! — Во всем этом было что-то не так — кто-то из близких Улитину людей, в банке или вне банка, должен был поставить ее в известность. — Какое безобразие! Если бы я знала… А вы когда Андрея Дмитриевича в последний раз видели?
Мне показалось, что разговор ее тяготит — и она ждет, когда я перейду к делу. Но и перебивать меня не хочет — словно боится мне что-то выдать. И усиленно пытается показать, что понесла тяжелую утрату, — специально для-меня.
Будто от того, успешно она сыграет роль или нет, зависит что-то важное. Будто если я пойму, что она неискренна, то попрощаюсь и уйду — ничего ей не сообщив.
Все это напоминало какой-то старый фильм, в котором адвокат умирающего богача посещает потенциальных наследников — и по их поведению пытается определить, достойны ли они наследства. Если скорбит по предстоящей утрате — достоин. А если прикидывается — обойдется. И здесь было нечто похожее.
— А вы когда Андрея Дмитриевича в последний раз видели? — повторила я, потому что она не ответила в первый раз. Повторила, уже не сомневаясь, что это не она сидела с ним в машине в тот вечер — с такими ногами она бы вряд ли ушла далеко от поселка посреди ночи. — Наверное, совсем незадолго?
— Да, совсем… — Я четко видела по ее лицу, что она врет. — За день-два, может. Нет… по телефону разговаривала за день или два — а видела…
Не помню уже, когда видела… У него дел было столько, и у меня…
Я сделала наконец глоток налитого мне чая — фантастически дорогого и жутко полезного чая, — с трудом удержавшись, чтобы не выплюнуть его обратно.
Нет, вкус у него, .конечно, был, и даже оригинальный, — это, видимо, моя была вина, что я не смогла его оценить. Тем не менее я для видимости качнула головой и подняла брови, как бы восторгаясь ее угощением. Хотя если бы мне налили такого в «Нефтабанке», я бы ни секунды не сомневалась, что это яд, и готовилась бы к смерти.
Тут было что-то не так — не с чаем, а с тем, что я услышала. Улитин, насколько я знала, и раньше предпочитал работу развлечениям, даже будучи президентом одного из крупнейших банков страны, — а в «Бетте» должность его, хотя и высокая, не требовала от него вообще никакой работы. И тот факт, что они давно не виделись — хотя черт ее знает, что в ее представлении значит «давно», — означал, что либо у Улитина возникли проблемы, рабочие или семейные, возможно, из-за нее, либо что они расстались за какое-то время до его смерти.
Зазвонил телефон, и она резко обернулась в сторону кровати, тут же скривившись недовольно, — видно, она оставила трубку на прикроватном столике, как и чай, и сигареты. Видно, ей не слишком нравилось ходить и она предпочитала иметь все под рукой — но из-за моего неожиданного визита вынуждена была совершать черт знает какое по счету путешествие. И встала тяжело, сначала уперевшись руками в подлокотники и приподнявшись, а потом перенося вес на вытянутые вперед почти прямые ноги. И медленно пошла к телефону неестественной своей, роботоподобной походкой — и остановилась на полпути, потому что он замолчал. Он и так дал звонков десять — а она с ее скоростью передвижения успела бы только на двадцатый.
Я вдруг представила ее себе рядом с Улитиным на какой-нибудь тусовке — такую, какой я видела ее сейчас, — и то, что получилось, показалось мне чем-то нереальным. Я не могла поверить в то, что преуспевающий банкир — пусть уже не президент банка, но зампредседателя правления не менее авторитетной финансовой структуры — будет таскать с собой девицу, обладающую такой походкой. Потому что ей достаточно сделать два-три шага, чтобы привлечь всеобщее внимание — и вызвать у собравшихся вопрос, на кой Улитин водит с собой какую-то инвалидку, если он не извращенец, конечно.
И тут же что-то щелкнуло в голове, словно я подсознательно дернула за ручку находившегося внутри меня игрального автомата и он загудел негромко, а когда остановился, на табло были три одинаковых картинки — показывающих мне, что я выиграла.
— Вы простите меня, Ирина Александровна, — я могу называть вас Ирой?
Она кивнула, повернувшись ко мне, стоя посреди огромной своей комнаты, а потом, так и не дождавшись новых звонков, медленно пошла в мою сторону.
