Гарин, учитывая обстановку, приказал выпускать штурмовиков обязательно в сопровождении «лавочкиных».
Едва над полем рассеялся утренний туман, как первая группа Черенка вырулила на старт. Подходило время вылета. Проглянуло солнце. День обещал быть погожим. По небу не спеша плыли копны белых облаков. Обгоняя их, уходили на запад «илы».
Черенок со своими ведомыми Остапом, Долидзе и молодым летчиком Харитоновым, появившись над аэродромом «лавочкиных» прикрытия, сделали положенный круг, но истребители Лысенко не взлетели. Черенок сделал второй круг, требуя прикрытия, и неожиданно услышал сокрушенный голос Лысенко:
– Вася, у нас тут, понимаешь… индийская гробница… Радиаторы забило грязью, моторы кипят. Делал три попытки. Взлететь не могу… Ты уж не обижайся, Вася…
– Ничего… Пойду так… У нас не лучше, – ответил Черенок, ложась на курс.
В разговор вмешалась мощная аэродромная радиостанция. Командир полка истребителей, подтвердив, что «москиты» взлететь не могут, посоветовал «илам» лететь на город Бромберг и просить прикрытия у «яков».
«Спасибо за добрый совет. Только очень сомнительно, чтобы „яки“ услышали мой вызов, – радиоволна у них другая», – подумал Черенок, но все же повернул на Бромберг. На южной окраине Бромберга, раскинувшегося на левом берегу Вислы, летчику нетрудно было обнаружить аэродром с бетонированными полосами, ангарами и зданиями служб. По обочине поля стояли в шахматном порядке «яки».
Соблюдая общий сомкнутый строй, группа «илов» опять сделала круг, требуя прикрытия. Но, как и предполагал Черенок, кроме треска в наушниках, с аэродрома никаких звуков не доносилось. Радиостанция «яков» не отвечала. Черенка не слышали.
– Давай ракеты! – приказал он стрелку и оглянулся. Ракеты белыми дугами одна за другой вспыхивали далеко за хвостом. Горянин выпустил их больше десятка, но рои «яков», сидящих на земле, не подавал ни малейших признаков движения.
Время затягивалось. Горючее расходовалось. Черенок хмурился.
– Вася, зря коптим небо. Архангелы скоро чихать начнут… Пойдем без провожатых, не в первый раз… – прозвучал в эфире голос Остапа. Черенок думал об этом же, но чувство ответственности за выполнение приказа удерживало его от опрометчивых решений. Однако время больше не терпело. Он резко захлопнул форточку кабины. Решение было принято. Он должен был идти на риск всей группой. И он пошел. Зазуммерил переговорный аппарат. Черенок повернул переключатель.
– «Яшки» поднялись! Догоняют нас парой!.. – услышал он обрадованный голос Горянина.
Оглянулся. Два истребителя, судя по их поведению, не первый раз уже сопровождавшие штурмовиков, молча заняли свои места и последовали за «илами». Черенок готов был обнять и этих неизвестных ему ребят, и тех, кто их послал. Во имя боевой дружбы они не оставили их одних, взлетели без связи и пошли провожать в бой незнакомых им штурмовиков, даже не слыша их просьбы, а только догадываясь.
Группа подходила к фронту. Небо впереди было закрыто нежными, будто только рожденными облаками. Черенок назвал свои позывные, и тотчас же в кабине раздался голос Гарина:
– Нанесите удар по железнодорожной станции Шлохау, где начала выгрузку немецкая кавалерия.
Задача была серьезной – Шлохау находилась в сорока километрах от передовой, в тылу врага. Самолеты, ныряя в облаках, с маневром прошли вдоль шоссе. Шоссе упиралось в Шлохау. На станции виднелся красный червячок эшелона. У эшелона копошились черные точки людей. Штурмовики с ходу атаковали станцию. Полыхнуло огнем, потянулись хвосты дыма. Черенок дал команду на второй заход. «Илы» развернулись и понеслись к земле. В это время из-за облаков высыпал целый косяк немецких истребителей. Со всех «илов» сразу сверкнули красные ракеты: «немцы!».
Десять «мессершмиттов» нацелились двинуться в атаку.
«До своих далеко, уклониться от боя невозможно», – быстро подумал Черенок и отдал команду к бою. С этого момента он не видел больше ничего, кроме приближающихся тонких фюзеляжей самолетов врага. Стиснув зубы, он передал:
– Орех-пять. Я – Черенок, атакован десятью «мессами» под Шлохау!..
