Снова прекрасный пол вдохновляет нас и вознаграждает, удостаивая нас своим чарующим присутствием. В наш век (а мы пришли в ужасный упадок со времен его королевского высочества принца-регента, моего патрона, – если осмелюсь так выразиться) – в наш век большое значение имеет уверенность в том, что хороший тон еще не совсем попран ногами ремесленников. Что его, сударыня, еще может озарять улыбка Красоты.
Я решила, что на эти слова лучше не отвечать, а он взял понюшку табаку.
– Сын мой, – проговорил мистер Тарвидроп, – сегодня во второй половине дня у тебя четыре урока. Я посоветовал бы тебе наскоро подкрепиться бутербродом.
– Благодарю вас, папенька; я всюду попаду вовремя, отозвался Принц. – Дражайший папенька, убедительно прошу вас подготовиться к тому, что я хочу вам сказать!
– Праведное небо! – воскликнул «Образец», бледный и ошеломленный, когда Принц и Кедди, взявшись за руки, опустились перед ним на колени. – Что с ними? Они с ума сошли? А если нет, так что с ними?
– Папенька, – проговорил Принц с величайшей покорностью, – я люблю эту молодую леди, и мы обручились.
– Обручились! – возопил мистер Тарвидроп, откидываясь на спинку дивана и закрывая глаза рукой. – Стрела вонзилась мне в голову, и пущена она моим родным детищем!
– Мы давно уже обручились, папенька, – запинаясь, продолжал Принц, – а мисс Саммерсон, узнав об этом, посоветовала нам рассказать вам обо всем и была так добра, что согласилась присутствовать здесь сегодня. Мисс Джеллиби глубоко уважает вас, папенька.
Мистер Тарвидроп издал стон.
– Успокойтесь, прошу вас! Прошу вас, папенька, успокойтесь! – молил сын. – Мисс Джеллиби глубоко уважает вас, и мы прежде всего стремимся заботиться о ваших удобствах.
Мистер Тарвидроп зарыдал.
– Прошу вас, папенька, успокойтесь! – воскликнул сын.
– Сын мой, – проговорил мистер Тарвидроп, – хорошо, что святая женщина – твоя мать – избежала этих мук. Рази глубже и не щади меня. Разите в сердце, сэр, разите в сердце!
– Прошу вас, папенька, не говорите так! – умолял его Принц, весь в слезах. – У меня прямо душа разрывается. Уверяю вас, папенька, главное наше желание и стремление – это заботиться о ваших удобствах. Кэролайн и я, мы не забываем о своем долге, – ведь мой долг – это и ее долг, как мы с ней не раз говорили, – и с вашего одобрения и согласия, папенька, мы всеми силами постараемся скрасить вам жизнь.
– Рази в сердце! – бормотал мистер Тарвидроп. – Рази в сердце!
Но, мне кажется, он начал прислушиваться к словам сына.
– Дорогой папенька, – продолжал Принц, – мы прекрасно знаем, что вы привыкли к маленьким удобствам, на которые имеете полное право, и мы всегда и прежде всего будем стараться, чтобы вы ими пользовались, – для нас это станет делом чести. Если вы удостоите нас своего одобрения и согласия, папенька, нам и в голову не придет венчаться, пока вы не найдете это желательным, а когда мы поженимся, мы, само собой разумеется, будем прежде всего соблюдать ваши интересы. Вы всегда будете здесь главою семьи и хозяином дома, папенька, и мы были бы просто бесчеловечными, если б не поняли этого и всячески не старались угодить вам во всем.
Мистер Тарвидроп перенес жестокую внутреннюю борьбу; но вот он оторвался от спинки дивана – причем пухлые его щеки легли на туго замотанный шейный платок – и выпрямился, снова превратившись в совершенный образец отцовского хорошего тона.
– Сын мой! – изрек мистер Тарвидроп. – Дети мои! Я не в силах устоять перед вашими мольбами. Будьте счастливы!
Благодушие, с каким он поднял с полу будущую невестку и протянул руку сыну (который поцеловал ее с искренним уважением и благодарностью), произвело на меня прямо ошеломляющее впечатление.
– Дети мои, – начал мистер Тарвидроп, отечески обнимая левой рукой севшую рядом с ним Кедди и грациозно уперев правую руку в бок, – сын мой и дочь моя, я буду заботиться о вашем благополучии. Я буду опекать вас. Вы всегда будете жить у меня (этим он хотел сказать, что всегда будет жить у них) – отныне этот дом так же принадлежит вам, как и мне, – считайте его своим родным домом. Да пошлет вам провидение долгую жизнь, чтобы обитать в нем со мною!
