Кстати, раз уж речь зашла о телевидении, хочу упомянуть, что мне всегда нравились комедии, и я не выносила фильмов ужасов и тупого мордобоя (профессиональный мордобой мне нравился). Также я обожала выступления юмористов, и особенно двух Михаилов — Задорнова и Жванецкого. Но, посмотрев предвыборные выступления Жириновского (речь шла о борьбе политических партий за парламентские кресла), я поняла, кто в действительности мог бы стать величайшим юмористом бывшего Советского Союза.
С совершенно серьезным лицом Владимир Вольфович торжественно пообещал с экрана, что, если российские женщины проголосуют за него, его партия предоставит каждой одинокой женщине по персональному мужчине.
Я очень уважаю Михаила Задорнова, но, боюсь, что он до такого не додумался бы.
Особый кайф от происходящего заключался в том, что с экрана вещал человек, который в обозримом будущем собирался баллотироваться в президенты России.
В тех чудесных предвыборных выступлениях было и знаменитое упоминание о сапогах, которые русский солдат будет мыть в Индийском океане, и обещание каждому проголосовавшему за него дать по машине и по десять тысяч долларов.
Проблему дефицита бюджета Владимир Вольфович решал с простотой, достойной римских кесарей: у Запада есть деньги, у нас — атомные бомбы. Если Запад хочет жить и успешно загнивать — пусть дает нам деньги, чтобы мы не бросали на него свои бомбы. Все ясно и логично, без всяких там навороченных экономических программ выхода из кризиса.
Еще меня восхищали интимные отношения Владимира Вольфовича с женским избирательным контингентом. Как мудро объяснил председатель ЛДПР, женщины, которые голосуют за него, делают это потому, что они все, как одна, его хотят, а женщины, которые не голосуют за него, делают это тоже потому, что они его хотят, но ревнуют к другим женщинам и по вредности характера таким вот образом ему пакостят. Ох, как неотразим был Владимир Вольфович!..
Итак, я, покатываясь от смеха и замирая от восторга при очередном перле русского секс-символа, смотрела предвыборные передачи и наивно полагала, что остальная часть советского народа испытывает сходные чувства и веселится вместе со мной.
Результаты голосования стали для меня подлинным шоком. Измученные отсутствием настоящих мужчин одинокие женщины России дружно проголосовали за Владимира Вольфовича, видимо, в надежде на немедленное получение от его партии качественного персонального мужчины, и ЛДПР получила невероятное количество мест в парламенте. Такого не могли предвидеть даже умудренные опытом политические обозреватели.
Американские университеты стали изучать так называемый «феномен Жириновского», а моя буйная фантазия разыгралась, и я поняла, что столь понравившаяся мне комедия может, плавно и ненавязчиво, перерасти в фильм ужасов. Я представила, как в будущем Владимир Вольфович пообещает нашим женщинам еще что-нибудь привлекательное, вроде бесплатных универсальных средств для похудания или вообще эликсир молодости и красоты. При поддержке женского большинства он станет президентом страны, и тогда еще неизвестно, в каком океане нам придется мыть сапоги, если, конечно, сапоги эти у нас будут.
Короче, я запаниковала и поняла, что в целях собственной безопасности надо делать ноги из этой взрывоопасной страны. Беда была в том, что эмигрантского зуда я не испытывала. Меня более чем устраивала моя жизнь на любимой родине, а побывав на Западе, я убедилась в том, что слухи о капиталистическом рае сильно преувеличены.
Итак, вместо того чтобы эмигрировать, я решила остановиться на полумерах, а именно: для начала на всякий пожарный случай выучить испанский язык, а там уже, если запахнет жареным, по-быстрому слинять в какую-нибудь экзотическую и безопасную латиноамериканскую страну вроде Коста-Рики, где круглый год температура колеблется около двадцати пяти градусов, где есть горы и аж два океана, где смуглые и веселые латинос поют песни и отплясывают мамбо среди бананов и кокосовых пальм. В крайнем случае, можно было смыться и в Испанию.
Эмиграция в Соединенные Штаты меня не прельщала. Там все поголовно были помешаны на заработке денег, а мне хотелось тепла, веселья и беззаботной жизни на лоне природы. Еще меня привлекал тот немаловажный факт, что омывающие берега Коста-Рики Тихий и Атлантический океаны изобиловали рыбой, крабами и съедобными моллюсками да и в тропических лесах нетрудно было бы круглый год добывать пропитание в случае экономического кризиса.
