Черенок повторил приказ и снизился к земле. Вся группа полетела вдоль скалистого берега, над местами, где только еще вчера шли бои. С вершины скалы вспорхнула в небо зеленая ракета. Черенок успел заметить краснозвездный танк и качнуть крыльями, обозначая этим приветствие. В ответ ему со скалы замахали руками люди, но с высоты летчик не мог разглядеть их. Он уже летел над Севастополем – городом русской славы. И восхищение перед силой и мужеством советских воинов, оборонявших, а затем штурмовавших укрепленные рубежи героического города, теплой волной охватило его. В чистом вечернем небе был такой необъятный простор, такая безграничная свобода, что, казалось, даже бронзовый орел на памятнике погибшим кораблям шире расправил свои крылья и сейчас взлетит с гранитной иглы.
Мекензевы горы остались позади, внизу поплыли обгоревшие остовы зданий Качи. В далекой дымке показался белесый колпак Чатыр-Дага.
«Вот, – думал Черенок, – еще одна кампания закончена».
Он живо представил себе, как завтра Москва будет салютовать их фронту, как тысячи людей выйдут на Красную площадь, вскинут головы в ночное небо и будут радоваться новой победе. С ними вместе будет и Галина, она придет обязательно, он в этом уверен.
За год разлуки с девушкой Василий внешне почти не изменился. Все то же открытое смуглое лицо, худощавые плечи, прямой взгляд немного усталых, немного печальных глаз, глубокая морщинка на лбу, придающая лицу выражение озабоченности. Но если он не изменился внешне, то как летчик и командир стал опытней. Сейчас он командовал второй эскадрильей, и в штабе дивизии поговаривали о нем как о способном, исполнительном офицере, умеющем отлично решать боевые задачи.
Группа прилетела в Биюк-Онлар. Груженные бомбами самолеты тяжело опускались на зеленое поле посадочной полосы. Тревожные глаза техников провожали их до самых стоянок. Впервые за всю войну Черенок вернулся на базу, не выполнив задания. Война в Крыму закончилась. И хотя все нетерпеливо ждали этого конца, никто не представлял, что все произойдет так невероятно быстро.
С этого дня в полку была объявлена передышка. Начальник штаба Гудов понял это по-своему. Не дав никому опомниться, он немедленно раскопал в штабном сундучке расписание занятий, которые проводить во время боев было некогда. Начхим, единственный человек в полку, способности которого в деле противохимической обороны продолжали оставаться невыявленными, человек, скучающий от профессиональной незанятости, также обрадовался.
– Сейчас самый раз начать тренировку в противогазах-, наверстать упущенное, – заявил он начальнику штаба, и тот отдал приказ: – «Надеть всем противогазы и находиться в них сперва четыре часа, а затем и двенадцать».
Летчикам, утомленным беспрерывными боями, истосковавшимся по спокойной жизни и обрадовавшимся дням отдыха, приказ показался несправедливым. Видя, как лица людей помрачнели, Грабов посоветовался с Хазаровым, и тот отменил приказ. Он рассуждал так: незачем без особой надобности утомлять людей, только что вышедших из боя, да еще в Крыму, да еще в мае, да еще в такой момент, когда через несколько дней начнется большой перелет на другой фронт. Куда – никто не знал. Некоторые полковые «стратеги» предсказывали, что их оставят на юге и перебросят в Румынию; другие утверждали, что в Белоруссию. А пока в высших штабах решался этот вопрос, летчики отдыхали. Общежитие на этот раз помещалось в огромном пустующем сарае – бывшем совхозном свинарнике. Коек и нар не было. Спали прямо на полу, на свежескошенном, пахучем клевере. Вдоль стен, над головами, висели ряды ржавых колец. Под ними сквозь известковую побелку просвечивали надписи, выведенные какой-то ядовито-синей краской. Самая яркая оказалась у изголовья Зандарова: «Племенной хряк Аристократ. Вес 400 кг».
Пылкий здоровяк Зандаров, не терявший самообладания в самых тяжелых переплетах, оказался мишенью для остряков. Быстрые на выдумки, они изводили его своими шутками. В этом заключалась своего рода разрядка после длительного физического напряжения на фронте. Зандаров же выходил из себя и втайне завидовал умению Оленина ловко парировать нападки насмешников. Оленин был не в лучшем положении. Над его ложем красовалась вывеска: «Хряк Кардинал. Вес 350 кг».