И так велика была власть его хорошего тона, что влюбленные преисполнились искренней благодарности, словно он принес им какую-то огромную жертву, а не устроился у них на содержании до конца дней своих.
– Что до меня, дети мои, – продолжал мистер Тарвидроп, – то я вступаю в ту пору своей жизни, когда желтеют и увядают листья, и нельзя предвидеть, как долго сохранятся последние, едва заметные, следы джентльменского хорошего тона в наш век ткачей и прядильщиков. Но пока что я по-прежнему буду выполнять свой долг перед обществом и, как всегда, показываться в городе. Потребности у меня немногочисленные и скромные. Вот эта моя комнатка, самое необходимое по части моего туалета, мой скудный завтрак и мой простой обед – и с меня довольно. Заботу об этих потребностях я возлагаю на вашу преданную любовь, а на себя возлагаю все остальное.
Эта столь необычайная щедрость снова повергла в умиление жениха и невесту.
– Сын мой, – проговорил мистер Тарвидроп, – у тебя нет кое-каких качеств, вернее нет хорошего тона, с которым человек рождается, – его можно усовершенствовать воспитанием, но нельзя приобрести – однако в этом отношении ты по-прежнему можешь полагаться на меня. Я стоял на своем посту со времен его королевского высочества принца-регента; я не сойду с него и теперь. Нет, сын мой. Если ты когда-нибудь взирал с чувством гордости на скромное общественное положение своего отца, будь уверен, что я ни в малейшей степени не запятнаю своей репутации. Ты, Принц, иного склада человек (все люди не могут быть одинаковыми, да это и не желательно), поэтому работай, старайся, зарабатывай деньги и, насколько возможно, расширяй масштаб своей деятельности.
– Все это я буду делать от всего сердца, дражайший папенька: можете на меня положиться, – отозвался Принц.
– Не сомневаюсь, – сказал мистер Тарвидроп. – Способности у тебя не блестящие, дитя мое, но ты прилежен и услужлив. И во имя той святой Женщины, чью жизнь я, смею думать, имел счастье озарить ярким лучом света, я буду напутствовать вас обоих, дети мои, следующими словами: заботьтесь о нашем заведении, заботьтесь об удовлетворении моих скромных потребностей, и да пребудет с вами мое благословение!
Тут мистер Тарвидроп-старший сделался чрезмерно галантным, – должно быть, в честь знаменательного события, – и мне пришлось сказать Кедди, что если мы хотим попасть к ней в Тейвис-Инн сегодня, то нам следует отправиться туда немедленно. Кедди ласково простилась со своим женихом, мы ушли, и всю дорогу она была так весела и так расхваливала мистера Тарвидропа-старшего, что я ни за что на свете не согласилась бы осудить его хоть единым словом.
На окнах дома в Тейвис-Инне, занятого семейством Джеллиби, были расклеены объявления о том, что дом сдается внаймы, и теперь он казался еще грязнее, темнее и неприютнее, чем всегда. Всего лишь день-два назад бедного мистера Джеллиби внесли в список банкротов, а сегодня он заперся в столовой с двумя джентльменами и, окруженный грудами синих мешков с бумагами, счетоводных книг и каких-то документов, делал самые отчаянные попытки разобраться в своих делах. Но эти дела, судя по всему, были выше его понимания, и когда Кедди по ошибке привела меня в столовую, мы увидели, что мистер Джеллиби, в очках на носу, растерянно сидит, загнанный в угол, между большим обеденным столом и обоими джентльменами, а лицо у него такое, словно он решил махнуть рукой на все, потерял дар слова и ничего уже больше не чувствует.
Поднявшись наверх, в комнату миссис Джеллиби (дети кричали на кухне, а прислуги нигде не было видно), мы увидели, что хозяйка дома занята своей обширной корреспонденцией – распечатывает, читает и сортирует письма, а на полу накапливается громадная куча разорванных конвертов. Миссис Джеллиби была так озабочена, что не сразу узнала меня, хотя и смотрела мне прямо в лицо своими странными блестящими глазами, устремленными куда-то вдаль.
– А! Мисс Саммерсон! – проговорила она наконец. – Я думала совсем о другом! Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? Очень рада вас видеть. Как чувствуют себя мистер Джарндис и мисс Клейр?
В ответ я выразила надежду, что мистер Джеллиби тоже чувствует себя хорошо.
