А на следующий день после празднования семнадцатилетия, а именно второго сентября — всегда обожала символы, — заявилась в редакцию, уже напечатавшую штук пять крошечных моих заметок. И притащила с собой папку с написанными в августе статьями — этакой демонстрацией моего ума и способностей.
Статьи были жутко объемными, полными образов и философии, умных слов и изречений знаменитых людей, и абсолютно не газетными ни по объему, ни по стилю — сейчас смешно, а тогда я ими жутко гордилась. И ни секунды не сомневалась, что за них тут же ухватятся, а меня начнут усиленно зазывать на работу и сулить всяческие блага, опасаясь, что иначе мой талант переманят другие.
Однако, как и следовало, в общем, ожидать, самодеятельность моя пришлась не по вкусу, почти все темы были забракованы, а одобренные — безжалостно исчерканы и отданы мне на переработку. Но тем не менее я легко выслушала отказ и согласилась писать что скажут и как скажут — может, потому, что мной все-таки заинтересовались, пусть и не особенно бурно.
Тогда был сентябрь 87-го — а сейчас апрель 98-го. Если задуматься, срок жуткий — и в редакции я порой ощущала себя старухой. Из тех, с кем я начинала, может, человек десять осталось — остальные по другим изданиям разбрелись или вообще профессию сменили. У нас же молодежная газета — соответственно, всегда платили мало.
Раньше вообще так было — на зарплате минимум нарoдa, остальные за штатом, на гонораре. По меркам 87-го года на этом самом гонораре рублей сорок заработать было можно в месяц, ну пятьдесят — вдвое-втрое меньше средней зарплаты. Тот, кому давали в газете полставки — то есть гонорар плюс шестьдесят рублей, — считался счастливцем. А те, кто был на зарплате, вообще к лику избранных причислялись — хотя вся зарплата сто рублей составляла, уборщица получала больше. И лет пять эти цифры не менялись — хотя в конце восьмидесятых начавшие вовсю разворачиваться предприимчивые люди, еще не именовавшиеся бизнесменами и известные как кооператоры, уже миллионами ворочали.
В принципе на то она и молодежная газета — сделал себе имя и уходи. Ну в каких «Известиях» или «Правде» можно было в конце восьмидесятых написать объемную статью о проститутках, или роке, или гомосексуалистах? А в молодежке можно — шеф за каждый спорный, так сказать, материал с вышестоящими инстанциями бился, может, поэтому у нас тираж все время рос и сейчас он под два миллиона.
Так что вплоть до начала девяностых это несложно было — при наличии головы и умения писать — сделать себе имя. А там остепеняйся, иди в солидное издание и пиши какую-нибудь аналитику. К тому же все больше новых газет стало появляться — которые переманивали из существующих изданий всех, кто готов был уйти, тем более деньги предлагали куда большие, чем в нашей конторе.
В общем, текучка кадров всегда была сильная — и за эти почти одиннадцать лет, что я работаю в редакции, пятьсот человек точно через нашу газету прошло, а может, и тысяча. А я все тут — хотя уж вариантов было…
— Пустышка это. — Женька, которому я дала время на раздумья, решительно отодвинулся от стола, скрипя по кафелю железными ножками стула, явно собираясь уходить. — За кофе спасибо, Юль, — пойду, дел по горло. Ты Наташке так и скажи — нечего там ловить, ничего не нароешь…
Я, конечно, не великий психоаналитик — хотя журналистика сродни психологии. Ну если не репортажи пишешь короткие, а пространные интервью, очерки и зарисовки — о людях, в общем. Если в человека не вдуматься — ни черта не выйдет, он тебе штампами отвечать будет, и не статья получится, а скучный и сухой набор слов. А если поймешь его и раскрутишь на разговор — такое расскажет, что заслушаешься.
Это к тому, что я видела, что он нервничает — не нравился ему наш разговор. Хотя очевидных причин для этого не было.
— Жень, ты пойми — ну скажу я Наташке, и что? Шеф сам заинтересовался — и что она сделает? Ты же знаешь — если ему что интересным покажется, ему вынь да положь, — заметила рассудительно. — Ты же сам писал как-то — что за каждым бизнесменом что-то есть, даже за самым честным, потому что бизнес у нас такой, на грани фола. У тебя же досье на всех, связи — неужели не найдешь фактуру?