— И еще раз простите — это бестактно, но… Мои глаза уткнулись в ее ноги, которые она вытягивала сейчас, опускаясь в кресло напротив. Так, чтобы она поняла, о чем я хочу спросить. Но она молчала, наверное, предоставляя мне возможность понять, что она не хочет об этом говорить, и вспомнить про правила хорошего тона и сменить тему.
— Это у вас — это от той аварии, правда? — Я всем видом изображала смущение — и воспетое писателями чисто женское любопытство, лично у меня отсутствующее. — Я слышала, что Андрей Дмитриевич в прошлом ноябре в аварию попал — а вы… Вы простите, я вот подумала — вы с ним тогда были в машине?
— Да. — Голос ее был сух — вполне справедливо. — Да, была. Я, знаете, не запомнила ваше имя-отчество — вы сказали, что вы по делу, какие-то там у вас бумаги…
— Ой, Ира, вы простите — я так некрасиво поступила. Такой вопрос нехороший. — Я молитвенно сложила руки, думая про себя, что делать дальше. Я уже узнала кое-что — хотя и не знала, что мне это дает, — но рассчитывать на большее в этом обличье не приходилось. А значит, пора было снимать маску. — И за то, что я вас обманула, тоже простите. Я не из банка, если вы еще не поняли…
— Ты любовница его, что ли? — Во взгляде ее был интерес, холодный и злой, — но заметить на моем лице она могла только растерянность от столь неожиданного хода ее мыслей. — Рассказывал он тебе про меня, а ты посмотреть захотела? Вот посмотрела — и чего?
— Нет, Ира, — я из газеты, — произнесла негромко, понимая, что предложенная ею роль мне ничего не даст, да и не смогу я, наверное, ее сыграть.
— Из «Молодежи Москвы». Извините, что я вас обманула, — но мне надо было с вами встретиться. Для вашего же, кстати, блага — чтобы не писать заочно о том, что у покойного Улитина была любовница, Соболева Ирина Александровна, экс-модель, студентка второго курса лингвистического университета, которой он купил квартиру за сто двенадцать тысяч долларов за счет банка. Не думаю, что ваша мама была бы счастлива — да и в университете вряд ли бы кто-то за вас порадовался. По крайней мере ваш декан мне показалась строгой женщиной…
Это было нечто типа шантажа — но я не испытывала угрызений совести.
Будь она влюбленной бессребреницей, верившей, что любовник на ней женится, а теперь тяжело переживающей его смерть, — возможно, я бы говорила с ней иначе.
Но она играла во взрослые игры, она встречалась с мужчиной, который был очень богат и делал ей весьма дорогие презенты, — а значит, она должна была быть в курсе того, что просто так ничего не дается и за все надо платить. И не только телом — которое лично мне было не нужно.
— Ира, я пишу статью об Улитине. — Она молчала, вертя в пальцах тоненькую сигаретку. — И я заинтересована в том, чтобы это была объективная статья. Я уже знаю о нем достаточно много плохого — это связано с его профессиональной деятельностью, — так что мне не нужен компромат. Мне нужны ваши воспоминания…
— О том, что он за мужик был? — Она, кажется, пыталась язвить — но я ее понимала. — В порядке с ним все было — импотентом не обзовешь…
— Интимные вопросы мне неинтересны. — Я улыбнулась ей, показывая, что говорю правду и не желаю ей ничего плохого. — И еще, Ира, — я вам могу пообещать, что ваше имя упоминать не буду. Потому что совершенно не хочу причинять вам неприятности. Я могла написать статью и без встречи с вами, и назвать вас по имени, и вашу фотографию напечатать, у меня есть, с собой даже, — но мне показалось, что"то некрасиво. А вот если вы мне что-нибудь расскажете — не эмоции, но факты, — я вам буду очень признательна. И пожалуйста, не думайте, что вы его предадите тем, что поговорите со мной, — тем более, как я поняла, ваши отношения…
— А тебе что надо-то конкретно? — Она перебила меня довольно бесцеремонно, но я была не в обиде — ей надо было все взвесить, чтобы понять, что лучше поговорить со мной, чем выставлять меня вон. — Как мы познакомились, что ли, и куда ходили? Где трахались и сколько денег он мне давал? Я в агентстве работала когда, у нас девка одна так попала — с журналистом трепалась, подкатывал к ней все придурок один, а потом про нее такое написал, что хоть вешайся. Она и не говорила такого — тот сам написал. Так ее чуть из агентства не поперли — жалуешься, говорят, на нас, так и вали! На всю страну блядью себя показала — нас только позоришь. И ты меня на понт не бери с фамилией и фотографией — надо тебе, пиши и фото ставь. Мне же реклама, пусть мужики нормальные прочитают. Адрес даже дать можешь — мне же лучше. И напиши, что любовь у нас была, у меня была — и не за деньги. А что сам дарил — так я не просила! Давай пиши! Потом мужики звонить тебе будут, меня искать — если слышишь, что нормальный, давай мой телефон, я тебя в долю возьму. А сейчас все, подруга, — некогда мне, притомила ты меня…
Как ни странно, она была права — моя статья с ее именем и снимком действительно была бы для нее рекламой. Ее мать так и так была в курсе отношений дочери с Улитиным — а университет это никак волновать было не должно.
