если мы хотим сесть в поезд в Комароме или хотя бы в Сени до наступления дня, надо шагать быстрей.Внезапно окрепший ветер принес несколько дождевых капель. В следующую минуту сверкнула яркая молния и загремел гром. А через мгновение, словно из ведра, хлынул ливень. Среди внезапных вспышек я видел гигантские тутовые деревья, с двух сторон окаймлявшие дорогу. Мы поспешили укрыться под ближайшим из них. Сверкала молния, гремел гром, вслед за светом наступала непроглядная тьма. Мы стояли под деревом, покрытым густой листвой, под ним пока что было сухо. Однако, боясь потерять много времени, мы быстро натянули плащ и куртку и побежали.Молния прорезала небо, гром раскалывал ночь, шумел дождь, а мы, перебегая от дерева к дереву, мчались вдоль шоссе; останавливались, отряхивались, дожидались следующей вспышки молнии и бежали снова.В непроглядной тьме, в перерыве между вспышками молнии, я чуть не уткнулся лицом в круп лошади. В нос мне ударил терпкий запах конского навоза. Животные испугались, резко отскочили в сторону. Они были привязаны к дереву.Мы и подумать не успели, в чем тут дело, как раздался возглас:– Стой! Руки вверх!И в то же время щелкнули затворы двух винтовок.– В разные стороны, Бела, – сказал я торопливо, не теряя присутствия духа, – оставим друг другу весточку в Доме металлистов.Я перепрыгнул через канаву и помчался как только мог через поле, к Дунаю, но споткнулся о камень и упал. В то же мгновение над моей головой просвистела пуля.До Дуная было метров сто, самое большее двести. Там, среди камней, рос бурьян, достигавший в высоту груди человека. Дальше от берега в мерцающем свете белели одни голые камни. Кто-то громко топал позади меня. Может быть, Бела? Нет, скорее всего, жандарм! Я снова вскочил и бросился бежать. Молния расщепила небо, я упал, моментально вскочил и побежал снова. Хлестал дождь, я промок до костей, все на мне было пропитано водой: башмаки, одежда, волосы. Когда я падал, у меня было такое ощущение, словно к моей спине приложили холодный компресс; когда я вскакивал, по спине стекали потоки воды.– Стой! – крикнул преследователь и снова выстрелил. – Стой! – продолжал он вопить.Между нами оставалось не больше двадцати шагов, и жандарм громадными скачками прокладывал себе путь в бурьяне.На мгновение все стихло. Я растянулся среди высокой травы; когда в небе сверкнула молния, мне показалось, будто я в чаще какого-то диковинного леса.Влево от меня, на расстоянии одного шага, стоял жандарм. При каждой вспышке молнии он глупо озирался по сторонам.Рука моя скользнула к более тонкому концу палки, я вскочил и с размаху ударил жандарма. Удар прозвучал глухо: он пришелся по толстой войлочной жандармской шляпе, а под ней был жандармский череп. Мой противник, не охнув, упал, как бревно. Я набросился на врага, придавил ему коленями спину и торопливо развязал веревку, на которой у меня висела заплечная сумка. Одновременно я отталкивал ногами винтовку, чтобы она оказалась дальше от рук жандарма. Собственно, необходимости в этом не было – удар оглушил его основательно. Я связал ему тугими узлами запястья и щиколотки. Я затягивал и затягивал узлы на проклятой мокрой веревке. Еще один узел, вот так! Еще один! Теперь он их не развяжет.Когда все было кончено, я поднялся – и тут на мгновение у меня закружилась голова. Потом я услышал, что скриплю зубами, издаю стоны. Меня привел в сознание холодный ветер, холодный частый дождь.В свете молнии я увидел Белу, он был от меня метрах в ста, слева, и, спотыкаясь, бежал вдоль прибрежных камней. За ним гнался второй жандарм. Винтовку со штыком он держал наперевес. Вдруг он споткнулся и, пытаясь удержать равновесие, остановился. Я схватил лежавшую на земле винтовку и во всю мочь заорал:– Руки вверх, или буду стрелять! – и, выстрелив в воздух, со всех ног побежал к преследователю Белы. Секунду переждав, снова выстрелил. И тут у меня мелькнула мысль: есть еще пуля в магазине, эту я пущу уже не в воздух!Да, у меня оставалась еще одна пуля, но она не понадобилась. При свете вспыхнувшей молнии я увидел второго жандарма. Он стоял, подняв руки вверх, словно в испуге хотел схватиться за божьи ноги.– Брось винтовку! – крикнул я.Послышался тяжелый стук винтовки о камни. В это время к нам подбежал Бела.