Я не слышала, чтобы он запер меня, но в принципе это не имело значения — я все равно не могла отсюда выйти. До тех пор, пока кто-то из руководства не поговорит со мной и не будет принято решение меня выпустить. Если оно вообще будет принято.
Телефона тут, естественно, не было, в этой небольшой комнате, предназначенной то ли для тайных переговоров, то ли для посиделок в узком кругу. Она во всем была точной копией той комнаты на втором этаже, в которой я была пять минут назад, — паркетный пол, обшитые деревом и увешанные картинами стены, мебель из дерева и зеленой кожи, бар в углу, коробка с сигарами на столе — не было только телефона.
Хотя даже будь он здесь, куда бы я могла позвонить, собственно? В милицию по ноль-два — смешно. В редакцию — сообщить Наташке Антоновой, что меня задерживают здесь насильно? Может быть. И может быть, я чувствовала бы себя чуть получше оттого, что в редакции знают, где я — и что со мной происходит.
Не то чтобы я боялась, что меня отсюда не выпустят, — но мысль о том, что никто не знает, где нахожусь, мне не понравилась. Потому что это было странно — то, что меня не выпустили отсюда, из дома приемов «Нефтабанка». Я не обладала информацией, способной разрушить их имидж, да и даже будь у меня убийственный материал о махинациях банка, для такой структуры любая статья в любой газете — что комариный укус для человека, одетого в скафандр.
Тем более в наше время, когда на прессу практически вообще никто не реагирует — разве что журналист нечто уж совсем фантастическое раздобудет. Да и то реакция на статью зависит от конъюнктуры. Если это материал о том, как, скажем, один министр парился с проститутками в бане, принадлежащей бандитам, — материал, подтвержденный сделанными с видеопленки фотографиями, — на такое отреагируют обязательно. А помню, не так давно статья у нас появилась про Одного губернатора области, двое конкурентов которого скончались в один день от непонятной болезни, и при этом даже вскрытие не проводилось, — и ничего, нуль эмоций.
Тем не менее меня отсюда не выпустили. То ли еще рассчитывая как-то со мной договориться — хотя какие могут быть разговоры после такого вот поступка?
— то ли планируя всерьез запугать. И значит, считая, что я знаю больше, чем сказала, — и эта информация может сильно повредить репутации уважаемой банковской структуры.
Наверное, мне не стоило сюда приезжать. Или хотя бы стоило сказать Наташке, куда я еду. Но все слишком неожиданно произошло. Я только приехала в редакцию, только зашла в свой кабинет, собираясь снять пальто и заглянуть к Антоновой, и вдруг звонок. И ласковый голос в трубке, предcтавившийся секретарем вице-президента «Нефтабанка» по связям с общественностью господина Макарова. Который хотел выразить сожаление по поводу возникшего между нами непонимания и узнать, смогу ли я приехать для более конструктивного разговора — в любое удобное для меня время.
Я, признаться, сначала жутко удивилась, а потом подумала, что раз мне позвонили, значит, все-таки решили мне что-то рассказать. Попытка скомпрометировать меня перед главным не удалась, и они поняли, что придется идти другим путем — тем, который нужен мне. И я так обрадовалась этому, что быстро собралась и ушла, никому ничего не сказав.
Я вытащила из сумки свой «Житан» и прикурила, оглядываясь по сторонам.
Почему-то очень остро ощущая на себе чей-то взгляд. Подумав вдруг, что тут наверняка есть видеокамера, замаскированная так, что я ее не увижу, даже если знаю о ее существовании. И микрофон наверняка есть, чтобы разговоры слушать и записывать. И мой недавний разговор с этим уродом, который вице-президент по связям с общественностью, наверняка записывался.
За этим он меня и позвал — думая, что знает журналистов, заранее составив план нашей беседы, не сомневаясь, что в конце разговора сообщит с усмешкой, что может продемонстрировать мне запись того, о чем мы говорили. И выдвинет свои условия, которые я обязана буду принять. Вот только просчитался он-и именно поэтому я сидела здесь.
Мне следовало бы задуматься после разговора с секретаршей — но я улыбнулась победно. Потому что это был удачный для меня день. Сначала я получила номер телефона и адрес девицы, которая была любовницей Улитина и, возможно, сидела в его машине в тот последний для него вечер, — а теперь этот звонок, означавший, что удача повернулась ко мне лицом.
