Новый костюм висел перед ним.
Но портной мог позабыть о губке. Казанова колебался между страхом и надеждой. Шаг, жест и он узнает. Он подошел к костюму, но не осмеливался потрогать, а упал на колени и пылко взмолился господу, чтобы портной не забыл о губке. Потом разорвал подкладку и нащупал губку. Вне себя от радости, он поблагодарил господа.
Чуть позднее он посмеялся над собой. Только под Свинцовыми Крышами он мог возносить такие безрассудные молитвы. Недостаток физической свободы привел к упадку духовных способностей.
Вскоре у него была лампа. На первый понедельник поста он назначил начало работы. Он боялся, что карнавал принесет ему сотоварища по камере. В самом деле, в воскресенье масляницы прибыл Габриэль Шалон из Падуи, который занимался запрещенным ростовщичеством с молодыми людьми из хороших семейств и знал Казанову. Шалон поздравил Казанову с тем, что он получил его в качестве товарища, и был уверен, что будет отпущен в тот же день. Казанова, рассказавший как он день за днем надеялся на освобождение, развеселился по поводу аналогичного заблуждения. Конечно он не отважился рассказать о каких-либо приготовлениях к побегу. Кроме того, болтливость Шалона мешала ему читать. Шалон был суеверен и хвастлив. Он непрерывно жаловался, что арест подорвет его доброе имя. Через четырнадцать дней после пасхи Габриэля отослали в Кватро.
Теперь Казанова приступил к делу. Он отодвинул кровать в сторону, зажег лампу, опустился на пол и стал складывать щепки на платок, рядом с собой. Острием пики он ковырял доски, отломил первые две щепки толщиной с пшеничный стебель, скоро они стали толще. Доска была из лиственницы в шестнадцать дюймов ширины. Он начал на месте, где сходились две доски.
Так как там не было ни гвоздя ни железной скобы, то все шло гладко. Через шесть часов он завязал платок в узел, чтобы на следующее утро спрятать щепки под кучами бумаги. За первые три недели он окончил три доски, но добрался до слоя мрамора, который в Венеции зовется «terrazzi marmorin». Такой пол распространен в лучших домах Венеции, заменяя самый хороший паркет.
В отчаяньи он вспомнил рассказ Тита Ливия, как Ганнибал, пробивавший путь через Альпы, вначале размягчал скалы уксусом, а потом дробил их. Поэтому Казанова вылил в дыру фляжку крепкого винного уксуса и покончил с мрамором, то ли от уксуса, то ли от новой силы, с которой он острием задвижки крушил замазку между кусками мрамора.
Однако в 1791 году Казанова написал графине Ламберг: «Читают у Тита Ливия, что Ганнибал победил Альпы уксусом. Только слон может сказать такую глупость. Тит Ливий? Ни в коей мере. Тит Ливий не был дураком. Тит Ливий сказал aceta, то есть топором, а не aceto, не винным уксусом».
Через четыре дня мозаика была разрушена. Под слоем камня снова находилась доска. Она должна быть последней, или, если считать от потолка, первой. Работать над ней было тяжело, так как дыра была уже глубиной в локоть. Тысячу раз он молился. После молитвы он становился сильнее.
25 мая в Венеции праздновали явление святого Марка в символической форме крылатого льва в церкви дожей, праздник продержался до конца девятнадцатого века.
В этот день Казанова лежал на животе нагим и истекающим потом и работал, рядом стояла зажженная лампа. Вдруг с ужасом он услышал задвижку первого коридора. Он погасил лампу, бросил пику в дыру, туда же полетел платок со щепками, проворно подвинул кровать на место, швырнув на нее мешок с соломой и матрас. Потом как мертвый он упал на постель. Дверь открылась. Лоренцо почти наступил на него; когда Казанова вскрикнул, Лоренцо сделал шаг назад и сказал: «О боже, господин, я вам сочувствую, здесь можно задохнуться, как в печке. Вставайте и благодарите господа, что он дает вам сотоварища. Входите Ваше превосходительство!», сказал он несчастному новому заключенному.
Тот в ужасе отступил при виде нагого человека, пока Казанова впопыхах искал рубашку.
Новому показалось, что он попал в ад: «Где я? Великий Боже, что за дыра! Жарища! Вонь! Кто там?»
Но едва разглядев, он воскликнул: «О! Это Казанова!»