– Свяжем его! – сказал я.Жандарм покорно молчал, когда мы заломили ему назад руки и веревкой скрутили запястья.– Идем, поглядим на другого!Сколько глупостей можно совершить, когда делаешь что-то второпях, без раздумья. Так и я: кряхтел, сжимал зубы, чтобы затянуть покрепче узлы, а сапоги с жандарма снять забыл. Когда мы вернулись, мой пленник уже пришел в себя, стащил связанные сапоги и сидел, пытаясь зубами развязать веревку на руках.Я от злости отвесил ему здоровенную оплеуху.– Марш на берег!Не знаю, почему я обоих направлял к реке. Я держал в руках винтовку готовой к выстрелу или удару. В руках Белы были вторая винтовка и дубина. Его жандарм молчал, а мой громко вопил:– Не убивайте меня, сделайте милость, господа! Жизни меня не лишайте, не убивайте! – Он внезапно упал на колени. – У меня трое детей, трое маленьких ребятишек! Кто вырастит моих сирот? Не убивайте меня, дорогие господа!Я разозлился не на шутку. Помню, сорвал с его головы войлочную шляпу и забросил далеко в Дунай. Снял с него пояс с патронами, сапоги и отправил туда же, в Дунай. Бела то же самое проделал с атрибутами своего пленника.Мы проверили: веревки на их руках держались крепко. Тогда мы снова связали им ноги. Мой жандарм сложил, словно для молитвы, связанные руки и просил:– Не выдам я вас, клянусь. Не могу я вас выдать: если я расскажу, что меня обезоружили два человека, не миновать мне двух лет каторги… Получу я два года каторги, раз отобрали у меня все оружие, поймите вы это, умоляю вас! Я скажу, что пришли с той стороны, скажу, что сделали это тамошние контрабандисты. А что я еще могу сказать? Одно мы только и можем сказать, что было их много и все при оружии. Нам нельзя вас выдать… У меня трое детей!Мы тогда не обратили внимания, как он дьявольски логично рассуждает в то время, когда жизнь его в опасности. Лишь позднее я вспомнил, что у него были знаки отличия сержанта. Если бы я тогда знал, что в мои руки попал убийца-сержант из Шюттё, я, не задумавшись, утопил бы обоих в реке. Так ли?… Ведь человек все-таки человек, а не зверь! Зачем лишать жизни даже таких ничтожных насекомых!Я еще раз проверил, хорошо ли завязаны узлы, обыскал карманы жандармов, не осталось ли оружия, потом забросил в Дунай обе винтовки и махнул Беле:– Идем!– Спасибо, дорогие господа, – захныкал жандарм, – спасибо, да поможет вам бог! Я не выдам вас, клянусь спасителем и святою девой Марией, никогда не выдам!Он говорил и говорил, не закрывая рта. Второй сидел и молча глядел перед собой. Можно было подумать, что именно его я стукнул по голове.Мы оставили их босиком, без шляп, связанных по рукам и ногам, и возвратились на дорогу, где под деревом стояли две лошади. Дождь затих, гроза ушла дальше; вдалеке, на востоке, вспыхивали молнии и все глуше гремел гром.– Раз лошади здесь, мы ими воспользуемся, – сказал я Беле.Потасовка отняла у нас почти целый час, и, не будь лошадей, мы пришли бы в Сени уже на рассвете.Я почти никогда не сидел на лошади, довольно осторожно взобрался в седло и Бела. Но двум вышколенным животным было, как видно, все равно, кто на них сидит. Они послушно двинулись к дороге, а мы расхрабрились и через несколько шагов стали прищелкивать и подгонять их каблуками.Мы быстро добрались до окраины Сени. Там соскочили, повернули лошадей назад и легонько подстегнули дубинками. Животные испуганно побежали – пусть себе скачут, не останавливаясь, до дома! Пусть их лучше найдут подальше, не то нас быстро разыщут по их следам.Край неба за Дунаем уже посветлел, когда мы добрались до станции. После дождя наступал прохладный день. Мы устали, были в грязи, выглядели, вероятно, как суслики, выгнанные из-под земли водой, залившей их норы.В таком виде лучше не показываться людям, но что делать? Ведь в поезд не сядешь, минуя станцию! Хоть бы нам поскорее обсохнуть… Мы стали выжимать кепки, рукава пиджаков, брюки. Спрятались под навес станционного склада и тряслись от холода.Попытались закурить – сигареты и спички отсырели. Мимо шел железнодорожник, увидел, как мы мучаемся, достал свою зажигалку и дал прикурить. Зажигалка была сделана из гильзы, ее огонек напоминал пламя факела. При таком освещении железнодорожник внимательно нас рассмотрел.