Утопия это, Стар. Да еще теперь, когда на нас на прямую наводку вывели АИСТ. Этот, сколь слышал, сантиментами не отягощен — разотрет и скажет, что так и було. Я не камикадзе. И в эти игры отыгрался. Уеду я обратно, — ответил он на безмолвный вопрос. — И теперь уже навечно. Там, конечно, таких завихрений нет, — тупые правильные буржуины сидят. Но может, в том и прелесть, что тупые. Сегодня я окончательно понял: здесь никто и не думает играть по правилам.
И вдруг всхлипнул.
— Прости! Нервы ни к черту! Пойду я. Наталью надо еще подготовить. Ладно, не робей, друган! Все на себя возьму.
— И что ты, любопытно, собираешься взять?
— А все. Завтра же подписываю договора эти гребаные, получаем денежку и — только меня и видели. Обрати внимание на благородство: тебя в стороне оставляю — в ослепительно, как ты любишь, белом фраке. А то знаешь что? Поедем вместе — здесь все равно нет будущего. Есть у меня мыслишка — не зря полгода в институте отсидел. Я теперь все их наработки знаю. Там на самом деле на реальном подходе две-три темы. Ими занимается пара раскрученных мальчиков. Берем их с собой на Запад. Организуем собственный центр. Да не ухмыляйся — по-настоящему. Чтобы довести темы, хватит пятисот тысяч с запасом! Через полгода, ну год от силы, раскрутимся, сами сможем торговать технологиями. И не смотри на меня так. Для нас стараюсь. Между прочим, и о стариках наших подумал! С каждой продажи сможем тысяч по двадцать баксов каждому передавать. Это ж какие для них деньжищи! Куда лучше, чем здесь у корыта разбитого! А Юрия Игнатьевича попросту с собой перетащим. Под одно его имя, кстати, любые бабки дадут. И по причине хамской твоей натуры можешь не благодарить.
— Ты ничего не подпишешь. Максимушка, мы взяли на себя ответственность за других.
— Вот только без соплей! Думаешь, мне не тошно? В очередной раз в дерьмо окунули. Показали, ху из ху. Но кому станет лучше, если завтра мне открутят голову, а их всех все равно «опустят»? Да и потом, не затей мы этой скупки, так институт бы уже раздевал «Балчуг». Я страдаю вместе с тобой. Я страдаю больше тебя, потому что не тебе — мне придется объясняться с Мельгуновым, не тебе — мне придется все это подписывать. И не ты, а я опять теряю, извини за пафос, Родину. Но поймали нас на ловленом мизере. Чего уж теперь? Проигрывать тоже надо уметь. Завтра отойдешь, спасибо скажешь, что я за тебя дерьмо разгребу.
— Ты ничего не подпишешь, — упрямо повторил Забелин и, придержав нетвердо слезшего с табурета приятеля, внушительно добавил: — Тебе нечего подписывать, мой бедный Макс.
— То есть? В чем проблемы? Я директор «Лэнда» и подпишу договор о продаже его акций. Кто может мне помешать? Если только ты. Но тогда, раз решил меня под нож подставить, потрудись хотя бы объясниться. — Максим с нарастающим беспокойством вглядывался в неподвижную спину. — Шутки играешь, — облегченно догадался он.
— Тебя, Флоровский, всегда губило верхоглядство. Не хотел говорить. Но иначе глупостей понаделаешь. Да, ты значишься директором «Лэнда». Но директором материнской компании «Профит», если помнишь, была Лагацкая.
— Ну и?..
— Если бы ты удосужился внимательно проштудировать уставные документы, ты увидел бы то, что директор «Профита» по уставу имеет право единолично продавать дочерние компании.
— Ты хочешь сказать, что «Лэнд»?.. — Флоровский захлебнулся в догадке.
— Именно. «Лэнд», то есть компания, на которую оформлено восемьдесят процентов институтских акций, давно принадлежит не «Профиту», а некой офшорной кипрской компании, которая, в свою очередь, управляется мною. И сегодня же приказом ты будешь освобожден от должности директора. Считай — свободен.
— Врешь! — Максим с силой ухватил Забелина за плечо. — Врешь ведь! Скажи, что врешь!
Забелин досадливо освободился.
— Еще сто пятьдесят, — катнул он фужер к опасливо прислушивавшемуся к их разговору бармену. — Съезди с утра в регистрационную палату и убедись.
— Стало быть, все эти месяцы ты водил меня за нос. Меня, своего друга! Так вот почему ты так лихо собственные деньги на акции пустил. Ты же у нас теперь единственный хозяин громадного института. А ты, оказывается, хитрован!