В момент, когда он передавал свою радиограмму командующему, снова сверкнули красные ракеты. Летчик инстинктивно оглянулся и уже не сказал, а крикнул в эфир голосом, в котором слышалась тревога:
– Орех-пять, отставить! Еще восемь «фоккеров» заходят на атаку. Внимание! Прошу маленьких! Атакуют всей массой!..
Летчик не сводил глаз с сигарообразных туловищ «фоккеров» – этих мощных истребителей-штурмовиков.
«Это что еще за новости?» – удивился он. Наметанный глаз бывалого летчика сразу заметил странное поведение врагов. Он никогда еще не видел у них подобного строя. Строй немцев, всегда отличавшийся монолитностью, строгой выдержкой интервалов и дистанций, строй уступом вверх, так, чтобы каждая следующая пара могла защищать хвосты впереди идущих, на этот раз имел необычный вид. «Фоккеры» и «мессершмитты» неслись со всех сторон наподобие волчьей стаи.
«Численностью надеются взять», – отметил мысленно летчик, оглядываясь на своих.
«Илы» шли рядом – строгие, грозные, могучие воз-, душные танки.
– Стрелки! Экономьте боезапас. Бейте короткими очередями! – приказал он и больше не успел сказать ни слова. Хлестнули атаки. Ливень огня обрушился на четверку штурмовиков, продолжавших лететь на восток, к своей передовой. Немцы усилили натиск, атака следовала за атакой. Летчики вступили в бой. Все закружилось. Замелькали тени, протянулись полосы трасс. Летчикам приходилось трудно. Теперь исход боя определялся не силой огня, а выдержкой и мастерством пилотов. «Яки» молнией носились в сутолоке машин, еле успевая на выручку зажимаемым в клещи штурмовикам. Пегий «месс» с тонкой черной струйкой дыма позади пронесся к земле. Черенок машинально произнес:
– Раз!
Рядом четверка «фоккеров» навалилась на Остапа. Трассы уже коснулись крыла его самолета. Остап резко бросил машину набок, и Черенок в какую-то долю секунды увидел, что колпак с кабины стрелка сорван и Лаптенко в ней нет. И тут же, совсем рядом, нацеливаясь на хвост самолета Остапа, замер «мессершмитт».
«Сейчас ударит! Пропал Остап!» – подумал летчик и нечеловеческим усилием бросил дрожащую от напряжения машину в крутой вираж наперерез немецкому истребителю. От перегрузки в глазах потемнело. Затрещали пушки, вражеский самолет исчез. – Два… – скрипнул зубами летчик. В ушах свистело, урчало, ахало, срывались восклицания, хриплое дыхание, злобная брань. Перед винтом мелькнула белая змея купола раскрывающегося парашюта, штопором проскочил «фокке-вульф», за ним стремительный «як». Черенок быстро огляделся. Долидзе и Харитонова не было. «Уже сбиты?» – закусывая до крови губы, подумал летчик. И в ту же секунду его снова атаковали «фокеры». Резкий бросок в сторону, молниеносное движение рулями, нажим на гашетки, но… выстрелов не последовало. Летчик быстро перезарядил оружие и снова нажал. Выстрелов не было.
«Конец… Можно добивать палкой…» – судорожно скакнули мысли. Пулемет стрелка тоже молчал. В наушниках было слышно лишь прерывистое дыхание и страшная брань, которой, кажется, никогда не бранился ни один человек на земле. Летчик сжался в комок, оглянулся, и внутри у него все похолодело – в хвост заходили четыре «фоккера». «Вот она… Все!» – подумал он, и тотчас же взгляд его скользнул по приборной доске.
«Что я? – встряхнулся летчик. – Смалодушничал? Эй, не выйдет! Подеремся еще…»
Неимоверное напряжение нервов вдруг спало. Наступило то непостижимое состояние «замораживания», которое бывает у воинов в самые опасные, тяжелые минуты. Выключилось все: мысли, чувства, осталось лишь одно ясное, волевое желание – победить. Только победить! И Черенок с жутким спокойствием подумал: «Таран… Да, только таран…»
– Я вам покажу… – шепнул он побелевшими губами.
– Есть, гад! – раздался в наушниках яростный голос Горянина.
Еще один «фоккер» взорвался в воздухе от чьей-то меткой очереди. И вдруг случилось непостижимое. В небе стало пусто. Ни одного самолета У Черенка даже дух захватило от неожиданности. Враги пропали, словно провалились сквозь землю. Перегретый мотор дрожал как в лихорадке.
