Имея эти акции в кармане, «Балчуг», конечно, пойдет на аукцион и любую цену даст, чтобы выиграть. После этого еще чуть взвинтят и два-то процента всегда доберут. И это будет финиш — вы, считай, в чужом кармане. Такой вот расклад.
— Что ты от меня-то еще хочешь?
— Надо заставить Петракова отдать договоры.
— Вот пусть и отдаст.
— Конечно. Тебе.
— С чего бы это? Если я сама не раз того же требовала.
— Ну так и… не требуй больше. — Забелин доверительно принялся поглаживать ее руку. — Скажи, что возмущена отстранением его, поторгуйся и согласись зарегистрировать. А уж когда принесет…
Не помогла рука. Вырвавшись, Наталья вскочила над ним с выражением гадливости.
— Похоже, опять за правду пострадаю, — всплакнул Забелин. Но Наталью этим не остановил.
— Так это все шантаж! Завербовать меня решил. Я, мол, ничего не скажу, а ты будешь доносить. Потом, наверное, и на Максима надо будет стучать. Так вот запомни: от Саши, — она теперь с аппетитом, не убавляя голоса, назвала Петракова по имени, — я видела только хорошее. Деликатнейший, в отличие от вас, горлопанов, человек. Голоса ни на кого не повысил. И если даже… не поддержу его, то честно, в глаза! Потому что любит он меня. Ты-то, импотент нравственный, и забыл, что это такое значит. И платить за это дешевкой… Да за кого ты меня принимаешь?..
— Сядь, дуреха! — Забелин дернул Наталью так, что она рухнула на скамью.
К их разговору прислушивалась парочка на соседней скамейке — броско одетые девушки в распахнутых кожаных плащах.
— Совсем страну детективами запоганили! Я с ней, как с другом. Мог бы — сам сделал. Сказано же — Петраков твой сливает институт. Всех наших с любовью сли-ва-ет! Между прочим, при твоем содействии. И что на самом деле аморально — остаться чистенькой и дать возможность выкинуть всех на улицу или помочь этому же добытчику не сесть в тюрьму? Потому как если я даже институт и не сумею отбить, но уж на нары — это я ему обеспечу! За всех, кого сдаст с твоей помощью!
— Почему на улицу?
— А ты и впрямь решила, будто «Балчуг» за бесценок институт скупает, чтоб науку двигать? Здание ему нужно, на котором заработать можно. А всех остальных живо повыкидывают. И Петраков твой тишайший свой выбор сделал.
— И что ты, наконец, от меня хочешь?
— То единственное, что, кроме тебя, никто не сделает. — Деланное безразличие улетучилось. — Петраков должен принести договоры тебе. И он принесет, потому что «Балчугу» тоже позарез нужно их зарегистрировать. Пока не зарегистрируют, не смогут ими голосовать. А в твоем кабинете мои люди с ним и встретятся.
— Да ты с ума сбрендил, Забелин!
— Никакого смертоубийства. Самое страшное — отберут и при тебе порвут договоры. А скорее деликатненько предъявят доказательства его хищений и сам все отдаст. Главное, чтобы принес.
— Это все?
— Почти. Дальше техника. Все эти же договоры перепишем на ваш «Лэнд». Само собой, как ты и хочешь, по цене кредита.
— А если он договоры вернет, то как с тем, что… ну, украл как бы?
— Покрою. Договоры эти — его индульгенция.
Слишком легко и охотно это у него вырвалось. Усмехнувшись, Наталья поднялась, потянулась, демонстрируя по-прежнему изящные очертания.
— Ладно, пойду. Спасибо, Алексей Павлович, за приятную прогулку. А вы, оказывается, гибким стали.
— Это уж как дело потребует. Но запомни: ни об этом, ни о том, что за вами «Светоч», никто знать не должен, — поспешно, с тревогой удерживая ее, напомнил Забелин.
— А какой мне псевдоним положим?
— То есть?..
— Давай так: ты — «бугор», я — «регистр».
— Да полно дурачиться. Постой, куда ты?
— Чао, — Наталья вгляделась в девиц по соседству, что-то в них определила, сделала волнообразное движение сумочкой и, усиленно вращая бедрами, направилась к выходу из сквера.
— Так Макс ничего не знает! — крикнул вслед Забелин. — Договорились?!
Молчание было ему ответом.
«Будем считать, договорились. Тем более ничего другого и не остается».
— Закурить не угостите? — перед Забелиным остановились те самые вслушивавшиеся в их разговор девушки. Они стояли подле него, расставив высокие сапоги, так, что короткие юбки натянулись на бедрах.