— Увы, не я. Юлочка — вот великий комбинатор. Все девка предусмотрела. А по жизни — именно своего друга я и страховал на случай сегодняшней ситуации. Не думал, правда, что придется от тебя самого страховаться. Но выходит, Юла еще мудрей была, чем я думал. Представляешь, как тебе теперь комфортно, — прижмут тебя ножами этими жуткими, а ты тут-то и извернулся — меня, мол, подставили. И — как сам говоришь — не при делах.
— Зато тебя прижмут! — с силой напомнил Максим. — И так, что мало не покажется. А если не подпишешь, башку тебе оторвут. Не знаю только, будет ли мне жалко. Иль впрямь думаешь, что тебе запросто так такое богатство отдадут?
Он не дождался ответа, «махнул» бокал и, показав на него бармену, склонился над приятелем.
— Ну, Стар, встряхнись же! Я понимаю твое настроение — Юла сбежала…
— Ты о чем это?
— Да чего там? Тебе теперь свет не мил, вот и прешь на рожон. Только не зыркай, я тебе напрямую скажу — она вернется. Тут вопроса нет. А вот на что вернется?
— Может, заткнешься?
— Вернется. Но вернется-то на деньги. Бабы всегда на деньги приходят, даже когда сами об этом не догадываются. А их и нету. Бумажки одни остались. Пыль российская. Ей лечиться надо, а у тебя в кошельке — пыль! Да и мне. Я ведь не говорил. Но практически все, что нагреб тогда, семье пришлось оставить. Так что теперь, если у нас не сложится, это же опять с нуля, считай, стартовать. Ну, Стар!
Он потянулся к набычившемуся Забелину, не дотянулся и рухнул меж табуреток.
Подбежала метрдотель, плохо уже скрывая недовольство:
— Алексей Павлович! Здесь приличное заведение.
— Ба, да у нас, оказывается, туфли из крокодиловой кожи. — Максим, задрав голову, снизу вверх с любопытством разглядывал монументальную фигуру. Добрался до лица. — А крокодильчика, судя по всему, сами и отловили и освежевали.
— Такси, — коротко попросил Забелин.
— Линкольн, плиз, — уточнили снизу.
Зазвонил мобильный телефон.
— Алло, Алеша! Это Наталья. Только что Юрия Игнатьевича увезли с сердечным приступом. Приезжал Онлиевский! Короче, он все знает! Я буду в больнице!
Забелин медленно отключился, потянулся к бокалу.
— Чего там еще? — из-под стойки показалась курчавая голова.
— Похоже, начали ловить моего мизера.
Глава 12
Террариум единомышленников
Второв все еще не хотел верить своим ушам.
— Может, все-таки ошибка? — Он почти искательно посмотрел на начальника службы технического контроля. — Хотя… совпадает.
Повернулся к Чугунову:
— Вызови-ка Снежко и сам заходи. Если Иван Васильевич позвонит, соединить немедленно… А вы пока побудьте в приемной.
Вот уже который день Второв неустанно колесил по Москве, встречаясь все с новыми и с новыми людьми, многие из которых еще месяц назад сами готовы были прибежать к нему по первому зову. А теперь он с трудом пробивался к ним на прием, нещадно подавляя страдающее самолюбие.
И, пробившись, снова и снова, со всей данной ему от природы силой убеждения повторял одно и то же:
— Крах «Светоча» — это удар по всей экономике, которую после августа и без того непрерывно сотрясает. А банк может выстоять! Есть реальные расчеты, люди. Достаточно выделить двести миллионов долларов из резервов Центробанка. То есть всего-навсего часть тех резервов, что создавались именно под «Светоч» и за счет «Светоча». Всего-навсего!
И замолкал, в очередной раз натолкнувшись на заледеневшие в притворном внимании глаза.
Ездил Второв и на переговоры с владельцами других банков, которые вели бесконечные консультации о сращивании. Варианты укрупнений, разукрупнений, поглощений стали любимыми темами журналистов. Редкая программа на телевидении не начиналась с анализа последних банковских новостей, подобного смакованию колонки брачных объявлений в светской хронике. Обсуждалось живо, кто и за кого выходит, кто кому и какое предложил приданое, а кто сватался, ан получил отлуп.
Но за всей этой мишурой скрывалось то, о чем никто не говорил прямо: так называемые системообразующие банки, недавняя гордость страны, при попустительстве правительства, судорожно выискивали быстрые и безопасные способы, чтобы слить на сторону все сколь-нибудь ценное, оставив незадачливых вкладчиков и кредиторов с носом.