Хотя, признаться, она плохо представляла, на что способен современный журналист — который может не просто приврать, но наврать много и всерьез. Я, правда, не из этого числа, я отвечаю за то, что пишу, — но все же.
— Ира, я уже извинилась за вынужденный обман — и мне совершенно не хочется с вами ругаться. — Я произнесла это как можно мягче, хотя уже без всяких елейных улыбок. — И поверьте, мне абсолютно неинтересно, каков он был в постели. И что он вам дарил, я тоже знаю, и про квартиру, и про машину…
Я просто так это сказала, начет машины, наобум — но ее почему-то это задело.
— Напиши — дарил «бээмвуху» «триста восемнадцатую», в гараже стоит у дома. Гараж тоже он купил! Про золото и брю-лики напиши, про шмотки из бутиков.
В загранку летали три раза, во Францию, тоже пиши. Да что хочешь пиши — мне-то что?! Да хоть напиши, что он мне самолет подарил да брюликов десяток кило!
— Ира, я понимаю, что вы на меня злитесь, но мне интересно совсем другое. — Я игнорировала ее вспышки, и она это видела, и злость ее была бессильной такой — может, потому, что она не могла вытолкнуть меня за дверь. — Не знаю, читали ли вы газету «Сенсация» — у меня есть с собой ксерокопия, я вам дам, если хотите. В любом случае существует версия, что Улитин умер не сам, что его убили, — и очень многие этой версии придерживаются. Я знаю, что ему угрожали, его пытались скомпрометировать, чтобы он ушел из «Нефтабанка», — и наверное, вы можете мне что-то об этом рассказать. И еще я думаю, что вы в курсе, кто мог его убить, — возможно, он кого-то опасался, и…
Она так ожесточенно мотнула головой, словно не могла поверить, что это было убийство — словно сама мысль об этом ее пугала.
— Да не знаю я ничего — мне откуда знать?! — Она выпалила это буквально, как-то слишком поспешно выпалила. — Он со мной свои дела не обсуждал — я ему для другого была нужна. И вообще…
— Ира — если вы боитесь, то не стоит, потому что я обещаю не упоминать вашего имени, — вставила я быстро. — Может быть, ему кто-то звонил при вас, что-то говорил в вашем присутствии, когда он с кем-то встречался.
Она категорично мотнула головой — я открыла сумку и извлекла из нее копию статьи Перепелкина, протягивая ей. Мне нужна была пауза в разговоре — для нее нужна, чтобы она перестала злиться на меня. А к тому же я хотела, чтобы она узнала, что в ночь его смерти рядом с ним была другая. Не то чтобы я верила, что она мне может сказать, кто это был, — этого, конечно, нельзя было исключать, но такие совпадения бывают только в сказках. Моя цель заключалась в том, чтобы она переключилась с меня на Улитина, озлобилась именно на него — тем более, как мне показалось, у нее были для этого и другие причины. Я могла ошибаться, но мне казалось, что они расстались за какое-то время до его смерти, и не по ее инициативе расстались, и это расставание ее задело, И может быть, разозлившись, она могла мне выложить куда больше, чем я рассчитывала. И еще — еще она странно как-то отреагировала на известие о том, что Улитина убили.
Словно что-то знала — или о чем-то догадывалась. Словно предположила, что могут прийти и за ней.
