Труп увезли. Пол замыли. Окровавленное белье спрятали. Кровать загнали в один угол, тумбочку в другой. Все личные вещи покойного разложили по пластиковым пакетам, все пакеты собрали в один мешок. Мешок стоял в коридоре, дожидаясь, пока его заберут кому положено. Изучение места преступления было завершено, даже меловой силуэт на полу не напоминал больше о покойном Стиге Нюмане. Метод с силуэтом считался устаревшим и применялся теперь лишь в виде исключения. И сожалели об этом только фоторепортеры.От прежней обстановки в комнате остался только стул для посетителей и еще один, на котором сидел и размышлял сам Колльберг.Что сейчас делает человек, который совершил убийство? Опыт подсказывал Колльбергу, что на этот вопрос может быть множество ответов.Он и сам однажды убил человека. Как он вел себя после этого? Он долго думал, долго и основательно, несколько лет подряд, после чего сдал свой служебный пистолет вместе с правом на ношение и прочими причиндалами и заявил, что не желает больше носить оружие.Тому уже много лет. Колльберг лишь смутно помнил, что последний раз ходил с револьвером в Мутале летом шестьдесят четвертого, когда велось стяжавшее печальную известность следствие по убийству Розеанны. Случалось, правда, что наедине с собой он вспоминал этот проклятый случай. К примеру, когда он глядел на себя в зеркало. В зеркале отражался человек, который совершил убийство.За много лет службы ему куда чаще, чем желательно, приходилось лицом к лицу сталкиваться с убийцами. И он сознавал, что реакция человека, только что совершившего акт насилия, может быть бесконечно разнообразной. Одних мучит рвота, другие торопятся сытно пообедать, третьи лишают жизни самих себя. Некоторых охватывает паника, и они бегут куда глаза глядят. Есть, наконец, и такие, которые идут домой и ложатся спать.Строить догадки по этому вопросу было не только трудно, но и ошибочно с профессиональной точки зрения, ибо такая догадка могла направить следствие по ложному пути.И, однако, в обстоятельствах, сопутствовавших убийству Нюмана, было нечто, заставлявшее Колльберга задаваться вопросом: чем владелец штыка занялся непосредственно после убийства и чем он занят сейчас?Каковы же эти обстоятельства? Ну, прежде всего следует отметить крайнее исступление, с которым действовал убийца и которое свидетельствует о том, что в нем, вероятно, по сей час бушуют исступленные чувства. Значит, можно ждать и дальнейшего развития событий.Но так ли все просто? Колльберг припомнил собственные ощущения, когда Нюман делал из него десантника. Сперва у него начинались спазмы и нервная дрожь, он не мог есть, но совсем немного спустя после этого он выбирался из горы дымящихся внутренностей, сбрасывал маскхалат, принимал душ и прямиком топал в буфет. А там пил кофе и ел печенье. Стало быть, и к этому можно привыкнуть.И еще одно обстоятельство не давало Колльбергу покоя, а именно — непонятное поведение Мартина Бека. Колльберг был человек чуткий даже в отношении начальства. Мартина Бека он знал досконально и потому с легкостью улавливал всевозможные оттенки его настроения. Сегодня Мартин Бек был какой-то встревоженный, может, просто из страха, но он редко испытывал страх и никогда — без особой причины.Итак, Колльберг ломал голову над вопросом: чем занялся убийца после убийства?Гюнвальд Ларссон, не упускавший случая строить предположения и взвешивать возможности, сразу сказал:— Он, наверно, пошел домой и застрелился.Мысль Ларссона, бесспорно, заслуживала внимания. Может, и в самом деле все проще простого. Гюнвальд Ларссон частенько угадывает, но ошибается он не менее часто.Колльберг готов был признать, что это был бы поступок, достойный мужчины, только и всего. Но качества Гюнвальда Ларссона как полицейского никогда не внушали ему особого доверия.И не кто иной, как этот не внушавший ему доверия тип, вдруг прервал нить его размышлений, явившись перед ним в сопровождении тучного лысого мужчины лет около шестидесяти. Мужчина пыхтел как паровоз, впрочем, так пыхтели почти все, кому приходилось поспевать за Ларссоном.— Это Леннарт Колльберг, — сказал Гюнвальд Ларссон.Колльберг приподнялся, вопросительно глядя на незнакомца. Тогда Ларссон лаконично завершил церемонию представления.