Включаться в эти игры Второв избегал. Его банк еще стоял. Стоял, несмотря на пробоины. Продуманная универсальная конструкция, хоть и раскачивалась сильней и сильней под нестихающими финансовыми порывами, но пока держалась.
Правда, удерживать ее с каждым днем стоило все больших усилий.
Средства, необходимые, чтобы хоть как-то поддерживать обескровленный организм, выбивались с боем. Должники или попросту прятались, выжидая, или исподволь скупали обесценивающиеся банковские векселя и всучивали их вместо живых денег.
Усиливались и центробежные тенденции. В нескольких иногородних филиалах были предприняты попытки «лечь» под чужие банки.
Пока это еще удавалось пресекать авторитетом Второва, привычным страхом перед ним. Но надолго ли хватит? Тем более, как выясняется, внутри самого банка пышным цветом расцветает коррупция.
Вот почему с таким нетерпением ждал сегодня Второв возвращения последнего из единомышленников — председателя наблюдательного совета Ивана Васильевича Рублева. Два часа назад Иван Васильевич выехал в Государственную думу к старому своему другу, недавно избранному председателем могущественнейшего думского комитета. Если тот их поддержит перед Центробанком, то деньги будут выданы. И тогда!..
Боясь сглазить, Второв быстро постучал по столу.
— Вызывали, Владимир Викторович? — Эдик Снежко, как всегда улыбчивый, остановился посреди кабинета. На его отглаженном пиджаке красовался прикрученный значок с логотипом банка — недавно введенный знак принадлежности к высшему менеджменту. Следом зашел Чугунов.
— Да. Проходите, Эдуард Анатольевич. Вот в это кресло. Удобно?
— Мне, Владимир Викторович, там удобно, где банку нужнее.
— Достойный ответ, — умилился Второв. — Однако не время для комплиментов. К делу. Как с возвратом долгов?
— Трудно, Владимир Викторович. — Эдик раскрыл приготовленный список, вздохнул. — И с каждым днем все труднее. Большинство выжидает, какую позицию займет Центробанк. Не верят, сволочи, что выплывем.
— А сами верите?
— Я, Владимир Викторович, по должности верить обязан.
— А по чувству?
— А если по чувству, я в вас верю. Все мы в вас верим.
— Это хорошо, — удовлетворенно откинулся Второв. — Но все ли?
— За всех, конечно, не ручаюсь, но в кредитных подразделениях паники нет. — Эдик прямо встретил взгляд шефа.
— А вот у меня появилась информация, что отдельные сотрудники за спиной руководства ведут работу по развалу банка. Что скажете?
— А что тут скажешь? Если такие выявлены, то, как раньше говорили, — выжигать каленым железом надо. Чтоб другим неповадно было. Тут жалость неуместна. Речь идет о судьбе банка.
— Согласен. По моим сведениям, один из кредитников во время переговоров с заемщиками, готовыми платить долги, отговаривает их от этого, уверяя, что банк скоро рухнет.
— Этого не может быть! — Эдик вскочил. — За тех, кто рядом со мной, я ручаюсь! Думаю, и Юрий Павлович поручится.
— Это похвально. — Второв жестом усадил его на место. — Давайте-ка, Эдуард Анатольевич, просто немножко помолчим. Хочется иногда, знаете, помолчать с надежным соратником.
Он кивнул Чугунову.
И тогда послышался чуть искаженный диктофоном голос:
"— Так когда вы готовы платить? И сколько?
— Все сразу не сможем. Но два с половиной миллиона завтра перечислим. Поймите, мы и так вывернулись, чтоб их добыть. А могли бы и не платить, как другие.
— Почему же решили заплатить?
— Обижаете. Банк и нам не чужой. Сколько лет вместе. Да и Второва давно знаем. Вы нас выручали, теперь наш черед.
— Красивый порыв… Но мы вдвоем. Можно прямо? Как старый добрый знакомый старому доброму знакомому?
— Того и хочу.
— Банк обречен. Денег ЦБ не выделит. Больше того — не даст подняться. Сведения, к сожалению, надежные.
— Что делают? Что делают? Ведь это ж сколько людей… А почему вы решили мне это сейчас сказать?
— А не хочу через полгода от вас претензии выслушивать, что знал-де и не намекнул вовремя. Наоборот, друга хочу сохранить. Так что давайте поиграем в игру: мы вас от имени банка будем прессовать запросами, угрожать там, исками трамбовать, — ну, все как положено. Но, если я лично отмашку не дам, вы не платите. Что скажете?