Мне следовало бы задуматься — с чего это тот, кто говорил со мной так высокомерно, кто вел себя так, словно я какая-то оборванная попрошайка, явившаяся к большому человеку просить милостыню, вдруг столь разительно переменился. Но я сказала себе, что преподала ему неплохой урок, сбив с него спесь, — а его руководство, узнав о нашем разговоре, сбило ее окончательно. И даже интересно будет посмотреть, каким он стал после моего урока, — а услышать то, что он мне расскажет, будет куда интереснее.
На часах было полтретьего, когда она мне позвонила, — я только-только вернулась в редакцию после визита в Иняз.
Вообще-то я хотела домой — но Яшке надо было в «Ночную Москву». Не скажу, чтобы мне хотелось его подвозить — я ведь, если честно, собиралась домой, мне спокойная обстановка нужна была для размышлений, — но и посылать его не хотелось.
Я и так его кинула с рестораном — потому что работа была куда важнее в тот момент. А к тому же я справедливо рассудила, что коль скоро он, согласившись мне помочь в моих поисках, потом начал ныть и даже внутрь института со мной не пошел, то никакого вознаграждения не заслужил. По крайней мере до тех пор, пока я не найду эту девицу. И потому я сказала ему, что побродила впустую по зданию, но выяснить ничего не смогла — так что ловить нам нечего, тем более что у меня есть дела, мне в редакцию надо, дабы сесть на телефон и продолжить расследование.
Яшка не настаивал на ресторане, не напоминал про обещание — видно, понимая, что не заслужил. И был, по-моему, очень рад тому, что мы уезжаем от Иняза — почему-то с той, которая ему понравилась, встречаться ему совсем не хотелось. Видно, опасался вполне справедливо, что она его не узнает и может послать подальше, когда он к ней подойдет. Вот только попросил докинуть до редакции, раз уж я все равно туда собираюсь. И пришлось его довезти — и вместе с ним войти внутрь. И хотя ему надо было в «Ночную Москву» и я вполне могла подняться с ним в лифте и тут же спуститься на первый и поехать домой, но как-то глупо это было — уходить, коль скоро уже оказалась тут.
И я сказала себе, что подумать можно и у себя в кабинете — главное, сначала взять кофе, а там уже можно начать размышлять над планом беседы с улитинской любовницей и затем ей позвонить и убедить ее со мной встретиться. Я не исключала, что на это у нее нет ни малейшего желания, так что мне понадобится вся моя хитрость и изобретательность. Но стоило мне войти д кабинет, как сразу зазвонил телефон.
Я могла перенести визит в дом приемов «Нефтабанка» на завтра — но решила, что железо все же лучше ковать, пока она горячо. А девица — если она в Москве и вообще жива — никуда не денется, я позвоню ей сразу, как только вернусь домой. И, сказав секретарше, что могу быть минут через сорок, тут же уехала.
В общем, меня подвела самонадеянность — убежденность, что я его обломала. И вид его, когда он спустился со своего второго этажа на первый, чтобы меня встретить, это подтверждал. Хотя присмотрись я сразу, я бы увидела, что приветливость его фальшива, дружелюбие наигранно, а нескрываемое превосходство, озлобившее меня в первый визит, прячется за напускной галантностью, с которой он поцеловал мне руку, наверняка потом сплюнув.
По пути на второй этаж он все твердил, как ужасно рад тому, что я нашла возможным выкроить время и мы встретились снова. И в комнате, в которой мы беседовали в первый раз — она, видно, для гостей низшего ранга предназначалась, — тоже какое-то время был чрезвычайно любезен, предлагая мне выпить чего-нибудь алкогольного и сокрушаясь, что я ограничиваюсь водой, в то время как у них в баре имеются элитные напитки. Видимо, он расслабить меня хотел — а может, это тоже для камеры предназначалось, мое, так сказать, выливание. Вот, мол, смотрите, как якобы принципиальная журналистка на халяву французский коньяк жрет или вино коллекционное.
Будь я в другой обстановке, я бы и согласилась, может, — тем более что заметила в баре какое-то вино, жутко красивую бутылку с несомненно очень вкусным содержимым. Но с чужими людьми и во враждебной обстановке спиртное я не употребляю категорически. И даже от кофе отказалась — чтобы не терять времени.
