Собираясь рассказывать тебе о постельных капризах мужчин, я вовсе не собиралась показывать позы, коими они разжигают свою чувственность. Все это было известно еще древним, а сами любовные позы подробно описаны знаменитым Пьетро Аретино три столетия назад и сегодня представляют собой лишь исторический интерес. Мы же с тобой поговорим о неких причудах, о странных услугах, оказания которых требуют от нас многие самцы. Эти отклонения характеризуют мужчин не с лучшей стороны. За ними необходимо видеть их физические или психические изъяны. Итак, я перехожу непосредственно к теме своего рассказа...
Кто меня создал и произвел на свет Божий, я до сих пор не знаю. Однажды женщина по имени Лефор, мещанка, у которой я жила в Париже и которая воспитывала меня как свою дочь, подозвала меня с таинственным видом и сказала следующее (мне тогда стукнуло как раз пятнадцать):
— Вы вовсе не дочь мне, и пришло время вам об этом узнать. Я подобрала вас на улице совсем маленькую, лет шести, выкормила и содержала из сострадания. Сколько ни старалась, так и не смогла узнать ничего о ваших родителях.
— Вы должны понимать, — продолжала она, — что я небогата, хотя ничего не жалела для вашего воспитания. Теперь вы сами должны заняться своей судьбой. И вот что я имею вам предложить. Вы хорошо сложены, красивы, развиты не по годам. На вас положил глаз председатель..., мой покровитель и сосед. Он хочет вам добра и для начала решил прилично содержать, если только со своей стороны вы будете оказывать все услуги, о каких он попросит. Решайте, Манон, что мне ему передать... Не скрою, если вы откажетесь и не пойдете навстречу его влечению, вам придется сегодня же оставить мой дом, потому что я больше не намерена кормить и одевать вас.
Это признание, такое прямое и циничное, привело меня в ужас. Я заплакала. Но слезы ее не разжалобили: нужно было решать. В конце концов мне пришлось на все согласиться, после чего ненавистная мадам Лефор своим фальшивым голосом стала уверять, что не оставит меня своими заботами, а главное, советами.
На следующее утро она подробно рассказывала мне о моих новых обязанностях и тех особенностях поведения, которые необходимы в моем общении с председателем. Раздев донага и ощупав меня, она, по-видимому, осталась довольна, потому что тут же вымыла со всей возможной тщательностью, завила мои волосы и дала одежду, в которой я еще не ходила.
В четыре часа пополудни нас ввели к председателю. Я увидела худого высокого мужчину с желтоватым морщинистым лицом, утопавшим в очень пышном парике. Этот почтенный господин, усадив нас, важно сказал, обращаясь к моей матери:
— Так это та самая юная особа? Она недурна; я ни минуты не сомневался в том, что она станет хорошенькой. Вижу, что деньги были потрачены не напрасно. Но вы уверены в ее девственности? — прибавил он. — Давайте поглядим, мадам Лефор.
Моя добрая мать, усадив меня на край кровати, приказала лечь на спину, подняла мою рубашку и собиралась раздвинуть ноги, но тут председатель рявкнул:
— Да не так, мадам, вечно женщины показывают переднюю часть. Переверните ее!
— Ах, простите меня, месье! — воскликнула моя мать, — я думала, вы желаете посмотреть... Вставай скорее, Манон! Поставь ногу на этот вот стул и нагнись хорошенько...
С жертвенным видом, ни на кого не глядя, я выполнила то, что мне велели. Достойная мать задрала мне платье до самых бедер, и вскоре я почувствовала, как кто-то (а это был председатель) раздвигает губы моего тайника и безуспешно пытается просунуть внутрь палец.
— Превосходно, — проговорил наш хозяин, — я доволен. Нельзя не убедиться, что она на самом деле девственна. Пусть остается в той же позе, а вы шлепните ее как следует по заднице.
Приказ был приведен в исполнение Лефор, слегка придерживала меня левой рукой и, не давая опуститься юбкам и рубашке, правой слегка пошлепывала меня. Чуть повернув голову к председателю, я с любопытством повела глазами и увидела, что, наведя на меня лорнет и расстегнув штаны, он теребит что-то бурое и вялое, не подающее признаков жизни. Рот его был оскален, а на лице застыла гримаса нетерпения.