— А что тут скажешь? Раз уж внутри самого банка… И во сколько мне такая дружба обойдется, Эдуард Анатольевич?
— Договоримся. Не чужие, — и говоривший заразительно рассмеялся." Чугунов выключил диктофон, с гадливой ухмылкой подошел вплотную к вжавшемуся в кресло, с распущенными от ужаса губами кредитнику.
— Кому продался? — прохрипел Второв.
— Онлиевский, — выдохнул Эдик, чувствуя с омерзением, как организм непроизвольно выплеснул струю мочи, и в то же время не в силах отвести расширившихся глаз от руки начальника аппарата, унизительно медленно потянувшейся к его пиджаку. Добравшись наконец до значка, Чугунов обхватил его и с силой рванул на себя, выдрав вместе с куском дорогого сукна, — будто орден с опозоренного офицера сорвал.
Размякшего, непрестанно икающего Снежко наконец увели писать объяснительную.
— Что-то еще, Владимир Викторович? — Чугунов медлил уходить.
— Еще? Да вот кресло это подмоченное заберите и выкиньте, чтобы не воняло. Или лучше к Баландину в кабинет. Скажете — от меня за успехи в кадровой работе. От Ивана Васильевича?..
— Звонят непрерывно. Пока телефон отключен.
— Да, все меньше нас, Гена. Иди пока.
Второв подошел к окну, затушеванному осенью. Повертел изъятый значок. Красив, ничего не скажешь. Прежде у них таких не было. Теперь есть значки, но нет прежних. И опять закралась мысль, которую отгонял, — так ли прав был, когда бескомпромиссно избавлялся от строптивых «основателей»? Было в них что-то от старой наполеоновской гвардии: ворчливой, но надежнейшей. А новые, вот они. В успехе подметки рвут, в неудаче сдают. Они так воспитаны, «бизнес — это умение оказаться с тем, кто сильнее». А может, собрать «стариков», поклониться, расставить опять на ключе? И тогда можно хотя бы не оглядываться на тылы. Предлагал же Керзон. Настаивал. Вот и донастаивался. Его последним и шуганул. Ни-ко-го! Да нет, поздно на попятный. Время не ждет. Либо теперь же прорвемся…
О другом «либо» он не позволял себе даже думать.
В углу подоконника заметил иконку, припрятанную когда-то Решечкиной, усмехнулся, аккуратно провел пальцем, счищая пыль с Божьего лика.
— Господи! — тихо пробормотал он. — Сделай так, чтоб у Рублева получилось. Ведь не за себя одного прошу. Сколь людей втянуто! Сделай и — уверую. Не так, как раньше, для других. А по-настоящему, без дураков. А?
И, не в силах больше пребывать в неведении, рванулся в приемную.
— Да где, наконец?! — закричал он, не дойдя до порога. Дверь распахнулась, и в кабинет прямо в мокром пальто вошел Иван Васильевич Рублев.
— Мечешься? — неприязненно констатировал он. В неприязненности этой проглядывала неудача. Второв собрался, готовясь встретить новый удар.
— Что?
Старый проректор неспешно снял пальто, стряхнул, аккуратно принялся натягивать на вешалку.
— Говори же, Иван Васильевич!
— Володя! Ты Библию когда-нибудь читал?
— Библию? К чему ты это? — Второв недоуменно скосился на подоконник.
— Там, знаешь, есть не самые тупые заповеди. Например, насчет гордыни. Или это не для тебя писано?
И вдруг залепил кулаком по крышке стола:
— Сколько раз?! Сколько раз ты вляпывался с гонором своим петушиным! Сколько раз ноги о людей вытирал, а я потом по всем связям ползал, чтоб банку это боком не вышло! А сколько раз!.. Скажи, был случай, чтобы я тебя хоть раз в серьезном деле не поддержал?
— Нет.
— Так что же ты-то на мои просьбы плюешь? Я ведь тоже в этом мире не последний человек и что-то соображаю, чтобы вот так меня между прочим фэйсом об тэйбл.
— Иван Васильевич, видит бог, ни сном, ни духом! Что случилось-то?
— Как ты думаешь, к кому я сейчас ездил?
— В Госдуму, к председателю комитета по…
— Правильно. Серденко Ивану Петровичу. К тезке моему и старинному дружку еще по профсоюзам Ваньке Серденко. Тебе эта фамилия ничего не говорит?
— Как это не говорит? Каждый день лицезреем.
— А больше ты его нигде не лицезрел?
— Как будто нет.