Словно чувствовала.
— Что ж, Юлия Евгеньевна, понимаю ваше стремление поскорее перейти к делу. — Он все еще улыбался, но улыбка была уже другой, не той, с которой он меня встречал. И голос изменился, утратив искусственно нагнанное в него тепло.
— Я доложил о нашей беседе своему руководству, и… Бесспорно, я был не совсем прав в ходе нашей первой встречи — я не знал, что вы такой известный журналист, я, к сожалению, не читаю такие газеты, как… Я хотел сказать — не читаю вашу газету…
Я вдруг отчетливо поняла, что он хотел меня задеть — и спохватился только в последний момент, но все равно выдал свое намерение. И то ощущение одержанной победы, которое во мне было, тот радостный настрой и вера в удачу, с которыми я приехала сюда, отошли на задний план, пропустив вперед предельную настороженность.
— Осмелюсь напомнить, Юлия Евгеньевна, что в прошлую нашу встречу вы предлагали мне компромисс — который заключался в том, что вы в своей статье об Андрее Дмитриевиче не употребляете имя банка в негативном контексте, а я предоставляю вам некоторую информацию об Андрее Дмитриевиче. — Лицо его брезгливо сморщилось — демонстрируя отношение к моему предложению. — Это разумно — хотя, не скрою, у меня было другое представление о правилах поведения журналиста и журналистской этике…
Он все-таки совершенно не умел играть — этот весь из себя ухоженный и утонченный манерный урод. Не будь я такой самоуверенной, я бы в первую секунду увидела, что он тот же, каким был, — потому что он был не способен спрятать свой паскудный характер. Попытался, видно, но задача оказалась невыполнимой — по-другому смотреть на людей и с ними разговаривать он не умел. Я имею в виду, с такими, как я, — с плебеями.
Дерьмо, извиняюсь за выражение, прям-таки лезло из него — его руководству следовало бы знать, что их зам по связям с общественностью для связей с этой самой общественностью явно не годится. Потому что, возможно, он в состоянии скрывать свое "я" в течение минут так трех — но потом на его лице появляется пренебрежительно-брезгливое выражение, тон становится менторским и демонстративно усталым, а в глазах стоит превосходство над собеседником.
— У меня тоже было другое представление… — начала, не желая сдерживаться, заводясь с пол-оборота. Но он перебил меня, на таких, как я, его подчеркнуто изысканная вежливость не распространялась.
— Давайте не будем, Юлия Евгеньевна, — конфликты с вами в мои планы не входили. — Он барственно поднял белую. руку, останавливая меня жестом, достойным цезаря. — Я тоже хочу предложить вам компромисс. Но прежде попрошу вас ответить на один вопрос — статья об Андрее Дмитриевиче обязательно должна появиться в вашей газете?
Я просто кивнула. Уже догадываясь, что приехала сюда зря.
— Юлия Евгеньевна, ведь речь идет об умершем человеке. — Он укоризненно это произнес, словно журил уличного мальчишку за то, что тот ругается на улице матом. — Представьте себе состояние его коллег и родных, когда они прочитают вашу статью, — ведь им и так очень тяжело. Возможно, у вас действительно есть какая-то негативная информация, касающаяся Андрея Дмитриевича, — но вам не кажется, что аморально беспокоить тех, кто умер?
Я покивала задумчиво — делая вид, что его слова произвели на меня впечатление, и даже очень серьезное. А потом встала.
— Обещаю вам на досуге обдумать свое поведение, — произнесла с максимальной колкостью, на которую была способна. — А сейчас до свидания — и спасибо вам за то, что просветили…
Он так тревожно оглянулся на стену, словно за ней скрывался кто-то, наблюдавший за ним пристально, — и тут же сменил тон:
— Ну что вы, Юлия Евгеньевна, — вы меня просто не поняли. — Он теперь звучал оправдывающееся и даже просительно. — Прошу вас, не торопитесь — сядьте, пожалуйста…
Я посмотрела на него внимательно, размышляя, что мне лучше сделать.