– Остап! Остап! – звал по радио Черенок и, переключив рацию на прием, послушал. Остап не отвечал. Откуда-то еле слышно донеслось торопливое: – Черенков, идите домой. Пара Долидзе улетела раньше. Долидзе ранен, вышел из боя.
– Я вас понял, понял, – вздохнул с облегчением летчик. И тут только увидел стройную десятку «яков», стремительно пронесшихся на запад, туда, где среди белых облаков мелькали хвосты немцев.
Раскрыв форточки кабины, Черенок жадно вдыхал холодный воздух. Он еще раз, словно не веря себе, оглядел небо, землю в том месте, где вспышками разрывов кудрявилась передовая. С начала боя прошло всего десять минут.
«Так мало?» – подумал он.
Сквозь звон в ушах наконец-то прорвался голос Остапа:
– Вася! Притормози… Никак не нагоню тебя. Лаптенко мой ранен. Мотор трясет…
– Остап, тебя слышу. Делаю круг, нажимай. До базы долетишь? – крикнул Черенок.
– Хочу. Должен долететь.
* * *
Прошло два месяца. Поздно вечером из ворот дома политотдела дивизии выскочил трофейный «мерседес», нагруженный связанными пачками листовок, и умчал в ночь, помаргивая синими фарами. В дребезжащем кузове его, прислонясь спиной к пачкам, сидел Грабов. Спрятав лицо в воротник кожаного реглана, он, казалось, дремал. Машина подскакивала на ухабах дороги, бежавшей между двумя рядами телеграфных столбов, взбиралась на холмы, врезалась в стены перелесков, смутно чернеющих в синеватом мраке. На крутом склоне в какой-то балке, пахнущей сыростью, «мерседес» особенно сильно встряхнулся. В спину Грабову толкнуло, пачки листовок поползли по кузову.
– Полегче, сержант… – сказал он.
Скрипнули тормоза, Машина остановилась. Водитель привстал на сиденье, повернулся к Грабову и стал помогать ему водворять на место рассыпанные пачки.
– Зря бумагу на немцев тратим… Листовками их не проймешь. Бомбами гвоздить их надо до тех пор, пока мокрого места не останется, – произнес он.
– Твой воинственный пыл, конечно, похвален, – усмехнулся Грабов. – Фашистов, действительно, надо бить. Но ведь не каждый немец – фашист. Немец немцу рознь. Гитлер – немец, немец же и Тельман. Большинство немцев люди трудящиеся, рабочие, батраки, служащие, которым одурманили головы нацизмом. Подумай сам, что для имперских заправил такие немцы? – повернулся он к водителю. – Для них рабочий-немец все равно что, например, для твоей автомашины колеса. Здесь мотор своей силой заставляет колеса вращаться и везти на себе кузов, а там фашизм силой оружия вынуждает трудящихся тянуть на себе военную машину Гитлера. А чтобы сидящих наверху фашистских апостолов не трясло и не беспокоило, простых немцев накачивают идейками и теорийками, как ты накачиваешь баллоны колес воздухом… «Дейчлянд юбер аллес»… Слышал? Фашистская пропаганда проповедует, что Германия превыше всего, что немцы сверхчеловеки, высшая раса, которая должна царствовать над всеми низшими существами. Вроде нас с тобой… – прибавил Грабов.
Водитель усмехнулся.
– Стало быть, мы низшие существа, а они цари? – переспросил он, нажимая ногой на акселератор, и сам же ответил: – Это они загнули. С царями у нас покончили двадцать восемь лет назад. А скажите, товарищ подполковник, правда, что ни один еще царь не скончался по-людски? – обратился он к замполиту.
– В основном правда, – ответил Грабов. – От трона до гроба, как говорят, один шаг… Впрочем, мы уклонились с тобой от прежнего разговора. Так вот, значит, насчет простых немцев. Не поняли они в свое время, чем пахнет нацизм. В этом их трагедия. Наша обязанность теперь помочь им разобраться, объяснить.
– Как же еще объяснять? Мы и так от самого Сталинграда им объясняем… Да и союзнички вроде тоже взялись… – усмехнулся водитель.
– Союзнички… – нахмурился Грабов. – Это союзники до тех пор, пока им туго. Сейчас они тебя и по плечу похлопают, и на каждом перекрестке станут клясться в своей дружбе, а как только опасность прошла, они и нос в другую сторону отворотят. Читал в газетах, куда фашистские зубры бегут с нашего фронта сдаваться в плен?
– Стало быть, свой свояка видит издалека… – заметил водитель.