Минут пятнадцать продолжалась эта безмолвная сцена. Спина у меня затекла, все надоело, а старикашка так, видимо, и не добился желаемого. Наконец, шумно вздохнув, ловя равновесие на своих тонких ножках, он отправился отдыхать в необъятное кресло. Лефор получила кошелек, набитый луидорами. Мне же достался гадкий поцелуй в щеку и необходимые наставления. Я должна была вести себя осмотрительно и ждать следующего приглашения. Взамен было обещано, что я ни в чем не буду нуждаться.
По возвращении домой мне необходимо было переварить все увиденное и поразмыслить на досуге. Уверена, что раздумья мои по напряженности не уступали тем, которым предавались вы, перебирая мгновения сцены, разыгравшейся между Эрадис и отцом Диррагом. Я вспоминала все, что делалось и говорилось в доме мадам Лефор с первых дней моего пребывания там. Мне хотелось понять, что представляет из себя моя приемная мать и чем предпочитает она заниматься. Как раз в этот момент дверь моей комнаты отворилась и вошла мадам Лефор. Она заговорила, словно угадывая мои мысли;
— Мне больше нечего таить от тебя, дорогая Манон, — и руки ее обвились вокруг моей шеи, — потому что ты приобщилась к тем обязанностям, которые я выполняю уже двадцать лет. Выслушай меня не перебивая. Ты узнаешь все. Но прежде постарайся унять свое возмущение и не проклинай, даже мысленно, нашего господина. Сегодня для тебя началась новая жизнь, и ты должна быть к ней готова. Наверное, ты уже догадалась, что я взяла тебя в дом с ведома председателя. Ты воспитывалась на его деньги, хотя нельзя сказать, что он был очень щедр. Мне было обещано двести луидоров к тому счастливому дню, когда ты предоставишь свою девственность в полное распоряжение нашего господина. Увы, силы старого распутника оказались не беспредельны и его заржавевший инструмент оказался ни к чему не годен. Но разве есть в том наша вина? А страдать приходится нам. Месье вручил мне только сто луидоров — мою долю. Остальных денег, боюсь, мы никогда не увидим. Но надеюсь, что такая девушка, как ты, не будет падать духом. Все впереди, дорогая, и я помогу тебе заработать во много раз больше. Пока же я использую сумму, которую так вовремя получила, на то, чтобы одеть тебя как следует. Ты станешь настоящей куколкой, моя милая, и, если не будешь меня обманывать, сумеешь заработать больше, чем десяток красоток, у которых лишь ветер в голове.
Я была не настолько глупа, чтобы не понять, что душечка Лефор присвоила сто луидоров, предназначавшихся именно мне. Делать нечего, пришлось договориться о том, что эти деньги я возьму у нее в долг и рассчитаюсь сразу же, как только начну зарабатывать. Будущие доходы условились делить пополам.
Мадам Лефор, казалось, была знакома, с половиной Парижа. За первые полтора месяца меня заключали в свои объятия не менее двадцати ее знакомых, но ни один из них не смог похвастаться тем, что сделал меня женщиной. Благодаря педантичности мадам Лефор все денежки за эти свидания были получены нами вперед. Зато разочарование из-за неутоленной страсти, поочередно охватывавшее всех этих жеребцов, вряд ли поддается описанию. Бывали минуты и неприятные, когда, например, толстяк, преподававший в Сорбонне, отчаявшись получить то, за что заплатил десять луидоров, стал угрожать тем, что лишит меня куска хлеба. Не сдерживая ярости, он кричал, что поднимет страшный шум и никто больше не захочет пользоваться моими услугами. Но его удалось успокоить.
За первыми двадцатью кавалерами последовало еще не менее пятисот. И это на протяжении каких-то пяти лет! У моего алькова попеременно теснились священники, военные, денежные тузы, прокуроры и судьи. Какие только позы я не принимала, распаляя их гнусные желания... Однако усилия их оставались напрасными: ни одно копье не могло пробить моего щита.
В конце концов слухи о моих доблестях достигли ушей высоких полицейских чинов, и они вознамерились положить конец моим подвигам. К счастью, меня вовремя предупредили, и мы с мадам Лефор сочли за благо сменить местожительство, не удаляясь, однако, от Парижа дальше, чем за тридцать лье.
Месяца через три шум утих. Кум мадам Лефор, служивший в полиции и только что получивший повышение, взялся за двадцать луидоров замять это дело. И вскоре, строя новые планы, мы вернулись в Париж.