— А это лекарь Нюмана.Они пожали друг другу руки.— Колльберг.— Блумберг.И тут Гюнвальд Ларссон обрушил на Блумберга град лишенных смысла вопросов.— Как вас по имени?— Карл Аксель.— Сколько лет вы были врачом Нюмана?— Больше двадцати.— Чем он болел?— Трудно понять неспециалисту…— Попытайтесь.— Специалисту тоже нелегко.— Вот как?— Короче, я только что просмотрел последние рентгеновские снимки. Семьдесят штук.— И что вы можете сказать?— Прогноз в общем благоприятный. Хорошие новости.— Как, как?У Гюнвальда Ларссона сделался такой ошарашенный вид, что Блумберг поторопился добавить:— Разумеется, если бы он был жив. Очень хорошие новости.— Точнее?— Он мог бы выздороветь.Блумберг подумал и решил ослабить впечатление:— Во всяком случае, встать на ноги.— Что же у него было?— Теперь, как я уже сказал, нам это известно. У Стига была средних размеров киста на теле поджелудочной.— На чем, на чем?— Ну, есть такая железа в животе. И еще у него была небольшая опухоль в печени.— Что это все означает?— Что он мог бы до некоторой степени оправиться от своей болезни, как я уже говорил. Кисту следовало удалить хирургическим путем. Вырезать, иначе говоря. Это не было новообразованием.— А что считается новообразованием?— Канцер. Рак. От него умирают.Гюнвальд Ларссон даже как будто повеселел.— Уж это мы понимаем, можете не сомневаться.— Вот печень, как вам может быть известно, неоперабельна. Но опухоль была совсем маленькая, и Стиг мог прожить с ней еще несколько лет.В подтверждение своих слов доктор Блумберг кивнул и сказал:— Стиг был физически очень крепким человеком. Общее состояние у него превосходное.— То есть?— Я хотел сказать: было превосходным. Хорошее давление и здоровое сердце. Превосходное состояние.Гюнвальд Ларссон, казалось, был удовлетворен.Эскулап сделал попытку уйти.— Минуточку, доктор, — задержал его Колльберг.— Да?— Вы много лет пользовали комиссара Нюмана и хорошо его знали.— Справедливо.— Что за человек был Нюман?— Да, да, если отвлечься от общего состояния, — подхватил Гюнвальд Ларссон.— Ну, я не психиатр, — сказал Блумберг и покачал головой. — Я, знаете ли, терапевт.Но Колльберг не хотел удовольствоваться этим ответом и упрямо повторял:— Но должно ведь было у вас сложиться какое-нибудь мнение о нем?— Стиг Нюман. как и все мы, грешные, был человеком сложным, — туманно произнес врач.— Больше вы ничего не можете о нем сказать?— Ничего.— Благодарим.— До свиданья, — сказал Гюнвальд Ларссон.На этом беседа закончилась.Когда специалист-гастроэнтеролог удалился, Гюнвальд Ларссон принялся хрустеть пальцами, методично вытягивая один за другим, — пренеприятнейшая привычка.Колльберг наблюдал эту процедуру с кротким отвращением. Наконец он сказал:— Ларссон!— Ну чего?— Зачем ты так делаешь?— Хочу и делаю, — ответил Ларссон.Колльберга по-прежнему одолевали разные вопросы, и после некоторого молчания он сказал:— Ты можешь представить себе, о чем он думал, ну, тот, который лишил жизни Нюмана? После убийства?— Откуда ты знаешь, что это был он?— Очень немногие из женщин умеют обращаться с таким оружием и еще меньше носят ботинки сорок пятого размера. Итак, можешь ты представить или нет?Гюнвальд Ларссон поглядел на него спокойными ясно-голубыми глазами и сказал:— Нет, не могу. Я что, ясновидец, что ли?Он поднял голову, откинул со лба белокурые волосы, прислушался и сказал:— Это что еще за шум?Где-то поблизости звучали возбужденные голоса, раздавались выкрики.Колльберг и Гюнвальд Ларссон тотчас выскочили из комнаты и бросились на крыльцо. Они увидели черно-белый полицейский мини-автобус. Возле автобуса они увидели пять молодых полицейских, которые под предводительством пожилого чина в форме гнали от крыльца кучку лиц в гражданской одежде.Полицейские образовали цепь, а предводитель грозно вздымал резиновую дубинку над своей седой, коротко остриженной макушкой.Среди гражданских они увидели несколько фоторепортеров, медсестер в белых халатах, шофера такси в форменной куртке и еще несколько человек различного пола и возраста. Плюс обычное число зевак. Некоторые из гражданских вслух выражали свое возмущение, а один из тех, кто помоложе, что-то поднял с земли.