— Не заморозите?
— А ты согрей. — Интересный, в приличном прикиде мужик давно заинтересовал их, и уход его скандальной, судя по всему, бабы показался очень кстати.
— Нет, девочки, я не по этой части, — огорчил их, поднимаясь, Забелин. — Как-нибудь в другой раз.
— Будем ждать, — со смехом послышалось из соседней аллеи.
Он присмотрелся: в темнеющем сквере накапливалась жизнь — недавно министр внутренних дел громогласно объявил, что переселит проституток с Тверской на Котельническую набережную. И теперь, не дожидаясь официального указания, законопослушные проститутки заблаговременно осваивали новую территорию.
Глава 6
Великая сила случайности
Виктор Николаевич Астахов, все еще не решаясь поверить в удачу, в который раз, в силу привычки к тщательности, прошелся по составленной им компьютерной разграфке. Ошибки не было: только что волею случая он обнаружил документы, не уничтоженные, очевидно, по забывчивости их обладателя. А может, и не по забывчивости? За время знакомства с Александром Борисовичем Петраковым — улыбчивым хозяином этого кабинета — у Астахова составился образ бесконечно петляющего зверя. Кажется, что ни одно предложение в разговоре тот не закончил восклицательным знаком. Зато многоточий было в избытке. Такой человек ничего никогда не выбрасывает. В этом он видит свою силу. Но в этом же, — Астахов еще раз огладил найденную в нижнем ящике стола под пустыми картонными папками пачку векселей, — и его слабость. Приятная, что говорить, оказалась слабость. И дорогая! Он покачал документы на руке, мысленно оценивая их вес в долларах, удовлетворенно потянулся, еще раз глянул на часы, прикидывая, стоит ли немедленно позвонить Забелину или отложить звонок до утра. Выходило, что до утра. Во-первых, на часах оказалось аж около девяти вечера, а во-вторых, Астахов хорошо запомнил последнее совещание, на котором приготовленный им эффект был так беспардонно скомкан тем самым Забелиным. Нет, слишком важна сегодняшняя находка, чтобы суетиться. Да и самому не мешает сначала разобраться: векселя на огромную сумму, выписанные институту, — это ж переворачивает весь баланс. Но незарегистрированные, спрятанные от посторонних глаз. В чем смысл? Надо успокоиться и все проанализировать уже дома.
Он запустил на принтер распечатку одной копии сенсационной выборки и тут же уничтожил файл. Оставалось решить, куда спрятать обнаруженное. Хорошо бы в сейф к Флоровскому. Но тот еще в семь заходил попрощаться. Вот она, великая сила случайности. Полез искать чистые листы бумаги. А окажись они на столе?
Астахов услышал звук открывающегося на пустом этаже лифта, быстро сунул векселя в запасной карман пиджака, поскольку времени дотянуться до лежащего на углу стола портфеля не было.
— Ба! Фининспектор! Все бдите? — В кабинет быстро вошел низкорослый человек, радушная улыбка которого производила впечатление несколько тягостное, глаза за толстыми линзами очков едва угадывались.
— Извините! Меня тут на сегодня в ваш кабинет определили. — Астахов сделал движение подняться.
— Да какие меж нами счеты. Пользуйтесь. — Петраков удержал Астахова в кресле. — Тем паче теперь это и не очень мой кабинет. На днях освобожу. Снимают меня, если слышали.
— Слышал, — поколебавшись, признался Астахов.
— Вот такие дела. Работаешь, знаете, работаешь. Не жалеешь себя.
Он прервался, сообразив, что «не жалеешь себя» перед налоговиком, который перед этим выпотрошил твое исподнее, — это перебор. Конечно, не совсем все выпотрошил — о списке запрашиваемых документов ему ежедневно докладывала главбух. Но и упирать на собственную филантропию не приходится. И хоть не рассчитывал застать въедливого налоговика в своем кабинете, да еще так поздно, момент договориться выглядел подходящим.
— А вы, слышал, вроде тоже закончили? Актиком, должно, быть скоро удивите?
— Ну, акт еще составить надо.
— Понимаю, понимаю. Все свести, обсчитать. Определить, что на кого подвесить. — И, заметив некоторое смущение налоговика, Петраков радостно потер ладоши. — На меня-то много, поди, накопали?
Неудовлетворенный движением плеча, расстроился:
— Потому что работал много. Кто работает, тот всегда рискует. Согласны?.. Согласны. По глазам вижу. Да и как может быть иное? Другое дело — за риск и плата должна быть рисковая. Вот взять вашу, будем говорить, профессию… Вы позволите?
