– По-военному, сэр, – отозвался тот. – Привычка, просто привычка, сэр. Я совсем не деловой человек.
– Однако у вас, как я слышал, большое заведение, – заметил мистер Джарндис.
– Не особенно, сэр. Я держу галерею-тир, но не очень-то большую.
– А как по-вашему, мистер Карстон хорошо стреляет и фехтует? – спросил опекун.
– Довольно хорошо, сэр, – ответил мистер Джордж, сложив руки на широкой груди и сделавшись как будто еще крупнее. – Если бы мистер Карстон увлекся этими занятиями, он мог бы сделать огромные успехи.
– Но он, очевидно, ими не увлекается? – сказал опекун.
– Вначале он занимался с увлечением, а теперь нет… не увлекается. Может, он увлечен чем-нибудь другим… может быть, какой-нибудь молодой леди.
Его живые темные глаза впервые остановились на мне.
– Уверяю вас, мистер Джордж, что он увлечен не мной, – сказала я со смехом, – хотя вы, должно быть, заподозрили меня.
Он залился румянцем, проступившим сквозь его загар, и поклонился мне по-военному.
– Надеюсь, я не оскорбил вас, мисс. Ведь я простой солдат, человек неотесанный.
– Ничуть не оскорбили, – сказала я. – Я считаю это комплиментом.
Если вначале он почти не смотрел в мою сторону, то теперь взглянул на меня несколько раз подряд.
– Прошу прощения, сэр, – обратился он к опекуну с застенчивостью, свойственной иным мужественным людям, – но вы оказали мне честь назвать фамилию молодой леди…
– Мисс Саммерсон.
– Мисс Саммерсон, – повторил он и снова взглянул на меня.
– Вам знакома эта фамилия? – спросила я.
– Нет, мисс, по-моему, я такой никогда не слыхал. Но мне кажется, будто я с вами где-то встречался.
– Вряд ли, – усомнилась я, подняв голову и отрываясь от своего рукоделья, – его слова и манеры были так непосредственны, что я обрадовалась случаю посмотреть на него. – У меня очень хорошая память на лица.
– У меня тоже, мисс, – отозвался он, повернувшись ко мне, и тогда я хорошо разглядела его темные глаза и широкий лоб. – Хм! Не знаю, почему мне это показалось.
Он снова покраснел и так смутился, тщетно силясь вспомнить, где именно он мог меня видеть, что опекун пришел к нему на помощь.
– У вас много учеников, мистер Джордж?
– То много, то мало, сэр. Большей частью маловато – не хватает на жизнь.
– А какого рода люди приходят упражняться в вашей галерее?
– Всякие люди, сэр. И англичане и иностранцы. От джентльменов до подмастерьев. Не так давно приходили ко мне и француженки и оказались большими мастерицами стрелять из пистолета. А сумасбродов, конечно, сколько угодно; впрочем, эти шляются всюду – была бы дверь открыта.
– Надеюсь, к вам не заглядывают люди оскорбленные, из тех, что замышляют окончить свою практику на живых мишенях? – сказал опекун, улыбаясь.
– Таких не много, сэр, но бывают . Большинство приходит или упражняться… или от нечего делать. Тех и других примерно поровну. Прошу прощения, сэр, – продолжал мистер Джордж, выпрямившись, расставив локти и упершись руками в колени, – вы, кажется, участвуете в тяжбе, которая разбирается в Канцлерском суде?
– К несчастью, да.
– У меня бывал один из ваших товарищей по несчастью, сэр.
– Тоже какой-нибудь истец, чье дело разбирается в Канцлерском суде? – спросил опекун. – А зачем он приходил?
– Человек этот был затравлен, загнан, замучен оттого, что его, так сказать, гоняли взад-вперед от старта к финишу и от финиша к старту, и он вроде как помешался, – объяснил мистер Джордж. – Не думаю, чтобы ему взбрело в голову кого-нибудь пристрелить, но он был в таком озлоблении, в такой ярости, что платил за пятьдесят выстрелов и стрелял до седьмого пота. Как-то раз, когда в галерее никого больше не было и он гневно рассказывал мне о своих обидах, я сказал ему: «Если такая стрельба служит для вас отдушиной, приятель, – прекрасно; но мне не очень нравится, что вы, в теперешнем вашем настроении, столь усердно ей предаетесь; лучше бы вам пристраститься к чему-нибудь другому». Я был начеку – ведь он прямо обезумел, того и гляди затрещину даст, – однако он на меня не рассердился и сразу перестал стрелять. Мы пожали друг другу руки и вроде как подружились.