— Давай, давай, ребята, — скомандовал старшой, — довольно с ними цацкаться!В воздухе мелькнули пять белых дубинок.— Отставить! — крикнул Гюнвальд Ларссон металлическим голосом.Все замерло.Гюнвальд Ларссон шагнул вперед и осведомился:— В чем дело?— Очищаю территорию перед заграждением.Золотой кант на рукаве свидетельствовал о том, что Ларссон имеет дело с первым помощником комиссара.— А на кой черт здесь понадобилось заграждение? — рявкнул Ларссон.— Да, Хульт, — сказал и Колльберг, — вообще-то Ларссон прав. А ребят ты где набрал?— Вспомогательные силы из пятого участка, — отвечал человек с золотым кантом, машинально став по стойке «смирно». — Они здесь уже были, ну я и принял на себя командование.— Развяжись немедленно с этими идиотами, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Поставь лучше охрану на лестнице, и она помешает посторонним лицам проникнуть внутрь здания. Хотя я очень сомневаюсь, что в этом есть надобность. А остальные пусть лезут в машину и катятся в свой участок. Там они нужней.Из глубины автобуса донеслось потрескивание коротковолновою приемника, и металлический голос произнес:— Первого помощника комиссара Харальда Хульта просят соединиться с диспетчерской для установления последующей связи с комиссаром Беком.Хульт по-прежнему держал дубинку в руке и, насупясь, глядел на обоих детективов.— Ну так как? — спросил Колльберг. — Намерен ты выходить на связь или нет? Тебя, похоже, разыскивают.— Все в свое время. — отвечал Хульт. — А кстати сказать, я сегодня здесь по доброй воле.— Не убежден, что здесь требуются добровольцы, — произнес Колльберг.И был не прав.— Ерунда все это, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Во всяком случае, здесь я выяснил все, что нужно.Он тоже был не прав.Едва он сделал первые размашистые шаги в сторону своей машины, где-то щелкнул выстрел, и чей-то пронзительный, испуганный голос закричал: «Спасите!»Гюнвальд Ларссон остановился в растерянности и взглянул на свой хронометр. Было двенадцать часов десять минут.Колльберг мгновенно насторожился.Уж не этого ли он ждал все время? XXI — Так вот, по поводу Эриксона, — сказал Меландер и отодвинул от себя стопку бумаг. — Это очень долгая история. Но вам она наверняка известна, хотя бы частично.— Давай уговоримся, что нам ничего не известно, и рассказывай с самого начала, — предложил Мартин Бек.Меландер откинулся на спинку стула и начал набивать трубку.— Ладно, — сказал он. — Сначала так сначала. Оке Эриксон родился в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Он был единственным ребенком в семье токаря. В пятьдесят четвертом он кончил реальное училище, через год был призван на военную службу, а отбыв ее, поступил в полицию. Был зачислен на подготовительные курсы и одновременно вступил в Финский союз футболистов.Он раскурил трубку и выпустил над столом облачко дыма. Рённ, сидевший напротив, закашлялся демонстративно и укоризненно. Меландер не обратил на кашель Рённа ни малейшего внимания и продолжал дымить. Он говорил:— Таково краткое извлечение из ранней и сравнительно неинтересной для нас части его жизни. В пятьдесят шестом он стал участковым в округе Святой Екатерины. О пятьдесят седьмом сказать нечего. Полицейский из него, сколько можно судить, получился посредственный, не очень хороший и не очень плохой. Жалоб на него не поступало, но я также не могу припомнить, чтобы он как-нибудь отличился.— Он все время служил в одном и том же округе? — спросил Мартин Бек, который стоял у дверей, возложив руку на шкаф с документами.— Нет. — ответил Меландер. — Он сменил за первые четыре года три или четыре округа.Меланлер умолк и наморщил лоб. Потом вынул трубку изо рта и ткнул чубуком в сторону Мартина Бек.— Беру свои слова назад, — снова начал он. — Я сказал, что он никак не отличался. Я ошибся. Он отлично стрелял, побеждал на всех соревнованиях.— Верно. — подал голос Рённ. — Это даже я помню. Пистолетом он здорово владел.— Из винтовки он стрелял не хуже, — дополнил Меландер. — Когда он добровольно пошел на курсы командного состава, каникулы он всегда проводил в лагере футбольного общества.— Ты сказал, что он в первые годы сменил три или четыре округа, — сказал Мартин Бек. — А не случалось ли ему работать под началом у Нюмана?