К тому времени моя приемная мать пришла к заключению, что дефект, поразивший мое интимное место, ниспослан самим Богом, и что в дальнейшем эту неправильность можно использовать с еще большим успехом. Не говоря уже о том, что я могла не опасаться ни дурных болезней, ни беременности.
Что же касается требований моего собственного организма, дорогая Тереза, то я получала удовлетворение точно таким же способом, каким пользуешься ты.
— Между тем, — продолжала Буа-Лорье, — мы решили изменить тактику и принципы своего поведения. Когда мы вернулись из нашего добровольного изгнания, то прежде всего переехали в предместье Сен-Жермен, не поставив в известность о том нашего хозяина.
Первая, с кем познакомилась я там, была некая баронесса, славно потрудившаяся в молодости на ниве сладострастия. Компанию ей составляла ее сестра — графиня, и вместе они сделали счастливыми легионы молодых людей. Теперь же уважаемая баронесса считалась управляющей у одного богатого американца, который с увлечением ласкал ее увядающие прелести, платя за них много больше их действительной стоимости. У него был друг, и я ему безумно понравилась, ион решил, что будет содержать меня. Я решила ничего не скрывать от симпатичного американца и выложила ему все о своем дефекте и, как ни странно, привела его своим признанием в восторг.
Бедняга только что вырвался из лап неприятной болезни и сразу же понял, что в моих объятиях ему ничего не грозит. Мой милый иностранец дал обет ограничиться "детскими" удовольствиями, но общался он со мной достаточно оригинально. Усадив рядом с собой на диван и раздев меня, он отдавал мне в руки свой детородный орган, который следовало слегка потряхивать. Моя горничная тем временем возилась в моем гнездышке и выдергивала оттуда несколько волосков. Я терпела как могла это странное занятие, замечая, что только при таком способе действий крупный механизм бедного американца способен принять горизонтальное положение и даже уронить каплю эликсира.
Люди с проявлениями такой бурной фантазии (пусть и не такой именно) встречались не так уж и редко. У баронессы была еще одна сестра, Минетта, достаточно высокая, с красивой фигурой, но лицо ее было некрасиво и вдобавок ко всему кожа смугла. Мне не нравилась ее деланность, неестественность поведения. Но она хорошо пела — со страстью, со значением, и поклонники ее не покидали. Сама Минетта отдавала предпочтение любовнику, который боготворил ее как певицу. Этот молодой мужчина подчеркивал, что одни только звуки голоса Минетты, которую он сравнивал с Орфеем, способны возбудить его половую область и заставить решиться на подвиг любви.
Однажды мы ужинали втроем — я, Минетта и ее любовник. Было весело: Минетта пела, молодой человек и я обменивались колкостями и мнениями о моем природном дефекте. Глупости нас утомили, и мы втроем развалились на роскошной кровати, которую по углам берегли бронзовые амурчики. Незаметно мы разделись, наш мужчина усадил певицу на край кровати в удобной позе и быстро овладел ею. По просьбе любовника Минетта запела красивую арию, а ее обожатель задвигался в такт мелодии. И с ритмом, и с тактом было все в порядке, любовник ставал и сопел, а меня душил смех, который я никак не могла унять. Все кончилось бы, без сомнения, благополучно, но вдруг сладострастная певица, потеряв над собой контроль, сфальшивила, ошибившись, как я поняла, на целый тон.
— Ай ты, сука! — возопил ценитель прекрасных мелодий, — ты ранила мой слух, мой стержень сломан одним ударом твоей фальшивой ноты. Посмотри же, посмотри, что наделал твой проклятый ребемоль!
И действительно: мужество покинуло меломана и его лучший инструмент, казавшийся еще недавно медным, превратился в никуда не годную тряпицу.
Моя подруга в отчаянии делала все возможное, чтобы оживить героя, но даже самые нежные поцелуи, самые возбуждающие прикосновения были напрасны. Только прекрасная музыка способна была вдохнуть жизнь в этот бессильный член.