Надеясь, что он поймет, что если он еще раз позволит себе заговорить со мной в своей привычной манере, наше общение тут же завершится. А потом села — демонстративно вытаскивая из сумки «Житан» и прикуривая, не сводя глаз с собеседника, провоцируя его на презрительный взгляд. Но он вел себя так, словно вспомнил о существовании некой высшей силы за стеной комнаты — силы, которая потребовала, чтобы он со мной договорился, и следит за ним сейчас.
— Давайте, как говорят англичане, вернемся к нашим баранам, Юлия Евгеньевна. — Он потрогал длинными сухими пальцами аккуратно подстриженную бородку. — Я, с вашего позволения, хотел бы узнать, что натолкнуло вас на мысль написать об Андрее Дмитриевиче? Или, быть может, вам заказали эту статью?
Я не собиралась отвечать, молча затягиваясь.
— Итак, вы провели некоторую работу, собрали из разных источников — увы, совсем не обязательно компетентных, даже скорее всего некомпетентных — определенного рода сведения и теперь собираетесь их опубликовать. — Он замолчал, снова предоставляя мне возможность сделать реплику, но я как бы этого не заметила. — Я прекрасно понимаю, что в ходе работы вами были затрачены определенные усилия и на эту работу вам потребовалось время — и вы, разумеется, хотите, чтобы это было оплачено. Гонораром за статью, который вам заплатит ваша газета, — или гонораром, который заплатит тот, кто заказал вам этот материал.
Прошу вас понять меня правильно — в наше время ангажированность средств массовой информации ни для кого не является секретом. И надеюсь, что вас не обижает мое предположение, что кто-то заказал вам подобную статью, предоставив определенные сведения — скорее всего не слишком правдивые — об Андрее Дмитриевиче?
Он явно не верил, что я сама взялась за эту тему, — точнее, его руководство не верило, видя за моей спиной неких врагов, — и явно пытался вытянуть из меня ответ. Объяснять ему, что не в моих правилах писать на заказ, было бы глупо — равно как и вступаться за всю журналистскую братию, проявляя бессмысленную корпоративную солидарность. И я не стала ни пожимать плечами, ни раскрывать рот — продолжая молча курить.
— Позвольте предоставить вашему вниманию следующее предложение. — Он так напыщенно говорил, так неестественно — почему-то вызвав у меня мысль о том, что в другой ситуации он охотно сквернословит и рассказывает грязные и пошлые анекдоты. — Точнее, два предложения. Первое заключается в том, что в обмен на ваш отказ от статьи об Андрее Дмитриевиче я передаю вам интересный материал о… об одной, скажем так, крупной финансовой организации. Материал в вашем стиле — я имею в виду, что там есть компрометирующие данные, при этом основанные не на слухах, но документально подтвержденные. Что вы мне можете сказать по этому поводу?
Я могла сказать только одно — что или он дурак, или считает за дуру меня. Он не сомневался, что я хочу заработать на Улитине денег, — а сам убеждал меня бросить эту тему и взять ту, которая выгодна его банку. Я не сомневалась, что он предлагает мне компромат на конкурентов, наверняка тоже крупный банк, — но логики в этом предложении не было.
Все это мне что-то напоминало — и я наконец поняла что. Историю с Алещенко — которому тоже предложили в свое время отказаться от статьи об Улитине в обмен на факты по крупному банку. Значит, теперь мне должны были предложить деньги. А потом, если я их не возьму, начать угрожать. Это в том случае, если сценарий писал один и тот же человек.
— Могу сказать, что хотела бы услышать предложение номер два, — произнесла негромко. — Если, конечно, оно отличается по своему характеру от предложения номер один.
— Что ж… — Он скрестил пальцы, снова оглядываясь как бы невзначай на стену — позже я поняла, что скорее всего там была вмонтирована камера, а тогда почему-то не догадалась. Меня больше заинтересовал тот факт, что он вдруг расцвел — словно до этого меня проверял и ужасно обрадовался, что я выдержала проверку. — Что ж, Юлия Евгеньевна, — должен признаться, что я рад, что услышал от вас именно это. Рад, что вы оказались принципиальным журналистом — увы, не могу сказать этого о большинстве ваших коллег. Я рад, что вами руководит не просто желание написать сенсационную статью любого содержания, но профессиональный интерес. И одновременно я выражаю надежду, что вы не только принципиальны, но и объективны — и ваша статья, посвященная Андрею Дмитриевичу, будет основана не на слухах, но на фактах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Телефона тут, естественно, не было, в этой небольшой комнате, предназначенной то ли для тайных переговоров, то ли для посиделок в узком кругу. Она во всем была точной копией той комнаты на втором этаже, в которой я была пять минут назад, — паркетный пол, обшитые деревом и увешанные картинами стены, мебель из дерева и зеленой кожи, бар в углу, коробка с сигарами на столе — не было только телефона.
