Массовый переход в другую религию в вацской тюрьме», как я услышал позже, был описан в «Протестантском вестнике». Это событие испортило репутацию отцу Шимону и разрушило его мечты о карьере… Глава четвертаяКивер начальника охраны сдвинут на затылок Неделю спустя после того, как нас с Белой «обратили» в другую веру, мы стали ежедневно ходить на работу. Исполняли мы должность разносчиков посылок. В наши обязанности входило доставлять в камеры прибывшую с утренним и послеобеденным поездом почту: кому письмо передашь, кому небольшой сверток. В своей камере мы должны были только обедать, а остальное время беспрепятственно бродили по огромному двору или по угрюмому тюремному зданию.Мы были подследственными заключенными и могли носить свою одежду, но тюремным рабочим запрещалось ходить в гражданском, вот нам и приходилось поверх своего натягивать еще тюремную летнюю куртку из мешковины.В первой посылке, как я уже упоминал об этом, под подкладкой сумки оказалось письмо от Шалго. Не так давно из вацской тюрьмы убежал один наш товарищ, так вот с ним, а может быть, еще и с другими бывшими заключенными адвокату, очевидно, удалось поговорить. Шалго не был коммунистом, но делал для нас все, что мог, и не боялся за себя.В этом письме он не скрывал, что на благоприятный исход судебного разбирательства надеяться нечего. Нам надо бежать! План был следующий. Мы должны просить, чтобы нас направили на работу в садовое хозяйство. Во-первых, оттуда легче бежать, а во-вторых, надзирателем там служит брат одного из наших товарищей металлистов, Шандор Надь, известный всем как «хороший» надзиратель. Он уже помог не одному человеку. Для нас важно, что если мы убежим утром, то он не станет нас искать до обеда, а мы тем временем сможем добраться до вацской железнодорожной станции. Там у одного из складских рабочих нас будут ждать фальшивые документы о прописке и трудовые книжки. Шалго сообщил нам имя этого товарища и условный пароль. На поезде мы доедем до Ноградверёца и там на руднике должны разыскать маркшейдера Паппа. Если нас кто-нибудь спросит, кто мы такие, мы должны ответить, что безработные, из Будапешта. Маркшейдер знает уже о нас и куда-нибудь направит.Шалго прислал триста крон. Правда, это были небольшие деньги, но и они все-таки что-то значили.Вот таким человеком был наш адвокат. Самое интересное, что во времена советской республики я встречался с ним несколько раз. Это был невидный, скромный человек, и я тогда подумал о нем: «Какой-то запуганный социал-демократ. Сам, наверное, не знает, как попал в пролетарскую диктатуру». Да, видно, не всегда тот является настоящим революционером и верным другом, кто кричит об этом на каждом перекрестке.Шалго предупредил в письме, чтобы мы не опасались за тюремного надзирателя. Он и так хочет оставить это грязное ремесло, и как-нибудь ему помогут выкрутиться. Даже об этом подумал Шалго…План, в общем, был удачен, только вот… Садовое хозяйство – это, к сожалению, отпадает. Бежать с разноски посылок… Ходит человек на свободе целый день, а вот подойдет поближе к воротам – тут сразу подоспеет часовой. Самое главное – это добраться до станции… Голова раскалывалась от приходивших на ум всяких планов. А что, если подкопать стену? Подумал, и самому смешно стало: подкопать толстенную каменную стену, глубоко уходящую в землю!Несколько раз я все-таки попробовал пойти к воротам встречать почтальона. Дошел. Но там оказались две железные решетки, одна из которых открывалась, как обычно открываются шлюзы. И если уж мне каким-нибудь образом и удастся пройти через нее, то там тоже кругом охрана, буквально через каждые сто метров стоят часовые, и я попаду им прямо в открытые объятия. А если к тому же вдвоем…Голова гудела в поисках выхода. Мы добились всего, чего требовали. Одиночные камеры освобождали, – прибыла новая партия заключенных из двухсот человек, и нужны были места. Воспользовавшись случаем, Бела переехал ко мне, если это вообще можно назвать словом «переехал». Просто он перенес с собой свой пиджак и белье, так как ни нар, ни даже одеял у нас не было и спали мы прямо на голом полу, укрываясь пиджаками. Вот так жили заключенные в вацской тюрьме. Уж я не хочу рассказывать о том, чем нас кормили; боюсь, что просто будет трудно поверить! Так вот, если бы мы пошли к тюремному начальству и обратились с просьбой перевести нас на другую работу, нас бы моментально заподозрили в намерении убежать. А в это время два священника соревновались между собой за право оказать нам услуги в восстановлении наших урезанных прав.Разносчики посылок – это была самая легкая работа и к тому же работа, связанная со свободой передвижения; каждый мог нам только позавидовать. Священники хотели, видно, нас задобрить, вот и дали ее.