Айзек АЗИМОВ
ПРОФЕССИЯ


Джордж Плейтен сказал с плохо скрытой тоской в голосе:
- Завтра первое мая. Начало Олимпиады!
Он перевернулся на живот и через спинку кровати пристально посмотрел
на своего товарища по комнате. Неужели он не чувствует того же? Неужели
мысль об Олимпиаде совсем его не трогает?
У Джорджа было худое лицо, черты которого еще более обострились за те
полтора года, которые он провел в приюте. Он был худощав, но в его синих
глазах горел прежний неуемный огонь, а в том, как он сейчас вцепился
пальцами в одеяло, было что-то от затравленного зверя.
Его сосед по комнате на мгновение оторвался от книги и заодно
отрегулировал силу свечения стены, у которой сидел. Его звали Хали Омани,
он был нигерийцем. Темно-коричневая кожа и крупные черты лица Хали Омани,
казалось, были созданы для того, чтобы выражать только одно спокойствие, и
упоминание об Олимпиаде нисколько его не взволновало.
- Я знаю, Джордж, - произнес он.
Джордж многим был обязан терпению и доброте Хали; бывали минуты,
когда он очень в них нуждался, но даже доброта и терпение могут стать
поперек глотки. Разве сейчас можно сидеть с невозмутимым видом идола,
вырезанного из дерева теплого, сочного цвета?
Джордж подумал, не станет ли он сам таким же через десять лет жизни в
этом месте, и с негодованием отогнал эту мысль. Нет!
- По-моему, ты забыл, что значит май, - вызывающе сказал он.
- Я очень хорошо помню, что он значит, - отозвался его собеседник. -
Ровным счетом ничего! Ты забыл об этом, а не я. Май ничего не значит для
тебя, Джорджа Плейтена... и для меня, Хали Омани, - негромко добавил он.
- Сейчас на Землю за новыми специалистами прилетают космические
корабли, - произнес Джордж. - К июню тысячи и тысячи этих кораблей, неся
на борту миллионы мужчин и женщин, отправятся к другим мирам, и все это,
по-твоему, ничего не значит?
- Абсолютно ничего. И вообще, какое мне дело до того, что завтра
первое мая?
Беззвучно шевеля губами. Омани стал водить пальцем по строчкам книги,
которую он читал, - видимо, ему попалось трудное место.
Джордж молча наблюдал за ним. "К черту! - подумал он. - Закричи,
завизжи! Это-то ты можешь? Ударь меня, ну, сделай хоть что-нибудь!"
Лишь бы не быть одиноким в своем гневе. Лишь бы разделить с
кем-нибудь переполнявшее его возмущение, отделаться от мучительного
чувства, что только он, он один умирает медленной смертью!
В те первые недели, когда весь мир представлялся ему тесной
оболочкой, сотканной из какого-то смутного света и неясных звуков, - тогда
было лучше. А потом появился Омани и вернул его к жизни, которая того не
стоила.
Омани! Он-то стар! Ему уже по крайней мере тридцать. "Неужели и я в
этом возрасте буду таким же? - подумал Джордж. - Стану таким, как он,
через каких-нибудь двенадцать лет?"
И оттого, что эта мысль вселила в него панический страх, он заорал на
Омани:
- Брось читать эту идиотскую книгу!
Омани перевернул страницу и, прочитав еще несколько слов, поднял
голову, покрытую шапкой жестких курчавых волос.
- А? - спросил он.
- Какой толк от твоего чтения? - Джордж решительно шагнул к Омани,
презрительно фыркнул: - Опять электроника! - и вышиб книгу из его рук.
Омани неторопливо встал и поднял книгу. Без всякого раздражения он
разгладил смятую страницу.
- Можешь считать, что я удовлетворяю свое любопытство, - произнес он.
- Сегодня я пойму кое-что, а завтра, быть может, пойму немного больше. Это
тоже своего рода победа.
- Победа! Какая там победа? И больше тебе ничего не нужно от жизни? К
шестидесяти пяти годам приобрести четверть знаний, которыми располагает
дипломированный инженер-электронщик?
- А может быть, не к шестидесяти пяти годам, а к тридцати пяти?
- Кому ты будешь нужен? Кто тебя возьмет? Куда ты пойдешь с этими
знаниями?