— Туфта полная. — Она фыркнула, бросая ксерокопию на стол — стараясь выглядеть абсолютно безразличной. Но у меня было впечатление, что я все же достигла цели, ее задев. — Ты в Париже была? По улицам идешь, а под ногами дерьмо собачье, — вот и газеты ваши как откроешь, сразу вляпаешься…
— Это не моя газета, Ира, — поправила я мягко. — Но тем не менее то, что там написано, — правда. Газета дрянная, статья пустая, но факты верны — я их проверила лично…
— Если убили, пусть милиция ищет. — Она это произнесла чересчур равнодушно для человека, который в течение долгого времени был близок с покойным. — Нужна им буду — пусть находят и спрашивают. Да и откуда мне знать — у нас в прошлом году еще кончилось все. И не видела я его давно — соврала я, усекла? Заезжал один раз, когда я в больнице была, в декабре или начале января, — и все. И с февраля не звонил. Пусть тех спрашивают, с кем он после меня был…
— Господи, неужели он вас бросил после той аварии? — Я постаралась, чтобы вопрос прозвучал максимально удивленно — надеясь, что смена роли журналистки на роль женщины, знающей, что мужчины вероломны, может мне помочь.
— Из-за того, что вы повредили ноги, — из-за этого? Но вы же столько времени были вместе, я слышала, что он так относился к вам… Неужели?
— А чего, в кайф хромую трахать, у которой ноги не согнешь? — Вопрос был задан зло, но я верила, что злость адресована не мне. — Стоя только и можно — а в кайф, что ли? Ни в кабак не пойти, ни еще куда — да в тачку усаживать надо как инвалида. На кой, когда здоровых толпа и каждая под богатого мужика лечь готова? Дело нормальное, я без претензий…
Я покачала головой, изображая сострадание — абсолютно неискреннее, мне не за что было ее жалеть.
— А врачи… Я хочу сказать, вы же за границей лечились вместе с ним, неужели там ничего не могли сделать?
— А ему-то от чего лечиться, он в порядке был! — Теперь пришел ее черед удивляться, только в отличие от меня без притворства. — А я здесь лечилась. По высшему уровню все — получше, чем на Западе. Колени заново сделали — ходить вот могу. Говорят, месяца через три все в норме будет — у меня ж процедуры все время, упражнения на разработку суставов, и человек ко мне оттуда приезжает постоянно. Андрей же денег им вперед загнал, за лечение-то…
Я кивнула глубокомысленно — думая про себя, что, выходит, после аварии Улитин уезжал за границу совсем не лечиться, хотя сообщал всем обратное. Это ничего не значило, конечно, — может, он отдохнуть решил после истории с «Нефтабанком», тем более что у него там собственность была, за границей. Но в любом случае выходило, что он остался цел и невредим — а вот ей не повезло.
— А вы уверены, что та авария была случайностью? — Мне показалось, что ей не нравится мой вопрос, но это была ее проблема. — Ведь почему-то Улитин милицию не вызы-' вал — и «скорая» к вам не приезжала. Может быть, это было подстроено, как вы думаете, Ира?
— Мне откуда знать, кого он вызывал? Мне не до того было. — Она точно ощущала "себя неуютно, потому что снова закурила, хотя только что потушила сигарету. И старалась не встречаться со мной глазами, глядя в сторону. Хотя, возможно, ей просто неприятно было вспоминать ту историю. — Да и что ее вызывать, ментовку, — он меня скорей торопился в больницу отвезти. У него знакомых много было спортсменов, вот он меня в больницу и повез, где звезд всяких лечат от травм.
— На чем повез? — Я изобразила недоумение. — Ведь машина разбилась?
— Та разбилась — он позвонил, другую пригнали. Охране позвонил — и все дела. — Она быстро взглянула меня, но на лице у меня было простое любопытство-по нему нельзя было сказать, что я намеренно загоняю ее в ловушку.
— Да не помню я-у меня колени раздроблены были, я.сознание потеряла. В больнице уже очнулась…
Я не могла объяснить, почему прицепилась к той аварии. Разговор на эту тему ее напрягал, и я рисковала тем, что она вообще прекратит со мной беседовать. Мне следовало бы оценить, что она, узнав, кто я, не начала орать, психовать и требовать, чтобы я ушла, — и значит, надо было вести себя соответственно, избегая говорить о том, что ей неприятно. Но я как идиотка вцепилась именно в этот эпизод — тупо так, по-бульдожьи. Как стоматолог-садист, несмотря на просьбы пациента прекратить, упорно ковыряющий больной зуб — хотя и знает при этом, что пациент сейчас сбежит и лишит его гонорара.