Казанова сразу узнал аббата графа Томмазо Фенароли из Брешии, любезного и богатого человека пятидесяти лет, любимца хорошего общества. Он обнял Казанову, который сказал, что ожидал увидеть здесь кого угодно, только не его, причем граф и Казанова растроганно прослезились. Когда они остались одни, Казанова сказал, что предложит ему свою постель в присутствии Лоренцо, но он должен отклонить ее, а также не ждать, что камеру будут убирать, он позже скажет ему о причине. Блохи, сверепствовавшие ночью, принудили Казанову признаться, почему он не позволяет убираться. Он все ему показал.
Какое тщеславие! Чтобы не быть принятым за грязнулю, он бросает жизнь на кон и выдает тайну своей жизни и смерти.
Когда графа Фенароли через восемь дней освободили, они поклялись в вечной дружбе. На следующий день Лоренцо произвел расчет. Казанова получил четыре цехина, которые подарил жене Лоренцо. 23 августа он увидел свою работу оконченной и назначил побег на день святого Августина, на 27, потому что в этот день собирался большой совет и в «буссоле», в комнате, рядом с которой он должен был прокрасться, чтобы спастись, не оставалось никого.
Но днем 25 случилось нечто ужасное. Через сорок лет он дрожал от одной мысли об этом. Он услышал шум задвижки, у него началось столь сильное сердцебиение, что он подумал, что умирает. Он упал на стул. Лоренцо сказал через глазок: «Поздравляю! Хорошая новость!»
Он подумал, что освобожден, и уже боялся, что находка дыры в полу вернет его назад. Лоренцо вошел и приказал идти за ним.
«Подождите, пока я оденусь.»
«Не надо! Вы только перейдете из этой гнусной камеры в другую, где через два окна будете видеть пол-Венеции и сможете ходить в полный рост».
Он чувствовал, что близок к обмороку: «Дайте мне уксусу и скажите секретарю, что я благодарю трибунал за милость, но хочу остаться в моей камере».
«Вы с ума сошли? Вас переводят из ада в рай, а вы отказываетесь? Марш вперед! Я помогу перенести вещи и книги». Он почувствовал себя легче, когда Лоренцо приказал сбиру перенести кресло, где лежало его оружие.
Опираясь на Лоренцо, он прошел по двум коридорам и трем лестницам в большой светлый зал, в левом конце его через маленькую дверь в еще один коридор два фута шириной и двенадцать футов длиной, где в углу была его новая камера. Зарешеченное окошко смотрело на два других зарешеченных окна, освещавшие коридор; через них он мог видеть Венецию до самого Лидо. Лоренцо ушел, чтобы перенести вещи Казановы.
Как статуя сидел Казанова в своем кресле. Он не чувствовал раскаянья, только сожаление от потерянных трудов и надежд. Он считал это карой господней за то, что не убежал три дня назад. Два сбира принесли его постель и ушли. Два часа они не появлялись, хотя дверь новой камеры была открыта. Казанова страдал от целой вереницы мыслей. Он страшился всего и напрягался, чтобы достичь спокойствия духа, с которым можно было вынести все. Кроме Свинцовых Крыш и Кватро, государственная инквизиция владела еще девятнадцатью ужасными тюрьмами, подземными камерами в том же Дворце Дожей для несчастных, которых хотели приговорить к смерти, но не убивать. Их звали колодцами, потому что в них на два фута стояла морская вода.
Наконец влетел Лоренцо, обезображенный яростью, он проклинал всех святых и приказал Казанове немедленно выдать топор и другие инструменты и назвать сбиров, которые ему тайно помогали. Казанова хладнокровно ответил, что не знает, о чем говорит Лоренцо. Басадона приказал обыскать его, но Казанова с решительной миной встал, пригрозив сбирам и разделся догола: «Делайте свою работу, но ко мне не прикасайтесь!»
Они обыскали его матрац, солому, сиденье кресла. «Вы не хотите признаться, чем сделали дыру?»
«Если в моей камере дыра, то я признаюсь, что вы мне дали инструменты, а я их вам вернул.»
Сбиры засмеялись. Басадона топал ногами, рвал на себе волосы и как бешеный выбежал за дверь. Его люди принесли все вещи Казановы, кроме лампы и куска мрамора. До того, как Лоренцо запер камеру, он наглухо забил оба окна, так что воздух больше не проходил. Лоренцо не догадался перевернуть кресло, где он мог бы найти пику.
