Граф Сен-Жермен не хотел ни посещать д'Аффри, ни использовать его, чтобы оставить себе всю славу успеха. Он едет не ко двору, а в Амстердам. Его собственный кредит его удовлетворяет. Он любит короля Франции. Это самый благороднейший человек своей страны.
Эти три года в Париже, 1756—1759, в социальных и финансовых аспектах образуют вершину жизни Казановы.
Глава четырнадцатая
Загадочный путешественник
Чем дальше продвигаются мои воспоминания, тем больше я убеждаюсь, что они создаются, чтобы быть сожженными.
Казанова, письмо Опицу
Cellini ment les trois quarts du temps, et Casanova ment si peu qu'il dit du mal de lui.
Альфред де Мюссе
Да, любовь — это грех, но такой, что лучше всех добродетелей.
Жарден, подруга Мольера
Казанова любил, как игрок. Комбинации стали постепенно важнее результатов. Его восхищала игра, а не партнерша.
Как игрок тасует карты и ищет триумфа всегда в одной и той же игре, так он поступал с женщинами. Временами он действовал, как порочный директор пансионата. Он воспитатель своих возлюбленных и подруг, маленьких и изящных. Он соблазнил их всех. Конечно, многие женщины восемнадцатого столетия были без сомнения влюблены в любовь и не воспринимали единственную связь трагически. Во всех столетиях есть множество сладострастных женщин. Однако, общественное мнение большинства стран и большинства слоев общества века Казановы в основном шло навстречу этой легкости в любви.
Несмотря на по необходимости субъективное изложение Казановы, который является собственным адвокатом, а временами — адвокатом дьявола, иногда заметно разочарование женщин. Госпожа баронесса Ролль напугана не только опасностями, которых она еще не избежала, но так же и соблазнителем. Упреки и разочарования Дюбуа, ее матери и ее знакомой просвечивают даже сквозь ровные строки Казановы.
Он становится все бездумнее, все автоматичнее. Как игрок и как любовник, он все поспешнее тасует карты, все смелее бросается в авантюры, соблазняет все навязчивее. Еще находясь на вершине, он уже начинает повторять приключения. Он сам ощущает схематизм, даже ограниченность любовного наслаждения, которое было колоссальным скорее не из-за внушительного, несомненно единственного в своем роде количества его подруг, а гораздо более вследствие интенсивности эротического переживания. Этот человек, с его дарованиями и широкими интересами, который не является дополнением к нимфоманкам и совсем не эротоман, но здоровый, жизнерадостный эротик, который, как говорится, занимался спортом, бизнесом в безбрежном океане открытий, исследований, даже научных экспериментов над сексуальными обычаями и любыми эротическими возможностями, что такой остроумный и знающий мир человек, сотрясаемый многими другими большими страстями (например, игрой и литературой), во все примешивает эротику, который между двумя визитами к Вольтеру забавляется с двумя женщинами — это доказывает, что, вместе с его потенцией в любом смысле, он любил женщин так непосредственно, как другой ест или пьет, как утром встает, а ночью засыпает, как гимнаст ежедневно упражняется, как пианист-виртуоз каждый день играет гаммы. Любовь, главная функция и главное деяние Казановы, была ему столь же важна, как какое-нибудь дело деловому человеку,но оно не исчерпывало его жизни, как не делало это ни обжорство, ни литература, ни игра. Он, конечно, ни в коей мере не был похож на ту прослойку мужчин, которые являются забывчивыми любовниками по случаю, и в зрелые годы лишь время от времени вспоминают о любви.
Казанова очень сильно ценил любовь, всегда после того как она прошла, всегда безмерно восхищенный, сожалея лишь о прибывающих годах, о все более уменьшающихся силах и результатах.
Он ненавидел механику жизни, вечное повторение, закон изнашивания материи и сил. Когда он, как всегда, начинал чувствовать сладкое привыкание к месту, к людям, к подруге, его охватывал вид панического ужаса, вероятно страх смерти, переведенный на другой язык, изнанка неистощимой жажды жизни. После честного бегства, из перемены и безумного стремления к новизне возникало новое повторение, вечная механика, та же техника изменений в постоянном коловращении.