— О, дорогой мой, — воскликнула Минетта, — не оставляй меня! Я ошиблась, потому что любила тебя каждой клеточкой своего тела и увлечена была порывом, налетевшим на меня, словно шквал. Милый, не покидай меня! Манон, Манон, помоги мне: покажи ему свое заветное место, и это зрелище вернет его мне. Я не перенесу даже мысли о том, что мой милый не кончил. Биби, дорогой, — продолжала Минетта, — попроси Манон, и она примет твою любимую позу. Манон это сделает ради дружбы ко мне... Помнишь, как играла с тобой графиня?
С того момента, как Биби начал кричать на возлюбленную и, огорченный покинул место боя, я смеялась как безумная. В самом деле, с каких это пор ягодицы стали заменять метроном и качеством вокализа можно было измерить степень вожделения? Как было не смеяться тому, что какие-то бемоли могут наносить смертельные удары по любви?
Я знала, что сестра баронессы была готова сделать все, что угодно, ради охваченного похотью мужчины. Не только сластолюбие, но и жадность ее не имели границ. С ней щедро расплачивались за ее услуги, которые, видимо, выходили за рамки обыкновенного. Поэтому просьба Минетты заменить собой не кого-нибудь, а именно графиню застала меня врасплох. Но неведение мое продолжалось недолго.
Помирившиеся любовники уложили меня ничком, подложив под живот три или четыре подушки, тем самым приподняв ягодицы. Руки были свободны, голова упиралась в изголовье кровати. Минетта легла на спину, пристроив голову между моих бедер. Лоб ее касался волос, которыми заросла моя пещера, и казался закрытым челкой. Биби покрыл Минетту, упираясь руками в кровать. Как видишь, Тереза, в такой позе месье Биби имел возможность на расстоянии четырех пядей от собственного носа лицезреть одновременно пышную растительность Манон, ее ягодицы и черты лица своей возлюбленной. На этот раз музыки не понадобилось. Биби без разбору целовал, лизал, кусал все, что было перед ним; он не отдавал предпочтения лицу по сравнению с задницей, он чмокал, сопел и рычал одновременно, а его копье, направляемое рукой Минетты, быстро вернувшее прежнюю упругость и отвагу, вело бой не на жизнь, а на смерть. Море звуков (не надо забывать о криках Минетты и моем хохоте), казалось, вздымает полог над широченной кроватью, меломан и певица обливались потом, но энергия их представлялась неисчерпаемой... Я устала от смеха значительно раньше, чем оба партнера, в конвульсиях, изошли.
...Некоторое время спустя я познакомилась с одним епископом, который оказался настоящим маньяком. Не каждые уши способны выдержать рассказы о развлечениях, которым предавался этот достойный человек. Но я остановлюсь только на одной детали.
Представь себе, как только его светлость начинал чувствовать приближение долгожданного наслаждения, он начинал выть, и с его губ вместе с пеной начинало срываться: "Ай! Ай! Ай!" Интересно, что этот толстенный прелат усиливал звук и повышал тональность криков таким образом, что становилось явным — пик наслаждения рядом и вскоре огромная туша утонет в глубинах похоти. Звуки, издаваемые голосовыми связками страдальца любви, были столь мощны, что их можно было услышать и за тысячу шагов. Верному слуге пришлось законопатить все щели в апартаментах.
Рассказ мой был бы почти бесконечен, дорогая Тереза, если бы я попыталась описать все причуды и забавы мужчин, ведь сладострастие их поистине не имеет пределов. Впрочем, я тебе расскажу еще кое о чем.
Однажды меня привели к одному очень богатому человеку. Все делалось тайком, в дом мы проникли через черный ход — не дай Бог, чтобы кто-нибудь узнал о нашем визите! Определенные пристрастия могли серьезно повредить его солидной репутации. Меня предупредили о том, что в течение пятидесяти лет порог спальни богача переступали только девушки, и ни одной из них не удалось сделать это дважды. Знаменитый человек сам открыл мне дверь. Заранее обо всем осведомленная, я разделась немедленно и подставила хозяину для поцелуя крепкие, как орех, ягодицы.
— Теперь беги, моя девочка, и побыстрей! — воскликнул хозяин дома, державший в одной руке свой член, которым с угрозой потрясал, а в другой — связку розог, которыми пугал еще более свирепо. Я бросилась бежать, он за мной; мы сделали пять или шесть кругов по комнате, и он все время орал, как сумасшедший: "Беги же, дрянь, беги!"
Наконец, он в изнеможении упал в свое кресло, дал мне два луидора, и я ушла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24