На следующий день Лоренцо принес тухлую воду, увядший салат, вонючую телятину. Он не позволял убираться, не открывал окна, сбир должен был простукивать палкой стены и пол, особенно под кроватью.
Казанова при этом стоял с каменным лицом игрока. Ему бросилось в глаза, что сбир не стучал в потолок. Этим путем я тоже могу убежать!, сказал себе Казанова. Ему пришлось дожидаться условий, которые он не мог создать сам.
Это были страшные дни. Он не мог не думать, что все потеряно. Допекала жара. Пот и голод ослабляли его тем более, что он не мог ни читать, ни прогуливаться. На третий день он потребовал бумагу и свинцовую палочку, чтобы написать секретарю. Лоренцо лишь засмеялся над этой угрозой.
Казанова уже думал, что все случилось по приказу секретаря, которому Лоренцо послал рапорт. Он переходил от терпения к отчаянью. Он скоро умрет от истощения. На восьмой день его обуяла ярость. Громовым голосом он перед сбирами назвал Лоренцо палачом и велел принести расчет своим деньгам. Лоренцо обещал рассчитаться на следующий день.
Ярость Казановы стихла, когда на другой день Лоренцо принес корзинку с лимонами, которые прислал Брагадино, флягу хорошей воды, аппетитно зажаренного цыпленка, и кроме того велел открыть оба окна. В расчете Казанова глянул лишь на конечную сумму и попросил остаток денег подарить жене Лоренцо, оставив цехин для сбиров, благодаривших его за это.
Когда Лоренцо остался с ним наедине, он спросил, кто дал ему материал для лампы.
«Вы дали мне все своими руками: масло, кремень, серу; остальное у меня было».
«А инструменты для дыры?»
«Я все получил от вас!»
«Безжалостное небо! Разве я вам дал топор?»
«Все это я объясню секретарю».
«Молчите: я бедняк и у меня дети». Он держал голову обеими руками. В интересах Лоренцо, Казанова решил молчать.
Казанова велел купить сочинения драматурга Маффеи. Тюремщик жалел деньги. «Почему вам нужны новые книги?»
«Старые я уже прочитал».
«Я возьму для вас книги взаймы у тех, кто заключен здесь, если вы дадите им свои».
Казанова дал ему «Рационариум» французского иезуита Пето. Через четыре минуты Лоренцо принес ему первый том Христиана Вольфа ученика Лейбница и просветителя. Больше, чем книге, радовался Казанова возможности связи с другими заключенными, имея целью возможный побег. С удовольствием прочитал он на одном листе книги цитату в шесть стихов из сочинения Сенеки: «Calamitosus est animus futuri anxins». Несчастлив тот, кто волнуется перед будущим. Тотчас он сочинил шесть стихов и приписал их снизу. Он отращивал ноготь на мизинце, чтоб чистить им уши. Ноготь вырос очень длинным. Он заострил его и сделал из него перо. Чернилами служил сок тутовника. В уголке книги он записал список своих книг. В большинстве своем книги в Италии были переплетены в пергамент, за корешком получался кармашек. На первой странице он написал: «latet» (здесь спрятано). На следующее утро он попросил у Лоренцо другую книгу. Через минуту он получил второй том Вольфа. Едва открыв книгу, он нашел лист с латинской надписью: «Мы двое в одной камере. Нас радует, что жадность Лоренцо дала нам эту неожиданную привелегию. Я — Марио Бальби, венецианский нобиль и член монашеского ордена; мой товарищ — граф Андреа Аскино из Удино. Все наши книги, список которых вы найдете на корешке, находятся в вашем распоряжении».
У обоих была одна и та же мысль. Казанова прочитал каталог, написал, кто он, как его арестовали, что он ничего не знает о причинах ареста и надеется на скорое освобождение. На это Бальби написал письмо на шестнадцати страницах. Граф Аскино не писал.
Марио Бальби, дважды упомянутый в списках инквизиции, родился в Венеции в 1719 году и арестован 5 ноября 1754 в монастыре Падри-делла-Салюте, вначале помещен в Камеротти, позднее переведен под Свинцовые Крыши.
Андреа Аскино, канцлер Удине в Фриауле был в 1753 году приговорен к пожизненному заключению. Он был обвинен в разжигании противоречий между обоими общественными корпорациями города Удине — парламентом и крестьянами, причем он поддерживал партию крестьян. Аскино, который так проникновенно отговаривал Казанову от побега, сам сбежал среди белого дня 30 января 1762 года с шестнадцатью товарищами, среди которых был красивый парикмахер и соблазнитель графини Марчезини. Пытались заново арестовать графа в Пьяченце, но безуспешно, и он остался на свободе.