Астахов наконец поднялся и, воспользовавшись этим, Петраков незаметно перебрался в освободившееся кресло у стола.
— Профессия-то у вас непростая. Тут и знания нужны, и сила воли. Я про соблазны всякие. Есть ведь?
— Есть. — Астахов сконфуженно огладил несуществующий животик. — Я вот сладкое люблю.
— Сладкое. — Петраков хохотнул. — Ну, скажете. Хотя по большому счету все мы, мужики, сластены. И ничего в этом, к слову, зазорного. Жизнь! Было бы здоровье да мани на сладости. Вам, простите, сколько платят?
— Немного.
— То-то что. А ведь задумывались — соответственно ли психоневрологическим, так сказать, затратам? Будем говорить прямо.
— А будем? — При последнем слове Астахов несколько оживился. Но ненадолго.
Петраков вновь хохотнул:
— И так знаю: не по уму платят. Ведь какое усердие вы незаурядное выказали, чтобы всю нашу хозяйственную деятельность, так сказать, поднять. То вскрыли, о чем и сам подзабыл… А что думаете? Слежу. И с уважением. И ведь понимаю дальнейшее. Я о выводах.
— А чего с выводами? Обсчитаю. Да и заключу.
— О! Хитрите. — Александр Борисович аж пальчиком потряс. — Тут ведь главное — угол зрения. Есть операция. Есть результат. А есть оценка результата.
— Ну. Это уже не к ревизору.
— Ой и лукавый! Как раз к вам. Ведь тут как подать. Как подадите, так и сжуют. Улавливаете?
— Тонкий вы человек, Александр Борисович. Слушаю, слушаю, каждое слово вроде понятно, а вот общий смысл не могу уловить. Вы со мной как-нибудь попроще. Сделайте скидку на возраст.
— Работа моя тонкая… была. По краю ходил, чтобы институт тащить. Операции финансовые неоднозначно расценены могут быть… Понимаете? Да понимаете. Иначе б не работали. Потому и важно, как результат подать. А чтобы правильно подать, необходимо мои разъяснения получить.
— Да, конечно. Как только акт будет готов, я попрошу вас, как и других, дать необходимые письменные…
— Нет, нет, нет! Именно что не после и именно что не письменные. Ведь согласитесь, я ту подоплеку знаю, что, может, и ваш взгляд на предмет, так сказать, описания переменит. Вот в чем штука! А тогда и описание само несколько иначе может повернуться… То есть фактец, он есть. А вот с чем его, простите за каламбурец, съесть, это-то и требует объяснений. А уж последующие, будем говорить, читатели, да мы ли с вами не знаем? Вашу трактовку тиражировать дальше и будут. Как некую, знаете, заданность.
— Вы, Александр Борисович, что-то мне предложить хотите?
— Уж сразу и предложить. — Петраков засмущался. — Просто разговор у нас такой добрый вышел. О мотивации.
— О мотивации?
— Хочется, знаете, чтобы люди друг друга понимали. А того паче — себя. Предположим, нашли вы в моих действиях нарушения.
— Если совсем начистоту, нарушения — это мягко сказано. — Разговор продолжался с полчаса и за это время не продвинулся, так что Астахов начал испытывать раздражение. К тому же, разговаривая, Петраков периодически приоткрывал ящик стола, и Астахов уже почти не сомневался, что в кабинет поздно вечером он вернулся именно за теми самыми бумагами, что жгли внутренний карман астаховского пиджака.
— Да, правы! Был поверхностен. Налоговый кодекс так и не удосужился в текучке беспрерывной проштудировать, — повинился Петраков.
— Да что налоговый? Пора бы уж и уголовный проштудировать, — не удержался Астахов и тут же перехватил рысий взгляд из-под толстых линз.
— Ну, уж на это-то время тратить! Когда дело подойдет, сами и статью подберут, сами и огласят. Но вот огласят ли? — тут он поднял палец, призывая собеседника быть внимательным. — Я как раз о том же — о мотивации.
— О вашей?
— Можно и о моей. Но это сейчас неконструктивно: когда начинал разгребать здесь, одна была. А теперь…
— Другая.
— Увы! И вашу хочу переменить.
— У меня-то просто. Выявить и максимально объективно описать.