— Да сказал же — нет там ничего. — Женька оглянулся на дверь в буфет с таким видом, словно ждал спасения. — Если что — сам к шефу схожу и объясню все…
Я была поражена, признаться. Просто так к шефу ходить любителей нет — он мужик нормальный, но припадки случаются. И уж с таким вопросом — отказываться от темы, которая ему показалась перспективной, — только самоубийца может к нему пожаловать. И если человек предпочитает пойти на риск, вместо того чтобы взяться за материал, — для этого нужен повод. И очень серьезный.
— Памяти у него нет ни хрена, у главного, мать его! — То, что вежливый обычно Алещенко выругался, тоже подтверждало, что с ним не в порядке что-то.
Для газеты неформальная лексика — это норма, и используется она обычно обоими полами, но от Женьки лично я ничего такого никогда не слышала. — Он мне прошлым летом Улитина этого подкидывал. Знаешь же, как бывает — кто-нибудь из улитинских конкурентов счеты с ним свести решил, нашел выход на шефа и понес.
Сенсация мол, только копни, кругом аферы, бабки за рубеж качают — а конкретики никакой. Вот и оказалось, что липовая компра — а если что и есть, все так прикрыто, что ничего не найдешь. Шеф меня озадачил, я давай копать, времени кучу потерял — а там пустышка. Я так шефу и сказал — если бы вам хоть один факт дали, Сергей Олегович, я бы через него и другое вытянул. А тут, похоже, просто счеты хотят свести — и газету нашу вслепую использовать…
Женька округлил глаза, качая головой — видно, вспоминая реакцию главного на такую безрассудно смелую речь.
— Думал, уволит сразу — аж краской налился! И давай мне пихать — что не мне на такие темы рассуждать, и он никому газету использовать в корыстных целях не позволяет, и если я не могу материал сделать, надо в этом честно признаться, а не хамить. И тем, кто работать не умеет, надо заявление писать — а тех, кто джинсой кормится, заказухами, он сам поганой метлой выметет. И еще вопрос, кто газету использует для своей корысти — тот, кто хочет ее интереснее сделать, или тот, кто на джинсе деньги колотит, мобильные телефоны покупает и машины и квартиры. Орет, слюна летит — а потом вообще на визг сорвался…
Приступы бешенства у главного я наблюдала не раз — и потому сейчас отчетливо представила себе эту сцену. Вальяжного, солидного Сережу в хорошем костюме, красного от ярости, визжащего, брызгающего слюной. Не идет ему психовать, очень неприятное впечатление остается. Хотя лично мне его ярость никогда не адресовывалась, но я много раз видела, как он на других орал. А с Алещенко это было один на один, и все отрицательные эмоции предназначались ему.
Так что, похоже, и вправду он не смог ничего найти — раз осмелился заявить шефу, что кто-то из его, так сказать, друзей его использует.
— Ну ты герой! — произнесла с деланным восхищением, показывая Женьке, что оценила его поступок. Хотя, на мой взгляд, идти на открытую конфронтацию глупо, но, с другой стороны, это чисто женский подход — избегать прямых конфликтов, решая вопрос более тонко и хитро. — А он что?
— Да он только передышку сделал, я извинился тут же, объяснил, что не то имел в виду. — Женька, так красочно повествовавший о стычке с Сережей, сразу сдулся, — Сказал ему, что у нас слухи про всех ходят — и про политиков, и про банкиров, — да разве можно на всех компру найти? Если бы, говорю, такое было возможно, все газеты только компромат бы и печатали. Пообещал проверить все слухи, которые про Улитина ходят, — на том и расстались…
— А что за слухи? — Я заглянула с грустью в пустую чашку, а потом в миллионный раз пожалела, что в этом буфете не курят. В нашем редакционном баре можно — но я сама предпочла до разговора с Женькой в редакцию не заходить. — Интересное что-нибудь?
— Да вода одна! — Алещенко скривился с таким видом, словно угробил на это расследование год. — О шефе тоже вон слухи ходят — про миллионный счет в Англии, — и что?
— Жень, скажи честно… — Я произнесла эти слова с улыбкой, потому что собиралась спросить нечто неприятное так что надо было хотя бы постараться смягчить вопрос. — Сколько тебе Улитин дал, чтобы ты не писал ничего? Ты ведь точно накопал что-то — ты же профи, Жень.
Женька не ждал вопроса — и куча эмоций на лице появилась, от изумления и обиды до испуга и бравады.