– А остальным немцам куда бежать? – спросил Грабов. – Да и зачем? Самый тупой обыватель и тот уже теперь усомнился в своем божественном предназначении. Думать начал, размышлять. Наша обязанность не бить его, а направить его мысли по правильному пути. Вот прочтет он эту листовку, другому покажет, потолкуют, поспорят и, глядишь, в мозгах прояснится. Да, сержант, бомба бомбой, а большевистская правда – самое сильное оружие, – заключил Грабов.
Под брезент кузова врывался влажный ветер. Он приносил аромат цветущих яблонь, свежих трав. Слабо натянутый тент выпучивался, хлопал. Небо, затянутое тучами, казалось огромной пропастью. Вдруг над обозначившимся впереди горизонтом заколебалось серебристое зарево. Оно становилось все ярче и ярче, и вот в глаза ударили яркие лучи фар встречной машины, вынырнувшей из-за черного бугра.
– Ишь… лихач, рассветился, будто война кончилась… – недовольно проворчал шофер, жмуря глаза от ослепляющего света.
– Значит, предчувствует… – весело откликнулся Грабов, провожая глазами промелькнувший мимо грузовик. Пыль и ночная темнота снова окутали машину. Грабов замолчал, рассеянно посматривая на еле различимую серую полоску дороги. В политотделе дивизии ему сказали, что капитуляция Германии – вопрос нескольких часов, и сознание этого наполняло его чувством сдерживаемого торжества. Водитель, управляющий машиной с легкой небрежностью профессионала, начал обеспокоено выглядывать из кабины, сбавил скорость, опять двинулся вперед и, наконец, обнаружив в темноте какую-то, ему одному известную примету, круто повернул баранкой вправо. «Мерседес» на малой скорости въехал на аэродром В землянке командного пункта горел огонь. На узле связи за деревянной перегородкой, подперев руками голову, сидел радист. Черные кружочки телефонов закрывали его уши, и если бы не тонкие нити дыма от зажатой в уголке губ папиросы, можно было бы подумать, что он спит.
По другую сторону перегородки, под большим объявлением «Курить на КП не дозволено», за столом сидел Рогозин и что-то старательно вписывал в толстую прошнурованную книгу. Напротив него Гудов проставлял на белой фанерке боевых расчетов номера самолетов, готовых для завтрашней работы. Дневальный по командному пункту – младший сержант Карпова устроилась у входа на табуретке. Пользуясь случаем, что начальники не видят ее, Таня украдкой обвязывала какой-то пестрый лоскуток, похожий на носовой платок. За этим мало подходящим для сержанта технической службы занятием и застал ее вошедший неожиданно Грабов. Таня вскочила и как держала в руке платок, так и приложила его к пилотке, приветствуя подполковника. Грабов не спеша поднял руку и, слегка подергав за кончик лоскутка, торчащий между пальцев девушки, вытащил платочек и принялся разглядывать его на свет с совершенно серьезным видом. Таня замерла, ожидая нагоняя за нарушение устава на дежурстве.
– Вот это молодец! Как искусно сделано! Вы обратите внимание, подполковник! – обратился Грабов к Гудову, протягивая ему платок.
Гудов вышел из-за стола, привычным движением провел ладонью по волосам и одернул гимнастерку. На его погонах блестело по две звезды – неделю назад он получил звание подполковника. Приблизясь к замполиту, он поймал свисающий с рукоделия конец нитки, осторожно собрал ее в колечко и улыбнулся, косясь на Таню, готовую расплакаться от досады.
– Молодец! Что и говорить, мастерица, – похвалил он, разглядывая вязанье. – А Лиза моя, вы понимаете, – повернулся он к Грабову, – научилась варежки вязать… Специально для бойцов… Удивительно, как время летит… Недавно была девчонка, бегала в красном галстуке, а теперь вот студентка!
– А чему вы удивились? – заметил Рогозин, отрываясь от книги, куда он ежедневно четким, каллиграфическим почерком вносил записи о боевой работе полка. – Вот взгляните, – сказал он, вынимая из нагрудного кармана фотографию, – когда я уходил на фронт, этому бутузу года не было, а сейчас требует, чтобы я прислал ему живого «мессершмитта», не меньше…
Видя, что нагоняя ей как будто делать никто не собирается, Таня успокоилась. Постояв еще с минуту, она повернулась и осторожно выскользнула за дверь. В нескольких шагах от командного пункта находилась другая землянка. Обычно днем в ней отдыхал летный состав, а ночью она пустовала. Сегодня же, против обыкновения, несмотря на поздний час, в окно пробивались полоски света, за дверью слышался говор и смех. Там вокруг стола и на нарах сидели группами летчики, стрелки, механики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Едва над полем рассеялся утренний туман, как первая группа Черенка вырулила на старт. Подходило время вылета. Проглянуло солнце. День обещал быть погожим. По небу не спеша плыли копны белых облаков. Обгоняя их, уходили на запад «илы».