— Хо-хо! — Петраков аж в ладошки похлопал. — Вот как! А я, простите, ученый и в категориях этих точненько разбираюсь. То, о чем вы сейчас, — цель. А если по мотивации… Вы вот, простите, немолодой, не очень, наверное, здоровый человек. Только без обид, ладно?
Астахов согласно кивнул, прекрасно понимая, к чему ведет, непрестанно петляя, разговор финансовый директор.
— Зарплата ваша, будем говорить деликатно, наверняка никудышная. Накоплений тоже негусто. Иначе б не горбатились здесь сутками. А впереди, извините, старость. И вот тут-то как раз к слову о мотивации. Перспектив — никаких. Ну, простите за грубость, замочите вы меня. Подавите, так сказать, принципиальностью. Так?
С удовольствием огорошившего фокусника он присмотрелся к Астахову, который в свою очередь пытался сообразить, до какой степени информирован собеседник. Знает ли он главное: чьи интересы на самом деле представляет «налоговый инспектор».
— Ну, положим, — буркнул он.
— А вот и черта, извините, с два! На самом деле это всего лишь цена вопроса. И информацию, что вы холите, ваш же начальник и сольет. А не он, так его начальник. Потому что, во-первых, вертикаль ваша гнилая, и вы о том знаете. А во-вторых и в-главных, все решит интерпретация. Вот вы, к примеру, аренду нашу неделями прочесывали. В кредитах, векселях рылись.
Астахов вздрогнул, но, по счастью, увлеченный собственными словесными оборотами, Петраков этого не заметил.
— Накопали. Знаю, что по аренде, например, на наличку вышли. И уж, должно быть, в мечтах меня арестованным за взяточничество видите. Так?.. Ан опять же не так. Потому что мои объяснения выслушать не соизволили. А я вам, если спросите, подтвержу: да, брал наличными. Только вы полагаете, что в свой карман, а я вам покажу десяток статей в бюджете, которые иначе, как имея наличку, закрыть невозможно. И задокументировать тоже. То есть нарушение-то останется, куда уж? А мотивация иная. И статьи вашей уголовной как не было.
— Другая найдется.
— Так и я о том. Все это лишь вопрос оценки, согласования. И согласовать как раз хотелось бы с вами. Для всех полезней. И начальство ваше налоговое беспокоить соблазнами не придется.
— То есть, если я правильно понял…
— Вы правильно поняли. Почти правильно. Потому что словечко это мерзкое, что у вас на языке вертится — взятка, да? — я и знать не знаю. Другое дело — коллективное соавторство.
— Коллективное — чего? — От такого зигзага привычный вроде ко всему Астахов даже поперхнулся.
— Есть у нас, у ученых, форма такая. Один пишет, а другой как бы подправляет, придавая творению некую новизну. А в результате — совместный труд, гонорар.
— И велик гонорар?
— Да уж побольше зарплаты вашей. Полагаю, на десяток тысяч долларов потянуло бы.
— Пора мне. Засиделся. — Астахов взялся за портфель. — Завтра с утра за акт сажусь.
— Так и… время как раз есть поразмыслить. В самом-то деле, Виктор Николаевич, взвесьте. Что впустую такой материалец перемалывать, когда можно с пользой?
— Взаимной?
— Совместной.
— Ну. — Астахов остановился возле двери, с беспокойством косясь на Петракова, который не в первый раз, разговаривая, запускал руку на дно ящика и, стараясь делать это незаметно, быстро обшаривал. — До завтра.
Петраков поднялся попрощаться.
— Да! Что я хотел-то? Виктор Николаевич, вы здесь документы?.. Знаете, были. Не…
— Документы? Так вот все, на столе.
— А?..
— Другие вернул в бухгалтерию.
— Ну, да, да… Да ничего, впрочем. С утра загляну. И начнем дружить. Так?
— До завтра.
— До доброго завтра.
Астахов неспешно шел вдоль остывающей после жаркого дня Садовой. Этот путь в пять километров до дома он проделывал ежедневно — врачи рекомендовали разрабатывать сломанную в прошлом году ногу. Да и торопиться сегодня, хоть и поздно, было некуда: жене пришлось неожиданно, сорвавшись с работы, умчаться за семьдесят километров от Москвы в деревню к заболевшему деду.
При воспоминании о любимой жене ему стало чуть теплее: эта ее удивительная готовность броситься на помощь, даже не дожидаясь зова, поразившая его десять лет назад при знакомстве, все эти годы согревала их дом. «Коммунальный дом», припомнил он, и умиление смешалось с чувством вины, не покидавшим его при мысли о собственной квартире. «Да если бы собственной». Через месяц после знакомства он оставил первой жене квартиру и перебрался в комнату новой супруги. Думал — временно, а вышло — десять лет скоро. Она дала ему все:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
— Что ты от меня-то еще хочешь?