– Да нет, не вполне, моя милая, – возразила миссис Джеллиби самым невозмутимым тоном. – Ему не повезло в делах, и он немного расстроен. К счастью для меня, я так занята, что мне некогда об этом думать. Теперь, мисс Саммерсон, у нас уже сто семьдесят семейств, в среднем по пяти человек в каждом, переселились или желают переселиться на левый берег Нигера.
Я вспомнила о той семье, которая жила тут, в этом доме, и еще не переселилась, да и не желала переселяться на левый берег Нигера, и не поняла, как может миссис Джеллиби оставаться такой спокойной.
– Я вижу, вы привели домой Кедди, – заметила миссис Джеллиби, взглянув на дочь. – Теперь даже странно видеть ее дома. Она почти совсем забросила свои прежние занятия и прямо-таки вынудила меня нанять мальчика.
– Но, мама… – начала Кедди.
– Ты же знаешь, Кедди, – мягко перебила ее мать, – что я действительно наняла мальчика, – сейчас он ушел обедать. К чему противоречить?
– Я не хотела противоречить, мама, – отозвалась Кедди. – Я только хотела сказать, что вы ведь и сами не собирались заставлять меня тянуть лямку всю жизнь.
– Я полагаю, милая, – возразила миссис Джеллиби, продолжая вскрывать письма, с улыбкой пробегать их блестящими глазами и раскладывать по разным местам, – я полагаю, что твоя мать для тебя образец деловой женщины. Далее. Как это ты сказала: «Тянуть лямку всю жизнь»? Если бы ты хоть сколько-нибудь интересовалась судьбами человеческого рода, ты не так относилась бы к делу. Но высокие интересы тебе чужды. Я часто говорила тебе, Кедди, что судьбами человеческого рода ты ничуть не интересуешься.
– Да, мама, Африкой я действительно не интересуюсь.
– Конечно, нет. И не будь я, к счастью, так занята, мисс Саммерсон, – продолжала миссис Джеллиби, бросая на меня мимолетный ласковый взгляд и раздумывая, куда бы положить только что вскрытое письмо, – это могло бы меня огорчать и расстраивать. Но в связи с Бориобула-Гха мне приходится думать о стольких вещах, на которых необходимо сосредоточиваться, что это служит для меня лекарством.
Кедди бросила на меня умоляющий взгляд, и, так как миссис Джеллиби снова устремила глаза на далекую Африку – прямо сквозь мою шляпу и голову, – я решила, что настал подходящий момент перейти к цели своего визита и привлечь к себе внимание миссис Джеллиби.
– Пожалуй, вы удивитесь, – начала я, – когда узнаете, зачем я пришла сюда и прервала ваши занятия.
– Я всегда рада видеть вас, мисс Саммерсон, – отозвалась миссис Джеллиби, спокойно улыбаясь и не переставая заниматься своим делом, – но мне жаль, – и она покачала головой, – что вы так равнодушны к бориобульскому проекту.
– Я пришла с Кедди, – сказала я, – ибо Кедди – и в этом она права – считает, что у нее не должно быть никаких тайн от матери, и думает, что я могу поддержать ее и помочь ей (хоть я сама не знаю, каким образом) открыть вам одну тайну.
– Кедди, – обратилась миссис Джеллиби к дочери, на миг оторвавшись от работы, но сейчас же безмятежно принялась за нее снова, покачав головой, – ты обязательно скажешь мне какую-нибудь глупость.
Кедди развязала ленты своей шляпы, сняла ее и, держа за завязки, принялась раскачивать над полом, но вдруг залилась слезами и пролепетала:
– Мама, я выхожу замуж.
– Вот нелепая девчонка! – заметила миссис Джеллиби с отсутствующим видом, просматривая только что распечатанное письмо. – Какая ты дурочка!
– Я выхожу замуж, мама, – всхлипывала Кедди, – За мистера Тарвидропа-младшего из танцевальной академии, а мистер Тарвидроп-старший (он, право же, настоящий джентльмен) дал свое согласие, и я прошу и умоляю вас, мама, тоже дать согласие, потому что без него я никогда не буду счастлива. Никогда, никогда! – всхлипывала Кедди, начисто позабыв о своих обидах и обо всем на свете, кроме любви к матери.
– Вот вы опять видите, мисс Саммерсон, – все также безмятежно заметила миссис Джеллиби, – какое это счастье, что я так занята и обязана сосредоточиться на чем-то одном. Кедди обручилась с сыном какого-то учителя танцев… водит знакомство с людьми, которые интересуются судьбами человечества не больше, чем она сама! И это в то время, как мистер Куэйл, один из виднейших филантропов нашего века, сказал мне, что готов сделать ей предложение!