Хотя даже будь он здесь, куда бы я могла позвонить, собственно? В милицию по ноль-два — смешно. В редакцию — сообщить Наташке Антоновой, что меня задерживают здесь насильно? Может быть. И может быть, я чувствовала бы себя чуть получше оттого, что в редакции знают, где я — и что со мной происходит.
Не то чтобы я боялась, что меня отсюда не выпустят, — но мысль о том, что никто не знает, где нахожусь, мне не понравилась. Потому что это было странно — то, что меня не выпустили отсюда, из дома приемов «Нефтабанка». Я не обладала информацией, способной разрушить их имидж, да и даже будь у меня убийственный материал о махинациях банка, для такой структуры любая статья в любой газете — что комариный укус для человека, одетого в скафандр.
Тем более в наше время, когда на прессу практически вообще никто не реагирует — разве что журналист нечто уж совсем фантастическое раздобудет. Да и то реакция на статью зависит от конъюнктуры. Если это материал о том, как, скажем, один министр парился с проститутками в бане, принадлежащей бандитам, — материал, подтвержденный сделанными с видеопленки фотографиями, — на такое отреагируют обязательно. А помню, не так давно статья у нас появилась про Одного губернатора области, двое конкурентов которого скончались в один день от непонятной болезни, и при этом даже вскрытие не проводилось, — и ничего, нуль эмоций.
Тем не менее меня отсюда не выпустили. То ли еще рассчитывая как-то со мной договориться — хотя какие могут быть разговоры после такого вот поступка?
— то ли планируя всерьез запугать. И значит, считая, что я знаю больше, чем сказала, — и эта информация может сильно повредить репутации уважаемой банковской структуры.
Наверное, мне не стоило сюда приезжать. Или хотя бы стоило сказать Наташке, куда я еду. Но все слишком неожиданно произошло. Я только приехала в редакцию, только зашла в свой кабинет, собираясь снять пальто и заглянуть к Антоновой, и вдруг звонок. И ласковый голос в трубке, предcтавившийся секретарем вице-президента «Нефтабанка» по связям с общественностью господина Макарова. Который хотел выразить сожаление по поводу возникшего между нами непонимания и узнать, смогу ли я приехать для более конструктивного разговора — в любое удобное для меня время.
Я, признаться, сначала жутко удивилась, а потом подумала, что раз мне позвонили, значит, все-таки решили мне что-то рассказать. Попытка скомпрометировать меня перед главным не удалась, и они поняли, что придется идти другим путем — тем, который нужен мне. И я так обрадовалась этому, что быстро собралась и ушла, никому ничего не сказав.
Я вытащила из сумки свой «Житан» и прикурила, оглядываясь по сторонам.
Почему-то очень остро ощущая на себе чей-то взгляд. Подумав вдруг, что тут наверняка есть видеокамера, замаскированная так, что я ее не увижу, даже если знаю о ее существовании. И микрофон наверняка есть, чтобы разговоры слушать и записывать. И мой недавний разговор с этим уродом, который вице-президент по связям с общественностью, наверняка записывался.
За этим он меня и позвал — думая, что знает журналистов, заранее составив план нашей беседы, не сомневаясь, что в конце разговора сообщит с усмешкой, что может продемонстрировать мне запись того, о чем мы говорили. И выдвинет свои условия, которые я обязана буду принять. Вот только просчитался он-и именно поэтому я сидела здесь.
Мне следовало бы задуматься после разговора с секретаршей — но я улыбнулась победно. Потому что это был удачный для меня день. Сначала я получила номер телефона и адрес девицы, которая была любовницей Улитина и, возможно, сидела в его машине в тот последний для него вечер, — а теперь этот звонок, означавший, что удача повернулась ко мне лицом.