Дело тут было не в моей тупости — я придерживалась бы высокого мнения о своих умственных способностях, даже если бы его не разделяли окружающие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Мне показалось, что разговор ее тяготит — и она ждет, когда я перейду к делу. Но и перебивать меня не хочет — словно боится мне что-то выдать. И усиленно пытается показать, что понесла тяжелую утрату, — специально для-меня.
Будто от того, успешно она сыграет роль или нет, зависит что-то важное. Будто если я пойму, что она неискренна, то попрощаюсь и уйду — ничего ей не сообщив.
Все это напоминало какой-то старый фильм, в котором адвокат умирающего богача посещает потенциальных наследников — и по их поведению пытается определить, достойны ли они наследства. Если скорбит по предстоящей утрате — достоин. А если прикидывается — обойдется. И здесь было нечто похожее.
— А вы когда Андрея Дмитриевича в последний раз видели? — повторила я, потому что она не ответила в первый раз. Повторила, уже не сомневаясь, что это не она сидела с ним в машине в тот вечер — с такими ногами она бы вряд ли ушла далеко от поселка посреди ночи. — Наверное, совсем незадолго?
— Да, совсем… — Я четко видела по ее лицу, что она врет. — За день-два, может. Нет… по телефону разговаривала за день или два — а видела…
Не помню уже, когда видела… У него дел было столько, и у меня…
Я сделала наконец глоток налитого мне чая — фантастически дорогого и жутко полезного чая, — с трудом удержавшись, чтобы не выплюнуть его обратно.
Нет, вкус у него, .конечно, был, и даже оригинальный, — это, видимо, моя была вина, что я не смогла его оценить. Тем не менее я для видимости качнула головой и подняла брови, как бы восторгаясь ее угощением. Хотя если бы мне налили такого в «Нефтабанке», я бы ни секунды не сомневалась, что это яд, и готовилась бы к смерти.
Тут было что-то не так — не с чаем, а с тем, что я услышала. Улитин, насколько я знала, и раньше предпочитал работу развлечениям, даже будучи президентом одного из крупнейших банков страны, — а в «Бетте» должность его, хотя и высокая, не требовала от него вообще никакой работы. И тот факт, что они давно не виделись — хотя черт ее знает, что в ее представлении значит «давно», — означал, что либо у Улитина возникли проблемы, рабочие или семейные, возможно, из-за нее, либо что они расстались за какое-то время до его смерти.
Зазвонил телефон, и она резко обернулась в сторону кровати, тут же скривившись недовольно, — видно, она оставила трубку на прикроватном столике, как и чай, и сигареты. Видно, ей не слишком нравилось ходить и она предпочитала иметь все под рукой — но из-за моего неожиданного визита вынуждена была совершать черт знает какое по счету путешествие. И встала тяжело, сначала уперевшись руками в подлокотники и приподнявшись, а потом перенося вес на вытянутые вперед почти прямые ноги. И медленно пошла к телефону неестественной своей, роботоподобной походкой — и остановилась на полпути, потому что он замолчал. Он и так дал звонков десять — а она с ее скоростью передвижения успела бы только на двадцатый.
Я вдруг представила ее себе рядом с Улитиным на какой-нибудь тусовке — такую, какой я видела ее сейчас, — и то, что получилось, показалось мне чем-то нереальным. Я не могла поверить в то, что преуспевающий банкир — пусть уже не президент банка, но зампредседателя правления не менее авторитетной финансовой структуры — будет таскать с собой девицу, обладающую такой походкой. Потому что ей достаточно сделать два-три шага, чтобы привлечь всеобщее внимание — и вызвать у собравшихся вопрос, на кой Улитин водит с собой какую-то инвалидку, если он не извращенец, конечно.
И тут же что-то щелкнуло в голове, словно я подсознательно дернула за ручку находившегося внутри меня игрального автомата и он загудел негромко, а когда остановился, на табло были три одинаковых картинки — показывающих мне, что я выиграла.
— Вы простите меня, Ирина Александровна, — я могу называть вас Ирой?
Она кивнула, повернувшись ко мне, стоя посреди огромной своей комнаты, а потом, так и не дождавшись новых звонков, медленно пошла в мою сторону.
— И еще раз простите — это бестактно, но… Мои глаза уткнулись в ее ноги, которые она вытягивала сейчас, опускаясь в кресло напротив. Так, чтобы она поняла, о чем я хочу спросить. Но она молчала, наверное, предоставляя мне возможность понять, что она не хочет об этом говорить, и вспомнить про правила хорошего тона и сменить тему.