Бальби был арестован после того, как заслужил благосклонность трех молодых женщин, которым сделал по ребенку, по дружески окрестив детей своим именем. В первый раз он отделался порицанием от своего приора, во второй раз ему грозило тяжелое наказание, в третий раз его заключили в тюрьму. Отец-настоятель ежедневно приносил ему обед. Бальби называл трибунал и приора тиранами; они не являются авторитетами для его совести, он убежден, что эти три ребенка были от него, и как честный человек не мог лишить их преимуществ своего имени. Кроме того, хотя они могут осуждать его отцовство, голос природы говорит в нем в пользу невинных созданий. Он закончил свои объяснения так: «Нет опасности, что мой приор совершит ту же ошибку; его благоволие достойно его учеников».
После этого он описал Казанове, что без семидесятилетнего графа Аскино, у которого есть деньги и книги, он чувствовал себя гораздо хуже, и описал на двух страницах комические выходки графа. В обложке книги Казанова нашел свинцовый карандаш и бумагу, так что теперь мог писать по своему желанию.
Бальби описал ему истории всех теперешних заключенных и признался, что сбир Никколо покупает ему все необходимое и рассказывает все про других заключенных, поэтому Бальби знает уже все о дыре в полу первой камеры Казановы. Лоренцо понадобилось два часа, чтобы устранить пролом. Он запретил повару, ключнику и всем вахтерам под страхом смерти выдавать тайну. Никколо сказал, что через день Казанова бежал бы, а Лоренцо был бы повешен, потому что, несмотря на свое мнимое изумление, все инструменты он принес сам. Никколо рассказал также, что господин де Брагадино обещал Лоренцо тысячу цехинов, если он поможет бежать Казанове, но Лоренцо обольщался надеждой получить награду ничего не делая, он намеревался с помощью жены добиться у государственного инквизитора Диедо освобождения Казановы. Ни один сбир не решался заговорить об этом из страха быть уволенным.
Всю надежду Казанова перенес на Бальби, но внезапно почувствовал подозрение, что вся переписка лишь уловка Лоренцо, рассчитывавшего таким образом найти инструменты Казановы. Поэтому он написал Бальби, что из оружия у него есть крепкий нож спрятанный в оконном карнизе. Через три дня он успокоился; Лоренцо ничего не узнал о карнизе. Казанова мог с помощью Бальби убежать через потолок. Он мог также полностью довериться Бальби и передать ему свое оружие. Это было очень тяжело.
Он спросил Бальби, хочет ли он такой ценой стать свободным. Бальби ответил, что он и граф ради свободы готовы на все, заполнил однако четыре страницы основательными соображениями, как невозможен этот прорыв. Казанова дал ему слово чести, что он станет свободным, если строго выполнит все его указания. У него есть пика двадцати дюймов длиной. Ею Бальби должен вначале продолбить потолок своей камеры, потом — стену между своей камерой и камерой Казановы, а когда он достигнет этого, они помогут друг другу проломиться через дыру в потолке. Судя по этому описанию камера Казановы находилась рядом с камерой Бальби. «После этого Ваша задача будет закончена, а моя начнется: я освобожу вас и графа Аскино».
Бальби спросил, что произойдет, когда они залезут на чердак?
Казанова коротко ответил, что его план готов. Бальби должен оставить всякие сомнения. Не сможет ли он припрятать пику? Кроме того, он должен купить сорок больших картин на священные темы и завесить ими всю камеру. Этим они не разбудят у Лоренцо никакого подозрения и загородят дыру в потолке. Бальби надо управиться за пару дней. Лоренцо конечно не сможет увидеть утром дыру в потолке. Казанова не может начать эту работу в своей камере, так как он уже на подозрении у Лоренцо.
Наконец к нему пришла еще одна идея. Лоренцо мог бы купить ему библию ин фолио, которая должна подойти. Это была Вульгата, перевод Септуагинты, сделанный святым Иеронимом, очень большая книга, напечатанная в Венеции. В переплете он хотел спрятать пику. Но пика была на два дюйма длиннее библии. Тогда Казанова решил, что 29 сентября в день святого Михаила он пошлет макароны и сыр господину, который был столь любезен дать ему пользоваться своими книгами. Он сказал Лоренцо, что сам хочет изготовить большое блюдо макарон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Но портной мог позабыть о губке. Казанова колебался между страхом и надеждой. Шаг, жест и он узнает. Он подошел к костюму, но не осмеливался потрогать, а упал на колени и пылко взмолился господу, чтобы портной не забыл о губке. Потом разорвал подкладку и нащупал губку. Вне себя от радости, он поблагодарил господа.