— Нет? — Рублев, пытаясь успокоиться, прошелся по кабинету. — В самом деле, откуда? Ты ж его пред свои светлые очи допустить не соизволил.
— Когда?
— В марте сего года. Когда он у тебя еще безвестным депутатом Госдумы два дня в приемной проторчал. Не припомните, Владимир Викторович?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
И вдруг всхлипнул.
— Прости! Нервы ни к черту! Пойду я. Наталью надо еще подготовить. Ладно, не робей, друган! Все на себя возьму.
— И что ты, любопытно, собираешься взять?
— А все. Завтра же подписываю договора эти гребаные, получаем денежку и — только меня и видели. Обрати внимание на благородство: тебя в стороне оставляю — в ослепительно, как ты любишь, белом фраке. А то знаешь что? Поедем вместе — здесь все равно нет будущего. Есть у меня мыслишка — не зря полгода в институте отсидел. Я теперь все их наработки знаю. Там на самом деле на реальном подходе две-три темы. Ими занимается пара раскрученных мальчиков. Берем их с собой на Запад. Организуем собственный центр. Да не ухмыляйся — по-настоящему. Чтобы довести темы, хватит пятисот тысяч с запасом! Через полгода, ну год от силы, раскрутимся, сами сможем торговать технологиями. И не смотри на меня так. Для нас стараюсь. Между прочим, и о стариках наших подумал! С каждой продажи сможем тысяч по двадцать баксов каждому передавать. Это ж какие для них деньжищи! Куда лучше, чем здесь у корыта разбитого! А Юрия Игнатьевича попросту с собой перетащим. Под одно его имя, кстати, любые бабки дадут. И по причине хамской твоей натуры можешь не благодарить.
— Ты ничего не подпишешь. Максимушка, мы взяли на себя ответственность за других.
— Вот только без соплей! Думаешь, мне не тошно? В очередной раз в дерьмо окунули. Показали, ху из ху. Но кому станет лучше, если завтра мне открутят голову, а их всех все равно «опустят»? Да и потом, не затей мы этой скупки, так институт бы уже раздевал «Балчуг». Я страдаю вместе с тобой. Я страдаю больше тебя, потому что не тебе — мне придется объясняться с Мельгуновым, не тебе — мне придется все это подписывать. И не ты, а я опять теряю, извини за пафос, Родину. Но поймали нас на ловленом мизере. Чего уж теперь? Проигрывать тоже надо уметь. Завтра отойдешь, спасибо скажешь, что я за тебя дерьмо разгребу.
— Ты ничего не подпишешь, — упрямо повторил Забелин и, придержав нетвердо слезшего с табурета приятеля, внушительно добавил: — Тебе нечего подписывать, мой бедный Макс.
— То есть? В чем проблемы? Я директор «Лэнда» и подпишу договор о продаже его акций. Кто может мне помешать? Если только ты. Но тогда, раз решил меня под нож подставить, потрудись хотя бы объясниться. — Максим с нарастающим беспокойством вглядывался в неподвижную спину. — Шутки играешь, — облегченно догадался он.
— Тебя, Флоровский, всегда губило верхоглядство. Не хотел говорить. Но иначе глупостей понаделаешь. Да, ты значишься директором «Лэнда». Но директором материнской компании «Профит», если помнишь, была Лагацкая.
— Ну и?..
— Если бы ты удосужился внимательно проштудировать уставные документы, ты увидел бы то, что директор «Профита» по уставу имеет право единолично продавать дочерние компании.
— Ты хочешь сказать, что «Лэнд»?.. — Флоровский захлебнулся в догадке.
— Именно. «Лэнд», то есть компания, на которую оформлено восемьдесят процентов институтских акций, давно принадлежит не «Профиту», а некой офшорной кипрской компании, которая, в свою очередь, управляется мною. И сегодня же приказом ты будешь освобожден от должности директора. Считай — свободен.
— Врешь! — Максим с силой ухватил Забелина за плечо. — Врешь ведь! Скажи, что врешь!
Забелин досадливо освободился.
— Еще сто пятьдесят, — катнул он фужер к опасливо прислушивавшемуся к их разговору бармену. — Съезди с утра в регистрационную палату и убедись.
— Стало быть, все эти месяцы ты водил меня за нос. Меня, своего друга! Так вот почему ты так лихо собственные деньги на акции пустил. Ты же у нас теперь единственный хозяин громадного института. А ты, оказывается, хитрован!