— Это у вас — это от той аварии, правда? — Я всем видом изображала смущение — и воспетое писателями чисто женское любопытство, лично у меня отсутствующее. — Я слышала, что Андрей Дмитриевич в прошлом ноябре в аварию попал — а вы… Вы простите, я вот подумала — вы с ним тогда были в машине?
— Да. — Голос ее был сух — вполне справедливо. — Да, была. Я, знаете, не запомнила ваше имя-отчество — вы сказали, что вы по делу, какие-то там у вас бумаги…
— Ой, Ира, вы простите — я так некрасиво поступила. Такой вопрос нехороший. — Я молитвенно сложила руки, думая про себя, что делать дальше. Я уже узнала кое-что — хотя и не знала, что мне это дает, — но рассчитывать на большее в этом обличье не приходилось. А значит, пора было снимать маску. — И за то, что я вас обманула, тоже простите. Я не из банка, если вы еще не поняли…
— Ты любовница его, что ли? — Во взгляде ее был интерес, холодный и злой, — но заметить на моем лице она могла только растерянность от столь неожиданного хода ее мыслей. — Рассказывал он тебе про меня, а ты посмотреть захотела? Вот посмотрела — и чего?
— Нет, Ира, — я из газеты, — произнесла негромко, понимая, что предложенная ею роль мне ничего не даст, да и не смогу я, наверное, ее сыграть.
— Из «Молодежи Москвы». Извините, что я вас обманула, — но мне надо было с вами встретиться. Для вашего же, кстати, блага — чтобы не писать заочно о том, что у покойного Улитина была любовница, Соболева Ирина Александровна, экс-модель, студентка второго курса лингвистического университета, которой он купил квартиру за сто двенадцать тысяч долларов за счет банка. Не думаю, что ваша мама была бы счастлива — да и в университете вряд ли бы кто-то за вас порадовался. По крайней мере ваш декан мне показалась строгой женщиной…
Это было нечто типа шантажа — но я не испытывала угрызений совести.
Будь она влюбленной бессребреницей, верившей, что любовник на ней женится, а теперь тяжело переживающей его смерть, — возможно, я бы говорила с ней иначе.
Но она играла во взрослые игры, она встречалась с мужчиной, который был очень богат и делал ей весьма дорогие презенты, — а значит, она должна была быть в курсе того, что просто так ничего не дается и за все надо платить. И не только телом — которое лично мне было не нужно.
— Ира, я пишу статью об Улитине. — Она молчала, вертя в пальцах тоненькую сигаретку. — И я заинтересована в том, чтобы это была объективная статья. Я уже знаю о нем достаточно много плохого — это связано с его профессиональной деятельностью, — так что мне не нужен компромат. Мне нужны ваши воспоминания…
— О том, что он за мужик был? — Она, кажется, пыталась язвить — но я ее понимала. — В порядке с ним все было — импотентом не обзовешь…
— Интимные вопросы мне неинтересны. — Я улыбнулась ей, показывая, что говорю правду и не желаю ей ничего плохого. — И еще, Ира, — я вам могу пообещать, что ваше имя упоминать не буду. Потому что совершенно не хочу причинять вам неприятности. Я могла написать статью и без встречи с вами, и назвать вас по имени, и вашу фотографию напечатать, у меня есть, с собой даже, — но мне показалось, что"то некрасиво. А вот если вы мне что-нибудь расскажете — не эмоции, но факты, — я вам буду очень признательна. И пожалуйста, не думайте, что вы его предадите тем, что поговорите со мной, — тем более, как я поняла, ваши отношения…
— А тебе что надо-то конкретно? — Она перебила меня довольно бесцеремонно, но я была не в обиде — ей надо было все взвесить, чтобы понять, что лучше поговорить со мной, чем выставлять меня вон. — Как мы познакомились, что ли, и куда ходили? Где трахались и сколько денег он мне давал? Я в агентстве работала когда, у нас девка одна так попала — с журналистом трепалась, подкатывал к ней все придурок один, а потом про нее такое написал, что хоть вешайся. Она и не говорила такого — тот сам написал. Так ее чуть из агентства не поперли — жалуешься, говорят, на нас, так и вали! На всю страну блядью себя показала — нас только позоришь. И ты меня на понт не бери с фамилией и фотографией — надо тебе, пиши и фото ставь. Мне же реклама, пусть мужики нормальные прочитают. Адрес даже дать можешь — мне же лучше. И напиши, что любовь у нас была, у меня была — и не за деньги. А что сам дарил — так я не просила! Давай пиши! Потом мужики звонить тебе будут, меня искать — если слышишь, что нормальный, давай мой телефон, я тебя в долю возьму. А сейчас все, подруга, — некогда мне, притомила ты меня…
Как ни странно, она была права — моя статья с ее именем и снимком действительно была бы для нее рекламой. Ее мать так и так была в курсе отношений дочери с Улитиным — а университет это никак волновать было не должно.