Чуть позднее он посмеялся над собой. Только под Свинцовыми Крышами он мог возносить такие безрассудные молитвы. Недостаток физической свободы привел к упадку духовных способностей.
Вскоре у него была лампа. На первый понедельник поста он назначил начало работы. Он боялся, что карнавал принесет ему сотоварища по камере. В самом деле, в воскресенье масляницы прибыл Габриэль Шалон из Падуи, который занимался запрещенным ростовщичеством с молодыми людьми из хороших семейств и знал Казанову. Шалон поздравил Казанову с тем, что он получил его в качестве товарища, и был уверен, что будет отпущен в тот же день. Казанова, рассказавший как он день за днем надеялся на освобождение, развеселился по поводу аналогичного заблуждения. Конечно он не отважился рассказать о каких-либо приготовлениях к побегу. Кроме того, болтливость Шалона мешала ему читать. Шалон был суеверен и хвастлив. Он непрерывно жаловался, что арест подорвет его доброе имя. Через четырнадцать дней после пасхи Габриэля отослали в Кватро.
Теперь Казанова приступил к делу. Он отодвинул кровать в сторону, зажег лампу, опустился на пол и стал складывать щепки на платок, рядом с собой. Острием пики он ковырял доски, отломил первые две щепки толщиной с пшеничный стебель, скоро они стали толще. Доска была из лиственницы в шестнадцать дюймов ширины. Он начал на месте, где сходились две доски.
Так как там не было ни гвоздя ни железной скобы, то все шло гладко. Через шесть часов он завязал платок в узел, чтобы на следующее утро спрятать щепки под кучами бумаги. За первые три недели он окончил три доски, но добрался до слоя мрамора, который в Венеции зовется «terrazzi marmorin». Такой пол распространен в лучших домах Венеции, заменяя самый хороший паркет.
В отчаяньи он вспомнил рассказ Тита Ливия, как Ганнибал, пробивавший путь через Альпы, вначале размягчал скалы уксусом, а потом дробил их. Поэтому Казанова вылил в дыру фляжку крепкого винного уксуса и покончил с мрамором, то ли от уксуса, то ли от новой силы, с которой он острием задвижки крушил замазку между кусками мрамора.
Однако в 1791 году Казанова написал графине Ламберг: «Читают у Тита Ливия, что Ганнибал победил Альпы уксусом. Только слон может сказать такую глупость. Тит Ливий? Ни в коей мере. Тит Ливий не был дураком. Тит Ливий сказал aceta, то есть топором, а не aceto, не винным уксусом».
Через четыре дня мозаика была разрушена. Под слоем камня снова находилась доска. Она должна быть последней, или, если считать от потолка, первой. Работать над ней было тяжело, так как дыра была уже глубиной в локоть. Тысячу раз он молился. После молитвы он становился сильнее.
25 мая в Венеции праздновали явление святого Марка в символической форме крылатого льва в церкви дожей, праздник продержался до конца девятнадцатого века.
В этот день Казанова лежал на животе нагим и истекающим потом и работал, рядом стояла зажженная лампа. Вдруг с ужасом он услышал задвижку первого коридора. Он погасил лампу, бросил пику в дыру, туда же полетел платок со щепками, проворно подвинул кровать на место, швырнув на нее мешок с соломой и матрас. Потом как мертвый он упал на постель. Дверь открылась. Лоренцо почти наступил на него; когда Казанова вскрикнул, Лоренцо сделал шаг назад и сказал: «О боже, господин, я вам сочувствую, здесь можно задохнуться, как в печке. Вставайте и благодарите господа, что он дает вам сотоварища. Входите Ваше превосходительство!», сказал он несчастному новому заключенному.
Тот в ужасе отступил при виде нагого человека, пока Казанова впопыхах искал рубашку.
Новому показалось, что он попал в ад: «Где я? Великий Боже, что за дыра! Жарища! Вонь! Кто там?»
Но едва разглядев, он воскликнул: «О! Это Казанова!»