– Мама, я всегда ненавидела и терпеть не могла мистера Куэйла! – проговорила Кедди, всхлипывая.
– Ах, Кедди, Кедди! – отозвалась миссис Джеллиби, с величайшим благодушием распечатывая следующее письмо. – Я в этом не сомневаюсь. Как ты могла относиться к нему иначе, если у тебя нет и крупицы тех интересов, которыми он так переполнен? Если бы общественные обязанности не были моим любимым детищем, если бы я не была занята обширными предприятиями мирового масштаба, все эти мелочи, признаюсь, могли бы меня глубоко огорчать, мисс Саммерсон. Но могу ли я допустить, чтобы сумасбродства Кедди (от которой я ничего другого и не ожидаю) встали преградой между мной и великим африканским материком? Нет. Нет, – повторила миссис Джеллиби спокойным, ясным голосом и с приятной улыбкой, продолжая распечатывать и сортировать письма. – Нет, конечно.
Я была так мало подготовлена к столь холодному приему, хоть и ожидала его, что просто не находила слов. Кедди, по-видимому, тоже совершенно растерялась. А миссис Джеллиби по-прежнему вскрывала и сортировала письма, время от времени повторяя ласковым голосом и с невозмутимой улыбкой:
– Нет, конечно.
– Надеюсь, мама, – всхлипнула в заключение бедная Кедди, – вы на меня не сердитесь?
– Ну, Кедди, значит, ты и вправду глупая девчонка, если продолжаешь задавать мне такие вопросы после того, как я тебе рассказала о своих заботах, поглощающих все мое внимание, – ответила миссис Джеллиби.
– Надеюсь, мама, вы даете согласие и желаете нам счастья? – проговорила Кедди.
– Если ты так поступила, значит ты просто неразумное дитя, – сказала миссис Джеллиби, – и даже испорченное дитя; а ведь ты могла бы посвятить себя грандиозной общественной деятельности. Но шаг сделан, я наняла мальчика, и говорить больше не о чем. Нет, Кедди, пожалуйста, не надо, – проговорила миссис Джеллиби, когда Кедди попыталась ее поцеловать, – не мешай работать; дай же мне разобраться в этой куче бумаг до прихода послеобеденной почты!
Я решила, что делать мне тут больше нечего и пора уходить. Однако мне пришлось ненадолго задержаться, так как Кедди сказала:
– Вы позволите, мама, привести его сюда и познакомить с вами?
– О господи, Кедди! – воскликнула миссис Джеллиби, уже успевшая погрузиться в созерцание какой-то неведомой дали. – Ты опять? Кого привести?
– Его, мама.
– Кедди, Кедди! – промолвила миссис Джеллиби, которой все эти пустяки, должно быть, осточертели. – Если уж тебе так хочется, приведи его как-нибудь вечером, когда не будет ни собрания Главного Общества, ни совещания Отдела, ни заседания Подотдела. Тебе придется согласовать этот визит с расписанием моих занятий. Дорогая мисс Саммерсон, вы были очень любезны, что пришли сюда помочь этой глупышке. До свидания! Сегодня утром я получила еще пятьдесят восемь писем от рабочих семейств, желающих ознакомиться с различными деталями вопроса о культивировании кофе и туземцев, значит мне незачем просить извинения за то, что у меня так мало досуга.
Меня нисколько не удивило, что Кедди расстроилась и, когда мы спускались по лестнице, снова зарыдала, бросившись мне на шею и говоря, что лучше бы ее выбранили, чем отнеслись к ней так безучастно, а потом призналась, что ей почти не во что одеться, и она прямо не знает, как ей удастся выйти замуж прилично. Однако я постепенно утешила ее, заведя разговор о том, как много она будет делать для своего несчастного отца и Пищика, когда заживет своим домом; и вот, наконец, мы спустились вниз, в сырую темную кухню, где Пищик валялся на каменном полу со своими братцами и сестрицами и где мы затеяли с ними такую возню, что я побоялась, как бы меня не разорвали на куски, и поскорее принялась рассказывать им сказки. Время от времени я слышала у себя над головой громкие голоса, доносившиеся из столовой, и грохот падающей мебели. Грохот, боюсь, объяснялся тем, что бедный мистер Джеллиби все еще силился разобраться в своих делах, но после каждой бесплодной попытки отрывался от обеденного стола и устремлялся к окну, намереваясь выброситься из него во дворик.