Хотя, признаться, она плохо представляла, на что способен современный журналист — который может не просто приврать, но наврать много и всерьез. Я, правда, не из этого числа, я отвечаю за то, что пишу, — но все же.
— Ира, я уже извинилась за вынужденный обман — и мне совершенно не хочется с вами ругаться. — Я произнесла это как можно мягче, хотя уже без всяких елейных улыбок. — И поверьте, мне абсолютно неинтересно, каков он был в постели. И что он вам дарил, я тоже знаю, и про квартиру, и про машину…
Я просто так это сказала, начет машины, наобум — но ее почему-то это задело.
— Напиши — дарил «бээмвуху» «триста восемнадцатую», в гараже стоит у дома. Гараж тоже он купил! Про золото и брю-лики напиши, про шмотки из бутиков.
В загранку летали три раза, во Францию, тоже пиши. Да что хочешь пиши — мне-то что?! Да хоть напиши, что он мне самолет подарил да брюликов десяток кило!
— Ира, я понимаю, что вы на меня злитесь, но мне интересно совсем другое. — Я игнорировала ее вспышки, и она это видела, и злость ее была бессильной такой — может, потому, что она не могла вытолкнуть меня за дверь. — Не знаю, читали ли вы газету «Сенсация» — у меня есть с собой ксерокопия, я вам дам, если хотите. В любом случае существует версия, что Улитин умер не сам, что его убили, — и очень многие этой версии придерживаются. Я знаю, что ему угрожали, его пытались скомпрометировать, чтобы он ушел из «Нефтабанка», — и наверное, вы можете мне что-то об этом рассказать. И еще я думаю, что вы в курсе, кто мог его убить, — возможно, он кого-то опасался, и…
Она так ожесточенно мотнула головой, словно не могла поверить, что это было убийство — словно сама мысль об этом ее пугала.
— Да не знаю я ничего — мне откуда знать?! — Она выпалила это буквально, как-то слишком поспешно выпалила. — Он со мной свои дела не обсуждал — я ему для другого была нужна. И вообще…
— Ира — если вы боитесь, то не стоит, потому что я обещаю не упоминать вашего имени, — вставила я быстро. — Может быть, ему кто-то звонил при вас, что-то говорил в вашем присутствии, когда он с кем-то встречался.
Она категорично мотнула головой — я открыла сумку и извлекла из нее копию статьи Перепелкина, протягивая ей. Мне нужна была пауза в разговоре — для нее нужна, чтобы она перестала злиться на меня. А к тому же я хотела, чтобы она узнала, что в ночь его смерти рядом с ним была другая. Не то чтобы я верила, что она мне может сказать, кто это был, — этого, конечно, нельзя было исключать, но такие совпадения бывают только в сказках. Моя цель заключалась в том, чтобы она переключилась с меня на Улитина, озлобилась именно на него — тем более, как мне показалось, у нее были для этого и другие причины. Я могла ошибаться, но мне казалось, что они расстались за какое-то время до его смерти, и не по ее инициативе расстались, и это расставание ее задело, И может быть, разозлившись, она могла мне выложить куда больше, чем я рассчитывала. И еще — еще она странно как-то отреагировала на известие о том, что Улитина убили.
Словно что-то знала — или о чем-то догадывалась. Словно предположила, что могут прийти и за ней.