Итак, я вооружилась газетой «Из рук в руки» и стала искать объявления частных преподавателей испанского языка. Их было всего три, но привлекло меня лишь одно из них. Во-первых, преподавательницу звали Альда, то есть она скорее всего была иностранкой и, возможно, даже носительницей языка, а во-вторых, она жила в районе метро «Университет», неподалеку от моего дома.
Я набрала номер и с радостью убедилась, что мне действительно ответила иностранка. Несмотря на безупречность русского языка, ей так и не удалось избавиться от акцента. Она выговаривала слова очень медленно и аккуратно, но слишком твердо. Ее голос был низким и вибрирующим, как у Тины Тернер.
Я выяснила, что Альда мексиканка, много лет живущая в России, что она окончила Московский университет и работала преподавателем испанского языка, а заодно переводила художественную литературу. Но, к сожалению, у Альды было и без того много учеников, и она не могла выкроить время еще и для меня. Но от меня не так-то просто было отделаться. Я просила, объясняла, насколько важно для меня заниматься с носителем языка, тем более живущим неподалеку, я заклинала, умоляла, клялась, что буду отличной ученицей, и, наконец, Альда смилостивилась и разрешила прийти к ней на следующий день.
Вход в коридор, где находилась квартира Альды, был перекрыт внушительной железной решеткой. Отыскав звонок, под которым был написан нужный мне номер квартиры, я нажала на кнопку и стала ждать. Ждать пришлось долго. Я уже почти потеряла надежду, когда в коридоре послышался звук открывающейся двери и к решетке подошла типичная латиноамериканка: красивая смуглая женщина лет сорока с густыми черными волосами до плеч.
— Здравствуйте, — сказала я.
— Тише! — драматическим жестом поднося палец к губам, прошептала Альда. — Ничего здесь не говорите!
Когда она шептала, ее акцент становился еще более очаровательным.
Мое желание учиться у нее было столь сильно, что я тут же прикусила язык, выразив лицом готовность и впредь выполнять все распоряжения загадочной мексиканки. Начало нашего знакомства мне понравилось.
Мы на цыпочках прокрались по коридору в квартиру. Альда заперла бронированную дверь на несколько замков и заметно расслабилась.
— Соседи! — пояснила она уже нормальным голосом. — Они всегда подслушивают.
Это мне было знакомо. В доме, где я в детстве жила с мамой, нашими соседями справа оказались полковник КГБ с супругой, ранее также работавшей в органах. Они уже несколько лет как были на пенсии, но старые привычки давали себя знать. Дверь их квартиры располагалась точно напротив коридора с лифтами, и Марина Сергеевна проводила долгие часы у замочной скважины, наблюдая, кто приходит и уходит и не происходит ли чего подозрительного. Из-за этой склонности Марины Сергеевны мне пришлось отказаться от любимого занятия — включать высоко расположенную кнопку лифта четко отработанным касанием ноги. С типичным для подросткового возраста экстремизмом я невзлюбила бдительную экс-кагэ-бэшницу. Впрочем, ее не любила не только я.
Соседка слева, энергичная и заводная Лелька, кандидат математических наук и страстная альпинистка, слушавшая «Голос Америки» и сочувствовавшая диссидентам, нашла способ партизанской борьбы с Системой в лице бдительной Марины Сергеевны. Надев грязные, испачканные глиной кеды, она регулярно поднималась враспорку по стенкам узкого коридора, который не просматривался через «глазок» пенсионеров, и оставляла на потолке аккуратную цепочку следов, ведущую к квартире Марины Сергеевны.
Следы на потолке стали Страшной Тайной нашего коридора. Я до сих пор в мельчайших подробностях помню, как Марина Сергеевна, громко трезвоня во все двери, вызывала в коридор всех жильцов, в том числе, конечно, Лельку и ее мужа, спокойного и рассудительного доктора математики.
Мы сокрушенно покачивали головами и цокали языком, рассуждая и строя догадки о причинах столь странного феномена. Марина Сергеевна удвоила бдительность, выслеживая неуловимого хулигана и распахивая двери в коридор при малейшем шуме, но Лелька тоже была не промах и выбирала время для своих тайных операций глубокой ночью, бесшумно, как паук, передвигаясь в грязных кедах по стенам и потолку.