Такой охотник за любовью, собственно, охотится за более или менее осознанным идеалом. Чтобы быть занятым тем, чем всегда был занят Казанова, надо быть в сущности таким же праздным человеком, каким всегда был Казанова. Всегда охотясь за случаем, он всегда убегал от времени. Поэтому неумолимый охотник мог легко выглядеть как бедный затравленный зверь. Между двух прихотей его мучила великая скука: taedium vitae. Когда он ничего не делал, он должен был играть; когда играл, он должен был любить и наоборот; когда любил, он должен был путешествовать. Рычащий внутренний мотор толкал этого человека, перпетуум мобиле любви и жизни. Верный нескольким большим страстям, при любой смене объекта он оставался идентичен самому себе. Все более удовлетворенный, он становился тем более голодным и жаждущим, чем более изливался. Почти всегда радостный, даже счастливый, он не был довольным. С течением лет он начал игру и с людьми. Чем больше он обманывал женщин в ощущениях, тем чаще он обманывал их драгоценностями, деньгами и вещами, главным образом стареющих женщин.
Несмотря на автоматизм любви, при столь многих связях с женщинами, он не мог не стать знатоком женщин и даже знатоком людей. С их лиц он считывал их темперамент и их причуды, их нравы и законы. Сверхвоодушевление своих партнерш в любви, которое он знал как искусственно возбудить и возвысить, временами действовало даже на него, так что он был готов к крайностям, заговаривая о женитьбе, после чего быстро и без рассуждений устраивал концовку, как будто бы хотел покарать женщин за то, что они ему, а не он им так сильно нравились.
Казанова есть превосходное доказательство, что очень многие женщины никоем образом не являются прихотливыми в любви, а, напротив, боязливы, инертны, в них отсутствует фантазия, они неопытны. Тот, кто добивается женщины, забывая обо всем, кроме нее и себя, имеет большие шансы ее завоевать. Если женщина нравится мужчине, то в большинстве случаев и он нравится ей. Это очень легко — завоевать благосклонность людей. Большинство людей лишь ждут соблазнения. Странным образом большинство людей вследствие естественной потребности нравиться, не принося при этом жертв и без риска, едва ли готовы при этом к усилиям, чтобы завоевать людей и достичь своей цели.
Казанова везде м всегда выступает тотальным смакователем жизни, одухотворенным дилетантом жизненного искусства. Поэтому он также извлекает из жизни, из игры, и, напоследок, из литературы все, что может извлечь лишь экстраординарный человек. Вместе с другими страстями им двигало также желание мудрости, законное и незаконное любопытство, связанное с извращенным педагогическим импульсом. Он хотел быть учителем мудрости, философом, пророком — не только из обмана. Обманщик обычно слишком гнил, слишком бездуховен, без воображения, слишком общественно несостоятелен, чтобы достичь своей цели законными средствами. Казанова принадлежал к тем редкостным обманщикам в шутку, которые любят игру с людьми из-за ощущения собственного превосходства.
Как и большинство учившихся с удовольствием и любовью, он был также вдохновенным учителем. Этот удивительный педагог был временами сам по себе небольшим университетом, с легким, всегда готовым красноречием, вечно втянутым в диалог, когда нужно — в диалоге с собой, мнимый монологист и неподдельный рассказчик монологов; именно потому великие спорщики часто являются лишь монологическими долгоговорителями.
Но даже шарлатан Казанова из чистой радости диалога временами выдавал свои опаснейшие тайны, как об Эстер Хопе.
Любовь — тоже удовольствие диалогическое. Казанова был соблазнителем не только женщин, ни и бесчисленных мужчин, которых он «соблазнял» не сексуально, а духовно, которых заинтриговал, развеселил, развлек, склонил на свою сторону прекрасно вышколенным шармом, жизненной силой и полнотой бытия, властью своей личности, звучной радостью, остроумием и скабрезностью.
Годы учения Казановы никогда не закончились. Годы странствия Казановы, который хвастал, что «изучил мир в путешествиях», начались в ранней молодости и закончились в старости лишь против его воли.
Ему было сорок четыре года, он был крепок умственно и физически, когда, став в Париже банкротом, поехал в Голландию, чтобы добыть новых денег.