— Надо заставить Петракова отдать договоры.
— Вот пусть и отдаст.
— Конечно. Тебе.
— С чего бы это? Если я сама не раз того же требовала.
— Ну так и… не требуй больше. — Забелин доверительно принялся поглаживать ее руку. — Скажи, что возмущена отстранением его, поторгуйся и согласись зарегистрировать. А уж когда принесет…
Не помогла рука. Вырвавшись, Наталья вскочила над ним с выражением гадливости.
— Похоже, опять за правду пострадаю, — всплакнул Забелин. Но Наталью этим не остановил.
— Так это все шантаж! Завербовать меня решил. Я, мол, ничего не скажу, а ты будешь доносить. Потом, наверное, и на Максима надо будет стучать. Так вот запомни: от Саши, — она теперь с аппетитом, не убавляя голоса, назвала Петракова по имени, — я видела только хорошее. Деликатнейший, в отличие от вас, горлопанов, человек. Голоса ни на кого не повысил. И если даже… не поддержу его, то честно, в глаза! Потому что любит он меня. Ты-то, импотент нравственный, и забыл, что это такое значит. И платить за это дешевкой… Да за кого ты меня принимаешь?..
— Сядь, дуреха! — Забелин дернул Наталью так, что она рухнула на скамью.
К их разговору прислушивалась парочка на соседней скамейке — броско одетые девушки в распахнутых кожаных плащах.
— Совсем страну детективами запоганили! Я с ней, как с другом. Мог бы — сам сделал. Сказано же — Петраков твой сливает институт. Всех наших с любовью сли-ва-ет! Между прочим, при твоем содействии. И что на самом деле аморально — остаться чистенькой и дать возможность выкинуть всех на улицу или помочь этому же добытчику не сесть в тюрьму? Потому как если я даже институт и не сумею отбить, но уж на нары — это я ему обеспечу! За всех, кого сдаст с твоей помощью!
— Почему на улицу?
— А ты и впрямь решила, будто «Балчуг» за бесценок институт скупает, чтоб науку двигать? Здание ему нужно, на котором заработать можно. А всех остальных живо повыкидывают. И Петраков твой тишайший свой выбор сделал.
— И что ты, наконец, от меня хочешь?
— То единственное, что, кроме тебя, никто не сделает. — Деланное безразличие улетучилось. — Петраков должен принести договоры тебе. И он принесет, потому что «Балчугу» тоже позарез нужно их зарегистрировать. Пока не зарегистрируют, не смогут ими голосовать. А в твоем кабинете мои люди с ним и встретятся.
— Да ты с ума сбрендил, Забелин!
— Никакого смертоубийства. Самое страшное — отберут и при тебе порвут договоры. А скорее деликатненько предъявят доказательства его хищений и сам все отдаст. Главное, чтобы принес.
— Это все?
— Почти. Дальше техника. Все эти же договоры перепишем на ваш «Лэнд». Само собой, как ты и хочешь, по цене кредита.
— А если он договоры вернет, то как с тем, что… ну, украл как бы?
— Покрою. Договоры эти — его индульгенция.
Слишком легко и охотно это у него вырвалось. Усмехнувшись, Наталья поднялась, потянулась, демонстрируя по-прежнему изящные очертания.
— Ладно, пойду. Спасибо, Алексей Павлович, за приятную прогулку. А вы, оказывается, гибким стали.
— Это уж как дело потребует. Но запомни: ни об этом, ни о том, что за вами «Светоч», никто знать не должен, — поспешно, с тревогой удерживая ее, напомнил Забелин.
— А какой мне псевдоним положим?
— То есть?..
— Давай так: ты — «бугор», я — «регистр».
— Да полно дурачиться. Постой, куда ты?
— Чао, — Наталья вгляделась в девиц по соседству, что-то в них определила, сделала волнообразное движение сумочкой и, усиленно вращая бедрами, направилась к выходу из сквера.
— Так Макс ничего не знает! — крикнул вслед Забелин. — Договорились?!
Молчание было ему ответом.
«Будем считать, договорились. Тем более ничего другого и не остается».
— Закурить не угостите? — перед Забелиным остановились те самые вслушивавшиеся в их разговор девушки. Они стояли подле него, расставив высокие сапоги, так, что короткие юбки натянулись на бедрах.
— Не заморозите?