Вечером, мирно возвращаясь домой после этого беспокойного дня, я много думала о помолвке Кедди, твердо надеясь, что (несмотря на мистера Тарвидропа-старшего) девушка будет счастливее, чем теперь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Я решила, что на эти слова лучше не отвечать, а он взял понюшку табаку.
– Сын мой, – проговорил мистер Тарвидроп, – сегодня во второй половине дня у тебя четыре урока. Я посоветовал бы тебе наскоро подкрепиться бутербродом.
– Благодарю вас, папенька; я всюду попаду вовремя, отозвался Принц. – Дражайший папенька, убедительно прошу вас подготовиться к тому, что я хочу вам сказать!
– Праведное небо! – воскликнул «Образец», бледный и ошеломленный, когда Принц и Кедди, взявшись за руки, опустились перед ним на колени. – Что с ними? Они с ума сошли? А если нет, так что с ними?
– Папенька, – проговорил Принц с величайшей покорностью, – я люблю эту молодую леди, и мы обручились.
– Обручились! – возопил мистер Тарвидроп, откидываясь на спинку дивана и закрывая глаза рукой. – Стрела вонзилась мне в голову, и пущена она моим родным детищем!
– Мы давно уже обручились, папенька, – запинаясь, продолжал Принц, – а мисс Саммерсон, узнав об этом, посоветовала нам рассказать вам обо всем и была так добра, что согласилась присутствовать здесь сегодня. Мисс Джеллиби глубоко уважает вас, папенька.
Мистер Тарвидроп издал стон.
– Успокойтесь, прошу вас! Прошу вас, папенька, успокойтесь! – молил сын. – Мисс Джеллиби глубоко уважает вас, и мы прежде всего стремимся заботиться о ваших удобствах.
Мистер Тарвидроп зарыдал.
– Прошу вас, папенька, успокойтесь! – воскликнул сын.
– Сын мой, – проговорил мистер Тарвидроп, – хорошо, что святая женщина – твоя мать – избежала этих мук. Рази глубже и не щади меня. Разите в сердце, сэр, разите в сердце!
– Прошу вас, папенька, не говорите так! – умолял его Принц, весь в слезах. – У меня прямо душа разрывается. Уверяю вас, папенька, главное наше желание и стремление – это заботиться о ваших удобствах. Кэролайн и я, мы не забываем о своем долге, – ведь мой долг – это и ее долг, как мы с ней не раз говорили, – и с вашего одобрения и согласия, папенька, мы всеми силами постараемся скрасить вам жизнь.
– Рази в сердце! – бормотал мистер Тарвидроп. – Рази в сердце!
Но, мне кажется, он начал прислушиваться к словам сына.
– Дорогой папенька, – продолжал Принц, – мы прекрасно знаем, что вы привыкли к маленьким удобствам, на которые имеете полное право, и мы всегда и прежде всего будем стараться, чтобы вы ими пользовались, – для нас это станет делом чести. Если вы удостоите нас своего одобрения и согласия, папенька, нам и в голову не придет венчаться, пока вы не найдете это желательным, а когда мы поженимся, мы, само собой разумеется, будем прежде всего соблюдать ваши интересы. Вы всегда будете здесь главою семьи и хозяином дома, папенька, и мы были бы просто бесчеловечными, если б не поняли этого и всячески не старались угодить вам во всем.
Мистер Тарвидроп перенес жестокую внутреннюю борьбу; но вот он оторвался от спинки дивана – причем пухлые его щеки легли на туго замотанный шейный платок – и выпрямился, снова превратившись в совершенный образец отцовского хорошего тона.
– Сын мой! – изрек мистер Тарвидроп. – Дети мои! Я не в силах устоять перед вашими мольбами. Будьте счастливы!
Благодушие, с каким он поднял с полу будущую невестку и протянул руку сыну (который поцеловал ее с искренним уважением и благодарностью), произвело на меня прямо ошеломляющее впечатление.
– Дети мои, – начал мистер Тарвидроп, отечески обнимая левой рукой севшую рядом с ним Кедди и грациозно уперев правую руку в бок, – сын мой и дочь моя, я буду заботиться о вашем благополучии. Я буду опекать вас. Вы всегда будете жить у меня (этим он хотел сказать, что всегда будет жить у них) – отныне этот дом так же принадлежит вам, как и мне, – считайте его своим родным домом. Да пошлет вам провидение долгую жизнь, чтобы обитать в нем со мною!
И так велика была власть его хорошего тона, что влюбленные преисполнились искренней благодарности, словно он принес им какую-то огромную жертву, а не устроился у них на содержании до конца дней своих.