— Туфта полная. — Она фыркнула, бросая ксерокопию на стол — стараясь выглядеть абсолютно безразличной. Но у меня было впечатление, что я все же достигла цели, ее задев. — Ты в Париже была? По улицам идешь, а под ногами дерьмо собачье, — вот и газеты ваши как откроешь, сразу вляпаешься…
— Это не моя газета, Ира, — поправила я мягко. — Но тем не менее то, что там написано, — правда. Газета дрянная, статья пустая, но факты верны — я их проверила лично…
— Если убили, пусть милиция ищет. — Она это произнесла чересчур равнодушно для человека, который в течение долгого времени был близок с покойным. — Нужна им буду — пусть находят и спрашивают. Да и откуда мне знать — у нас в прошлом году еще кончилось все. И не видела я его давно — соврала я, усекла? Заезжал один раз, когда я в больнице была, в декабре или начале января, — и все. И с февраля не звонил. Пусть тех спрашивают, с кем он после меня был…
— Господи, неужели он вас бросил после той аварии? — Я постаралась, чтобы вопрос прозвучал максимально удивленно — надеясь, что смена роли журналистки на роль женщины, знающей, что мужчины вероломны, может мне помочь.
— Из-за того, что вы повредили ноги, — из-за этого? Но вы же столько времени были вместе, я слышала, что он так относился к вам… Неужели?
— А чего, в кайф хромую трахать, у которой ноги не согнешь? — Вопрос был задан зло, но я верила, что злость адресована не мне. — Стоя только и можно — а в кайф, что ли? Ни в кабак не пойти, ни еще куда — да в тачку усаживать надо как инвалида. На кой, когда здоровых толпа и каждая под богатого мужика лечь готова? Дело нормальное, я без претензий…
Я покачала головой, изображая сострадание — абсолютно неискреннее, мне не за что было ее жалеть.
— А врачи… Я хочу сказать, вы же за границей лечились вместе с ним, неужели там ничего не могли сделать?
— А ему-то от чего лечиться, он в порядке был! — Теперь пришел ее черед удивляться, только в отличие от меня без притворства. — А я здесь лечилась. По высшему уровню все — получше, чем на Западе. Колени заново сделали — ходить вот могу. Говорят, месяца через три все в норме будет — у меня ж процедуры все время, упражнения на разработку суставов, и человек ко мне оттуда приезжает постоянно. Андрей же денег им вперед загнал, за лечение-то…
Я кивнула глубокомысленно — думая про себя, что, выходит, после аварии Улитин уезжал за границу совсем не лечиться, хотя сообщал всем обратное. Это ничего не значило, конечно, — может, он отдохнуть решил после истории с «Нефтабанком», тем более что у него там собственность была, за границей. Но в любом случае выходило, что он остался цел и невредим — а вот ей не повезло.
— А вы уверены, что та авария была случайностью? — Мне показалось, что ей не нравится мой вопрос, но это была ее проблема. — Ведь почему-то Улитин милицию не вызы-' вал — и «скорая» к вам не приезжала. Может быть, это было подстроено, как вы думаете, Ира?
— Мне откуда знать, кого он вызывал? Мне не до того было. — Она точно ощущала "себя неуютно, потому что снова закурила, хотя только что потушила сигарету. И старалась не встречаться со мной глазами, глядя в сторону. Хотя, возможно, ей просто неприятно было вспоминать ту историю. — Да и что ее вызывать, ментовку, — он меня скорей торопился в больницу отвезти. У него знакомых много было спортсменов, вот он меня в больницу и повез, где звезд всяких лечат от травм.
— На чем повез? — Я изобразила недоумение. — Ведь машина разбилась?
— Та разбилась — он позвонил, другую пригнали. Охране позвонил — и все дела. — Она быстро взглянула меня, но на лице у меня было простое любопытство-по нему нельзя было сказать, что я намеренно загоняю ее в ловушку.
— Да не помню я-у меня колени раздроблены были, я.сознание потеряла. В больнице уже очнулась…
Я не могла объяснить, почему прицепилась к той аварии. Разговор на эту тему ее напрягал, и я рисковала тем, что она вообще прекратит со мной беседовать. Мне следовало бы оценить, что она, узнав, кто я, не начала орать, психовать и требовать, чтобы я ушла, — и значит, надо было вести себя соответственно, избегая говорить о том, что ей неприятно. Но я как идиотка вцепилась именно в этот эпизод — тупо так, по-бульдожьи. Как стоматолог-садист, несмотря на просьбы пациента прекратить, упорно ковыряющий больной зуб — хотя и знает при этом, что пациент сейчас сбежит и лишит его гонорара.
Дело тут было не в моей тупости — я придерживалась бы высокого мнения о своих умственных способностях, даже если бы его не разделяли окружающие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51