Золото и драгоценности у него все еще были во всех карманах. Его слуга ехал впереди. Его сопровождал швейцар. Казанова читал философскую книгу. В Париже невеста Манон ждала его возвращения. В Амстердаме ждала Эстер, готовая стать его невестой. Наконец, в Париже он оставил изрядно бушующих преследователей, неблагодарных кредиторов и свежие жертвы своего прекрасно найденного «гения»; толпы их искали защиты в торговом суде.
Выпущенный из долговой тюрьмы и убегая из Парижа, чтобы избежать грозящего приказа об аресте, Казанова тем не менее вез с собой твердую рекомендацию министра иностранных дел Франции герцога Шуазеля французскому посланнику в Гааге господину д'Аффри. Не должен ли был он тогда странствовать по свету в светлейшем расположении духа и смеяться над всеми: мошенниками, министрами и женщинами? Странника по свету не так просто разыскать судебным исполнителям и своих ловцов он побил дерзостью. Он обещал Манон добыть для нее состояние, чтобы на ней жениться. Он обещал маркизе д'Урфе найти ей в широком мире необходимые элементы для «Великой Операции» (второго рождения маркизы в виде мальчика с ее умом и ее душой).
Он оставался в Голландии четыре-пять месяцев. Обстановка была менее счастливой, чем в первый раз.
В Гааге за столом Казанова встретил двух французов, один сказал: «Знаменитый Казанова должен сейчас быть в Голландии». Другой ответил: «Если я его встречу, я привлеку его к ответственности».
«Вы знаете Казанову?», спросил его Казанова. «Конечно», самодовольно ответил француз.
«Господин, вы его не знаете, потому что я и есть Казанова.» — «Черта с два!», дерзко возразил француз. «Вы сильно заблуждаетесь, если думаете, что только один Казанова существует в мире!» (Это звучало пророчески.) Дошло до дуэли. «Прямой выпад, который мне не изменил», легко ранил француза в грудь.
Банкир Хопе ввел Казанову в бургомистерскую ложу вольных каменщиков, где он обедал с двадцатью четырьмя господами, располагавшими более чем тремястами миллионами гульденов.
Хопе обратился к оракулу Казановы из-за дела, предложенного ему, как сообщает Казанова, «другом Луи XV», графом Сен-Жерменом. Казанова предостерег от этого дела, стомиллионной ссуды под залог алмазов французской короны без участия французского министра. Хопе пошел с триумфом и через несколько часов возбужденный вернулся, пробежав через все комнаты, ударяя себя по лбу, и принудил Казанову и Эстер обняться и поцеловаться, что Казанова охотно сделал бы и без принуждения. Д'Аффри именем короля потребовал высылки графа Сен-Жермена. В полночь полиция нашла, что птичка уже упорхнула. Очевидно, один из членов голландского правительства сделал намек. Без оракула Казановы Хопе и его друзья выплатили бы сотни тысяч гульденов за прекрасные алмазы короны. Теперь у них остался лишь этот залог. Что с ним делать?
Оракул Казановы объявил, что камни фальшивые. Хопе, закричав что это невозможно, помчался прочь; камни в самом деле оказались фальшивыми. Сен-Жермен сбежал в Англию. Предполагают, что Сен-Жермен был агентом частной политики Людовика XV и Помпадур в Голландии или французским агентом по заключению мира, что подозревал также Вольтер. Друг Казановы граф Ламберг говорит в «Мемуарах космополита» о поддельных алмазах короны, которые Сен-Жермен показывал в Голландии. Бентинк, президент провинциального сословия Голландии, почти в открытую помог Сен-Жермену бежать.
В рождественскую ночь Казанова был в особенно радостном расположении духа, что старухами не считается хорошим предзнаменованием; Казанова, ни о чем не подозревавший, получил письмо и большой пакет из Парижа от Манон, открыл оба и думал, что умрет от боли. Манон Балетти писала: «Будьте благоразумны и хладнокровно примите следующее сообщение. Пакет содержит все Ваши письма и Ваш портрет. Верните мне мой портрет, и если у Вас сохранились мои письма, то любезно сожгите их. Я рассчитываю на Ваше приличие. Забудьте меня! Долг заставляет меня сделать все, чтобы вы меня забыли, потому что завтра в этот час я стану женой господина Блонделя, архитектора короля и члена его Академии. Вы очень меня обяжете, если по Вашем возвращении в Париж будете добры делать вид будто меня не знаете, если мы случайно встретимся.»