– Что до меня, дети мои, – продолжал мистер Тарвидроп, – то я вступаю в ту пору своей жизни, когда желтеют и увядают листья, и нельзя предвидеть, как долго сохранятся последние, едва заметные, следы джентльменского хорошего тона в наш век ткачей и прядильщиков. Но пока что я по-прежнему буду выполнять свой долг перед обществом и, как всегда, показываться в городе. Потребности у меня немногочисленные и скромные. Вот эта моя комнатка, самое необходимое по части моего туалета, мой скудный завтрак и мой простой обед – и с меня довольно. Заботу об этих потребностях я возлагаю на вашу преданную любовь, а на себя возлагаю все остальное.
Эта столь необычайная щедрость снова повергла в умиление жениха и невесту.
– Сын мой, – проговорил мистер Тарвидроп, – у тебя нет кое-каких качеств, вернее нет хорошего тона, с которым человек рождается, – его можно усовершенствовать воспитанием, но нельзя приобрести – однако в этом отношении ты по-прежнему можешь полагаться на меня. Я стоял на своем посту со времен его королевского высочества принца-регента; я не сойду с него и теперь. Нет, сын мой. Если ты когда-нибудь взирал с чувством гордости на скромное общественное положение своего отца, будь уверен, что я ни в малейшей степени не запятнаю своей репутации. Ты, Принц, иного склада человек (все люди не могут быть одинаковыми, да это и не желательно), поэтому работай, старайся, зарабатывай деньги и, насколько возможно, расширяй масштаб своей деятельности.
– Все это я буду делать от всего сердца, дражайший папенька: можете на меня положиться, – отозвался Принц.
– Не сомневаюсь, – сказал мистер Тарвидроп. – Способности у тебя не блестящие, дитя мое, но ты прилежен и услужлив. И во имя той святой Женщины, чью жизнь я, смею думать, имел счастье озарить ярким лучом света, я буду напутствовать вас обоих, дети мои, следующими словами: заботьтесь о нашем заведении, заботьтесь об удовлетворении моих скромных потребностей, и да пребудет с вами мое благословение!
Тут мистер Тарвидроп-старший сделался чрезмерно галантным, – должно быть, в честь знаменательного события, – и мне пришлось сказать Кедди, что если мы хотим попасть к ней в Тейвис-Инн сегодня, то нам следует отправиться туда немедленно. Кедди ласково простилась со своим женихом, мы ушли, и всю дорогу она была так весела и так расхваливала мистера Тарвидропа-старшего, что я ни за что на свете не согласилась бы осудить его хоть единым словом.
На окнах дома в Тейвис-Инне, занятого семейством Джеллиби, были расклеены объявления о том, что дом сдается внаймы, и теперь он казался еще грязнее, темнее и неприютнее, чем всегда. Всего лишь день-два назад бедного мистера Джеллиби внесли в список банкротов, а сегодня он заперся в столовой с двумя джентльменами и, окруженный грудами синих мешков с бумагами, счетоводных книг и каких-то документов, делал самые отчаянные попытки разобраться в своих делах. Но эти дела, судя по всему, были выше его понимания, и когда Кедди по ошибке привела меня в столовую, мы увидели, что мистер Джеллиби, в очках на носу, растерянно сидит, загнанный в угол, между большим обеденным столом и обоими джентльменами, а лицо у него такое, словно он решил махнуть рукой на все, потерял дар слова и ничего уже больше не чувствует.
Поднявшись наверх, в комнату миссис Джеллиби (дети кричали на кухне, а прислуги нигде не было видно), мы увидели, что хозяйка дома занята своей обширной корреспонденцией – распечатывает, читает и сортирует письма, а на полу накапливается громадная куча разорванных конвертов. Миссис Джеллиби была так озабочена, что не сразу узнала меня, хотя и смотрела мне прямо в лицо своими странными блестящими глазами, устремленными куда-то вдаль.
– А! Мисс Саммерсон! – проговорила она наконец. – Я думала совсем о другом! Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? Очень рада вас видеть. Как чувствуют себя мистер Джарндис и мисс Клейр?
В ответ я выразила надежду, что мистер Джеллиби тоже чувствует себя хорошо.
– Да нет, не вполне, моя милая, – возразила миссис Джеллиби самым невозмутимым тоном. – Ему не повезло в делах, и он немного расстроен. К счастью для меня, я так занята, что мне некогда об этом думать. Теперь, мисс Саммерсон, у нас уже сто семьдесят семейств, в среднем по пяти человек в каждом, переселились или желают переселиться на левый берег Нигера.