Так что проблема с подслушивающими соседями была мне очень даже близка.
— Понимаю. У меня тоже были соседи, — посочувствовала я. — Мое имя Ирина. Мы с вами вчера договорились насчет уроков.
— Здравствуйте, — сказала Альда. — Проходите, пожалуйста, в комнату.
Дверной звонок протяжно и отчаянно задребезжал.
Мексиканка тяжело вздохнула, в очередной раз отпирая замки бронированной двери.
— Тише! Ничего не говорите! — снова шепотом предупредила она, распахивая дверь и выходя в коридор.
Я и не собиралась.
Коридор наполнился шумом громко спорящих голосов. Несмотря на то что разговор шел на повышенных тонах, мелодичные интонации музыкальной испанской речи были приятны моему уху. Низкий неторопливый голос говорящей по-испански Альды, явно чем-то недовольной, как мне показалось, пытался урезонить спорщиков.
В квартиру впорхнула очаровательная юная девушка лет семнадцати-восемнадцати, а вслед за ней показались двое молодых оливковых латиносов, чуть-чуть постарше девушки, но зато гораздо ниже ее ростом. Латиносы что-то возбужденно говорили, пожирая явно довольную происходящим красотку пылающими от страсти глазами и бросая друг на друга ревнивые взгляды. На меня компания не обратила ни малейшего внимания.
Голос Альды стал еще ниже и тверже. Девушка что-то капризно возражала ей, оливковые юноши с энтузиазмом вносили свой вклад в общий шум. Я уже не удивлялась любопытству соседей. Мне самой захотелось понять, о чем идет речь. Мое желание выучить испанский язык стало тверже алмаза.
Наконец мексиканка, сопровождая свои слова решительными жестами, выдворила молодежь за дверь. Шум голосов затих в отдалении.
— Вы уж извините меня, — отирая пот со лба, тяжело вздохнула Альда. — Это моя дочь, Адела.
— Симпатичная девушка, — заметила я, проходя в комнату.
Так начался наш первый урок.
На втором уроке мне удалось внимательнее разглядеть Аделу. Чтобы дочь не болтала слишком много по телефону, Альда не позволяла ей поставить в свою комнату параллельный аппарат. Каждые десять минут раздавался телефонный звонок, и Альда с тяжелым вздохом подзывала дочь к аппарату. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы по игриво-капризно-сварливому тону юной красавицы догадаться, что она разговаривала с представителями мужского пола. Видимо, эти поклонники чем-то ее не устраивали, и среди мешанины слов незнакомого языка я выделила два наиболее часто повторяющихся слова: «конье» и «ходер».
Когда девушка, закончив пятый по счету разговор, вышла из комнаты, я спросила Альду о значении этих слов. Преподавательница замялась.
— Вообще-то одно из значений глагола «ходер» — это «беспокоить», — задумчиво сказала она. — Но лучше посмотрите сами эти слова в словаре ненормативной испанской лексики.
С этими словами мексиканка достала с полки увесистый том и протянула его мне.
С урока я уходила, чувствуя себя обогащенной. Я еще не умела говорить по-испански, но уже научилась ругаться.
По мере моего прогресса в испанском языке наши отношения с Альдой становились все более дружескими, хотя в обращении со мной, впрочем, как и со всеми остальными, она неизменно придерживалась официального «вы». После уроков мексиканка приглашала меня попить чаю и, облегчая душу, рассказывала о новых штучках, которыми порадовала ее доченька.
— Представляете, она опять получила двойку по испанскому языку, — тяжело вздыхая, жаловалась мне Альда, размешивая сахар в изящной фарфоровой чашке. — И она опять поссорилась со своим боливийцем.
— С боливийцем или с уругвайцем? — на всякий случай уточнила я.
Подробности любовных приключений юной мексиканки запросто могли дать фору любому сериалу. И я, в глубине души даже немного завидуя столь насыщенной любовными переживаниями жизни, испытывала живой интерес ко всему, что касалось Аделы.
— Не-е-т! — низким протяжным голосом сказала Альда. — С уругвайцем она разругалась еще в прошлом месяце после того, как он устроил кошачий концерт у нас под окнами.