— А ты согрей. — Интересный, в приличном прикиде мужик давно заинтересовал их, и уход его скандальной, судя по всему, бабы показался очень кстати.
— Нет, девочки, я не по этой части, — огорчил их, поднимаясь, Забелин. — Как-нибудь в другой раз.
— Будем ждать, — со смехом послышалось из соседней аллеи.
Он присмотрелся: в темнеющем сквере накапливалась жизнь — недавно министр внутренних дел громогласно объявил, что переселит проституток с Тверской на Котельническую набережную. И теперь, не дожидаясь официального указания, законопослушные проститутки заблаговременно осваивали новую территорию.
Глава 6
Великая сила случайности
Виктор Николаевич Астахов, все еще не решаясь поверить в удачу, в который раз, в силу привычки к тщательности, прошелся по составленной им компьютерной разграфке. Ошибки не было: только что волею случая он обнаружил документы, не уничтоженные, очевидно, по забывчивости их обладателя. А может, и не по забывчивости? За время знакомства с Александром Борисовичем Петраковым — улыбчивым хозяином этого кабинета — у Астахова составился образ бесконечно петляющего зверя. Кажется, что ни одно предложение в разговоре тот не закончил восклицательным знаком. Зато многоточий было в избытке. Такой человек ничего никогда не выбрасывает. В этом он видит свою силу. Но в этом же, — Астахов еще раз огладил найденную в нижнем ящике стола под пустыми картонными папками пачку векселей, — и его слабость. Приятная, что говорить, оказалась слабость. И дорогая! Он покачал документы на руке, мысленно оценивая их вес в долларах, удовлетворенно потянулся, еще раз глянул на часы, прикидывая, стоит ли немедленно позвонить Забелину или отложить звонок до утра. Выходило, что до утра. Во-первых, на часах оказалось аж около девяти вечера, а во-вторых, Астахов хорошо запомнил последнее совещание, на котором приготовленный им эффект был так беспардонно скомкан тем самым Забелиным. Нет, слишком важна сегодняшняя находка, чтобы суетиться. Да и самому не мешает сначала разобраться: векселя на огромную сумму, выписанные институту, — это ж переворачивает весь баланс. Но незарегистрированные, спрятанные от посторонних глаз. В чем смысл? Надо успокоиться и все проанализировать уже дома.
Он запустил на принтер распечатку одной копии сенсационной выборки и тут же уничтожил файл. Оставалось решить, куда спрятать обнаруженное. Хорошо бы в сейф к Флоровскому. Но тот еще в семь заходил попрощаться. Вот она, великая сила случайности. Полез искать чистые листы бумаги. А окажись они на столе?
Астахов услышал звук открывающегося на пустом этаже лифта, быстро сунул векселя в запасной карман пиджака, поскольку времени дотянуться до лежащего на углу стола портфеля не было.
— Ба! Фининспектор! Все бдите? — В кабинет быстро вошел низкорослый человек, радушная улыбка которого производила впечатление несколько тягостное, глаза за толстыми линзами очков едва угадывались.
— Извините! Меня тут на сегодня в ваш кабинет определили. — Астахов сделал движение подняться.
— Да какие меж нами счеты. Пользуйтесь. — Петраков удержал Астахова в кресле. — Тем паче теперь это и не очень мой кабинет. На днях освобожу. Снимают меня, если слышали.
— Слышал, — поколебавшись, признался Астахов.
— Вот такие дела. Работаешь, знаете, работаешь. Не жалеешь себя.
Он прервался, сообразив, что «не жалеешь себя» перед налоговиком, который перед этим выпотрошил твое исподнее, — это перебор. Конечно, не совсем все выпотрошил — о списке запрашиваемых документов ему ежедневно докладывала главбух. Но и упирать на собственную филантропию не приходится. И хоть не рассчитывал застать въедливого налоговика в своем кабинете, да еще так поздно, момент договориться выглядел подходящим.
— А вы, слышал, вроде тоже закончили? Актиком, должно, быть скоро удивите?
— Ну, акт еще составить надо.
— Понимаю, понимаю. Все свести, обсчитать. Определить, что на кого подвесить. — И, заметив некоторое смущение налоговика, Петраков радостно потер ладоши. — На меня-то много, поди, накопали?
Неудовлетворенный движением плеча, расстроился:
— Потому что работал много. Кто работает, тот всегда рискует. Согласны?.. Согласны. По глазам вижу. Да и как может быть иное? Другое дело — за риск и плата должна быть рисковая. Вот взять вашу, будем говорить, профессию… Вы позволите?