К сожалению, следы «изобразительного искусства» на стенах не придавали помещению уюта. Но иногда достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы все преобразилось. Стоило Тане Карповой принести букет сирени и поставить его в кувшине на стол, и все ахнули. Через час все общежитие утопало в цветах. Огромные букеты пышными гроздьями висели у изголовий, стояли на окнах. Продернутые в кольца наподобие вееров, они закрыли надписи. Таня с чисто женской заботливостью помогала наводить порядок. Ей было весело и смешно учить таким простым вещам больших неуклюжих людей.
«Право, как дети. Не подскажи – вовек сами не догадаются», – думала она, и эти мысли льстили ее самолюбию.
Всю долгую, тяжелую зиму Таня не переживала так остро разлуку с Остапом, как в эти майские дни. В последнем письме Остап писал ей, что его выписка из госпиталя – вопрос ближайших дней. И эти несколько дней она жила в состоянии томительного ожидания.
Черенок также получил письмо от Остапа и одновременно письма из Москвы от Галины и от Сергея Пучкова; по дате на почтовом штемпеле он понял, что Сергей находится в Крыму, где-то близко. Это подтверждала и Галина. Она писала: «Как бы я была рада, если бы вы встретились! Кажется, ждать вас стало бы легче».
Черенок тут же написал Сергею, приглашая его приехать к нему в Биюк-Онлар.
Хазаров и Грабов уехали в дивизию по срочному вызову Гарина. Аудиенция у генерала была короткой. Через два часа оба подполковника вернулись на аэродром, и тут же по всем экипажам пронеслась весть о том, что за отличное выполнение боевых заданий по освобождению Севастополя полк награжден орденом Красного Знамени. А еще через час всезнающий Аверин подмигнул Оленину и с таинственным видом сообщил, что видел своими глазами, как в полуторку погрузили деревянную бочку и начпрод лично отбыл в совхоз «Массандра».
На следующий день в кухне с полудня уже зашипели противни, в столовой буквой Т были сдвинуты столы.
Во всех общежитиях царила предпраздничная суета. Летчики брились, гладили гимнастерки, подшивали белые воротнички, привинчивали ордена. Утром командир дивизии вручил им награды. Аверин, передвинув на гимнастерке орден Красной Звезды правее, поместил на его место сияющий золотом орден Отечественной войны. Подтянув потуже ремень и расправив складки гимнастерки, он посмотрел в зеркало и, довольный своим видом, остановился возле Зандарова. Силач Зандаров, пыхтя, с ожесточением скоблил свой подбородок лезвием трофейной бритвы, отданной ему в аренду Авериным.
– Ну, Зандар, – принялся Аверин по привычке подшучивать над товарищем, – ты и не представляешь, какая паника начнется среди девушек, когда ты предстанешь перед ними на вечере побритый, с чистотой щек, равной двенадцатому классу! Ни одна из них не устоит. Ручаюсь!
– Да, насчет девушек… – подхватил Оленин. – Не накрутил бы тебе Остап хвост по приезде. Уж больно ты за Таней Карповой увиваться стал…
– Подумаешь! – насупился Аверин. – Она не жена ему. Ее дело выбирать…
– Не жена – это верно. Но и не «Метаморфоза», – насмешливо заметил Зандаров.
Аверин нахмурился еще больше, вышел за дверь.
А история с «Метаморфозой» была такова. Девушки в отместку за приставания к ним однажды сыграли с Авериным злую шутку. Как-то во время осенней распутицы, когда грязь, прилипая к сапогам пудами, отрывала подошвы, Аверин получил от неизвестной поклонницы короткое письмо. Чем дальше он читал, тем физиономия его все больше расплывалась в самодовольной улыбке. В записке было всего десяток слов:
«Приходите сегодня в полночь в землянку стрелкового тира. Вас ждет счастье!» И подпись: «Метаморфоза».
«Кто эта „Метаморфоза“? – попытался угадать Аверин, перебирая в памяти знакомых, и решил, что на месте будет виднее. В тот день он дважды летал на задание, изрядно устал, но отдыхать не лег. Боясь пропустить условленное время, он то и дело поглядывал на часы и незадолго до полуночи, провожаемый удивленными взглядами товарищей, покинул общежитие.