Я вспомнила о той семье, которая жила тут, в этом доме, и еще не переселилась, да и не желала переселяться на левый берег Нигера, и не поняла, как может миссис Джеллиби оставаться такой спокойной.
– Я вижу, вы привели домой Кедди, – заметила миссис Джеллиби, взглянув на дочь. – Теперь даже странно видеть ее дома. Она почти совсем забросила свои прежние занятия и прямо-таки вынудила меня нанять мальчика.
– Но, мама… – начала Кедди.
– Ты же знаешь, Кедди, – мягко перебила ее мать, – что я действительно наняла мальчика, – сейчас он ушел обедать. К чему противоречить?
– Я не хотела противоречить, мама, – отозвалась Кедди. – Я только хотела сказать, что вы ведь и сами не собирались заставлять меня тянуть лямку всю жизнь.
– Я полагаю, милая, – возразила миссис Джеллиби, продолжая вскрывать письма, с улыбкой пробегать их блестящими глазами и раскладывать по разным местам, – я полагаю, что твоя мать для тебя образец деловой женщины. Далее. Как это ты сказала: «Тянуть лямку всю жизнь»? Если бы ты хоть сколько-нибудь интересовалась судьбами человеческого рода, ты не так относилась бы к делу. Но высокие интересы тебе чужды. Я часто говорила тебе, Кедди, что судьбами человеческого рода ты ничуть не интересуешься.
– Да, мама, Африкой я действительно не интересуюсь.
– Конечно, нет. И не будь я, к счастью, так занята, мисс Саммерсон, – продолжала миссис Джеллиби, бросая на меня мимолетный ласковый взгляд и раздумывая, куда бы положить только что вскрытое письмо, – это могло бы меня огорчать и расстраивать. Но в связи с Бориобула-Гха мне приходится думать о стольких вещах, на которых необходимо сосредоточиваться, что это служит для меня лекарством.
Кедди бросила на меня умоляющий взгляд, и, так как миссис Джеллиби снова устремила глаза на далекую Африку – прямо сквозь мою шляпу и голову, – я решила, что настал подходящий момент перейти к цели своего визита и привлечь к себе внимание миссис Джеллиби.
– Пожалуй, вы удивитесь, – начала я, – когда узнаете, зачем я пришла сюда и прервала ваши занятия.
– Я всегда рада видеть вас, мисс Саммерсон, – отозвалась миссис Джеллиби, спокойно улыбаясь и не переставая заниматься своим делом, – но мне жаль, – и она покачала головой, – что вы так равнодушны к бориобульскому проекту.
– Я пришла с Кедди, – сказала я, – ибо Кедди – и в этом она права – считает, что у нее не должно быть никаких тайн от матери, и думает, что я могу поддержать ее и помочь ей (хоть я сама не знаю, каким образом) открыть вам одну тайну.
– Кедди, – обратилась миссис Джеллиби к дочери, на миг оторвавшись от работы, но сейчас же безмятежно принялась за нее снова, покачав головой, – ты обязательно скажешь мне какую-нибудь глупость.
Кедди развязала ленты своей шляпы, сняла ее и, держа за завязки, принялась раскачивать над полом, но вдруг залилась слезами и пролепетала:
– Мама, я выхожу замуж.
– Вот нелепая девчонка! – заметила миссис Джеллиби с отсутствующим видом, просматривая только что распечатанное письмо. – Какая ты дурочка!
– Я выхожу замуж, мама, – всхлипывала Кедди, – За мистера Тарвидропа-младшего из танцевальной академии, а мистер Тарвидроп-старший (он, право же, настоящий джентльмен) дал свое согласие, и я прошу и умоляю вас, мама, тоже дать согласие, потому что без него я никогда не буду счастлива. Никогда, никогда! – всхлипывала Кедди, начисто позабыв о своих обидах и обо всем на свете, кроме любви к матери.
– Вот вы опять видите, мисс Саммерсон, – все также безмятежно заметила миссис Джеллиби, – какое это счастье, что я так занята и обязана сосредоточиться на чем-то одном. Кедди обручилась с сыном какого-то учителя танцев… водит знакомство с людьми, которые интересуются судьбами человечества не больше, чем она сама! И это в то время, как мистер Куэйл, один из виднейших филантропов нашего века, сказал мне, что готов сделать ей предложение!
– Мама, я всегда ненавидела и терпеть не могла мистера Куэйла! – проговорила Кедди, всхлипывая.