Мне следовало бы задуматься — с чего это тот, кто говорил со мной так высокомерно, кто вел себя так, словно я какая-то оборванная попрошайка, явившаяся к большому человеку просить милостыню, вдруг столь разительно переменился. Но я сказала себе, что преподала ему неплохой урок, сбив с него спесь, — а его руководство, узнав о нашем разговоре, сбило ее окончательно. И даже интересно будет посмотреть, каким он стал после моего урока, — а услышать то, что он мне расскажет, будет куда интереснее.
На часах было полтретьего, когда она мне позвонила, — я только-только вернулась в редакцию после визита в Иняз.
Вообще-то я хотела домой — но Яшке надо было в «Ночную Москву». Не скажу, чтобы мне хотелось его подвозить — я ведь, если честно, собиралась домой, мне спокойная обстановка нужна была для размышлений, — но и посылать его не хотелось.
Я и так его кинула с рестораном — потому что работа была куда важнее в тот момент. А к тому же я справедливо рассудила, что коль скоро он, согласившись мне помочь в моих поисках, потом начал ныть и даже внутрь института со мной не пошел, то никакого вознаграждения не заслужил. По крайней мере до тех пор, пока я не найду эту девицу. И потому я сказала ему, что побродила впустую по зданию, но выяснить ничего не смогла — так что ловить нам нечего, тем более что у меня есть дела, мне в редакцию надо, дабы сесть на телефон и продолжить расследование.
Яшка не настаивал на ресторане, не напоминал про обещание — видно, понимая, что не заслужил. И был, по-моему, очень рад тому, что мы уезжаем от Иняза — почему-то с той, которая ему понравилась, встречаться ему совсем не хотелось. Видно, опасался вполне справедливо, что она его не узнает и может послать подальше, когда он к ней подойдет. Вот только попросил докинуть до редакции, раз уж я все равно туда собираюсь. И пришлось его довезти — и вместе с ним войти внутрь. И хотя ему надо было в «Ночную Москву» и я вполне могла подняться с ним в лифте и тут же спуститься на первый и поехать домой, но как-то глупо это было — уходить, коль скоро уже оказалась тут.
И я сказала себе, что подумать можно и у себя в кабинете — главное, сначала взять кофе, а там уже можно начать размышлять над планом беседы с улитинской любовницей и затем ей позвонить и убедить ее со мной встретиться. Я не исключала, что на это у нее нет ни малейшего желания, так что мне понадобится вся моя хитрость и изобретательность. Но стоило мне войти д кабинет, как сразу зазвонил телефон.
Я могла перенести визит в дом приемов «Нефтабанка» на завтра — но решила, что железо все же лучше ковать, пока она горячо. А девица — если она в Москве и вообще жива — никуда не денется, я позвоню ей сразу, как только вернусь домой. И, сказав секретарше, что могу быть минут через сорок, тут же уехала.
В общем, меня подвела самонадеянность — убежденность, что я его обломала. И вид его, когда он спустился со своего второго этажа на первый, чтобы меня встретить, это подтверждал. Хотя присмотрись я сразу, я бы увидела, что приветливость его фальшива, дружелюбие наигранно, а нескрываемое превосходство, озлобившее меня в первый визит, прячется за напускной галантностью, с которой он поцеловал мне руку, наверняка потом сплюнув.
По пути на второй этаж он все твердил, как ужасно рад тому, что я нашла возможным выкроить время и мы встретились снова. И в комнате, в которой мы беседовали в первый раз — она, видно, для гостей низшего ранга предназначалась, — тоже какое-то время был чрезвычайно любезен, предлагая мне выпить чего-нибудь алкогольного и сокрушаясь, что я ограничиваюсь водой, в то время как у них в баре имеются элитные напитки. Видимо, он расслабить меня хотел — а может, это тоже для камеры предназначалось, мое, так сказать, выливание. Вот, мол, смотрите, как якобы принципиальная журналистка на халяву французский коньяк жрет или вино коллекционное.
Будь я в другой обстановке, я бы и согласилась, может, — тем более что заметила в баре какое-то вино, жутко красивую бутылку с несомненно очень вкусным содержимым. Но с чужими людьми и во враждебной обстановке спиртное я не употребляю категорически. И даже от кофе отказалась — чтобы не терять времени.