Казанова был как в безумии и два часа не мог прийти в себя. Из пакета он вначале достал собственный портрет и, хотя он на нем смеялся, портрет показался ему угрюмым и угрожающим. Он лег в постель в лихорадке, строил тысячи безрассудных планов, набросал двадцать писем с угрозами «неверной» и разорвал их. Он бушевал против неизвестного господина Блонделя, против его отца и братьев. Двадцать четыре часа он провел в бреду. После этого он начал читать письмо Манон.
Он читал: «Наша дружба… может составить в итоге наше счастье и наше несчастье… Это так трудно — любить? … мне снится, что я говорю: Я люблю тебя…
Я нахожу бесконечное удовольствие в том, чтобы беседовать с Вами обо всем, и пусть так будет всегда… Они утверждают, что за месяц я сменю предмет своей любви… Нет, будьте уверены, что я никогда не стану неверна, что я люблю Вас и наконец решилась сказать Вам это… Я чувствую, что сделаю для Вас почти все. А Вы, мой любимый друг?.. Да, я верю, Вы меня любите и я хочу, чтобы Вы были уверены в такой же моей любви; мои чувства могут измениться лишь тогда, когда я буду уверена в Вашей неверности (чего я нимало не предполагаю), а сама я думаю, что никогда не перестану любить Вас. Будьте счастливы, мой любимый, мой друг. Любите меня больше! Пусть Вам это приснится, потом Вы мне расскажете…
Правда я думаю, что Ваша любовь слабеет…
Однако мы пишем друг другу приятнейшие в мире вещи, а когда мы вместе, мы всегда спорим. Хо-хо, должно быть, это правильно и ничего не значит, мой милый друг. Этим вечером мы стали дуться друг на друга исключительно из-за мелочи. Но почему же, любимый, если Вы так сильно меня любите, как говорите, Вы гневаетесь из-за пустяка?»
Письмо Манон даже слишком отчетливо передавало историю их любви. Во-первых, они любили друг друга в тайне и не признавались друг другу. Манон вначале совершенно не осознавала, что она его любит. Она слушала его речи и рассказы, находя его интересным; когда он однажды не пришел, то ей его не хватало, она опечалилась. Она даже испугалась. Она была обручена с музыкантом Клементом, а любила другого, который, как она предполагала, ничего из себя не представлял — какое несчастье!
Потом они признались друг другу в любви и Клемент получил отставку. Теперь они любили тайно от других. Семья ничего не замечала, это было ужасно, писала она, он тоже не должен был открыто держать ее любовные письма — ее брат бывал у него и мог найти письмо. Позднее Сильвия открыла любовь Манон и помогла ей. После смерти Сильвии и отъезда Казановы в Голландию Манон хотела ждать его в монастыре. Вначале ей не хватило мужества уйти в монастырь, потом она не решилась. Ей делали множество предложений, она смертельно скучала, она поклялась Казанове, что выйдет замуж только за него. Они делали друг другу обычные упреки любящих в мрачном состязании любви, неверности, ревности, смене холода и огня, он писал ей недостаточно, он делал ей ненавистные упреки, он обходился с ней холодно, он предпочел ей другую. Она писала, что должна играть в Комеди Франсез. Он пригласил ее в его отсутствие побыть в сельском доме в Пти-Полони.
Вследствие «чудовищных слухов, сообщений, клеветы» и потому что в Париже говорили, что Казанова вместо отъезда скрывается в Пти-Полони, 23 октября 1759 года она покинула его дом. Она писала: «Если бы я не любила Вас так, я погребла бы себя в монастыре… Как плох мир и как я несчастлива. Мой дорогой Казанова, отомстите за меня, отомстите за себя, очиститесь от недостойной клеветы прежде, чем женитесь на мне… Я одна в мире, без друзей, без утешения, Цель всей злобы как Ваших, так и моих врагов. Я боюсь за Ваш испорченный желудок, поэтому не курите так много. Вы счастливы, потому что можете лечиться устрицами, которых я не могу есть… и любите меня всегда. Вершиной моих несчастий будет, когда Вы меня покинете; но нет, Вы к этому неспособны. Вы любите меня, и конечно сделаете все, чтобы обладать мною. Я считаю себя самой несчастной на земле: из-за моего сердца, моей чести и даже моих доходов… Наверное Вам становится скучно всегда выслушивать мои жалобы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Эти три года в Париже, 1756—1759, в социальных и финансовых аспектах образуют вершину жизни Казановы.