— Да, некоторое время. С осени пятьдесят седьмого и весь пятьдесят восьмой. Потом Нюману дали другой округ.— Не знаешь, какие у них были отношения? Нюман ведь не церемонился с теми, кого недолюбливал.— Нет никаких указаний на то, что Нюман относился к Эриксону хуже, чем к другим новичкам. И жалобы Эриксона меньше всего касаются событий этого периода. Но, зная методы Нюмана, с помощью которых тот, по его собственному выражению, «делал мужчин из сопливых щенков», нетрудно себе представить, что и Эриксону доставалось по первое число.Меландер в основном обращался к Мартину Беку, но теперь он взглянул на Рённа, прикорнувшего в кресле для посетителей с таким видом, будто вот-вот уснет. Мартин Бек проследил за направлением его взгляда и сказал:— А не выпить ли нам по чашечке кофе? Ты как, Эйнар?Рённ выпрямился и пробормотал:— Да, пожалуй. Я сейчас принесу.Он вышел из комнаты, а Мартин Бек проводил его глазами и подумал: такой же замученный вид у него самого или получше?Когда Рённ вернулся с кофе и снова съежился в своем кресле, Мартин Бек сказал:— Продолжай, Фредрик.Меландер положил трубку и задумчиво отхлебнул кофе.— Тьфу, — сказал он, — ну и пойло.Он отодвинул пластмассовую чашку и снова протянул руку к своей любезной трубке.— Итак, в начале пятьдесят девятого Оке Эриксон женился. Жена была на пять лет моложе его. Звали ее Мария. По национальности она была финка, но жила в Швеции уже много лет и работала в фотоателье. По-шведски она говорила не очень чисто, что немаловажно для понимания последующих событий. В декабре того же года у них родился ребенок, тогда она ушла из ателье. А когда ребенку исполнилось полтора года, другими словами, летом шестьдесят первого, Мария Эриксон скончалась при обстоятельствах, которые вам, без сомнения, памятны.Рённ утвердительно и сумрачно кивнул. А может, он просто клевал носом во время всего рассказа.— Памятны, непамятны, давай дальше, — сказал Мартин Бек.— Так вот, — продолжал Меландер. — Может быть, именно здесь в нашей истории впервые появляется Стиг Нюман. А с ним заодно и Харальд Хульт, который к тому времени был на должности первого помощника в нюманском округе. Именно у них в участке и скончалась Мария Эриксон. В камере для алкоголиков в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое июня тысяча девятьсот шестьдесят первого года.— А Нюман и Хульт были в ту ночь на работе? — спросил Мартин Бек.— Нюман был, когда ее задержали, но потом он ушел домой, точное время ухода не установлено. А Хульт в ту ночь патрулировал, однако не подлежит сомнению, что, когда ее нашли мертвой, он при этом присутствовал.Меландер высвободил скрепку и начал выковыривать табак из трубки над пепельницей.— Было начато следствие, и ход событий можно восстановить. По всей вероятности, произошло следующее: двадцать шестого июня Мария Эриксон вместе с дочерью поехала к подруге в Ваксхольм. Фотограф, у которого она прежде работала, попросил ее помочь управиться с двухнедельным заказом, и подруга согласилась на это время взять к себе девочку. Во второй половине дня Мария Эриксон вернулась из Ваксхольма. Оке Эриксон кончал работу в семь часов, и она торопилась попасть домой раньше. Учтите, что Эриксон служил в ту пору уже не у Нюмана.Мартин Бек почувствовал, как от долгого стояния возле шкафа у него затекли ноги. Поскольку два наличных стула уже были заняты, он подошел к окну, присел на подоконник и кивнул Меландеру, чтобы тот продолжал.— Мария Эриксон страдала диабетом и должна была регулярно делать себе инъекции инсулина. О ее болезни знали очень немногие, так, например, ваксхольмская подруга ничего об этом не знала. Мария Эриксон никогда не пропускала инъекции. Кстати, она и не могла позволить себе такую небрежность, но тут она Бог весть почему забыла дома шприц.Оба — и Мартин Бек, и Рённ — теперь боялись пропустить хоть одно слово из рассказа Меландера, будто понимая, что именно по этому пути и надлежит вести следствие.— Сразу после семи вечера двое полицейских из Нюманова участка обнаружили Марию Эриксон. Она сидела на скамейке, и вид у нее был ужасный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19