Казанова сразу узнал аббата графа Томмазо Фенароли из Брешии, любезного и богатого человека пятидесяти лет, любимца хорошего общества. Он обнял Казанову, который сказал, что ожидал увидеть здесь кого угодно, только не его, причем граф и Казанова растроганно прослезились. Когда они остались одни, Казанова сказал, что предложит ему свою постель в присутствии Лоренцо, но он должен отклонить ее, а также не ждать, что камеру будут убирать, он позже скажет ему о причине. Блохи, сверепствовавшие ночью, принудили Казанову признаться, почему он не позволяет убираться. Он все ему показал.
Какое тщеславие! Чтобы не быть принятым за грязнулю, он бросает жизнь на кон и выдает тайну своей жизни и смерти.
Когда графа Фенароли через восемь дней освободили, они поклялись в вечной дружбе. На следующий день Лоренцо произвел расчет. Казанова получил четыре цехина, которые подарил жене Лоренцо. 23 августа он увидел свою работу оконченной и назначил побег на день святого Августина, на 27, потому что в этот день собирался большой совет и в «буссоле», в комнате, рядом с которой он должен был прокрасться, чтобы спастись, не оставалось никого.
Но днем 25 случилось нечто ужасное. Через сорок лет он дрожал от одной мысли об этом. Он услышал шум задвижки, у него началось столь сильное сердцебиение, что он подумал, что умирает. Он упал на стул. Лоренцо сказал через глазок: «Поздравляю! Хорошая новость!»
Он подумал, что освобожден, и уже боялся, что находка дыры в полу вернет его назад. Лоренцо вошел и приказал идти за ним.
«Подождите, пока я оденусь.»
«Не надо! Вы только перейдете из этой гнусной камеры в другую, где через два окна будете видеть пол-Венеции и сможете ходить в полный рост».
Он чувствовал, что близок к обмороку: «Дайте мне уксусу и скажите секретарю, что я благодарю трибунал за милость, но хочу остаться в моей камере».
«Вы с ума сошли? Вас переводят из ада в рай, а вы отказываетесь? Марш вперед! Я помогу перенести вещи и книги». Он почувствовал себя легче, когда Лоренцо приказал сбиру перенести кресло, где лежало его оружие.
Опираясь на Лоренцо, он прошел по двум коридорам и трем лестницам в большой светлый зал, в левом конце его через маленькую дверь в еще один коридор два фута шириной и двенадцать футов длиной, где в углу была его новая камера. Зарешеченное окошко смотрело на два других зарешеченных окна, освещавшие коридор; через них он мог видеть Венецию до самого Лидо. Лоренцо ушел, чтобы перенести вещи Казановы.
Как статуя сидел Казанова в своем кресле. Он не чувствовал раскаянья, только сожаление от потерянных трудов и надежд. Он считал это карой господней за то, что не убежал три дня назад. Два сбира принесли его постель и ушли. Два часа они не появлялись, хотя дверь новой камеры была открыта. Казанова страдал от целой вереницы мыслей. Он страшился всего и напрягался, чтобы достичь спокойствия духа, с которым можно было вынести все. Кроме Свинцовых Крыш и Кватро, государственная инквизиция владела еще девятнадцатью ужасными тюрьмами, подземными камерами в том же Дворце Дожей для несчастных, которых хотели приговорить к смерти, но не убивать. Их звали колодцами, потому что в них на два фута стояла морская вода.
Наконец влетел Лоренцо, обезображенный яростью, он проклинал всех святых и приказал Казанове немедленно выдать топор и другие инструменты и назвать сбиров, которые ему тайно помогали. Казанова хладнокровно ответил, что не знает, о чем говорит Лоренцо. Басадона приказал обыскать его, но Казанова с решительной миной встал, пригрозив сбирам и разделся догола: «Делайте свою работу, но ко мне не прикасайтесь!»
Они обыскали его матрац, солому, сиденье кресла. «Вы не хотите признаться, чем сделали дыру?»
«Если в моей камере дыра, то я признаюсь, что вы мне дали инструменты, а я их вам вернул.»
Сбиры засмеялись. Басадона топал ногами, рвал на себе волосы и как бешеный выбежал за дверь. Его люди принесли все вещи Казановы, кроме лампы и куска мрамора. До того, как Лоренцо запер камеру, он наглухо забил оба окна, так что воздух больше не проходил. Лоренцо не догадался перевернуть кресло, где он мог бы найти пику.
На следующий день Лоренцо принес тухлую воду, увядший салат, вонючую телятину. Он не позволял убираться, не открывал окна, сбир должен был простукивать палкой стены и пол, особенно под кроватью.