Астахов наконец поднялся и, воспользовавшись этим, Петраков незаметно перебрался в освободившееся кресло у стола.
— Профессия-то у вас непростая. Тут и знания нужны, и сила воли. Я про соблазны всякие. Есть ведь?
— Есть. — Астахов сконфуженно огладил несуществующий животик. — Я вот сладкое люблю.
— Сладкое. — Петраков хохотнул. — Ну, скажете. Хотя по большому счету все мы, мужики, сластены. И ничего в этом, к слову, зазорного. Жизнь! Было бы здоровье да мани на сладости. Вам, простите, сколько платят?
— Немного.
— То-то что. А ведь задумывались — соответственно ли психоневрологическим, так сказать, затратам? Будем говорить прямо.
— А будем? — При последнем слове Астахов несколько оживился. Но ненадолго.
Петраков вновь хохотнул:
— И так знаю: не по уму платят. Ведь какое усердие вы незаурядное выказали, чтобы всю нашу хозяйственную деятельность, так сказать, поднять. То вскрыли, о чем и сам подзабыл… А что думаете? Слежу. И с уважением. И ведь понимаю дальнейшее. Я о выводах.
— А чего с выводами? Обсчитаю. Да и заключу.
— О! Хитрите. — Александр Борисович аж пальчиком потряс. — Тут ведь главное — угол зрения. Есть операция. Есть результат. А есть оценка результата.
— Ну. Это уже не к ревизору.
— Ой и лукавый! Как раз к вам. Ведь тут как подать. Как подадите, так и сжуют. Улавливаете?
— Тонкий вы человек, Александр Борисович. Слушаю, слушаю, каждое слово вроде понятно, а вот общий смысл не могу уловить. Вы со мной как-нибудь попроще. Сделайте скидку на возраст.
— Работа моя тонкая… была. По краю ходил, чтобы институт тащить. Операции финансовые неоднозначно расценены могут быть… Понимаете? Да понимаете. Иначе б не работали. Потому и важно, как результат подать. А чтобы правильно подать, необходимо мои разъяснения получить.
— Да, конечно. Как только акт будет готов, я попрошу вас, как и других, дать необходимые письменные…
— Нет, нет, нет! Именно что не после и именно что не письменные. Ведь согласитесь, я ту подоплеку знаю, что, может, и ваш взгляд на предмет, так сказать, описания переменит. Вот в чем штука! А тогда и описание само несколько иначе может повернуться… То есть фактец, он есть. А вот с чем его, простите за каламбурец, съесть, это-то и требует объяснений. А уж последующие, будем говорить, читатели, да мы ли с вами не знаем? Вашу трактовку тиражировать дальше и будут. Как некую, знаете, заданность.
— Вы, Александр Борисович, что-то мне предложить хотите?
— Уж сразу и предложить. — Петраков засмущался. — Просто разговор у нас такой добрый вышел. О мотивации.
— О мотивации?
— Хочется, знаете, чтобы люди друг друга понимали. А того паче — себя. Предположим, нашли вы в моих действиях нарушения.
— Если совсем начистоту, нарушения — это мягко сказано. — Разговор продолжался с полчаса и за это время не продвинулся, так что Астахов начал испытывать раздражение. К тому же, разговаривая, Петраков периодически приоткрывал ящик стола, и Астахов уже почти не сомневался, что в кабинет поздно вечером он вернулся именно за теми самыми бумагами, что жгли внутренний карман астаховского пиджака.
— Да, правы! Был поверхностен. Налоговый кодекс так и не удосужился в текучке беспрерывной проштудировать, — повинился Петраков.
— Да что налоговый? Пора бы уж и уголовный проштудировать, — не удержался Астахов и тут же перехватил рысий взгляд из-под толстых линз.
— Ну, уж на это-то время тратить! Когда дело подойдет, сами и статью подберут, сами и огласят. Но вот огласят ли? — тут он поднял палец, призывая собеседника быть внимательным. — Я как раз о том же — о мотивации.
— О вашей?
— Можно и о моей. Но это сейчас неконструктивно: когда начинал разгребать здесь, одна была. А теперь…
— Другая.
— Увы! И вашу хочу переменить.
— У меня-то просто. Выявить и максимально объективно описать.
— Хо-хо! — Петраков аж в ладошки похлопал. — Вот как! А я, простите, ученый и в категориях этих точненько разбираюсь. То, о чем вы сейчас, — цель. А если по мотивации… Вы вот, простите, немолодой, не очень, наверное, здоровый человек. Только без обид, ладно?