- Никому. Никто. Никуда. Я останусь здесь и буду читать другие книги.
- И этого тебе достаточно? Рассказывай! Ты заманил меня на занятия.
Ты заставил меня читать и заучивать прочитанное. А зачем? Это не приносит
мне никакого удовлетворения.
- Что толку в том, что ты лишаешь себя возможности получать
удовлетворение?
- Я решил наконец покончить с этим фарсом. Я сделаю то, что собирался
сделать с самого начала, до того как ты умаслил меня и лишил воли к
сопротивлению. Я заставлю их... заставлю...
Омани отложил книгу, а когда Джордж, не договорив, умолк, задал
вопрос:
- Заставишь, Джордж?
- Заставлю исправить эту вопиющую несправедливость. Все было
подстроено. Я доберусь до этого Антонелли и заставлю его признаться, что
он... он...
Омани покачал головой.
- Каждый, кто попадает сюда, настаивает на том, что произошла ошибка.
Мне казалось, что у тебя этот период уже позади.
- Не называй это периодом, - злобно сказал Джордж. - В отношении меня
действительно была допущена ошибка. Я ведь говорил тебе...
- Да, ты говорил, но в глубине души ты прекрасно сознаешь, что в
отношении тебя никто не совершил никакой ошибки.
- Не потому ли, что никто не желает в этом сознаваться? Неужели ты
думаешь, что кто-нибудь из них добровольно признает свою ошибку?.. Но я
заставлю их сделать это.
Во всем виноват был май, месяц Олимпиады. Это он возродил в Джордже
былую ярость, и он ничего не мог с собой поделать. Да и не хотел: ведь ему
грозила опасность все забыть.
- Я собирался стать программистом вычислительных машин, и я
действительно могу им быть, что бы они там ни говорили, ссылаясь на
результаты анализа. - Он стукнул кулаком по матрасу. - Они не правы. И не
могут они быть правы.
- В анализах ошибки исключены.
- Значит, не исключены. Ведь ты же не сомневаешься в моих
способностях?
- Способности не имеют к этому ровно никакого отношения. Мне кажется,
что тебе достаточно часто это объясняли. Почему ты никак не можешь понять?
Джордж отодвинулся от него, лег на спину и угрюмо уставился в
потолок.
- А кем ты хотел стать, Хали?
- У меня не было определенных планов. Думаю, что меня вполне устроила
бы профессия гидропониста.
- И ты считал, что тебе это удастся?
- Я не был в этом уверен.
Никогда раньше Джордж не расспрашивал Омани о его жизни. Мысль о том,
что у других обитателей приюта тоже были свои стремления и надежды,
показалась ему не только странной, но даже почти противоестественной. Он
был потрясен. Подумать только - гидропонист!
- А тебе не приходило в голову, что ты попадешь сюда?
- Нет, но, как видишь, я все-таки здесь.
- И тебя это удовлетворяет. Ты на самом деле всем доволен. Ты
счастлив. Тебе здесь нравится, и ничего другого ты не хочешь.
Омани медленно встал и аккуратно начал разбирать постель.
- Джордж, ты неисправим, - произнес он. - Ты терзаешь себя, потому
что отказываешься признать очевидные факты. Ты находишься в заведении,
которое называешь приютом, но я ни разу не слышал, чтобы ты произнес его
название полностью. Так сделай это теперь, Джордж, сделай! А потом ложись
в кровать и проспись.
Джордж скрипнул зубами и ощерился.
- Нет! - сказал он сдавленно.
- Тогда это сделаю я, - сказал Омани, и, отчеканивая каждый слог, он
произнес роковые слова.
Джордж слушал, испытывая глубочайший стыд и горечь. Он отвернулся.

В восемнадцать лет Джордж Плейтен твердо знал, что станет
дипломированным программистом, - он стремился к этому с тех пор, как себя
помнил. Среди его приятелей одни отстаивали космонавтику, другие -
холодильную технику, третьи - организацию перевозок и даже
административную деятельность. Но Джордж не колебался.
Он с таким же жаром, как и все остальные, обсуждал преимущества
облюбованной профессии. Это было вполне естественно. Впереди их всех ждал
День образования - поворотный день их жизни. Он приближался, неизбежный и
неотвратимый, - первое ноября того года, когда им исполнится восемнадцать
лет.