— Увы, не я. Юлочка — вот великий комбинатор. Все девка предусмотрела. А по жизни — именно своего друга я и страховал на случай сегодняшней ситуации. Не думал, правда, что придется от тебя самого страховаться. Но выходит, Юла еще мудрей была, чем я думал. Представляешь, как тебе теперь комфортно, — прижмут тебя ножами этими жуткими, а ты тут-то и извернулся — меня, мол, подставили. И — как сам говоришь — не при делах.
— Зато тебя прижмут! — с силой напомнил Максим. — И так, что мало не покажется. А если не подпишешь, башку тебе оторвут. Не знаю только, будет ли мне жалко. Иль впрямь думаешь, что тебе запросто так такое богатство отдадут?
Он не дождался ответа, «махнул» бокал и, показав на него бармену, склонился над приятелем.
— Ну, Стар, встряхнись же! Я понимаю твое настроение — Юла сбежала…
— Ты о чем это?
— Да чего там? Тебе теперь свет не мил, вот и прешь на рожон. Только не зыркай, я тебе напрямую скажу — она вернется. Тут вопроса нет. А вот на что вернется?
— Может, заткнешься?
— Вернется. Но вернется-то на деньги. Бабы всегда на деньги приходят, даже когда сами об этом не догадываются. А их и нету. Бумажки одни остались. Пыль российская. Ей лечиться надо, а у тебя в кошельке — пыль! Да и мне. Я ведь не говорил. Но практически все, что нагреб тогда, семье пришлось оставить. Так что теперь, если у нас не сложится, это же опять с нуля, считай, стартовать. Ну, Стар!
Он потянулся к набычившемуся Забелину, не дотянулся и рухнул меж табуреток.
Подбежала метрдотель, плохо уже скрывая недовольство:
— Алексей Павлович! Здесь приличное заведение.
— Ба, да у нас, оказывается, туфли из крокодиловой кожи. — Максим, задрав голову, снизу вверх с любопытством разглядывал монументальную фигуру. Добрался до лица. — А крокодильчика, судя по всему, сами и отловили и освежевали.
— Такси, — коротко попросил Забелин.
— Линкольн, плиз, — уточнили снизу.
Зазвонил мобильный телефон.
— Алло, Алеша! Это Наталья. Только что Юрия Игнатьевича увезли с сердечным приступом. Приезжал Онлиевский! Короче, он все знает! Я буду в больнице!
Забелин медленно отключился, потянулся к бокалу.
— Чего там еще? — из-под стойки показалась курчавая голова.
— Похоже, начали ловить моего мизера.
Глава 12
Террариум единомышленников
Второв все еще не хотел верить своим ушам.
— Может, все-таки ошибка? — Он почти искательно посмотрел на начальника службы технического контроля. — Хотя… совпадает.
Повернулся к Чугунову:
— Вызови-ка Снежко и сам заходи. Если Иван Васильевич позвонит, соединить немедленно… А вы пока побудьте в приемной.
Вот уже который день Второв неустанно колесил по Москве, встречаясь все с новыми и с новыми людьми, многие из которых еще месяц назад сами готовы были прибежать к нему по первому зову. А теперь он с трудом пробивался к ним на прием, нещадно подавляя страдающее самолюбие.
И, пробившись, снова и снова, со всей данной ему от природы силой убеждения повторял одно и то же:
— Крах «Светоча» — это удар по всей экономике, которую после августа и без того непрерывно сотрясает. А банк может выстоять! Есть реальные расчеты, люди. Достаточно выделить двести миллионов долларов из резервов Центробанка. То есть всего-навсего часть тех резервов, что создавались именно под «Светоч» и за счет «Светоча». Всего-навсего!
И замолкал, в очередной раз натолкнувшись на заледеневшие в притворном внимании глаза.
Ездил Второв и на переговоры с владельцами других банков, которые вели бесконечные консультации о сращивании. Варианты укрупнений, разукрупнений, поглощений стали любимыми темами журналистов. Редкая программа на телевидении не начиналась с анализа последних банковских новостей, подобного смакованию колонки брачных объявлений в светской хронике. Обсуждалось живо, кто и за кого выходит, кто кому и какое предложил приданое, а кто сватался, ан получил отлуп.
Но за всей этой мишурой скрывалось то, о чем никто не говорил прямо: так называемые системообразующие банки, недавняя гордость страны, при попустительстве правительства, судорожно выискивали быстрые и безопасные способы, чтобы слить на сторону все сколь-нибудь ценное, оставив незадачливых вкладчиков и кредиторов с носом.
Включаться в эти игры Второв избегал. Его банк еще стоял. Стоял, несмотря на пробоины. Продуманная универсальная конструкция, хоть и раскачивалась сильней и сильней под нестихающими финансовыми порывами, но пока держалась.