Казанова при этом стоял с каменным лицом игрока. Ему бросилось в глаза, что сбир не стучал в потолок. Этим путем я тоже могу убежать!, сказал себе Казанова. Ему пришлось дожидаться условий, которые он не мог создать сам.
Это были страшные дни. Он не мог не думать, что все потеряно. Допекала жара. Пот и голод ослабляли его тем более, что он не мог ни читать, ни прогуливаться. На третий день он потребовал бумагу и свинцовую палочку, чтобы написать секретарю. Лоренцо лишь засмеялся над этой угрозой.
Казанова уже думал, что все случилось по приказу секретаря, которому Лоренцо послал рапорт. Он переходил от терпения к отчаянью. Он скоро умрет от истощения. На восьмой день его обуяла ярость. Громовым голосом он перед сбирами назвал Лоренцо палачом и велел принести расчет своим деньгам. Лоренцо обещал рассчитаться на следующий день.
Ярость Казановы стихла, когда на другой день Лоренцо принес корзинку с лимонами, которые прислал Брагадино, флягу хорошей воды, аппетитно зажаренного цыпленка, и кроме того велел открыть оба окна. В расчете Казанова глянул лишь на конечную сумму и попросил остаток денег подарить жене Лоренцо, оставив цехин для сбиров, благодаривших его за это.
Когда Лоренцо остался с ним наедине, он спросил, кто дал ему материал для лампы.
«Вы дали мне все своими руками: масло, кремень, серу; остальное у меня было».
«А инструменты для дыры?»
«Я все получил от вас!»
«Безжалостное небо! Разве я вам дал топор?»
«Все это я объясню секретарю».
«Молчите: я бедняк и у меня дети». Он держал голову обеими руками. В интересах Лоренцо, Казанова решил молчать.
Казанова велел купить сочинения драматурга Маффеи. Тюремщик жалел деньги. «Почему вам нужны новые книги?»
«Старые я уже прочитал».
«Я возьму для вас книги взаймы у тех, кто заключен здесь, если вы дадите им свои».
Казанова дал ему «Рационариум» французского иезуита Пето. Через четыре минуты Лоренцо принес ему первый том Христиана Вольфа ученика Лейбница и просветителя. Больше, чем книге, радовался Казанова возможности связи с другими заключенными, имея целью возможный побег. С удовольствием прочитал он на одном листе книги цитату в шесть стихов из сочинения Сенеки: «Calamitosus est animus futuri anxins». Несчастлив тот, кто волнуется перед будущим. Тотчас он сочинил шесть стихов и приписал их снизу. Он отращивал ноготь на мизинце, чтоб чистить им уши. Ноготь вырос очень длинным. Он заострил его и сделал из него перо. Чернилами служил сок тутовника. В уголке книги он записал список своих книг. В большинстве своем книги в Италии были переплетены в пергамент, за корешком получался кармашек. На первой странице он написал: «latet» (здесь спрятано). На следующее утро он попросил у Лоренцо другую книгу. Через минуту он получил второй том Вольфа. Едва открыв книгу, он нашел лист с латинской надписью: «Мы двое в одной камере. Нас радует, что жадность Лоренцо дала нам эту неожиданную привелегию. Я — Марио Бальби, венецианский нобиль и член монашеского ордена; мой товарищ — граф Андреа Аскино из Удино. Все наши книги, список которых вы найдете на корешке, находятся в вашем распоряжении».
У обоих была одна и та же мысль. Казанова прочитал каталог, написал, кто он, как его арестовали, что он ничего не знает о причинах ареста и надеется на скорое освобождение. На это Бальби написал письмо на шестнадцати страницах. Граф Аскино не писал.
Марио Бальби, дважды упомянутый в списках инквизиции, родился в Венеции в 1719 году и арестован 5 ноября 1754 в монастыре Падри-делла-Салюте, вначале помещен в Камеротти, позднее переведен под Свинцовые Крыши.
Андреа Аскино, канцлер Удине в Фриауле был в 1753 году приговорен к пожизненному заключению. Он был обвинен в разжигании противоречий между обоими общественными корпорациями города Удине — парламентом и крестьянами, причем он поддерживал партию крестьян. Аскино, который так проникновенно отговаривал Казанову от побега, сам сбежал среди белого дня 30 января 1762 года с шестнадцатью товарищами, среди которых был красивый парикмахер и соблазнитель графини Марчезини. Пытались заново арестовать графа в Пьяченце, но безуспешно, и он остался на свободе.