– Да, промокли что надо!Мы оба, поблагодарив за огонь, грустно кивнули.– К сожалению, да. На шоссе нас застигла непогода.Он покачал головой.– А изнутри вас что-нибудь греет?– Ничего, кроме спешки.Он пошел было дальше, но тут же в нерешительности остановился. Сунул руку в задний карман брюк, достал плоскую жестяную фляжку, отвинтил крышку и передал нам.– Пейте! Самогон. А то так простынете, что только держись! Почему бы вам не пойти в зал ожидания?Я отпил из маленькой фляги, обтер горлышко и передал Беле.– Послушайте, уважаемый, – сказал я, – мы идем из Будапешта. Мы безработные, металлисты. Нам обещали работу в Мадьяроваре, туда мы идем. Пешком, конечно. В дороге уже два дня и две ночи. Вы не могли бы посадить нас на какой-нибудь поезд? Мы проехали бы немного, хотя бы до Дьёра, – это очень облегчило бы нашу участь…Как я определил при слабом свете наступавшего утра, железнодорожник был плечистый пожилой человек. Он вытер горлышко фляжки рукавом пальто, отпил ради приличия, чтоб мы видели: он нами не брезгает, потом не спеша завернул крышку и спрятал флягу снова в карман.– Не выйдет, – проговорил он задумчиво. – Если б у меня были деньги, поверьте, я бы сам купил вам билет до Дьёра. Обойдется недорого: третий класс пассажирского. Никак не наскребете? – Ответа он не ждал, ибо видел: то, что для него мало, для нас, без сомнения, много, в противном случае мы не шли бы двое суток пешком. – Я бы для вас это сделал, сделал… Но как быть с кондуктором? Сейчас пойдет утренний пассажирский. Если бы знать, кто с ним поедет, я бы поговорил. – Он покачал головой. – Да, вот еще вспомнил: ведь вы и на перрон не пройдете без билета. Через контролера я б еще вас провел, но там жандарм. Вся станция кишит ими. Всех проверяют, ищут двоих, говорят… В газете писали. Коммунистов. – Он почесал затылок, смерил нас с головы до ног взглядом и сделал такое лицо, словно вдруг испугался чего-то или на что-то отважился.Я повернул голову вправо, потом влево и прикинул расстояние на случай, если придется бежать. Эх, нехорошо получилось, какая это глупость была – вспомнить о Дьёре… Железнодорожники – государственные служащие, могут и выдать. А этот снова полез в задний карман. Неужто за пистолетом? Быть беде! Но нет: он достал флягу. Отвинтил, отпил первым и передал нам. Пока мы подносили ко рту палинку, он про себя размышлял. Самогон у него был добрый – железнодорожник знает, где достать наилучшую колбасу и наилучший самогон. Плечистый старик размышлял вслух:– Там стоит товарный поезд… – он назвал номер. – Скоро отправится. До Дьёра вы доберетесь… Товарный поезд. Да только… – Он смотрел на нас с беспокойством. – Незаконное это дело, очень даже незаконное. В Дьёр, в самый город, идти вам никак нельзя: если поймают на станции, тормозного кондуктора выгонят. Он работой рискует, а то и побольше чем. – Он посмотрел на нас значительно и пошел, объясняя на ходу: – Перед оружейным заводом поезд замедлит ход, вы и соскочите. Будете в последнем вагоне, так что под колеса не попадете; в худшем случае ушибетесь, коли неловко прыгнете. Да там он почти что останавливается. Вы оглядитесь, чтоб никто не видел.Он шел впереди нас, а мы, чуть отступя, шагали вслед за ним. Не обманывает ли он, не ведет ли прямо к жандармам в лапы?Он повел нас назад, к складу, заглянул, нет ли там кого, потом махнул, чтобы мы шли следом. Перед высокой бетонированной платформой стоял длинный товарный состав, у поезда сновали железнодорожники с фонарями. Наш спутник подозвал одного из них и направился дальше, к самому концу поезда. Когда между нами и группой железнодорожников осталось метров пятьдесят, он тихо спросил:– Ты сзади?– Я, – сказал человек с сигнальным фонарем.– Слушай, друг, возьмешь этих двух, моих знакомых, до Дьёра? Они из Будапешта, в Мадьяроваре им обещали работу. Они спрыгнут на открытом полотне перед заводом, где поезд замедляет ход.– Спрыгнут?– Да.– Ну конечно… – бормотал тормозной кондуктор. – Там он почти остановится. А может, и совсем остановится. Семафор будет закрыт. Они могут спрыгнуть…– Возьмешь?– Но чтоб никто не знал!– Не бойся, никто знать не будет.