Когда День образования оставался позади, появлялись новые темы для
разговоров: можно было обсуждать различные профессиональные вопросы,
хвалить свою жену и детей, рассуждать о шансах любимой космобольной
команды или вспоминать Олимпиаду. Но до наступления Дня образования лишь
одна тема неизменно вызывала всеобщий интерес - и это был День
образования.
"Кем ты хочешь быть? Думаешь, тебе это удастся? Ничегошеньки у тебя
не выйдет. Справься в ведомостях - квоту же урезали. А вот логистика..."
Или "а вот гипермеханика...", или "а вот связь...", или "а вот
гравитика..."
Гравитика была тогда самой модной профессией. За несколько лет до
того, как Джорджу исполнилось восемнадцать лет, появился гравитационный
двигатель, и все только и говорили, что о гравитике. Любая планета в
радиусе десяти световых лет от звезды-карлика отдала бы правую руку, лишь
бы заполучить хоть одного дипломированного инженера-гравитационника.
Но Джорджа это не прельщало. Да, конечно, такая планета отдаст все
свои правые руки, какие только сумеет наскрести. Однако Джордж слышал и о
том, что случалось в других, только что возникших областях техники.
Немедленно начнутся рационализация и упрощение. Каждый год будут
появляться новые модели, новые типы гравитационных двигателей, новые
принципы. А потом все эти баловни судьбы в один прекрасный день обнаружат,
что они устарели, их заменят новые специалисты, получившие образование
позже, и им придется заняться неквалифицированным трудом или отправиться
на какую-нибудь захудалую планету, которая пока еще не догнала другие
миры.
Между тем спрос на программистов оставался неизменным из года в год,
из столетия в столетие. Он никогда не возрастал стремительно, не
взвинчивался до небес, а просто медленно и неуклонно увеличивался в связи
с освоением новых миров и усложнением старых.
Эта тема была постоянным предметом споров между Джорджем и Коротышкой
Тревельяном. Как все закадычные друзья, они спорили до бесконечности, не
скупясь на язвительные насмешки, и в результате оба оставались при своем
мнении.
Дело в том, что отец Тревельяна, дипломированный металлург, в свое
время работал на одной из дальних планет, а его дед тоже был
дипломированным металлургом. Естественно, что сам Коротышка не колеблясь
остановил свой выбор на этой профессии, которую считал чуть ли не
неотъемлемым правом своей семьи, и был твердо убежден, что все другие
специальности не слишком-то респектабельны.
- Металл будет существовать всегда, - заявил он, - и когда ты
создаешь сплав с заданными свойствами и наблюдаешь, как слагается его
кристаллическая решетка, ты видишь результат своего труда. А что делает
программист? Целый день сидит за кодирующим устройством, пичкая
информацией какую-нибудь дурацкую электронную машину длиной в милю.
Но Джордж уже в шестнадцать лет отличался практичностью.
- Между прочим, вместе с тобой будет выпущен еще миллион металлургов,
- спокойно указал он.
- Потому что это прекрасная профессия. Самая лучшая.
- Но ведь ты попросту затеряешься в их массе, Коротышка, и можешь
оказаться где-то в хвосте. Каждая планета может сама зарядить нужных ей
металлургов, а спрос на усовершенствованные земные модели не так уж велик,
да и нуждаются в них главным образом малые планеты. Ты ведь знаешь, какой
процент общего выпуска дипломированных металлургов получает направление на
планеты класса А. Я поинтересовался - всего лишь 13,3 процента. А это
означает семь шансов из восьми, что тебя засунут на какую-нибудь
третьесортную планету, где в лучшем случае есть водопровод. А то и вовсе
можешь застрять на Земле - такие составляют 2,3 процента.
- Не вижу в этом ничего позорного, - вызывающе заявил Тревельян. -
Земле тоже нужны специалисты. И хорошие. Мой дед был земным металлургом. -
Подняв руку, Тревельян небрежно провел пальцем по еще не существующим
усам.