Глава четырнадцатая
Загадочный путешественник
Чем дальше продвигаются мои воспоминания, тем больше я убеждаюсь, что они создаются, чтобы быть сожженными.
Казанова, письмо Опицу
Cellini ment les trois quarts du temps, et Casanova ment si peu qu'il dit du mal de lui.
Альфред де Мюссе
Да, любовь — это грех, но такой, что лучше всех добродетелей.
Жарден, подруга Мольера
Казанова любил, как игрок. Комбинации стали постепенно важнее результатов. Его восхищала игра, а не партнерша.
Как игрок тасует карты и ищет триумфа всегда в одной и той же игре, так он поступал с женщинами. Временами он действовал, как порочный директор пансионата. Он воспитатель своих возлюбленных и подруг, маленьких и изящных. Он соблазнил их всех. Конечно, многие женщины восемнадцатого столетия были без сомнения влюблены в любовь и не воспринимали единственную связь трагически. Во всех столетиях есть множество сладострастных женщин. Однако, общественное мнение большинства стран и большинства слоев общества века Казановы в основном шло навстречу этой легкости в любви.
Несмотря на по необходимости субъективное изложение Казановы, который является собственным адвокатом, а временами — адвокатом дьявола, иногда заметно разочарование женщин. Госпожа баронесса Ролль напугана не только опасностями, которых она еще не избежала, но так же и соблазнителем. Упреки и разочарования Дюбуа, ее матери и ее знакомой просвечивают даже сквозь ровные строки Казановы.
Он становится все бездумнее, все автоматичнее. Как игрок и как любовник, он все поспешнее тасует карты, все смелее бросается в авантюры, соблазняет все навязчивее. Еще находясь на вершине, он уже начинает повторять приключения. Он сам ощущает схематизм, даже ограниченность любовного наслаждения, которое было колоссальным скорее не из-за внушительного, несомненно единственного в своем роде количества его подруг, а гораздо более вследствие интенсивности эротического переживания. Этот человек, с его дарованиями и широкими интересами, который не является дополнением к нимфоманкам и совсем не эротоман, но здоровый, жизнерадостный эротик, который, как говорится, занимался спортом, бизнесом в безбрежном океане открытий, исследований, даже научных экспериментов над сексуальными обычаями и любыми эротическими возможностями, что такой остроумный и знающий мир человек, сотрясаемый многими другими большими страстями (например, игрой и литературой), во все примешивает эротику, который между двумя визитами к Вольтеру забавляется с двумя женщинами — это доказывает, что, вместе с его потенцией в любом смысле, он любил женщин так непосредственно, как другой ест или пьет, как утром встает, а ночью засыпает, как гимнаст ежедневно упражняется, как пианист-виртуоз каждый день играет гаммы. Любовь, главная функция и главное деяние Казановы, была ему столь же важна, как какое-нибудь дело деловому человеку,но оно не исчерпывало его жизни, как не делало это ни обжорство, ни литература, ни игра. Он, конечно, ни в коей мере не был похож на ту прослойку мужчин, которые являются забывчивыми любовниками по случаю, и в зрелые годы лишь время от времени вспоминают о любви.
Казанова очень сильно ценил любовь, всегда после того как она прошла, всегда безмерно восхищенный, сожалея лишь о прибывающих годах, о все более уменьшающихся силах и результатах.
Он ненавидел механику жизни, вечное повторение, закон изнашивания материи и сил. Когда он, как всегда, начинал чувствовать сладкое привыкание к месту, к людям, к подруге, его охватывал вид панического ужаса, вероятно страх смерти, переведенный на другой язык, изнанка неистощимой жажды жизни. После честного бегства, из перемены и безумного стремления к новизне возникало новое повторение, вечная механика, та же техника изменений в постоянном коловращении.