Черенок со своими ведомыми Остапом, Долидзе и молодым летчиком Харитоновым, появившись над аэродромом «лавочкиных» прикрытия, сделали положенный круг, но истребители Лысенко не взлетели. Черенок сделал второй круг, требуя прикрытия, и неожиданно услышал сокрушенный голос Лысенко:
– Вася, у нас тут, понимаешь… индийская гробница… Радиаторы забило грязью, моторы кипят. Делал три попытки. Взлететь не могу… Ты уж не обижайся, Вася…
– Ничего… Пойду так… У нас не лучше, – ответил Черенок, ложась на курс.
В разговор вмешалась мощная аэродромная радиостанция. Командир полка истребителей, подтвердив, что «москиты» взлететь не могут, посоветовал «илам» лететь на город Бромберг и просить прикрытия у «яков».
«Спасибо за добрый совет. Только очень сомнительно, чтобы „яки“ услышали мой вызов, – радиоволна у них другая», – подумал Черенок, но все же повернул на Бромберг. На южной окраине Бромберга, раскинувшегося на левом берегу Вислы, летчику нетрудно было обнаружить аэродром с бетонированными полосами, ангарами и зданиями служб. По обочине поля стояли в шахматном порядке «яки».
Соблюдая общий сомкнутый строй, группа «илов» опять сделала круг, требуя прикрытия. Но, как и предполагал Черенок, кроме треска в наушниках, с аэродрома никаких звуков не доносилось. Радиостанция «яков» не отвечала. Черенка не слышали.
– Давай ракеты! – приказал он стрелку и оглянулся. Ракеты белыми дугами одна за другой вспыхивали далеко за хвостом. Горянин выпустил их больше десятка, но рои «яков», сидящих на земле, не подавал ни малейших признаков движения.
Время затягивалось. Горючее расходовалось. Черенок хмурился.
– Вася, зря коптим небо. Архангелы скоро чихать начнут… Пойдем без провожатых, не в первый раз… – прозвучал в эфире голос Остапа. Черенок думал об этом же, но чувство ответственности за выполнение приказа удерживало его от опрометчивых решений. Однако время больше не терпело. Он резко захлопнул форточку кабины. Решение было принято. Он должен был идти на риск всей группой. И он пошел. Зазуммерил переговорный аппарат. Черенок повернул переключатель.
– «Яшки» поднялись! Догоняют нас парой!.. – услышал он обрадованный голос Горянина.
Оглянулся. Два истребителя, судя по их поведению, не первый раз уже сопровождавшие штурмовиков, молча заняли свои места и последовали за «илами». Черенок готов был обнять и этих неизвестных ему ребят, и тех, кто их послал. Во имя боевой дружбы они не оставили их одних, взлетели без связи и пошли провожать в бой незнакомых им штурмовиков, даже не слыша их просьбы, а только догадываясь.
Группа подходила к фронту. Небо впереди было закрыто нежными, будто только рожденными облаками. Черенок назвал свои позывные, и тотчас же в кабине раздался голос Гарина:
– Нанесите удар по железнодорожной станции Шлохау, где начала выгрузку немецкая кавалерия.
Задача была серьезной – Шлохау находилась в сорока километрах от передовой, в тылу врага. Самолеты, ныряя в облаках, с маневром прошли вдоль шоссе. Шоссе упиралось в Шлохау. На станции виднелся красный червячок эшелона. У эшелона копошились черные точки людей. Штурмовики с ходу атаковали станцию. Полыхнуло огнем, потянулись хвосты дыма. Черенок дал команду на второй заход. «Илы» развернулись и понеслись к земле. В это время из-за облаков высыпал целый косяк немецких истребителей. Со всех «илов» сразу сверкнули красные ракеты: «немцы!».
Десять «мессершмиттов» нацелились двинуться в атаку.
«До своих далеко, уклониться от боя невозможно», – быстро подумал Черенок и отдал команду к бою. С этого момента он не видел больше ничего, кроме приближающихся тонких фюзеляжей самолетов врага. Стиснув зубы, он передал:
– Орех-пять. Я – Черенок, атакован десятью «мессами» под Шлохау!..