— Дал! Да ладно было бы, если б дал! А он, его мать…
— А что он? — вцепилась я в последние слова. — Пожадничал, что ли?
Алещенко спохватился, кажется, решив, что сказал что-то лишнее. И кажется, этого лишнего испугавшись.
— Да, конечно, пожадничал — потому что чистым оказался, в смысле концы все хорошо спрятал. — Женька выдавил улыбку, не обманув меня своей напускной веселостью. — А раз ничего нет — так и денег платить не за что. Пустая, короче, тема. Так, может, растолкуешь подруге своей Антоновой? Чтобы она шефу потом объяснила…
— Да боюсь, не получится, — произнесла задумчиво, все пытаясь понять, что именно скрывается за Женькиным поведением. — Ты же знаешь — раз Сережа загорелся, никакие объяснения в расчет не берутся. Умри, но сделай…
— Так, может, ты сама? — В голосе Женьки зазвучала надежда. — Тут же в экономике разбираться не надо — не о банке же речь. Я ведь как — если с экономикой что, тут я да, спец, а такой материал, чтоб про человека, я и не потяну. Тут копать надо насчет личного — а это лучше тебя никто и не умеет…
Комплимент был заслужен — но меня им не купишь. И я хмыкнула скептически — хотя Женька предпочел этого не заметить.
— Не, серьезно — ты ж такая, ты ж там найдешь, где и нет ничего. А я помогу, если надо будет, факты там, все, что есть. Ну и…
— А что, много фактов? — спросила просто так, понимая уже, что Женьку мне не убедить — а если начну давить, он рано или поздно задаст тот вопрос, которого я, признаться, ждала. Поинтересуется, почему я ему передаю задание, а не Наташка или главный. И еще, чего доброго, побежит к Антоновой отказываться — и тут и выяснится истина. Которая заключается в том, что мне, дуре, надо было сначала идти к Наташке и спихивать тему на Женьку — а я захотела схитрить и обхитрила сама себя. — Фактов, говорю, много?
— Да нет вообще-то… — Алещенко развел руками смущенно, и мне это тоже показалось странным — что у него, профессионала в своей области, нет ничего такого интересного на не последнего, как я понимаю, банкира. — Но все, что есть, — твое. Пойдем ко мне — я прям сейчас файл распечатаю и отдам или на дискету перегоню, если хочешь…
Я сказала себе, что, судя по всему, попала — и теперь тема, похоже, моя. Совсем неинтересная мне, пустая и абсолютно бесперспективная тема — на которую можно убить кучу времени, но так ничего и не найти. Просто по причине отсутствия того, что необходимо для статьи.
— А хочешь — ты тут посиди, а я сбегаю, распечатаю и сюда тебе все принесу? — Женька был сама любезность — и вид у него был такой, словно он безмерно счастлив, что сумел отвертеться. — Давай кофе тебе возьму еще — хочешь? А сам минут через десять вернусь.
— Ну тогда еще и пирожное, — уронила автоматически, забывая про весы — потому что голова была занята другим. Мыслями о том, кому позвонить, кого разыскать из тех, кто может дать мне ценную информацию. Потому что тот факт, что Женька ничего такого об этом Улитине не знал, — он вовсе не означал, что ничего не узнаю я. — Эклер…
Когда три минуты спустя рядом со мной аккуратно опустилась чашка кофе и тарелка, а Женька убежал, на радостях даже выполнив еще одну просьбу и оставив мне мобильный, я заметила, что эклеров на тарелке два. И тут же заткнула голос совести, сообщая ему в резкой форме, что это ведь не я сама себе купила, это меня угостили. А отказываться от угощения нехорошо — можно обидеть человека.
Американцы говорят, что надо мыслить позитивно — и во всем видеть положительные стороны. Я с этим согласна полностью — тем более что позитив в тот момент был налицо. Он передо мной лежал на тарелке в виде двух эклеров — наглядно доказывающих, что не слишком приятные события этого дня удалось подсластить. А могло бы быть куда хуже — и тема бы осталась мне, и эклеров бы я не поeла вдоволь. Так что надо радоваться.