Правда, удерживать ее с каждым днем стоило все больших усилий.
Средства, необходимые, чтобы хоть как-то поддерживать обескровленный организм, выбивались с боем. Должники или попросту прятались, выжидая, или исподволь скупали обесценивающиеся банковские векселя и всучивали их вместо живых денег.
Усиливались и центробежные тенденции. В нескольких иногородних филиалах были предприняты попытки «лечь» под чужие банки.
Пока это еще удавалось пресекать авторитетом Второва, привычным страхом перед ним. Но надолго ли хватит? Тем более, как выясняется, внутри самого банка пышным цветом расцветает коррупция.
Вот почему с таким нетерпением ждал сегодня Второв возвращения последнего из единомышленников — председателя наблюдательного совета Ивана Васильевича Рублева. Два часа назад Иван Васильевич выехал в Государственную думу к старому своему другу, недавно избранному председателем могущественнейшего думского комитета. Если тот их поддержит перед Центробанком, то деньги будут выданы. И тогда!..
Боясь сглазить, Второв быстро постучал по столу.
— Вызывали, Владимир Викторович? — Эдик Снежко, как всегда улыбчивый, остановился посреди кабинета. На его отглаженном пиджаке красовался прикрученный значок с логотипом банка — недавно введенный знак принадлежности к высшему менеджменту. Следом зашел Чугунов.
— Да. Проходите, Эдуард Анатольевич. Вот в это кресло. Удобно?
— Мне, Владимир Викторович, там удобно, где банку нужнее.
— Достойный ответ, — умилился Второв. — Однако не время для комплиментов. К делу. Как с возвратом долгов?
— Трудно, Владимир Викторович. — Эдик раскрыл приготовленный список, вздохнул. — И с каждым днем все труднее. Большинство выжидает, какую позицию займет Центробанк. Не верят, сволочи, что выплывем.
— А сами верите?
— Я, Владимир Викторович, по должности верить обязан.
— А по чувству?
— А если по чувству, я в вас верю. Все мы в вас верим.
— Это хорошо, — удовлетворенно откинулся Второв. — Но все ли?
— За всех, конечно, не ручаюсь, но в кредитных подразделениях паники нет. — Эдик прямо встретил взгляд шефа.
— А вот у меня появилась информация, что отдельные сотрудники за спиной руководства ведут работу по развалу банка. Что скажете?
— А что тут скажешь? Если такие выявлены, то, как раньше говорили, — выжигать каленым железом надо. Чтоб другим неповадно было. Тут жалость неуместна. Речь идет о судьбе банка.
— Согласен. По моим сведениям, один из кредитников во время переговоров с заемщиками, готовыми платить долги, отговаривает их от этого, уверяя, что банк скоро рухнет.
— Этого не может быть! — Эдик вскочил. — За тех, кто рядом со мной, я ручаюсь! Думаю, и Юрий Павлович поручится.
— Это похвально. — Второв жестом усадил его на место. — Давайте-ка, Эдуард Анатольевич, просто немножко помолчим. Хочется иногда, знаете, помолчать с надежным соратником.
Он кивнул Чугунову.
И тогда послышался чуть искаженный диктофоном голос:
"— Так когда вы готовы платить? И сколько?
— Все сразу не сможем. Но два с половиной миллиона завтра перечислим. Поймите, мы и так вывернулись, чтоб их добыть. А могли бы и не платить, как другие.
— Почему же решили заплатить?
— Обижаете. Банк и нам не чужой. Сколько лет вместе. Да и Второва давно знаем. Вы нас выручали, теперь наш черед.
— Красивый порыв… Но мы вдвоем. Можно прямо? Как старый добрый знакомый старому доброму знакомому?
— Того и хочу.
— Банк обречен. Денег ЦБ не выделит. Больше того — не даст подняться. Сведения, к сожалению, надежные.
— Что делают? Что делают? Ведь это ж сколько людей… А почему вы решили мне это сейчас сказать?
— А не хочу через полгода от вас претензии выслушивать, что знал-де и не намекнул вовремя. Наоборот, друга хочу сохранить. Так что давайте поиграем в игру: мы вас от имени банка будем прессовать запросами, угрожать там, исками трамбовать, — ну, все как положено. Но, если я лично отмашку не дам, вы не платите. Что скажете?
— А что тут скажешь? Раз уж внутри самого банка… И во сколько мне такая дружба обойдется, Эдуард Анатольевич?
— Договоримся. Не чужие, — и говоривший заразительно рассмеялся." Чугунов выключил диктофон, с гадливой ухмылкой подошел вплотную к вжавшемуся в кресло, с распущенными от ужаса губами кредитнику.