Такой охотник за любовью, собственно, охотится за более или менее осознанным идеалом. Чтобы быть занятым тем, чем всегда был занят Казанова, надо быть в сущности таким же праздным человеком, каким всегда был Казанова. Всегда охотясь за случаем, он всегда убегал от времени. Поэтому неумолимый охотник мог легко выглядеть как бедный затравленный зверь. Между двух прихотей его мучила великая скука: taedium vitae. Когда он ничего не делал, он должен был играть; когда играл, он должен был любить и наоборот; когда любил, он должен был путешествовать. Рычащий внутренний мотор толкал этого человека, перпетуум мобиле любви и жизни. Верный нескольким большим страстям, при любой смене объекта он оставался идентичен самому себе. Все более удовлетворенный, он становился тем более голодным и жаждущим, чем более изливался. Почти всегда радостный, даже счастливый, он не был довольным. С течением лет он начал игру и с людьми. Чем больше он обманывал женщин в ощущениях, тем чаще он обманывал их драгоценностями, деньгами и вещами, главным образом стареющих женщин.
Несмотря на автоматизм любви, при столь многих связях с женщинами, он не мог не стать знатоком женщин и даже знатоком людей. С их лиц он считывал их темперамент и их причуды, их нравы и законы. Сверхвоодушевление своих партнерш в любви, которое он знал как искусственно возбудить и возвысить, временами действовало даже на него, так что он был готов к крайностям, заговаривая о женитьбе, после чего быстро и без рассуждений устраивал концовку, как будто бы хотел покарать женщин за то, что они ему, а не он им так сильно нравились.
Казанова есть превосходное доказательство, что очень многие женщины никоем образом не являются прихотливыми в любви, а, напротив, боязливы, инертны, в них отсутствует фантазия, они неопытны. Тот, кто добивается женщины, забывая обо всем, кроме нее и себя, имеет большие шансы ее завоевать. Если женщина нравится мужчине, то в большинстве случаев и он нравится ей. Это очень легко — завоевать благосклонность людей. Большинство людей лишь ждут соблазнения. Странным образом большинство людей вследствие естественной потребности нравиться, не принося при этом жертв и без риска, едва ли готовы при этом к усилиям, чтобы завоевать людей и достичь своей цели.
Казанова везде м всегда выступает тотальным смакователем жизни, одухотворенным дилетантом жизненного искусства. Поэтому он также извлекает из жизни, из игры, и, напоследок, из литературы все, что может извлечь лишь экстраординарный человек. Вместе с другими страстями им двигало также желание мудрости, законное и незаконное любопытство, связанное с извращенным педагогическим импульсом. Он хотел быть учителем мудрости, философом, пророком — не только из обмана. Обманщик обычно слишком гнил, слишком бездуховен, без воображения, слишком общественно несостоятелен, чтобы достичь своей цели законными средствами. Казанова принадлежал к тем редкостным обманщикам в шутку, которые любят игру с людьми из-за ощущения собственного превосходства.
Как и большинство учившихся с удовольствием и любовью, он был также вдохновенным учителем. Этот удивительный педагог был временами сам по себе небольшим университетом, с легким, всегда готовым красноречием, вечно втянутым в диалог, когда нужно — в диалоге с собой, мнимый монологист и неподдельный рассказчик монологов; именно потому великие спорщики часто являются лишь монологическими долгоговорителями.
Но даже шарлатан Казанова из чистой радости диалога временами выдавал свои опаснейшие тайны, как об Эстер Хопе.
Любовь — тоже удовольствие диалогическое. Казанова был соблазнителем не только женщин, ни и бесчисленных мужчин, которых он «соблазнял» не сексуально, а духовно, которых заинтриговал, развеселил, развлек, склонил на свою сторону прекрасно вышколенным шармом, жизненной силой и полнотой бытия, властью своей личности, звучной радостью, остроумием и скабрезностью.
Годы учения Казановы никогда не закончились. Годы странствия Казановы, который хвастал, что «изучил мир в путешествиях», начались в ранней молодости и закончились в старости лишь против его воли.
Ему было сорок четыре года, он был крепок умственно и физически, когда, став в Париже банкротом, поехал в Голландию, чтобы добыть новых денег.
Золото и драгоценности у него все еще были во всех карманах. Его слуга ехал впереди. Его сопровождал швейцар. Казанова читал философскую книгу. В Париже невеста Манон ждала его возвращения. В Амстердаме ждала Эстер, готовая стать его невестой. Наконец, в Париже он оставил изрядно бушующих преследователей, неблагодарных кредиторов и свежие жертвы своего прекрасно найденного «гения»; толпы их искали защиты в торговом суде.