Было начало июля, на улице стояла нестерпимая жара. В послеобеденное время песок под ногами, казалось, накалялся докрасна, а неподвижный воздух словно застыл между тюремными стенами. Сквозь решетки камер и тюремных мастерских была видна синева безоблачного неба.Мы с Белой и еще несколькими товарищами по заключению, прислонившись к раскаленной решетке, ждали послеобеденной почты; из-под ворот нас обдавала струя прохладного воздуха. Вдруг со стороны столярной мастерской под чьей-то тяжелой поступью зашуршали камешки. В душной тишине это шуршание раздавалось, как гром. Я посмотрел туда – шел начальник охраны. Другой бы человек радовался возможности укрыться в тени, а этому сумасшедшему взбрело в голову именно сейчас заниматься проверкой.Я видел, что его кивер сдвинут на затылок, сабля болтается, как у кавалериста, а руки заложены за спину. Он шел по двору и – неслыханное дело! – насвистывал.«Теперь или никогда!» – пронеслось в голове. Одно из двух: или меня ждет удача, или меня заподозрят, и кто знает, представится ли еще удобный случай. Дней через десять или самое большее через две недели должен состояться суд…Я отошел от своих товарищей и направился навстречу капитану. Увидев, что я иду к нему, он остановился, расставил ноги и начал покачиваться взад и вперед, продолжая насвистывать. После того как я подошел и стал по стойке «смирно», он спросил:– Ну, что случилось? Может быть, не нравится жизнь у нас? Лучшую работу, что ли, хотите? Ведь и так целый день бегаете.– Я металлист, честь имею доложить, а это разве работа! Когда в двадцать лет я работал подмастерьем в кузнечном цехе, то мог без передышки делать пятьдесят ударов пятикилограммовым молотом. Вот это работа!– Гм! Гм! – Глаза капитана весело забегали. – Ну, а деревенской работы вы, наверное, никогда и не нюхали.– Почему же, я умею даже косить. Вот было бы здорово покосить теперь!Он засмеялся и похлопал меня по плечу;– Ну ладно, я поговорю с Пентеком, чтобы он направил вас в садовое хозяйство.Я знал, что в сад уже просили человека на сбор черешни, но что они сами предложат мне…Всячески стараясь не показать своей радости, я, лишь щелкнув по-солдатски каблуками, поблагодарил. Потом вернулся к своим товарищам и дал знак Беле, что теперь должен идти он. Капитан разразился таким смехом, что из-под навеса крыши взметнулась стая голубей, как будто по ним выстрелили из ружья. В другой раз, может, он и выругал бы нас как следует за то, что посмели обратиться к нему с одной и той же просьбой, но сегодня… Он записал в блокнот и имя Белы.Теперь мы боялись только одного: осложнений с Пентеком, так как, согласно параграфу тюремного устава, мы должны были сначала переговорить о работе с ним. Все старания начальника охраны могли пойти прахом. Пентек, если уж он обидится за то, что мы не посчитались, завтра же доложит начальству, что мы-де нарушили порядок. А предлог всегда найдется. И тогда нам крышка.Я решил идти судьбе навстречу. Вечером уже, во время поверки, я заметил на лице старшего надзирателя какое-то недовольство. Наверное, начальник охраны успел ему рассказать о нашем разговоре. И вот я попросил старшего надзирателя принять меня, у меня есть к нему, мол, важное дело.– Ну, проходите. – Он сумрачно показал на свой кабинет.Я рассказал ему, что после обеда к нам во дворе подошел господин начальник конвоя и поинтересовался, довольны ли мы своей работой. У меня как-то вырвалось, что мы могли бы выполнять работу потяжелее. Господин начальник охраны в свою очередь ответил, что, мол, ваше благородие предложили для работы в садовом хозяйстве наши кандидатуры, то есть меня и Белы. Вот я и пришел, чтобы поблагодарить ваше благородие за вашу доброту к нам.Его лицо мгновенно прояснилось. Значит, не о нарушении устава идет речь и не о том, что начальник конвоя отдал распоряжения, минуя старшего надзирателя. Мы, очевидно, уверены, что он сам просил о нашем переводе.С Пентеком случилось чудо: он даже руку протянул на прощание и начал говорить о том, какой я, дескать, порядочный христианин, он, мол, очень меня жалеет и относится ко мне с отеческим вниманием.Садовое хозяйство вацской тюрьмы, как я определил па глаз, занимало сорок – пятьдесят хольдов. И если тюремные мастерские были очень хорошо оснащены всяким оборудованием, то садовое хозяйство считалось в своем роде просто образцовым цехом. Великолепно ухоженные редкие сорта столового винограда, чудесные деревья, орошаемый огород.