Я задумчиво придвинула к себе тарелку, разламывая призывно лезущий в глаза эклер. Повторяя про себя что если надо радоваться — значит, будем радоваться. Как минимум до тех пор, пока тарелка не опустеет…
Глава 3
— Я сейчас, Юль, — пять минут подождешь? Посиди, покури — а я к начальству и обратно. Срочно вызвали — прям перед твоим приходом, как нарочно…
Выбора не было — и я кивнула, аккуратно вешая любимое черное пальто с серебряной подкладкой на вешалку и устраиваясь поудобнее на убогоньком стульчике, предназначенном для посетителей. Скептически думая, что не слишком обрадовавшийся моему появлению майор Зайцев побежал совсем не к начальству. Уж больно долго он выяснял у меня по телефону, что мне надо, а когда выяснить не получилось, пытался отговорить от визита к нему — или хотя бы перенести с сегодня, с пятницы то есть, на понедельник.
Но я понимала, что в понедельник его не окажется наверняка — не любит майор Зайцев таинственности, подвох в ней чует, так что вполне мог попытаться замотать нашу встречу. И потому я настояла на своем. Вот он и убежал, как только я появилась. И скорее всего не к начальству, а в столовую или буфет — надеясь, что, может, мне надоест его ждать и я уйду. На него это похоже.
Но он не знал, что я его дождусь, сколько бы он ни отсутствовал, — потому что он мне нужен. Потому что я рассчитывала, что он расскажет мне что-то. Что-то, что окончательно убедит меня в том, что от темы надо отказываться, — либо в обратном.
Может, поэтому я так и уехала из редакции, не заглянув к Наташке.
Позвонила сюда, в пресс-центр ГУВД, по Женькиному мобильному, вернулась домой за стареньким своим «фольксвагеном», спавшим у подъезда, — знала бы, что придется поехать куда-то, не пошла бы в редакцию пешком, — и вперед. К майору Зайцеву Ивану Петровичу — давнему, так сказать, другу нашей газеты.
Дружба, правда, довольно односторонняя. Все время, что я работаю в редакции, газета делала господину Зайцеву кучу рекламы. Например, всегда благодарила его за предоставленные материалы — хотя в тех редких случаях, когда он их предоставлял, материалы оказывались совсем не сенсационными и не слишком содержательными. Всегда ссылалась на него, если по какому-то вопросу журналист звонил проконсультироваться на Петровку. И даже порой печатала бредовые опусы, лично написанные Зайцевым и тупо прославлявшие московскую милицию.
Что же касается ответной дружбы, то недавно ставший майором Зайцев на нее всегда был скуповат. И лично я не знала случаев, чтобы он шепнул кому-то из наших по секрету что-то по-настоящему важное или любопытное — чтобы дал газете хоть один эксклюзив.
Это я к тому, что не рассчитывала, что он расскажет мне нечто феноменальное. И не поможет ни наше долгое знакомство — в 89-м я в течение какого-то времени вела колонку происшествий в газете, ходила на всякие брифинги и с ним регулярно общалась, да и позже не раз приходилось встречаться, — ни то, что он знает, что мне можно верить, и если я получу от него конфиденциальную информацию, то никогда не скажу, откуда я ее получила.
Так что я просто на всякий случай к нему приехала. Потому что настоящий журналист при подготовке материала обязан встретиться со всеми, кто может хоть что-то сказать по интересующему его вопросу, — никогда не знаешь, где и что услышишь. А мне обязательно надо было что-то услышать — просто необходимо.
В маленьком кабинете было жутко накурено — и так как я не выношу запаха дыма, если не курю сама, то пришлось извлечь из кармана пачку «Житана». И, щелкнув зажигалкой, прикурить и уже потом подойти к окну, раскрывая его пошире, выглядывая на залитую ярким весенним солнцем улицу.
Часы показывали почти полчетвертого. Пять минут растянулись уже до двадцати пяти — подтверждая, что майор Зайцев совсем не торопится насладиться моим обществом. А заодно сообщить мне, что известно правоохранительным органам о смерти господина Улитина. И может, и о жизни заодно. О которой я, увы, знала очень и очень мало.
Женькино досье оказалось на удивление скромным — настолько, что я, прочитав его дважды, все запомнила наизусть. И могла выдать, не заглядывая в бумаги, что Андрей Дмитриевич Улитин родился в июне 1964 года в крупном областном центре, закончил школу, отслужил в армии, поступил в педагогический институт на исторический факультет, на вечерний, занимался бизнесом, а в 1991 году стал активным членом предвыборного штаба одного молодого бизнесмена, решившего баллотироваться в мэры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51