Бальби был арестован после того, как заслужил благосклонность трех молодых женщин, которым сделал по ребенку, по дружески окрестив детей своим именем. В первый раз он отделался порицанием от своего приора, во второй раз ему грозило тяжелое наказание, в третий раз его заключили в тюрьму. Отец-настоятель ежедневно приносил ему обед. Бальби называл трибунал и приора тиранами; они не являются авторитетами для его совести, он убежден, что эти три ребенка были от него, и как честный человек не мог лишить их преимуществ своего имени. Кроме того, хотя они могут осуждать его отцовство, голос природы говорит в нем в пользу невинных созданий. Он закончил свои объяснения так: «Нет опасности, что мой приор совершит ту же ошибку; его благоволие достойно его учеников».
После этого он описал Казанове, что без семидесятилетнего графа Аскино, у которого есть деньги и книги, он чувствовал себя гораздо хуже, и описал на двух страницах комические выходки графа. В обложке книги Казанова нашел свинцовый карандаш и бумагу, так что теперь мог писать по своему желанию.
Бальби описал ему истории всех теперешних заключенных и признался, что сбир Никколо покупает ему все необходимое и рассказывает все про других заключенных, поэтому Бальби знает уже все о дыре в полу первой камеры Казановы. Лоренцо понадобилось два часа, чтобы устранить пролом. Он запретил повару, ключнику и всем вахтерам под страхом смерти выдавать тайну. Никколо сказал, что через день Казанова бежал бы, а Лоренцо был бы повешен, потому что, несмотря на свое мнимое изумление, все инструменты он принес сам. Никколо рассказал также, что господин де Брагадино обещал Лоренцо тысячу цехинов, если он поможет бежать Казанове, но Лоренцо обольщался надеждой получить награду ничего не делая, он намеревался с помощью жены добиться у государственного инквизитора Диедо освобождения Казановы. Ни один сбир не решался заговорить об этом из страха быть уволенным.
Всю надежду Казанова перенес на Бальби, но внезапно почувствовал подозрение, что вся переписка лишь уловка Лоренцо, рассчитывавшего таким образом найти инструменты Казановы. Поэтому он написал Бальби, что из оружия у него есть крепкий нож спрятанный в оконном карнизе. Через три дня он успокоился; Лоренцо ничего не узнал о карнизе. Казанова мог с помощью Бальби убежать через потолок. Он мог также полностью довериться Бальби и передать ему свое оружие. Это было очень тяжело.
Он спросил Бальби, хочет ли он такой ценой стать свободным. Бальби ответил, что он и граф ради свободы готовы на все, заполнил однако четыре страницы основательными соображениями, как невозможен этот прорыв. Казанова дал ему слово чести, что он станет свободным, если строго выполнит все его указания. У него есть пика двадцати дюймов длиной. Ею Бальби должен вначале продолбить потолок своей камеры, потом — стену между своей камерой и камерой Казановы, а когда он достигнет этого, они помогут друг другу проломиться через дыру в потолке. Судя по этому описанию камера Казановы находилась рядом с камерой Бальби. «После этого Ваша задача будет закончена, а моя начнется: я освобожу вас и графа Аскино».
Бальби спросил, что произойдет, когда они залезут на чердак?
Казанова коротко ответил, что его план готов. Бальби должен оставить всякие сомнения. Не сможет ли он припрятать пику? Кроме того, он должен купить сорок больших картин на священные темы и завесить ими всю камеру. Этим они не разбудят у Лоренцо никакого подозрения и загородят дыру в потолке. Бальби надо управиться за пару дней. Лоренцо конечно не сможет увидеть утром дыру в потолке. Казанова не может начать эту работу в своей камере, так как он уже на подозрении у Лоренцо.
Наконец к нему пришла еще одна идея. Лоренцо мог бы купить ему библию ин фолио, которая должна подойти. Это была Вульгата, перевод Септуагинты, сделанный святым Иеронимом, очень большая книга, напечатанная в Венеции. В переплете он хотел спрятать пику. Но пика была на два дюйма длиннее библии. Тогда Казанова решил, что 29 сентября в день святого Михаила он пошлет макароны и сыр господину, который был столь любезен дать ему пользоваться своими книгами. Он сказал Лоренцо, что сам хочет изготовить большое блюдо макарон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48