– Ах, Кедди, Кедди! – отозвалась миссис Джеллиби, с величайшим благодушием распечатывая следующее письмо. – Я в этом не сомневаюсь. Как ты могла относиться к нему иначе, если у тебя нет и крупицы тех интересов, которыми он так переполнен? Если бы общественные обязанности не были моим любимым детищем, если бы я не была занята обширными предприятиями мирового масштаба, все эти мелочи, признаюсь, могли бы меня глубоко огорчать, мисс Саммерсон. Но могу ли я допустить, чтобы сумасбродства Кедди (от которой я ничего другого и не ожидаю) встали преградой между мной и великим африканским материком? Нет. Нет, – повторила миссис Джеллиби спокойным, ясным голосом и с приятной улыбкой, продолжая распечатывать и сортировать письма. – Нет, конечно.
Я была так мало подготовлена к столь холодному приему, хоть и ожидала его, что просто не находила слов. Кедди, по-видимому, тоже совершенно растерялась. А миссис Джеллиби по-прежнему вскрывала и сортировала письма, время от времени повторяя ласковым голосом и с невозмутимой улыбкой:
– Нет, конечно.
– Надеюсь, мама, – всхлипнула в заключение бедная Кедди, – вы на меня не сердитесь?
– Ну, Кедди, значит, ты и вправду глупая девчонка, если продолжаешь задавать мне такие вопросы после того, как я тебе рассказала о своих заботах, поглощающих все мое внимание, – ответила миссис Джеллиби.
– Надеюсь, мама, вы даете согласие и желаете нам счастья? – проговорила Кедди.
– Если ты так поступила, значит ты просто неразумное дитя, – сказала миссис Джеллиби, – и даже испорченное дитя; а ведь ты могла бы посвятить себя грандиозной общественной деятельности. Но шаг сделан, я наняла мальчика, и говорить больше не о чем. Нет, Кедди, пожалуйста, не надо, – проговорила миссис Джеллиби, когда Кедди попыталась ее поцеловать, – не мешай работать; дай же мне разобраться в этой куче бумаг до прихода послеобеденной почты!
Я решила, что делать мне тут больше нечего и пора уходить. Однако мне пришлось ненадолго задержаться, так как Кедди сказала:
– Вы позволите, мама, привести его сюда и познакомить с вами?
– О господи, Кедди! – воскликнула миссис Джеллиби, уже успевшая погрузиться в созерцание какой-то неведомой дали. – Ты опять? Кого привести?
– Его, мама.
– Кедди, Кедди! – промолвила миссис Джеллиби, которой все эти пустяки, должно быть, осточертели. – Если уж тебе так хочется, приведи его как-нибудь вечером, когда не будет ни собрания Главного Общества, ни совещания Отдела, ни заседания Подотдела. Тебе придется согласовать этот визит с расписанием моих занятий. Дорогая мисс Саммерсон, вы были очень любезны, что пришли сюда помочь этой глупышке. До свидания! Сегодня утром я получила еще пятьдесят восемь писем от рабочих семейств, желающих ознакомиться с различными деталями вопроса о культивировании кофе и туземцев, значит мне незачем просить извинения за то, что у меня так мало досуга.
Меня нисколько не удивило, что Кедди расстроилась и, когда мы спускались по лестнице, снова зарыдала, бросившись мне на шею и говоря, что лучше бы ее выбранили, чем отнеслись к ней так безучастно, а потом призналась, что ей почти не во что одеться, и она прямо не знает, как ей удастся выйти замуж прилично. Однако я постепенно утешила ее, заведя разговор о том, как много она будет делать для своего несчастного отца и Пищика, когда заживет своим домом; и вот, наконец, мы спустились вниз, в сырую темную кухню, где Пищик валялся на каменном полу со своими братцами и сестрицами и где мы затеяли с ними такую возню, что я побоялась, как бы меня не разорвали на куски, и поскорее принялась рассказывать им сказки. Время от времени я слышала у себя над головой громкие голоса, доносившиеся из столовой, и грохот падающей мебели. Грохот, боюсь, объяснялся тем, что бедный мистер Джеллиби все еще силился разобраться в своих делах, но после каждой бесплодной попытки отрывался от обеденного стола и устремлялся к окну, намереваясь выброситься из него во дворик.
Вечером, мирно возвращаясь домой после этого беспокойного дня, я много думала о помолвке Кедди, твердо надеясь, что (несмотря на мистера Тарвидропа-старшего) девушка будет счастливее, чем теперь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127