Джордж знал про дедушку Тревельяна, и, памятуя, что его собственные
предки тоже работали на Земле, не стал ехидничать, а, наоборот,
дипломатично согласился:
- В этом, безусловно, нет ничего позорного. Конечно, нет. Однако
попасть на планету класса А - это вещь, скажешь нет? Теперь возьмем
программиста. Только на планетах класса А есть такие вычислительные
машины, для которых действительно нужны высококвалифицированные
программисты, и поэтому только эти планеты и берут их. К тому же ленты по
программированию очень сложны и для них годится далеко не всякий. Планетам
класса А нужно больше программистов, чем может дать их собственное
население. Это же чистая статистика. На миллион человек приходится в
среднем, скажем, один первоклассный программист. И если на планете живет
десять миллионов, а им там требуется двадцать программистов, они вынуждены
обращаться к Земле, чтобы получить еще пять, а то и пятнадцать
специалистов. Верно? А знаешь, сколько дипломированных программистов
отправилось в прошлом году на планеты класса А? Не знаешь? Могу тебе
сказать. Все до единого! Если ты программист, можешь считать, что ты уже
там. Так-то!
Тревельян нахмурился.
- Если только один человек из миллиона годится в программисты, почему
ты думаешь, что у тебя это выйдет?
- Выйдет, можешь быть спокоен, - сдержанно ответил Джордж. Он никогда
не осмелился бы рассказать ни Тревельяну, ни даже своим родителям, чти
именно он делает и почему так уверен в себе. Он был абсолютно спокоен за
свое будущее. (Впоследствии, в дни безнадежности и отчаяния, именно это
воспоминание стало самым мучительным.) Он был так же непоколебимо уверен в
себе, как любой восьмилетний ребенок накануне Дня чтения, этого преддверия
следующего за ним через десять лет Дня образования.

Ну, конечно, День чтения во многом отличался от Дня образования.
Во-первых, следует учитывать особенности детской психологии. Ведь
восьмилетний ребенок легко воспринимает многие самые необычные явления. И
то, что вчера он не умел читать, а сегодня уже умеет, кажется ему само
собой разумеющимся. Как солнечный свет, например.
А во-вторых, от этого дня зависело не так уж много. После него толпы
вербовщиков не теснились перед списками, с нетерпением ожидая, когда будут
объявлены результаты ближайшей Олимпиады. День чтения практически ничего
не менял в жизни детей, и они еще десять лет оставались под родительской
кровлей, как и все их сверстники. Просто после этого дня они уже умели
читать.
И Джордж, готовясь к Дню образования, почти не помнил подробностей
того, что произошло с ним в День чтения, десять лет назад.
Он, правда, не забыл, что день выдался пасмурный и моросил
сентябрьский дождь. (День чтения - в сентябре. День образования - в
ноябре, Олимпиада - в мае. На эту тему сочиняли даже детские стишки.) Было
еще темно, и Джордж одевался при стенном свете. Родители его волновались
гораздо больше, чем он сам. Отец Джорджа был дипломированным
трубопрокладчиком и работал на Земле, чего втайне стыдился, хотя все
понимали, что большая часть каждого поколения неизбежно должна остаться на
Земле.
Сама Земля нуждалась в фермерах, шахтерах и даже в инженерах. Для
работы на других планетах требовались только самые последние модели
высококвалифицированных специалистов, и из восьми миллиардов земного
населения туда ежегодно отправлялось всего лишь несколько миллионов
человек. Естественно, не каждый житель Земли мог попасть в их число.
Но каждый мог надеяться, что по крайней мере кому-нибудь из его детей
доведется работать на другой планете, и Плейтен старший, конечно, не был
исключением. Он видел (как, впрочем, видели и совершенно посторонние
люди), что Джордж отличается незаурядными способностями и большой
сообразительностью. Значит, его ждет блестящая будущность, тем более, что
он единственный ребенок в семье. Если Джордж не попадет на другую планету,
то его родителям придется возложить все надежды на внуков, а когда-то еще
у них появятся внуки!
Сам по себе День чтения, конечно, мало что значил, но в то же время
только он мог показать хоть что-нибудь до наступления того, другого,
знаменательного дня. Когда дети возвращались домой, все родители Земли
внимательно слушали, как они читают, стараясь уловить особенную беглость,
чтобы истолковать ее как счастливое предзнаменование.
1 2 3 4 5 6 7 8