Выпущенный из долговой тюрьмы и убегая из Парижа, чтобы избежать грозящего приказа об аресте, Казанова тем не менее вез с собой твердую рекомендацию министра иностранных дел Франции герцога Шуазеля французскому посланнику в Гааге господину д'Аффри. Не должен ли был он тогда странствовать по свету в светлейшем расположении духа и смеяться над всеми: мошенниками, министрами и женщинами? Странника по свету не так просто разыскать судебным исполнителям и своих ловцов он побил дерзостью. Он обещал Манон добыть для нее состояние, чтобы на ней жениться. Он обещал маркизе д'Урфе найти ей в широком мире необходимые элементы для «Великой Операции» (второго рождения маркизы в виде мальчика с ее умом и ее душой).
Он оставался в Голландии четыре-пять месяцев. Обстановка была менее счастливой, чем в первый раз.
В Гааге за столом Казанова встретил двух французов, один сказал: «Знаменитый Казанова должен сейчас быть в Голландии». Другой ответил: «Если я его встречу, я привлеку его к ответственности».
«Вы знаете Казанову?», спросил его Казанова. «Конечно», самодовольно ответил француз.
«Господин, вы его не знаете, потому что я и есть Казанова.» — «Черта с два!», дерзко возразил француз. «Вы сильно заблуждаетесь, если думаете, что только один Казанова существует в мире!» (Это звучало пророчески.) Дошло до дуэли. «Прямой выпад, который мне не изменил», легко ранил француза в грудь.
Банкир Хопе ввел Казанову в бургомистерскую ложу вольных каменщиков, где он обедал с двадцатью четырьмя господами, располагавшими более чем тремястами миллионами гульденов.
Хопе обратился к оракулу Казановы из-за дела, предложенного ему, как сообщает Казанова, «другом Луи XV», графом Сен-Жерменом. Казанова предостерег от этого дела, стомиллионной ссуды под залог алмазов французской короны без участия французского министра. Хопе пошел с триумфом и через несколько часов возбужденный вернулся, пробежав через все комнаты, ударяя себя по лбу, и принудил Казанову и Эстер обняться и поцеловаться, что Казанова охотно сделал бы и без принуждения. Д'Аффри именем короля потребовал высылки графа Сен-Жермена. В полночь полиция нашла, что птичка уже упорхнула. Очевидно, один из членов голландского правительства сделал намек. Без оракула Казановы Хопе и его друзья выплатили бы сотни тысяч гульденов за прекрасные алмазы короны. Теперь у них остался лишь этот залог. Что с ним делать?
Оракул Казановы объявил, что камни фальшивые. Хопе, закричав что это невозможно, помчался прочь; камни в самом деле оказались фальшивыми. Сен-Жермен сбежал в Англию. Предполагают, что Сен-Жермен был агентом частной политики Людовика XV и Помпадур в Голландии или французским агентом по заключению мира, что подозревал также Вольтер. Друг Казановы граф Ламберг говорит в «Мемуарах космополита» о поддельных алмазах короны, которые Сен-Жермен показывал в Голландии. Бентинк, президент провинциального сословия Голландии, почти в открытую помог Сен-Жермену бежать.
В рождественскую ночь Казанова был в особенно радостном расположении духа, что старухами не считается хорошим предзнаменованием; Казанова, ни о чем не подозревавший, получил письмо и большой пакет из Парижа от Манон, открыл оба и думал, что умрет от боли. Манон Балетти писала: «Будьте благоразумны и хладнокровно примите следующее сообщение. Пакет содержит все Ваши письма и Ваш портрет. Верните мне мой портрет, и если у Вас сохранились мои письма, то любезно сожгите их. Я рассчитываю на Ваше приличие. Забудьте меня! Долг заставляет меня сделать все, чтобы вы меня забыли, потому что завтра в этот час я стану женой господина Блонделя, архитектора короля и члена его Академии. Вы очень меня обяжете, если по Вашем возвращении в Париж будете добры делать вид будто меня не знаете, если мы случайно встретимся.»