— Кошачий концерт? — с любопытством переспросила я. — Об этом вы мне еще не рассказывали.
— Ну как же? — не поверила Альда. — Неужели я забыла вам рассказать? Так вот, Адела познакомилась на дискотеке с этим эквадорцем…
— С эквадорцем или боливийцем? — снова уточнила я.
— Ну я же говорю — с эквадорцем, значит, с эквадорцем. — В голосе Альды послышались нотки раздражения. Она во всем любила порядок. — Боливиец появился позже. Ирина, не перебивайте, пожалуйста, а то я не стану рассказывать.
— Не буду! — пообещала я.
— Так вот, Адела познакомилась на дискотеке с этим эквадорцем, он вроде здорово танцевал сальсу, и сказала Амбросио, что больше не любит его.
— Амбросио — это уругваец? — догадалась я.
— Да, Амбросио — уругваец, — метнув на меня недовольный взгляд красивых черных глаз, подтвердила мексиканка. — Я же просила вас…
— Все, молчу, молчу, — поклялась я.
— Амбросио — уругваец, — продолжала неторопливо чеканить слова Альда, — Эусебио — эквадорец, а Хервасио — боливиец.
«Амбросио, Эусебио, Хервасио, — как заклинание, повторила я про себя. — Это еще хуже, чем учить таблицу Менделеева. И как только испанцев угораздило изобрести такие имена?»
Мексиканка между тем продолжала свой размеренный рассказ:
— Так вот, после того как Адела сказала Амбросио, что больше не любит его, он пришел ко мне и долго плакал, что больше не хочет жить. Он все плакал и плакал и умолял меня помочь ему, а у меня был ученик, и вообще я была жутко занята. А потом Амбросио сказал, что Адела бросает его из-за имени и спросил меня, вернется ли она к нему, если он сменит имя.
— Из-за имени? А при чем тут его имя? — забыв от любопытства о запрете на вопросы, снова перебила я.
Но Альда, аккуратно откусывающая кусочек от своей любимой конфеты «Рафаэла», была в благодушном настроении и не обратила внимания на мою промашку.
— Все дело в том, что «Амбросио» — слишком длинное имя, — объяснила она, — и Альда сократила его в русской манере.
Мексиканка замолчала, засунув в рот остатки конфеты.
— И как же она стала его называть? — заинтересовалась я.
— Бросик, — проглотив конфету, пояснила Альда.
— Бросик? — хихикнула я. — Но ведь это похоже на…
— Вот именно, — с достоинством кивнула мексиканка. — Это похоже на русский глагол «бросить». Вот Амбросио и решил, что Алела бросила его из-за имени.
— Любопытная логика. Я бы до такого не додумалась. И что ж вы ему посоветовали?
— А что я могла ему посоветовать? — Речь Альды стала более нервной. — У меня был урок, я была страшно занята. Я сказала ему, что Аделе нравится имя Мигель и посоветовала парню не терять надежду, потому что истинная любовь всегда побеждает.
— И что он? — снова вмешалась я, потому что Альда замолчала, задумчиво разглядывая конфеты. Она не хотела толстеть.
— Ушел, слава богу, — принимаясь за следующую «Рафаэлу», пожала плечами мексиканка. — Зато ночью вернулся с дружками и устроил кошачий концерт.
— Как это?
— Этот кретин явился в полночь под балкон Аделы со сворой дружков-индейцев, с гитарой и рупором, который он неизвестно откуда взял. Для начала он долго и нудно кричал в рупор, слава богу, хоть по-испански, о том, что отныне он зовется Мигель и что его любовь к Аделе выше Кордильер и глубже озера Хитуаку.
— Как романтично, — заметила я.
— Куда уж романтичнее, — мрачно усмехнулась Альда. — А потом эта свора безголосых койотов вообразила себя певцами, и они принялись горланить ужасную мексиканскую песню «Гвахалоте», в которой есть слова:
Я хочу оставить свое семя в твоем животе,
Я жду тебя, ты нужна моему телу,
и так далее.
— Интересная постановка вопроса, — задумчиво сказала я. — Занятно, как словесная форма выражения любви отличается в северной и южной культурах. Русский сказал бы: «ты мне нужна», а латиноамериканец говорит: «ты нужна моему телу».