В момент, когда он передавал свою радиограмму командующему, снова сверкнули красные ракеты. Летчик инстинктивно оглянулся и уже не сказал, а крикнул в эфир голосом, в котором слышалась тревога:
– Орех-пять, отставить! Еще восемь «фоккеров» заходят на атаку. Внимание! Прошу маленьких! Атакуют всей массой!..
Летчик не сводил глаз с сигарообразных туловищ «фоккеров» – этих мощных истребителей-штурмовиков.
«Это что еще за новости?» – удивился он. Наметанный глаз бывалого летчика сразу заметил странное поведение врагов. Он никогда еще не видел у них подобного строя. Строй немцев, всегда отличавшийся монолитностью, строгой выдержкой интервалов и дистанций, строй уступом вверх, так, чтобы каждая следующая пара могла защищать хвосты впереди идущих, на этот раз имел необычный вид. «Фоккеры» и «мессершмитты» неслись со всех сторон наподобие волчьей стаи.
«Численностью надеются взять», – отметил мысленно летчик, оглядываясь на своих.
«Илы» шли рядом – строгие, грозные, могучие воз-, душные танки.
– Стрелки! Экономьте боезапас. Бейте короткими очередями! – приказал он и больше не успел сказать ни слова. Хлестнули атаки. Ливень огня обрушился на четверку штурмовиков, продолжавших лететь на восток, к своей передовой. Немцы усилили натиск, атака следовала за атакой. Летчики вступили в бой. Все закружилось. Замелькали тени, протянулись полосы трасс. Летчикам приходилось трудно. Теперь исход боя определялся не силой огня, а выдержкой и мастерством пилотов. «Яки» молнией носились в сутолоке машин, еле успевая на выручку зажимаемым в клещи штурмовикам. Пегий «месс» с тонкой черной струйкой дыма позади пронесся к земле. Черенок машинально произнес:
– Раз!
Рядом четверка «фоккеров» навалилась на Остапа. Трассы уже коснулись крыла его самолета. Остап резко бросил машину набок, и Черенок в какую-то долю секунды увидел, что колпак с кабины стрелка сорван и Лаптенко в ней нет. И тут же, совсем рядом, нацеливаясь на хвост самолета Остапа, замер «мессершмитт».
«Сейчас ударит! Пропал Остап!» – подумал летчик и нечеловеческим усилием бросил дрожащую от напряжения машину в крутой вираж наперерез немецкому истребителю. От перегрузки в глазах потемнело. Затрещали пушки, вражеский самолет исчез. – Два… – скрипнул зубами летчик. В ушах свистело, урчало, ахало, срывались восклицания, хриплое дыхание, злобная брань. Перед винтом мелькнула белая змея купола раскрывающегося парашюта, штопором проскочил «фокке-вульф», за ним стремительный «як». Черенок быстро огляделся. Долидзе и Харитонова не было. «Уже сбиты?» – закусывая до крови губы, подумал летчик. И в ту же секунду его снова атаковали «фокеры». Резкий бросок в сторону, молниеносное движение рулями, нажим на гашетки, но… выстрелов не последовало. Летчик быстро перезарядил оружие и снова нажал. Выстрелов не было.
«Конец… Можно добивать палкой…» – судорожно скакнули мысли. Пулемет стрелка тоже молчал. В наушниках было слышно лишь прерывистое дыхание и страшная брань, которой, кажется, никогда не бранился ни один человек на земле. Летчик сжался в комок, оглянулся, и внутри у него все похолодело – в хвост заходили четыре «фоккера». «Вот она… Все!» – подумал он, и тотчас же взгляд его скользнул по приборной доске.
«Что я? – встряхнулся летчик. – Смалодушничал? Эй, не выйдет! Подеремся еще…»
Неимоверное напряжение нервов вдруг спало. Наступило то непостижимое состояние «замораживания», которое бывает у воинов в самые опасные, тяжелые минуты. Выключилось все: мысли, чувства, осталось лишь одно ясное, волевое желание – победить. Только победить! И Черенок с жутким спокойствием подумал: «Таран… Да, только таран…»
– Я вам покажу… – шепнул он побелевшими губами.
– Есть, гад! – раздался в наушниках яростный голос Горянина.
Еще один «фоккер» взорвался в воздухе от чьей-то меткой очереди. И вдруг случилось непостижимое. В небе стало пусто. Ни одного самолета У Черенка даже дух захватило от неожиданности. Враги пропали, словно провалились сквозь землю. Перегретый мотор дрожал как в лихорадке.
– Остап! Остап! – звал по радио Черенок и, переключив рацию на прием, послушал. Остап не отвечал. Откуда-то еле слышно донеслось торопливое: – Черенков, идите домой. Пара Долидзе улетела раньше. Долидзе ранен, вышел из боя.