Словно чувствовала.
— Что ж, Юлия Евгеньевна, понимаю ваше стремление поскорее перейти к делу. — Он все еще улыбался, но улыбка была уже другой, не той, с которой он меня встречал. И голос изменился, утратив искусственно нагнанное в него тепло.
— Я доложил о нашей беседе своему руководству, и… Бесспорно, я был не совсем прав в ходе нашей первой встречи — я не знал, что вы такой известный журналист, я, к сожалению, не читаю такие газеты, как… Я хотел сказать — не читаю вашу газету…
Я вдруг отчетливо поняла, что он хотел меня задеть — и спохватился только в последний момент, но все равно выдал свое намерение. И то ощущение одержанной победы, которое во мне было, тот радостный настрой и вера в удачу, с которыми я приехала сюда, отошли на задний план, пропустив вперед предельную настороженность.
— Осмелюсь напомнить, Юлия Евгеньевна, что в прошлую нашу встречу вы предлагали мне компромисс — который заключался в том, что вы в своей статье об Андрее Дмитриевиче не употребляете имя банка в негативном контексте, а я предоставляю вам некоторую информацию об Андрее Дмитриевиче. — Лицо его брезгливо сморщилось — демонстрируя отношение к моему предложению. — Это разумно — хотя, не скрою, у меня было другое представление о правилах поведения журналиста и журналистской этике…
Он все-таки совершенно не умел играть — этот весь из себя ухоженный и утонченный манерный урод. Не будь я такой самоуверенной, я бы в первую секунду увидела, что он тот же, каким был, — потому что он был не способен спрятать свой паскудный характер. Попытался, видно, но задача оказалась невыполнимой — по-другому смотреть на людей и с ними разговаривать он не умел. Я имею в виду, с такими, как я, — с плебеями.
Дерьмо, извиняюсь за выражение, прям-таки лезло из него — его руководству следовало бы знать, что их зам по связям с общественностью для связей с этой самой общественностью явно не годится. Потому что, возможно, он в состоянии скрывать свое "я" в течение минут так трех — но потом на его лице появляется пренебрежительно-брезгливое выражение, тон становится менторским и демонстративно усталым, а в глазах стоит превосходство над собеседником.
— У меня тоже было другое представление… — начала, не желая сдерживаться, заводясь с пол-оборота. Но он перебил меня, на таких, как я, его подчеркнуто изысканная вежливость не распространялась.
— Давайте не будем, Юлия Евгеньевна, — конфликты с вами в мои планы не входили. — Он барственно поднял белую. руку, останавливая меня жестом, достойным цезаря. — Я тоже хочу предложить вам компромисс. Но прежде попрошу вас ответить на один вопрос — статья об Андрее Дмитриевиче обязательно должна появиться в вашей газете?
Я просто кивнула. Уже догадываясь, что приехала сюда зря.
— Юлия Евгеньевна, ведь речь идет об умершем человеке. — Он укоризненно это произнес, словно журил уличного мальчишку за то, что тот ругается на улице матом. — Представьте себе состояние его коллег и родных, когда они прочитают вашу статью, — ведь им и так очень тяжело. Возможно, у вас действительно есть какая-то негативная информация, касающаяся Андрея Дмитриевича, — но вам не кажется, что аморально беспокоить тех, кто умер?
Я покивала задумчиво — делая вид, что его слова произвели на меня впечатление, и даже очень серьезное. А потом встала.
— Обещаю вам на досуге обдумать свое поведение, — произнесла с максимальной колкостью, на которую была способна. — А сейчас до свидания — и спасибо вам за то, что просветили…
Он так тревожно оглянулся на стену, словно за ней скрывался кто-то, наблюдавший за ним пристально, — и тут же сменил тон:
— Ну что вы, Юлия Евгеньевна, — вы меня просто не поняли. — Он теперь звучал оправдывающееся и даже просительно. — Прошу вас, не торопитесь — сядьте, пожалуйста…
Я посмотрела на него внимательно, размышляя, что мне лучше сделать.
Надеясь, что он поймет, что если он еще раз позволит себе заговорить со мной в своей привычной манере, наше общение тут же завершится. А потом села — демонстративно вытаскивая из сумки «Житан» и прикуривая, не сводя глаз с собеседника, провоцируя его на презрительный взгляд. Но он вел себя так, словно вспомнил о существовании некой высшей силы за стеной комнаты — силы, которая потребовала, чтобы он со мной договорился, и следит за ним сейчас.