Астахов согласно кивнул, прекрасно понимая, к чему ведет, непрестанно петляя, разговор финансовый директор.
— Зарплата ваша, будем говорить деликатно, наверняка никудышная. Накоплений тоже негусто. Иначе б не горбатились здесь сутками. А впереди, извините, старость. И вот тут-то как раз к слову о мотивации. Перспектив — никаких. Ну, простите за грубость, замочите вы меня. Подавите, так сказать, принципиальностью. Так?
С удовольствием огорошившего фокусника он присмотрелся к Астахову, который в свою очередь пытался сообразить, до какой степени информирован собеседник. Знает ли он главное: чьи интересы на самом деле представляет «налоговый инспектор».
— Ну, положим, — буркнул он.
— А вот и черта, извините, с два! На самом деле это всего лишь цена вопроса. И информацию, что вы холите, ваш же начальник и сольет. А не он, так его начальник. Потому что, во-первых, вертикаль ваша гнилая, и вы о том знаете. А во-вторых и в-главных, все решит интерпретация. Вот вы, к примеру, аренду нашу неделями прочесывали. В кредитах, векселях рылись.
Астахов вздрогнул, но, по счастью, увлеченный собственными словесными оборотами, Петраков этого не заметил.
— Накопали. Знаю, что по аренде, например, на наличку вышли. И уж, должно быть, в мечтах меня арестованным за взяточничество видите. Так?.. Ан опять же не так. Потому что мои объяснения выслушать не соизволили. А я вам, если спросите, подтвержу: да, брал наличными. Только вы полагаете, что в свой карман, а я вам покажу десяток статей в бюджете, которые иначе, как имея наличку, закрыть невозможно. И задокументировать тоже. То есть нарушение-то останется, куда уж? А мотивация иная. И статьи вашей уголовной как не было.
— Другая найдется.
— Так и я о том. Все это лишь вопрос оценки, согласования. И согласовать как раз хотелось бы с вами. Для всех полезней. И начальство ваше налоговое беспокоить соблазнами не придется.
— То есть, если я правильно понял…
— Вы правильно поняли. Почти правильно. Потому что словечко это мерзкое, что у вас на языке вертится — взятка, да? — я и знать не знаю. Другое дело — коллективное соавторство.
— Коллективное — чего? — От такого зигзага привычный вроде ко всему Астахов даже поперхнулся.
— Есть у нас, у ученых, форма такая. Один пишет, а другой как бы подправляет, придавая творению некую новизну. А в результате — совместный труд, гонорар.
— И велик гонорар?
— Да уж побольше зарплаты вашей. Полагаю, на десяток тысяч долларов потянуло бы.
— Пора мне. Засиделся. — Астахов взялся за портфель. — Завтра с утра за акт сажусь.
— Так и… время как раз есть поразмыслить. В самом-то деле, Виктор Николаевич, взвесьте. Что впустую такой материалец перемалывать, когда можно с пользой?
— Взаимной?
— Совместной.
— Ну. — Астахов остановился возле двери, с беспокойством косясь на Петракова, который не в первый раз, разговаривая, запускал руку на дно ящика и, стараясь делать это незаметно, быстро обшаривал. — До завтра.
Петраков поднялся попрощаться.
— Да! Что я хотел-то? Виктор Николаевич, вы здесь документы?.. Знаете, были. Не…
— Документы? Так вот все, на столе.
— А?..
— Другие вернул в бухгалтерию.
— Ну, да, да… Да ничего, впрочем. С утра загляну. И начнем дружить. Так?
— До завтра.
— До доброго завтра.
Астахов неспешно шел вдоль остывающей после жаркого дня Садовой. Этот путь в пять километров до дома он проделывал ежедневно — врачи рекомендовали разрабатывать сломанную в прошлом году ногу. Да и торопиться сегодня, хоть и поздно, было некуда: жене пришлось неожиданно, сорвавшись с работы, умчаться за семьдесят километров от Москвы в деревню к заболевшему деду.
При воспоминании о любимой жене ему стало чуть теплее: эта ее удивительная готовность броситься на помощь, даже не дожидаясь зова, поразившая его десять лет назад при знакомстве, все эти годы согревала их дом. «Коммунальный дом», припомнил он, и умиление смешалось с чувством вины, не покидавшим его при мысли о собственной квартире. «Да если бы собственной». Через месяц после знакомства он оставил первой жене квартиру и перебрался в комнату новой супруги. Думал — временно, а вышло — десять лет скоро. Она дала ему все:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31