– Я вас понял, понял, – вздохнул с облегчением летчик. И тут только увидел стройную десятку «яков», стремительно пронесшихся на запад, туда, где среди белых облаков мелькали хвосты немцев.
Раскрыв форточки кабины, Черенок жадно вдыхал холодный воздух. Он еще раз, словно не веря себе, оглядел небо, землю в том месте, где вспышками разрывов кудрявилась передовая. С начала боя прошло всего десять минут.
«Так мало?» – подумал он.
Сквозь звон в ушах наконец-то прорвался голос Остапа:
– Вася! Притормози… Никак не нагоню тебя. Лаптенко мой ранен. Мотор трясет…
– Остап, тебя слышу. Делаю круг, нажимай. До базы долетишь? – крикнул Черенок.
– Хочу. Должен долететь.
* * *
Прошло два месяца. Поздно вечером из ворот дома политотдела дивизии выскочил трофейный «мерседес», нагруженный связанными пачками листовок, и умчал в ночь, помаргивая синими фарами. В дребезжащем кузове его, прислонясь спиной к пачкам, сидел Грабов. Спрятав лицо в воротник кожаного реглана, он, казалось, дремал. Машина подскакивала на ухабах дороги, бежавшей между двумя рядами телеграфных столбов, взбиралась на холмы, врезалась в стены перелесков, смутно чернеющих в синеватом мраке. На крутом склоне в какой-то балке, пахнущей сыростью, «мерседес» особенно сильно встряхнулся. В спину Грабову толкнуло, пачки листовок поползли по кузову.
– Полегче, сержант… – сказал он.
Скрипнули тормоза, Машина остановилась. Водитель привстал на сиденье, повернулся к Грабову и стал помогать ему водворять на место рассыпанные пачки.
– Зря бумагу на немцев тратим… Листовками их не проймешь. Бомбами гвоздить их надо до тех пор, пока мокрого места не останется, – произнес он.
– Твой воинственный пыл, конечно, похвален, – усмехнулся Грабов. – Фашистов, действительно, надо бить. Но ведь не каждый немец – фашист. Немец немцу рознь. Гитлер – немец, немец же и Тельман. Большинство немцев люди трудящиеся, рабочие, батраки, служащие, которым одурманили головы нацизмом. Подумай сам, что для имперских заправил такие немцы? – повернулся он к водителю. – Для них рабочий-немец все равно что, например, для твоей автомашины колеса. Здесь мотор своей силой заставляет колеса вращаться и везти на себе кузов, а там фашизм силой оружия вынуждает трудящихся тянуть на себе военную машину Гитлера. А чтобы сидящих наверху фашистских апостолов не трясло и не беспокоило, простых немцев накачивают идейками и теорийками, как ты накачиваешь баллоны колес воздухом… «Дейчлянд юбер аллес»… Слышал? Фашистская пропаганда проповедует, что Германия превыше всего, что немцы сверхчеловеки, высшая раса, которая должна царствовать над всеми низшими существами. Вроде нас с тобой… – прибавил Грабов.
Водитель усмехнулся.
– Стало быть, мы низшие существа, а они цари? – переспросил он, нажимая ногой на акселератор, и сам же ответил: – Это они загнули. С царями у нас покончили двадцать восемь лет назад. А скажите, товарищ подполковник, правда, что ни один еще царь не скончался по-людски? – обратился он к замполиту.
– В основном правда, – ответил Грабов. – От трона до гроба, как говорят, один шаг… Впрочем, мы уклонились с тобой от прежнего разговора. Так вот, значит, насчет простых немцев. Не поняли они в свое время, чем пахнет нацизм. В этом их трагедия. Наша обязанность теперь помочь им разобраться, объяснить.
– Как же еще объяснять? Мы и так от самого Сталинграда им объясняем… Да и союзнички вроде тоже взялись… – усмехнулся водитель.
– Союзнички… – нахмурился Грабов. – Это союзники до тех пор, пока им туго. Сейчас они тебя и по плечу похлопают, и на каждом перекрестке станут клясться в своей дружбе, а как только опасность прошла, они и нос в другую сторону отворотят. Читал в газетах, куда фашистские зубры бегут с нашего фронта сдаваться в плен?
– Стало быть, свой свояка видит издалека… – заметил водитель.