— Ничего интересного, — еще более мрачно закончила Альда. — Адела запустила в него горшком с моим любимым кактусом, хорошо хоть, не убила никого, соседи вызвали милицию, певцы разбежались при ее появлении, а меня на следующий день мучила жуткая головная боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
С совершенно серьезным лицом Владимир Вольфович торжественно пообещал с экрана, что, если российские женщины проголосуют за него, его партия предоставит каждой одинокой женщине по персональному мужчине.
Я очень уважаю Михаила Задорнова, но, боюсь, что он до такого не додумался бы.
Особый кайф от происходящего заключался в том, что с экрана вещал человек, который в обозримом будущем собирался баллотироваться в президенты России.
В тех чудесных предвыборных выступлениях было и знаменитое упоминание о сапогах, которые русский солдат будет мыть в Индийском океане, и обещание каждому проголосовавшему за него дать по машине и по десять тысяч долларов.
Проблему дефицита бюджета Владимир Вольфович решал с простотой, достойной римских кесарей: у Запада есть деньги, у нас — атомные бомбы. Если Запад хочет жить и успешно загнивать — пусть дает нам деньги, чтобы мы не бросали на него свои бомбы. Все ясно и логично, без всяких там навороченных экономических программ выхода из кризиса.
Еще меня восхищали интимные отношения Владимира Вольфовича с женским избирательным контингентом. Как мудро объяснил председатель ЛДПР, женщины, которые голосуют за него, делают это потому, что они все, как одна, его хотят, а женщины, которые не голосуют за него, делают это тоже потому, что они его хотят, но ревнуют к другим женщинам и по вредности характера таким вот образом ему пакостят. Ох, как неотразим был Владимир Вольфович!..
Итак, я, покатываясь от смеха и замирая от восторга при очередном перле русского секс-символа, смотрела предвыборные передачи и наивно полагала, что остальная часть советского народа испытывает сходные чувства и веселится вместе со мной.
Результаты голосования стали для меня подлинным шоком. Измученные отсутствием настоящих мужчин одинокие женщины России дружно проголосовали за Владимира Вольфовича, видимо, в надежде на немедленное получение от его партии качественного персонального мужчины, и ЛДПР получила невероятное количество мест в парламенте. Такого не могли предвидеть даже умудренные опытом политические обозреватели.
Американские университеты стали изучать так называемый «феномен Жириновского», а моя буйная фантазия разыгралась, и я поняла, что столь понравившаяся мне комедия может, плавно и ненавязчиво, перерасти в фильм ужасов. Я представила, как в будущем Владимир Вольфович пообещает нашим женщинам еще что-нибудь привлекательное, вроде бесплатных универсальных средств для похудания или вообще эликсир молодости и красоты. При поддержке женского большинства он станет президентом страны, и тогда еще неизвестно, в каком океане нам придется мыть сапоги, если, конечно, сапоги эти у нас будут.
Короче, я запаниковала и поняла, что в целях собственной безопасности надо делать ноги из этой взрывоопасной страны. Беда была в том, что эмигрантского зуда я не испытывала. Меня более чем устраивала моя жизнь на любимой родине, а побывав на Западе, я убедилась в том, что слухи о капиталистическом рае сильно преувеличены.
Итак, вместо того чтобы эмигрировать, я решила остановиться на полумерах, а именно: для начала на всякий пожарный случай выучить испанский язык, а там уже, если запахнет жареным, по-быстрому слинять в какую-нибудь экзотическую и безопасную латиноамериканскую страну вроде Коста-Рики, где круглый год температура колеблется около двадцати пяти градусов, где есть горы и аж два океана, где смуглые и веселые латинос поют песни и отплясывают мамбо среди бананов и кокосовых пальм. В крайнем случае, можно было смыться и в Испанию.
Эмиграция в Соединенные Штаты меня не прельщала. Там все поголовно были помешаны на заработке денег, а мне хотелось тепла, веселья и беззаботной жизни на лоне природы. Еще меня привлекал тот немаловажный факт, что омывающие берега Коста-Рики Тихий и Атлантический океаны изобиловали рыбой, крабами и съедобными моллюсками да и в тропических лесах нетрудно было бы круглый год добывать пропитание в случае экономического кризиса.