– Кто же он такой? – спросил опекун, как видно заинтересованный.
– Когда-то был мелким фермером в Шропшире, но теперь его превратили в затравленного быка, – ответил мистер Джордж.
– А это, случайно, не Гридли?
– Он самый, сэр.
Мы с опекуном немного поговорили о том, «как тесен мир», а мистер Джордж снова бросил на меня несколько быстрых, острых взглядов, и я тогда объяснила ему, каким образом мы узнали фамилию его клиента. Он опять поклонился по-военному – в благодарность за мое «снисхождение», как он выразился.
– Не знаю, – начал он, глядя на меня, – почему мне опять кажется… но… чепуха! Чего только не взбредет в голову!
Он провел тяжелой рукой по жестким темным волосам, как бы затем, чтобы отогнать какие-то посторонние мысли, и, немного подавшись вперед, сел, уперев одну руку в бок, а другую положив на колено, и в задумчивости устремил глаза на пол.
– Очень жаль, что этот Гридли снова попал в беду из-за своей вспыльчивости и теперь скрывается, как я слышал, – сказал опекун.
– Да, так говорят, – отозвался мистер Джордж, по-прежнему задумчиво и не отрывая глаз от пола. – Так говорят.
– Вы не знаете, где он скрывается?
– Нет, сэр, – ответил кавалерист, встрепенувшись и подняв глаза. – Я ничего не могу о нем сказать. Судя по всему, его скоро совсем доконают. Можно терзать сердце крепкого человека много лет подряд, но в конце концов это внезапно скажется.
Приход Ричарда положил конец нашему разговору. Мистер Джордж встал, снова поклонился мне по-военному, простился с опекуном и тяжелой поступью вышел из комнаты.
Этот разговор произошел утром в тот день, когда Ричард собирался уезжать. Покупки мы уже закончили, а все его веши я уложила в середине дня, так что у нас оставалось свободное время до вечера, когда Ричард должен был выехать в Ливерпуль, чтобы оттуда направиться в Холихед Холихед – порт на востоке Уэльса, имеющий регулярное морское сообщение с Дублином.

. Дело «Джарндисы против Джарндисов» снова должно было слушаться в этот самый день, поэтому Ричард предложил мне пойти с ним в суд и посмотреть, что там делается. Это был его последний день в Лондоне, и ему очень хотелось побывать в суде, а я ни разу туда не ходила, поэтому я согласилась, и мы направились к Вестминстер-Холлу, где происходило судебное заседание. Всю дорогу мы уговаривались, что Ричард будет писать мне, а я ему, и строили огромные воздушные замки. Опекун знал, куда мы направились, и поэтому не пошел с нами.
Когда мы вошли в зал суда, лорд-канцлер – тот самый, которого я видела в его кабинете в Линкольнс-Инне, – уже восседал на своем судейском помосте с чрезвычайно важным и торжественным видом, а ниже помоста стоял покрытый красным сукном стол с жезлом, печатями и огромным приплюснутым букетом цветов, который напоминал крошечную клумбочку и наполнял ароматом весь зал. Ниже этого стола, навалив перед собой кипы бумаг на устланный циновками пол, длинной вереницей сидели поверенные, и тут же, в париках и мантиях, расположились джентльмены из адвокатуры, причем некоторые бодрствовали, другие спали, а один произносил речь, но никто его не слушал. Лорд-канцлер откинулся на спинку своего очень покойного кресла с подушечками на ручках и, облокотившись на подушечку, опустил голову на руку; некоторые из присутствующих дремали; другие читали газеты; третьи прохаживались по залу или шептались, сбившись в кучку, и все, казалось, были тут совсем как дома, ничуть не торопились, ни о чем не заботились и чувствовали себя очень уютно.
Видеть, как все тут идет так гладко, и думать о страшной жизни и смерти тяжущихся, видеть всю эту пышность и великолепие, вспоминая о разорении, нужде и нищенском прозябании, которые за этим скрываются; сознавать, что, в то время как боль несбыточных надежд терзает столько сердец, эта торжественная церемония спокойно продолжается изо дня в день, из года в год в столь же безукоризненном порядке и так же невозмутимо; смотреть на лорд-канцлера и всю орду юристов, поглядывающих друг на друга и на публику с таким видом, словно никто из них и не слыхивал, что правосудие, во имя которого они здесь собрались, служит предметом горьких шуток во всей Англии, вызывает всеобщий ужас, презрение и негодование, славится как нечто столь позорное и постыдное, что разве только чудо может заставить его принести кому-нибудь хоть малейшую пользу, – словом, наблюдать, что тут творится, было для меня так странно и противоестественно, что я, неискушенная во всем этом, вначале просто не верила своим глазам и ничего не могла понять. Я сидела там, куда посадил меня Ричард, старалась прислушиваться и присматриваться к окружающему, но мне чудилось, будто все здесь какое-то нереальное, если не считать бедной маленькой мисс Флайт, слабоумной старушки, которая стояла на скамье, кивая головой в сторону судейских.