В конце поезда была открытая платформа, на ней серый щебень. Щебень сверху был покрыт известью. В конце платформы возвышалась закрытая будка тормозного кондуктора. Два железнодорожника посмотрели по сторонам, не видит ли кто нас.– Ну, живо! – прошептали они.Мы взобрались по железной лесенке, заглянули, уместимся ли трое в маленькой будке.– Поднимите скамейки! – сказал кондуктор. – Дорога недолгая, выдержим стоя.Железнодорожник еще раз пустил по кругу фляжку. А тут уже замахали фонарями, чертя в туманном воздухе большие круги. Мы протянули на прощание руки плечистому железнодорожнику и поблагодарили за помощь.– Счастливого пути, – прошептал он. – Будьте осторожны!Поезд вздрогнул и двинулся с места. Кондуктор вскочил на подножку и плечом прикрыл дверь, чтобы не увидали нас, когда поезд пройдет мимо станции.Позднее и он вошел в будку и предложил нам потертую горбатую жестяную коробку с табаком. Мы свернули цигарки и закурили.Поезд медленно полз, но нигде не останавливался. На больших станциях Комарома и Ача он лишь замедлил ход.Железнодорожник жаловался на малый заработок и трудную службу. Мы достали свои «домашние» харчи, полученные в Татабанье, и угостили его. Позавтракали хлебом и салом, и снова кондуктор предложил нам курево. Он ругал правительство, мы тоже.Перед оружейным заводом поезд на повороте сбавил ход, почти остановился. Мы сначала сбросили свои пожитки, а потом спрыгнули сами на край насыпи, как советовал тормозной кондуктор – по движению, чтобы немного пробежать рядом с поездом. Все обошлось благополучно. Мы остановились, помахали руками, кондуктор помахал нам в ответ, и мы отправились за своими вещами.В Дьёре нас встретило ясное летнее утро. Сердце мое забилось сильнее. Под ногами, еще влажная от ночного ливня, сверкала знакомая мостовая. Глава четырнадцатая,из коей можно узнать разные вещи о характерах двух полицейских героев и о том, как некая невнимательная конторщица неправильно надписала адрес на конверте Тормозной кондуктор рассказал нам, что поезд на станции Дьёр оставит часть вагонов, захватит несколько новых и еще до полудня отправится дальше, в Шопрон. На мгновение у меня промелькнула мысль: а что, если мы останемся здесь, в тесной будке кондуктора? Хозяин, может, и не обратил внимания на слова о конечной цели нашей поездки – в Мадьяровар. Он не очень-то интересуется нашими намерениями и вообще рубаха-парень. Мы могли бы ехать с ним прямо в Шопрон. А там прыжок – и граница: опыт шестидневного бегства научил нас тому, что даже хорошо продуманный план не всегда удается, а что говорить о столь скоропалительном – он может завершиться для нас весьма плачевно. Лучше остаться на время в Дьёре! Среди моих дьёрских друзей есть много таких, у кого родственники или добрые знакомые живут вблизи границы, вот они-то и помогут нам перейти границу. Нельзя полагаться на волю случая!Если б я тогда знал, сколько волнений мы причиним всему городу Дьёру, мы, скорее всего, отправились бы на шопронскую границу вслепую, сразу… И наверняка бы мое сердце не задрожало от радости, когда я ощутил под ногами знакомые камни дьёрской мостовой…Но не будем забегать вперед – расскажу по порядку, как все произошло.Жизнь не однажды предоставляла мне случай убедиться в том, что подлецов нельзя жалеть.Однако я всегда был верен себе. Я не люблю насилия, и, по-моему, лучше десять раз хорошо отнестись к недостойному, чем один раз несправедливо к невинному…Два жандарма, которых мы связанными, полураздетыми оставили на окраине Алмашфюзитё, на берегу Дуная – как ни клялся, как ни хитрил сержант, – чуть не погубили нас. Тот, что все время молчал, оказался честнее. А второй оказался настоящей хортистской собакой.Нам скоро пришлось испытать, как за добро платят злом. Они выдали нас и по нашим следам направили погоню. Как же так? Правда, я знаю из опыта солдатской службы, что, если бы они рассказали, как мы двое, безоружные, раздели их и отняли снаряжение, самое меньшее, что их ожидало, это увольнение. Но вполне возможно, что они могли получить один-два года военной тюрьмы. Неужели среди жандармов времен белого террора могли найтись столь самоотверженные поборники «правдивости», которые решились бы сунуть руки в наручники ради защиты интересов своих кровавых хозяев?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33