Итак, я вооружилась газетой «Из рук в руки» и стала искать объявления частных преподавателей испанского языка. Их было всего три, но привлекло меня лишь одно из них. Во-первых, преподавательницу звали Альда, то есть она скорее всего была иностранкой и, возможно, даже носительницей языка, а во-вторых, она жила в районе метро «Университет», неподалеку от моего дома.
Я набрала номер и с радостью убедилась, что мне действительно ответила иностранка. Несмотря на безупречность русского языка, ей так и не удалось избавиться от акцента. Она выговаривала слова очень медленно и аккуратно, но слишком твердо. Ее голос был низким и вибрирующим, как у Тины Тернер.
Я выяснила, что Альда мексиканка, много лет живущая в России, что она окончила Московский университет и работала преподавателем испанского языка, а заодно переводила художественную литературу. Но, к сожалению, у Альды было и без того много учеников, и она не могла выкроить время еще и для меня. Но от меня не так-то просто было отделаться. Я просила, объясняла, насколько важно для меня заниматься с носителем языка, тем более живущим неподалеку, я заклинала, умоляла, клялась, что буду отличной ученицей, и, наконец, Альда смилостивилась и разрешила прийти к ней на следующий день.
Вход в коридор, где находилась квартира Альды, был перекрыт внушительной железной решеткой. Отыскав звонок, под которым был написан нужный мне номер квартиры, я нажала на кнопку и стала ждать. Ждать пришлось долго. Я уже почти потеряла надежду, когда в коридоре послышался звук открывающейся двери и к решетке подошла типичная латиноамериканка: красивая смуглая женщина лет сорока с густыми черными волосами до плеч.
— Здравствуйте, — сказала я.
— Тише! — драматическим жестом поднося палец к губам, прошептала Альда. — Ничего здесь не говорите!
Когда она шептала, ее акцент становился еще более очаровательным.
Мое желание учиться у нее было столь сильно, что я тут же прикусила язык, выразив лицом готовность и впредь выполнять все распоряжения загадочной мексиканки. Начало нашего знакомства мне понравилось.
Мы на цыпочках прокрались по коридору в квартиру. Альда заперла бронированную дверь на несколько замков и заметно расслабилась.
— Соседи! — пояснила она уже нормальным голосом. — Они всегда подслушивают.
Это мне было знакомо. В доме, где я в детстве жила с мамой, нашими соседями справа оказались полковник КГБ с супругой, ранее также работавшей в органах. Они уже несколько лет как были на пенсии, но старые привычки давали себя знать. Дверь их квартиры располагалась точно напротив коридора с лифтами, и Марина Сергеевна проводила долгие часы у замочной скважины, наблюдая, кто приходит и уходит и не происходит ли чего подозрительного. Из-за этой склонности Марины Сергеевны мне пришлось отказаться от любимого занятия — включать высоко расположенную кнопку лифта четко отработанным касанием ноги. С типичным для подросткового возраста экстремизмом я невзлюбила бдительную экс-кагэ-бэшницу. Впрочем, ее не любила не только я.
Соседка слева, энергичная и заводная Лелька, кандидат математических наук и страстная альпинистка, слушавшая «Голос Америки» и сочувствовавшая диссидентам, нашла способ партизанской борьбы с Системой в лице бдительной Марины Сергеевны. Надев грязные, испачканные глиной кеды, она регулярно поднималась враспорку по стенкам узкого коридора, который не просматривался через «глазок» пенсионеров, и оставляла на потолке аккуратную цепочку следов, ведущую к квартире Марины Сергеевны.
Следы на потолке стали Страшной Тайной нашего коридора. Я до сих пор в мельчайших подробностях помню, как Марина Сергеевна, громко трезвоня во все двери, вызывала в коридор всех жильцов, в том числе, конечно, Лельку и ее мужа, спокойного и рассудительного доктора математики.
Мы сокрушенно покачивали головами и цокали языком, рассуждая и строя догадки о причинах столь странного феномена. Марина Сергеевна удвоила бдительность, выслеживая неуловимого хулигана и распахивая двери в коридор при малейшем шуме, но Лелька тоже была не промах и выбирала время для своих тайных операций глубокой ночью, бесшумно, как паук, передвигаясь в грязных кедах по стенам и потолку.
Так что проблема с подслушивающими соседями была мне очень даже близка.