В то время шел сбор черешни и вишни. Блестящие, темно-красные вишни были величиной со сливу. Целая семья могла бы жить с дохода, который дают четыре-пять таких деревьев. Я знал, что вишни и черешни в продажу не шли, их преподносили целыми корзинами начальству из министерства юстиции. Был издан суровый приказ: даже надзиратели не имеют права съесть ни одной ягоды. Заключенный, который посмеет положить в рот хоть одну прямо с дерева или из корзины, будет тяжело наказан. Наказан будет заключенный и в том случае, если не доложит начальству, что надзиратель попробовал хотя бы одну ягодку.Так во время сбора черешни надзиратели и заключенные должны были следить друг за другом. Ничего не поделаешь: если надзиратель был строгий, мы были тоже строгими, если надзиратель оказывался добрым, то и мы не были придирчивы, и тогда уж могли не только лакомиться, но и вдоволь уносили в рубашках с собой вишни для товарищей. Существовало правило: тот, кто рвет ягоды с деревьев, должен непрерывно свистеть. Но деревья были огромными, и мы взбирались на них по десять – двенадцать человек. Попробуй определить, если двое или трое перестали свистеть!Обо всем этом я знал и раньше из разговоров с заключенными, и вот теперь мне довелось познакомиться с этим на личном опыте.Сердце у меня сильно забилось, когда в первое же утро старший надзиратель Пентек крикнул: «Работники сада, в строй!»Бела тоже покраснел и не знал, куда девать руки и ноги. Только бы ничего не заметили!Мы на всякий случай снарядились для побега. Кто знает, – может быть, именно сегодня нам удастся выполнить план и убежать. На свою гражданскую одежду мы натянули тюремное одеяние. Пентек обратил внимание:– Вам будет жарко.– Теперь уж не стоит раздеваться, если будет жарко, потом сбросим, ваше благородие.Утро было прохладное, ветреное, и он подумал, возможно, действительно жарко не будет, и еще даже поддакнул: правильно, мол, что надели. Моя гражданская одежда состояла из коричневого полотняного костюма, того самого, в котором меня арестовали августовским утром 1919 года.– Ну хорошо, – и он отошел.Но вот поверку начал делать разводящий.– Да вы что, решили, что на прогулку идете, что ли? Плащ, куртка, сумка? Сбросить сейчас же все! Возьмите только сумку для провизии.Но мы стали уверять его, что если пойдет дождь, то плащ окажется очень кстати, а сумка – ведь в ней то же самое, что и в казенной, уж разрешите ее взять!..У Белы была широкая дождевая накидка, у меня – непромокаемая куртка. Наконец надзиратель успокоился, и мы отправились.Работало нас в саду человек двести, надзиратель разбил нас на несколько больших групп. В центре хозяйства стоял домик садовника, рядом – инструментальный склад и колокольня. Ее выстроили здесь не в силу преклонения перед господом богом – ударом колокола оповещали начало перерыва: в девять часов завтрак, в двенадцать на обед и в шесть вечера конец работы. В случае какой-нибудь тревоги тоже били в колокол. Звон его был слышен очень далеко, да и неудивительно, так как он, пожалуй, не уступал силой звука колоколу Вацского собора.В домике садовника жил бывший каторжник, он распределял заключенных на группы для работы, раздавал инструмент. Это был скрюченный, лысый человечек лет шестидесяти, может быть, семидесяти, а пожалуй, только пятидесяти. Кто угадает возраст старого заключенного! Присудили его к пожизненному тюремному заключению бог весть когда, еще молодым. Отбыв пятнадцать лет наказания, он получил помилование, но так и остался здесь.По доброй воле отказавшись от свободы, он носил одежду заключенных, довольствовался тюремной пищей. Плату? То получит несколько крон, а то и не получит. Он мог ходить в город, только вряд ли пользовался этим правом.Впрочем, в тюрьме он был «важным господином», поважнее самого старшего надзирателя. Немудрено: надзиратели приходили и уходили, задерживаясь только на несколько лет. На его глазах сменилось бог весть сколько надзирателей, но он неизменно оставался. Все писаные и неписаные законы тюрьмы, ее обычаи, ее историю знал он назубок.Мы стояли в очереди за инструментом, и, когда я дошел до него, он вдруг пристально посмотрел на меня и сказал:– Подождите.Он роздал заключенным корзины, ножницы, мотыги, а меня пропустил. Но вот он вернулся, остановился около меня и как-то странно, почти одними губами прошептал (в тюрьме люди умеют говорить так, что вблизи все слышно ясно и четко, а на расстоянии вытянутой руки уже ничего нельзя понять):– Бежать хочешь? Это, конечно, хорошо, только делай это как можно скорей. В виноградниках тебя не заметят, в конце есть асфальтированная дорога. Охраны теперь там нет. Я дам тебе работу в черешнике, надзиратель там Шандор, порядочный человек. Только косоглазого берегись, этот надзиратель – шпик. Делай все осторожно, желаю удачи!И передал мне корзину.Я не знал, как поступить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33