Заметив нас, мисс Флайт сейчас же подошла. Она радушно приняла меня в своих владениях и с большим удовлетворением и гордостью обратила мое внимание на их главнейшие достопримечательности. Мистер Кендж тоже подошел побеседовать с нами и примерно в том же стиле отдал должное суду с учтивой скромностью хозяина, который показывает гостям свой дом. Он сказал, что мы не очень удачно выбрали день для посещения суда – лучше было прийти на первое заседание сессии, – но и сегодня все здесь очень внушительно, очень внушительно.
Мы пробыли в суде с полчаса, и, наконец, дело, которое разбиралось, – хотя смешно говорить «разбиралось», когда никто здесь не мог ни в чем разобраться, – по-видимому, иссякло по причине собственной бессодержательности, ибо судоговорение не привело ни к какому результату, которого, впрочем, никто и не ожидал. Лорд-канцлер сбросил со своего стола пачку бумаг джентльменам, сидевшим ниже его, и кто-то провозгласил: «Джарндисы против Джарндисов». Тут послышался глухой говор, смех, посторонние устремились к выходу, а клерки принялись втаскивать в зал документы, приобщенные к этому делу, – громадные кипы, связки, бесчисленные мешки, набитые бумагами.
Кажется, дело было назначено к слушанию для получения «дальнейших указаний» относительно какого-то расчета судебных пошлин – по крайней мере так поняла я, хотя понимала я довольно смутно. Впрочем, я сосчитала, что целых двадцать три джентльмена в париках «выступили по этому делу», как они выражались, но все они, видимо, разбирались в нем не лучше меня. Они толковали о нем с лорд-канцлером, спорили и объяснялись друг с другом, причем одни говорили, что надо поступить так, другие – что надо поступить этак, третьи в насмешку предлагали зачитать свидетельские показания, а это были громадные томы; меж тем глухой говор и смех все нарастали, и присутствующие развлекались от нечего делать всем происходящим, но никто не мог ничего понять. Прошло около часа, множество речей было начато и прервано, наконец «дело отложили», как выразился мистер Кендж, а бумаги снова увязали, прежде чем клерки успели притащить весь их запас.
Когда эта безнадежная процедура пришла к концу, я взглянула на Ричарда и была глубоко потрясена – таким измученным выглядело его красивое молодое лицо.
– Не может это продолжаться вечно, Хлопотунья. В следующий раз нам повезет, и дело пойдет на лад!
Вот все, что он мне сказал.
Пока мы тут сидели, я видела, как мистер Гаппи приносит и раскладывает документы для мистера Кенджа; клерк тоже увидел меня и поклонился с таким жалостным видом, что мне захотелось уйти из суда. И вот, не успел Ричард взять меня под руку и повести к выходу, как мистер Гаппи подошел к нам.
– Извините меня, мистер Карстон, – зашептал он, – и вы тоже, мисс Саммерсон, но здесь присутствует одна дама, моя хорошая знакомая, которая знает мисс Саммерсон и жаждет иметь удовольствие пожать ей руку.
И тут я увидела миссис Рейчел – женщину, которая когда-то служила у моей крестной, а теперь внезапно возникла передо мной, словно воспоминание, принявшее человеческий облик.
– Как поживаете, Эстер? – сказала она. – Вы меня помните?
Протянув ей руку, я ответила утвердительно и сказала, что она почти не изменилась.
– Удивляюсь, что вы еще не забыли тех времен, Эстер, – проговорила она так же сурово, как встарь. – Теперь все стало по-другому. Ну что ж! Рада вас видеть, рада, что вы не слишком загордились – узнали меня.
Однако она явно была разочарована тем, что я «не загордилась».
– Зачем же мне «гордиться», миссис Рейчел? – сказала я укоризненно.
– Я вышла замуж, Эстер, – холодно отозвалась она, поправляя меня, – и теперь меня зовут миссис Чедбенд. Ну что ж! Прощайте, и желаю вам всего лучшего.