— Понимаю. У меня тоже были соседи, — посочувствовала я. — Мое имя Ирина. Мы с вами вчера договорились насчет уроков.
— Здравствуйте, — сказала Альда. — Проходите, пожалуйста, в комнату.
Дверной звонок протяжно и отчаянно задребезжал.
Мексиканка тяжело вздохнула, в очередной раз отпирая замки бронированной двери.
— Тише! Ничего не говорите! — снова шепотом предупредила она, распахивая дверь и выходя в коридор.
Я и не собиралась.
Коридор наполнился шумом громко спорящих голосов. Несмотря на то что разговор шел на повышенных тонах, мелодичные интонации музыкальной испанской речи были приятны моему уху. Низкий неторопливый голос говорящей по-испански Альды, явно чем-то недовольной, как мне показалось, пытался урезонить спорщиков.
В квартиру впорхнула очаровательная юная девушка лет семнадцати-восемнадцати, а вслед за ней показались двое молодых оливковых латиносов, чуть-чуть постарше девушки, но зато гораздо ниже ее ростом. Латиносы что-то возбужденно говорили, пожирая явно довольную происходящим красотку пылающими от страсти глазами и бросая друг на друга ревнивые взгляды. На меня компания не обратила ни малейшего внимания.
Голос Альды стал еще ниже и тверже. Девушка что-то капризно возражала ей, оливковые юноши с энтузиазмом вносили свой вклад в общий шум. Я уже не удивлялась любопытству соседей. Мне самой захотелось понять, о чем идет речь. Мое желание выучить испанский язык стало тверже алмаза.
Наконец мексиканка, сопровождая свои слова решительными жестами, выдворила молодежь за дверь. Шум голосов затих в отдалении.
— Вы уж извините меня, — отирая пот со лба, тяжело вздохнула Альда. — Это моя дочь, Адела.
— Симпатичная девушка, — заметила я, проходя в комнату.
Так начался наш первый урок.
На втором уроке мне удалось внимательнее разглядеть Аделу. Чтобы дочь не болтала слишком много по телефону, Альда не позволяла ей поставить в свою комнату параллельный аппарат. Каждые десять минут раздавался телефонный звонок, и Альда с тяжелым вздохом подзывала дочь к аппарату. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы по игриво-капризно-сварливому тону юной красавицы догадаться, что она разговаривала с представителями мужского пола. Видимо, эти поклонники чем-то ее не устраивали, и среди мешанины слов незнакомого языка я выделила два наиболее часто повторяющихся слова: «конье» и «ходер».
Когда девушка, закончив пятый по счету разговор, вышла из комнаты, я спросила Альду о значении этих слов. Преподавательница замялась.
— Вообще-то одно из значений глагола «ходер» — это «беспокоить», — задумчиво сказала она. — Но лучше посмотрите сами эти слова в словаре ненормативной испанской лексики.
С этими словами мексиканка достала с полки увесистый том и протянула его мне.
С урока я уходила, чувствуя себя обогащенной. Я еще не умела говорить по-испански, но уже научилась ругаться.
По мере моего прогресса в испанском языке наши отношения с Альдой становились все более дружескими, хотя в обращении со мной, впрочем, как и со всеми остальными, она неизменно придерживалась официального «вы». После уроков мексиканка приглашала меня попить чаю и, облегчая душу, рассказывала о новых штучках, которыми порадовала ее доченька.
— Представляете, она опять получила двойку по испанскому языку, — тяжело вздыхая, жаловалась мне Альда, размешивая сахар в изящной фарфоровой чашке. — И она опять поссорилась со своим боливийцем.
— С боливийцем или с уругвайцем? — на всякий случай уточнила я.
Подробности любовных приключений юной мексиканки запросто могли дать фору любому сериалу. И я, в глубине души даже немного завидуя столь насыщенной любовными переживаниями жизни, испытывала живой интерес ко всему, что касалось Аделы.
— Не-е-т! — низким протяжным голосом сказала Альда. — С уругвайцем она разругалась еще в прошлом месяце после того, как он устроил кошачий концерт у нас под окнами.
— Кошачий концерт? — с любопытством переспросила я. — Об этом вы мне еще не рассказывали.
— Ну как же? — не поверила Альда. — Неужели я забыла вам рассказать? Так вот, Адела познакомилась на дискотеке с этим эквадорцем…
— С эквадорцем или боливийцем? — снова уточнила я.