— Кому продался? — прохрипел Второв.
— Онлиевский, — выдохнул Эдик, чувствуя с омерзением, как организм непроизвольно выплеснул струю мочи, и в то же время не в силах отвести расширившихся глаз от руки начальника аппарата, унизительно медленно потянувшейся к его пиджаку. Добравшись наконец до значка, Чугунов обхватил его и с силой рванул на себя, выдрав вместе с куском дорогого сукна, — будто орден с опозоренного офицера сорвал.
Размякшего, непрестанно икающего Снежко наконец увели писать объяснительную.
— Что-то еще, Владимир Викторович? — Чугунов медлил уходить.
— Еще? Да вот кресло это подмоченное заберите и выкиньте, чтобы не воняло. Или лучше к Баландину в кабинет. Скажете — от меня за успехи в кадровой работе. От Ивана Васильевича?..
— Звонят непрерывно. Пока телефон отключен.
— Да, все меньше нас, Гена. Иди пока.
Второв подошел к окну, затушеванному осенью. Повертел изъятый значок. Красив, ничего не скажешь. Прежде у них таких не было. Теперь есть значки, но нет прежних. И опять закралась мысль, которую отгонял, — так ли прав был, когда бескомпромиссно избавлялся от строптивых «основателей»? Было в них что-то от старой наполеоновской гвардии: ворчливой, но надежнейшей. А новые, вот они. В успехе подметки рвут, в неудаче сдают. Они так воспитаны, «бизнес — это умение оказаться с тем, кто сильнее». А может, собрать «стариков», поклониться, расставить опять на ключе? И тогда можно хотя бы не оглядываться на тылы. Предлагал же Керзон. Настаивал. Вот и донастаивался. Его последним и шуганул. Ни-ко-го! Да нет, поздно на попятный. Время не ждет. Либо теперь же прорвемся…
О другом «либо» он не позволял себе даже думать.
В углу подоконника заметил иконку, припрятанную когда-то Решечкиной, усмехнулся, аккуратно провел пальцем, счищая пыль с Божьего лика.
— Господи! — тихо пробормотал он. — Сделай так, чтоб у Рублева получилось. Ведь не за себя одного прошу. Сколь людей втянуто! Сделай и — уверую. Не так, как раньше, для других. А по-настоящему, без дураков. А?
И, не в силах больше пребывать в неведении, рванулся в приемную.
— Да где, наконец?! — закричал он, не дойдя до порога. Дверь распахнулась, и в кабинет прямо в мокром пальто вошел Иван Васильевич Рублев.
— Мечешься? — неприязненно констатировал он. В неприязненности этой проглядывала неудача. Второв собрался, готовясь встретить новый удар.
— Что?
Старый проректор неспешно снял пальто, стряхнул, аккуратно принялся натягивать на вешалку.
— Говори же, Иван Васильевич!
— Володя! Ты Библию когда-нибудь читал?
— Библию? К чему ты это? — Второв недоуменно скосился на подоконник.
— Там, знаешь, есть не самые тупые заповеди. Например, насчет гордыни. Или это не для тебя писано?
И вдруг залепил кулаком по крышке стола:
— Сколько раз?! Сколько раз ты вляпывался с гонором своим петушиным! Сколько раз ноги о людей вытирал, а я потом по всем связям ползал, чтоб банку это боком не вышло! А сколько раз!.. Скажи, был случай, чтобы я тебя хоть раз в серьезном деле не поддержал?
— Нет.
— Так что же ты-то на мои просьбы плюешь? Я ведь тоже в этом мире не последний человек и что-то соображаю, чтобы вот так меня между прочим фэйсом об тэйбл.
— Иван Васильевич, видит бог, ни сном, ни духом! Что случилось-то?
— Как ты думаешь, к кому я сейчас ездил?
— В Госдуму, к председателю комитета по…
— Правильно. Серденко Ивану Петровичу. К тезке моему и старинному дружку еще по профсоюзам Ваньке Серденко. Тебе эта фамилия ничего не говорит?
— Как это не говорит? Каждый день лицезреем.
— А больше ты его нигде не лицезрел?
— Как будто нет.
— Нет? — Рублев, пытаясь успокоиться, прошелся по кабинету. — В самом деле, откуда? Ты ж его пред свои светлые очи допустить не соизволил.
— Когда?
— В марте сего года. Когда он у тебя еще безвестным депутатом Госдумы два дня в приемной проторчал. Не припомните, Владимир Викторович?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31