Мистер Гаппи, который внимательно вслушивался в наш короткий разговор, вздохнул мне прямо в ухо и начал проталкиваться вместе с миссис Рейчел сквозь обступившую нас небольшую толпу каких-то людей, входивших и выходивших и столкнувшихся здесь потому, что суд перешел к слушанию другого дела. Мы с Ричардом тоже стали пробираться к выходу, и у меня еще не изгладилось неприятное впечатление от этой неожиданной встречи со старой знакомой, когда я увидела, что в нашу сторону, но не видя нас, идет не кто иной, как мистер Джордж. Он шагал, не обращая внимания на людей, теснившихся вокруг, и, будучи на голову выше их ростом, всматривался в глубину зала.
– Джордж! – крикнул Ричард, когда я показала ему на кавалериста.
– Вот хорошо, что я вас встретил, сэр, – отозвался тот. – И вас тоже, мисс. Вы не можете помочь мне найти одну особу, которая мне нужна? А то я здесь совсем запутался.
Он повернулся, проложил нам дорогу и, когда мы вышли из толпы, остановился в углу за широкой красной портьерой.
– Здесь должна быть одна свихнувшаяся старушка, – начал он, – и ее…
Я предостерегающе подняла палец, так как рядом со мною стояла мисс Флайт, которая с самого начала не отходила от меня и (к моему великому смущению) то и дело указывала на меня своим судейским знакомым, шепча им на ухо: «Тсс! Слева от меня Фиц-Джарндис!»
– Хм! – произнес мистер Джордж. – Помните, мисс, как мы нынче утром говорили об одном человеке? О Гридли, – добавил он тихим шепотом и прикрыв рот рукой.
– Да, – ответила я.
– Он прячется у меня. Я тогда не мог сказать вам об этом. Не имел на это его разрешенья. Но сейчас он кончает свой последний поход, мисс, и ему хочется повидаться с нею. Говорит, что они друг другу сочувствуют и что здесь они вроде как дружили. Вот я и пришел сюда за нею, потому что, когда я сидел сегодня у постели Гридли, мне чудилось, будто я слышу бой барабанов, повязанных траурным крепом.
– Сказать ей об этом? – спросила я.
– Пожалуйста, – ответил он, глядя на мисс Флайт с некоторой опаской. – Счастье, что я вас здесь встретил, мисс, а не то я один, пожалуй, и не сумел бы обойтись с этой леди.
Он выпрямился и, засунув руку за полу сюртука, стоял навытяжку, по-военному, пока я шепотом объясняла маленькой мисс Флайт, с какой доброй целью он пришел сюда.
– Мой сердитый друг из Шропшира! Почти такой же прославленный, как я! – воскликнула она. – Вот уж не ожидала! Дорогая моя, я с величайшим удовольствием пойду к нему.
– Он скрывается у мистера Джорджа, – сказала я. – Тсс! Вот и сам мистер Джордж.
– В самом деле! – воскликнула мисс Флайт. – Очень польщена такой честью! Военный, дорогая моя. Ни дать ни взять генерал! – шептала она мне.
В знак уважения к армии бедная мисс Флайт считала нужным вести себя столь церемонно и вежливо и приседать так часто, что ее нелегко было вывести из здания суда. Когда же это наконец, удалось, она позволила мистеру Джорджу взять ее под руку и стала величать его «генералом», к безмерному удовольствию каких-то зевак, глазевших на нас. Мистер Джордж был так смущен всем этим и так почтительно умолял меня не покидать его, что я не решилась расстаться с ними, особенно потому, что при мне мисс Флайт всегда была сговорчива; да и она тоже сказала:
– Фиц-Джарндис, вы, милая моя, конечно, пойдете с нами.
Ричард, тот не только хотел, но даже настаивал, чтобы мы проводили их до дому, и мы с ним решили, что так и надо сделать. Далее мистер Джордж сказал нам, что Гридли весь день вспоминал мистера Джарндиса, после того как узнал о нашем утреннем разговоре; поэтому я написала карандашом несколько слов опекуну, объяснив, куда мы поехали и зачем. Мистер Джордж зашел в кофейню, где запечатал мою записку, чтобы никто не узнал ее содержания, и мы отослали ее с посыльным.
Затем мы наняли карету, которая привезла нас на одну улицу по соседству с Лестер-сквером. Тут нам пришлось пробираться пешком по каким-то узким переулочкам, так что мистер Джордж даже извинялся перед нами, и вскоре подошли к «Тиру», дверь которого была заперта. Мистер Джордж потянул было за ручку звонка, висевшую на цепочке у двери, но в эту минуту какой-то очень почтенный на вид пожилой джентльмен, с проседью, в очках, черной короткой куртке, гетрах и широкополой шляпе, опиравшийся на большую палку с золоченым набалдашником, обратился к нему со следующими словами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127