– А остальным немцам куда бежать? – спросил Грабов. – Да и зачем? Самый тупой обыватель и тот уже теперь усомнился в своем божественном предназначении. Думать начал, размышлять. Наша обязанность не бить его, а направить его мысли по правильному пути. Вот прочтет он эту листовку, другому покажет, потолкуют, поспорят и, глядишь, в мозгах прояснится. Да, сержант, бомба бомбой, а большевистская правда – самое сильное оружие, – заключил Грабов.
Под брезент кузова врывался влажный ветер. Он приносил аромат цветущих яблонь, свежих трав. Слабо натянутый тент выпучивался, хлопал. Небо, затянутое тучами, казалось огромной пропастью. Вдруг над обозначившимся впереди горизонтом заколебалось серебристое зарево. Оно становилось все ярче и ярче, и вот в глаза ударили яркие лучи фар встречной машины, вынырнувшей из-за черного бугра.
– Ишь… лихач, рассветился, будто война кончилась… – недовольно проворчал шофер, жмуря глаза от ослепляющего света.
– Значит, предчувствует… – весело откликнулся Грабов, провожая глазами промелькнувший мимо грузовик. Пыль и ночная темнота снова окутали машину. Грабов замолчал, рассеянно посматривая на еле различимую серую полоску дороги. В политотделе дивизии ему сказали, что капитуляция Германии – вопрос нескольких часов, и сознание этого наполняло его чувством сдерживаемого торжества. Водитель, управляющий машиной с легкой небрежностью профессионала, начал обеспокоено выглядывать из кабины, сбавил скорость, опять двинулся вперед и, наконец, обнаружив в темноте какую-то, ему одному известную примету, круто повернул баранкой вправо. «Мерседес» на малой скорости въехал на аэродром В землянке командного пункта горел огонь. На узле связи за деревянной перегородкой, подперев руками голову, сидел радист. Черные кружочки телефонов закрывали его уши, и если бы не тонкие нити дыма от зажатой в уголке губ папиросы, можно было бы подумать, что он спит.
По другую сторону перегородки, под большим объявлением «Курить на КП не дозволено», за столом сидел Рогозин и что-то старательно вписывал в толстую прошнурованную книгу. Напротив него Гудов проставлял на белой фанерке боевых расчетов номера самолетов, готовых для завтрашней работы. Дневальный по командному пункту – младший сержант Карпова устроилась у входа на табуретке. Пользуясь случаем, что начальники не видят ее, Таня украдкой обвязывала какой-то пестрый лоскуток, похожий на носовой платок. За этим мало подходящим для сержанта технической службы занятием и застал ее вошедший неожиданно Грабов. Таня вскочила и как держала в руке платок, так и приложила его к пилотке, приветствуя подполковника. Грабов не спеша поднял руку и, слегка подергав за кончик лоскутка, торчащий между пальцев девушки, вытащил платочек и принялся разглядывать его на свет с совершенно серьезным видом. Таня замерла, ожидая нагоняя за нарушение устава на дежурстве.
– Вот это молодец! Как искусно сделано! Вы обратите внимание, подполковник! – обратился Грабов к Гудову, протягивая ему платок.
Гудов вышел из-за стола, привычным движением провел ладонью по волосам и одернул гимнастерку. На его погонах блестело по две звезды – неделю назад он получил звание подполковника. Приблизясь к замполиту, он поймал свисающий с рукоделия конец нитки, осторожно собрал ее в колечко и улыбнулся, косясь на Таню, готовую расплакаться от досады.
– Молодец! Что и говорить, мастерица, – похвалил он, разглядывая вязанье. – А Лиза моя, вы понимаете, – повернулся он к Грабову, – научилась варежки вязать… Специально для бойцов… Удивительно, как время летит… Недавно была девчонка, бегала в красном галстуке, а теперь вот студентка!
– А чему вы удивились? – заметил Рогозин, отрываясь от книги, куда он ежедневно четким, каллиграфическим почерком вносил записи о боевой работе полка. – Вот взгляните, – сказал он, вынимая из нагрудного кармана фотографию, – когда я уходил на фронт, этому бутузу года не было, а сейчас требует, чтобы я прислал ему живого «мессершмитта», не меньше…
Видя, что нагоняя ей как будто делать никто не собирается, Таня успокоилась. Постояв еще с минуту, она повернулась и осторожно выскользнула за дверь. В нескольких шагах от командного пункта находилась другая землянка. Обычно днем в ней отдыхал летный состав, а ночью она пустовала. Сегодня же, против обыкновения, несмотря на поздний час, в окно пробивались полоски света, за дверью слышался говор и смех. Там вокруг стола и на нарах сидели группами летчики, стрелки, механики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37