— Ну я же говорю — с эквадорцем, значит, с эквадорцем. — В голосе Альды послышались нотки раздражения. Она во всем любила порядок. — Боливиец появился позже. Ирина, не перебивайте, пожалуйста, а то я не стану рассказывать.
— Не буду! — пообещала я.
— Так вот, Адела познакомилась на дискотеке с этим эквадорцем, он вроде здорово танцевал сальсу, и сказала Амбросио, что больше не любит его.
— Амбросио — это уругваец? — догадалась я.
— Да, Амбросио — уругваец, — метнув на меня недовольный взгляд красивых черных глаз, подтвердила мексиканка. — Я же просила вас…
— Все, молчу, молчу, — поклялась я.
— Амбросио — уругваец, — продолжала неторопливо чеканить слова Альда, — Эусебио — эквадорец, а Хервасио — боливиец.
«Амбросио, Эусебио, Хервасио, — как заклинание, повторила я про себя. — Это еще хуже, чем учить таблицу Менделеева. И как только испанцев угораздило изобрести такие имена?»
Мексиканка между тем продолжала свой размеренный рассказ:
— Так вот, после того как Адела сказала Амбросио, что больше не любит его, он пришел ко мне и долго плакал, что больше не хочет жить. Он все плакал и плакал и умолял меня помочь ему, а у меня был ученик, и вообще я была жутко занята. А потом Амбросио сказал, что Адела бросает его из-за имени и спросил меня, вернется ли она к нему, если он сменит имя.
— Из-за имени? А при чем тут его имя? — забыв от любопытства о запрете на вопросы, снова перебила я.
Но Альда, аккуратно откусывающая кусочек от своей любимой конфеты «Рафаэла», была в благодушном настроении и не обратила внимания на мою промашку.
— Все дело в том, что «Амбросио» — слишком длинное имя, — объяснила она, — и Альда сократила его в русской манере.
Мексиканка замолчала, засунув в рот остатки конфеты.
— И как же она стала его называть? — заинтересовалась я.
— Бросик, — проглотив конфету, пояснила Альда.
— Бросик? — хихикнула я. — Но ведь это похоже на…
— Вот именно, — с достоинством кивнула мексиканка. — Это похоже на русский глагол «бросить». Вот Амбросио и решил, что Алела бросила его из-за имени.
— Любопытная логика. Я бы до такого не додумалась. И что ж вы ему посоветовали?
— А что я могла ему посоветовать? — Речь Альды стала более нервной. — У меня был урок, я была страшно занята. Я сказала ему, что Аделе нравится имя Мигель и посоветовала парню не терять надежду, потому что истинная любовь всегда побеждает.
— И что он? — снова вмешалась я, потому что Альда замолчала, задумчиво разглядывая конфеты. Она не хотела толстеть.
— Ушел, слава богу, — принимаясь за следующую «Рафаэлу», пожала плечами мексиканка. — Зато ночью вернулся с дружками и устроил кошачий концерт.
— Как это?
— Этот кретин явился в полночь под балкон Аделы со сворой дружков-индейцев, с гитарой и рупором, который он неизвестно откуда взял. Для начала он долго и нудно кричал в рупор, слава богу, хоть по-испански, о том, что отныне он зовется Мигель и что его любовь к Аделе выше Кордильер и глубже озера Хитуаку.
— Как романтично, — заметила я.
— Куда уж романтичнее, — мрачно усмехнулась Альда. — А потом эта свора безголосых койотов вообразила себя певцами, и они принялись горланить ужасную мексиканскую песню «Гвахалоте», в которой есть слова:
Я хочу оставить свое семя в твоем животе,
Я жду тебя, ты нужна моему телу,
и так далее.
— Интересная постановка вопроса, — задумчиво сказала я. — Занятно, как словесная форма выражения любви отличается в северной и южной культурах. Русский сказал бы: «ты мне нужна», а латиноамериканец говорит: «ты нужна моему телу».
— Ничего интересного, — еще более мрачно закончила Альда. — Адела запустила в него горшком с моим любимым кактусом, хорошо хоть, не убила никого, соседи вызвали милицию, певцы разбежались при ее появлении, а меня на следующий день мучила жуткая головная боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23