Казанова был как в безумии и два часа не мог прийти в себя. Из пакета он вначале достал собственный портрет и, хотя он на нем смеялся, портрет показался ему угрюмым и угрожающим. Он лег в постель в лихорадке, строил тысячи безрассудных планов, набросал двадцать писем с угрозами «неверной» и разорвал их. Он бушевал против неизвестного господина Блонделя, против его отца и братьев. Двадцать четыре часа он провел в бреду. После этого он начал читать письмо Манон.
Он читал: «Наша дружба… может составить в итоге наше счастье и наше несчастье… Это так трудно — любить? … мне снится, что я говорю: Я люблю тебя…
Я нахожу бесконечное удовольствие в том, чтобы беседовать с Вами обо всем, и пусть так будет всегда… Они утверждают, что за месяц я сменю предмет своей любви… Нет, будьте уверены, что я никогда не стану неверна, что я люблю Вас и наконец решилась сказать Вам это… Я чувствую, что сделаю для Вас почти все. А Вы, мой любимый друг?.. Да, я верю, Вы меня любите и я хочу, чтобы Вы были уверены в такой же моей любви; мои чувства могут измениться лишь тогда, когда я буду уверена в Вашей неверности (чего я нимало не предполагаю), а сама я думаю, что никогда не перестану любить Вас. Будьте счастливы, мой любимый, мой друг. Любите меня больше! Пусть Вам это приснится, потом Вы мне расскажете…
Правда я думаю, что Ваша любовь слабеет…
Однако мы пишем друг другу приятнейшие в мире вещи, а когда мы вместе, мы всегда спорим. Хо-хо, должно быть, это правильно и ничего не значит, мой милый друг. Этим вечером мы стали дуться друг на друга исключительно из-за мелочи. Но почему же, любимый, если Вы так сильно меня любите, как говорите, Вы гневаетесь из-за пустяка?»
Письмо Манон даже слишком отчетливо передавало историю их любви. Во-первых, они любили друг друга в тайне и не признавались друг другу. Манон вначале совершенно не осознавала, что она его любит. Она слушала его речи и рассказы, находя его интересным; когда он однажды не пришел, то ей его не хватало, она опечалилась. Она даже испугалась. Она была обручена с музыкантом Клементом, а любила другого, который, как она предполагала, ничего из себя не представлял — какое несчастье!
Потом они признались друг другу в любви и Клемент получил отставку. Теперь они любили тайно от других. Семья ничего не замечала, это было ужасно, писала она, он тоже не должен был открыто держать ее любовные письма — ее брат бывал у него и мог найти письмо. Позднее Сильвия открыла любовь Манон и помогла ей. После смерти Сильвии и отъезда Казановы в Голландию Манон хотела ждать его в монастыре. Вначале ей не хватило мужества уйти в монастырь, потом она не решилась. Ей делали множество предложений, она смертельно скучала, она поклялась Казанове, что выйдет замуж только за него. Они делали друг другу обычные упреки любящих в мрачном состязании любви, неверности, ревности, смене холода и огня, он писал ей недостаточно, он делал ей ненавистные упреки, он обходился с ней холодно, он предпочел ей другую. Она писала, что должна играть в Комеди Франсез. Он пригласил ее в его отсутствие побыть в сельском доме в Пти-Полони.
Вследствие «чудовищных слухов, сообщений, клеветы» и потому что в Париже говорили, что Казанова вместо отъезда скрывается в Пти-Полони, 23 октября 1759 года она покинула его дом. Она писала: «Если бы я не любила Вас так, я погребла бы себя в монастыре… Как плох мир и как я несчастлива. Мой дорогой Казанова, отомстите за меня, отомстите за себя, очиститесь от недостойной клеветы прежде, чем женитесь на мне… Я одна в мире, без друзей, без утешения, Цель всей злобы как Ваших, так и моих врагов. Я боюсь за Ваш испорченный желудок, поэтому не курите так много. Вы счастливы, потому что можете лечиться устрицами, которых я не могу есть… и любите меня всегда. Вершиной моих несчастий будет, когда Вы меня покинете; но нет, Вы к этому неспособны. Вы любите меня, и конечно сделаете все, чтобы обладать мною. Я считаю себя самой несчастной на земле: из-за моего сердца, моей чести и даже моих доходов… Наверное Вам становится скучно всегда выслушивать мои жалобы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48