— Давайте, как говорят англичане, вернемся к нашим баранам, Юлия Евгеньевна. — Он потрогал длинными сухими пальцами аккуратно подстриженную бородку. — Я, с вашего позволения, хотел бы узнать, что натолкнуло вас на мысль написать об Андрее Дмитриевиче? Или, быть может, вам заказали эту статью?
Я не собиралась отвечать, молча затягиваясь.
— Итак, вы провели некоторую работу, собрали из разных источников — увы, совсем не обязательно компетентных, даже скорее всего некомпетентных — определенного рода сведения и теперь собираетесь их опубликовать. — Он замолчал, снова предоставляя мне возможность сделать реплику, но я как бы этого не заметила. — Я прекрасно понимаю, что в ходе работы вами были затрачены определенные усилия и на эту работу вам потребовалось время — и вы, разумеется, хотите, чтобы это было оплачено. Гонораром за статью, который вам заплатит ваша газета, — или гонораром, который заплатит тот, кто заказал вам этот материал.
Прошу вас понять меня правильно — в наше время ангажированность средств массовой информации ни для кого не является секретом. И надеюсь, что вас не обижает мое предположение, что кто-то заказал вам подобную статью, предоставив определенные сведения — скорее всего не слишком правдивые — об Андрее Дмитриевиче?
Он явно не верил, что я сама взялась за эту тему, — точнее, его руководство не верило, видя за моей спиной неких врагов, — и явно пытался вытянуть из меня ответ. Объяснять ему, что не в моих правилах писать на заказ, было бы глупо — равно как и вступаться за всю журналистскую братию, проявляя бессмысленную корпоративную солидарность. И я не стала ни пожимать плечами, ни раскрывать рот — продолжая молча курить.
— Позвольте предоставить вашему вниманию следующее предложение. — Он так напыщенно говорил, так неестественно — почему-то вызвав у меня мысль о том, что в другой ситуации он охотно сквернословит и рассказывает грязные и пошлые анекдоты. — Точнее, два предложения. Первое заключается в том, что в обмен на ваш отказ от статьи об Андрее Дмитриевиче я передаю вам интересный материал о… об одной, скажем так, крупной финансовой организации. Материал в вашем стиле — я имею в виду, что там есть компрометирующие данные, при этом основанные не на слухах, но документально подтвержденные. Что вы мне можете сказать по этому поводу?
Я могла сказать только одно — что или он дурак, или считает за дуру меня. Он не сомневался, что я хочу заработать на Улитине денег, — а сам убеждал меня бросить эту тему и взять ту, которая выгодна его банку. Я не сомневалась, что он предлагает мне компромат на конкурентов, наверняка тоже крупный банк, — но логики в этом предложении не было.
Все это мне что-то напоминало — и я наконец поняла что. Историю с Алещенко — которому тоже предложили в свое время отказаться от статьи об Улитине в обмен на факты по крупному банку. Значит, теперь мне должны были предложить деньги. А потом, если я их не возьму, начать угрожать. Это в том случае, если сценарий писал один и тот же человек.
— Могу сказать, что хотела бы услышать предложение номер два, — произнесла негромко. — Если, конечно, оно отличается по своему характеру от предложения номер один.
— Что ж… — Он скрестил пальцы, снова оглядываясь как бы невзначай на стену — позже я поняла, что скорее всего там была вмонтирована камера, а тогда почему-то не догадалась. Меня больше заинтересовал тот факт, что он вдруг расцвел — словно до этого меня проверял и ужасно обрадовался, что я выдержала проверку. — Что ж, Юлия Евгеньевна, — должен признаться, что я рад, что услышал от вас именно это. Рад, что вы оказались принципиальным журналистом — увы, не могу сказать этого о большинстве ваших коллег. Я рад, что вами руководит не просто желание написать сенсационную статью любого содержания, но профессиональный интерес. И одновременно я выражаю надежду, что вы не только принципиальны, но и объективны — и ваша статья, посвященная Андрею Дмитриевичу, будет основана не на слухах, но на фактах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51