С моря полз густой, холодный туман. Тир, куда пригласила его таинственная «Метаморфоза», находился несколько в стороне от аэродрома и никем не охранялся. Но если днем он казался совсем рядом, то ночью, в тумане, разыскать его было нелегко. Однако Аверин верил в свою штурманскую интуицию.
Увязая по колено в чавкающей грязи, он решительно шел вперед. Дороги не было. Вскоре летчика стали одолевать сомнения, туда ли он идет. Пройдя еще немного, он увидел, что заблудился. Досада и злость охватили его. На собственном аэродроме и вдруг потерять ориентировку!
Постояв с минуту в раздумье, он решил вернуться обратно в общежитие. Однако желанного огонька в окне землянки он не нашел. В темноте прозвучало грозное: «Стой! Кто идет?» Поняв, что он наскочил на часового, Аверин невнятно ответил:
– Это я, лейтенант Аверин… Немного заплутался в тумане… Разрешите пройти!
Голос часового показался ему знакомым. «Это же моторист Остапа, Сафонов», – догадался он и виновато попросил:
– Послушай, Семен! Разве ты меня не узнаешь? Будь другом, пропусти…
– Назад! Стрелять буду! – щелкнув затвором, громко предупредил часовой.
Летчик поспешно ретировался, но тут же наскочил на следующего часового, затем еще на одного, и прежний разговор повторился почти дословно.
Больше двух часов месил он грязь вокруг аэродрома, ругаясь и проклиная «Метаморфозу», посулившую ему такое счастье. Наконец, промокший, усталый, наткнулся на огонек фонаря «летучая мышь», который авиатехники подвесили у входа своей землянки, чтоб не заблудились те, кто поднимался ночью прогревать моторы. Утром всему полку стало известно о ночном рейде Аверина. Товарищи хохотали над ним до упаду, а виновницы его «позора» сокрушенно покачивали головами, сочувственно охали, ахали, а сами за его спиной лукаво посмеивались. Впрочем, Аверин особенно не огорчался. Выспавшись после «похода», он как ни в чем не бывало опять принялся волочиться за девушками. Таня Карпова была ему далеко не безразлична. Еще прошлым летом, идя как-то с Остапом вдоль стоянки, он остановился у Оленинского самолета, где Таня занималась загрузкой противотанковых бомб. Ее маленькие сильные руки уверенно и ловко ввинчивали взрыватель в гнездо, затем бомба оказывалась на левой руке и, слегка покачнувшись, осторожно ложилась в люк. Аверин с восхищением глядел на девушку и простоял бы долго, если б Остап не окликнул его. – Пойдем, чего ты уставился на нее, как теленок?
– Хороша! Настоящая охотница Диана!.. – восторженно воскликнул Аверин.
Но Остап, не замечавший в оружейницах признаков мифологических богинь, иронически усмехнулся:
– Понес!.. Диана!
– У тебя нет художественного чутья, – горячился Аверин. – С нее бы скульптуру лепить, а не бомбы заставлять грузить.
– Хм… Попробуй слепи… – подозрительно взглянув на него, кашлянул Остап.
С тех пор при встрече с девушкой Аверин постоянно испытывал непонятное, смутное беспокойство…
Когда стемнело, в полку начался праздник. Все летающее племя собралось за столом. В центре сидел Хазаров, рядом с ним Грабов, а дальше вперемешку ветераны-пилоты, бортстрелки и техники.
Провозгласили тост за победу, крикнули «ура» и дружно опорожнили стаканы. Голоса приумолкли. Приглашать никого не приходилось. Молодежь с аппетитом уничтожала расставленные кушанья.
– Сколько радости было б матерям, если бы они увидели сейчас своих сыновей, – наклоняясь к Хазарову, с гордостью произнес Грабов, показывая на летчиков.
– Матерям? Да! А каково приходится начпроду? – ответил вполголоса Хазаров и с улыбкой кивнул в сторону начпрода, стоявшего у двери с растерянным видом… «После ужина столы отодвинули, начались танцы. Не успевал Левченко, игравший на баяне, передохнуть, как тотчас же раздавались возгласы:
– Русскую давай! Эту самую!..
Пока Черенок с повеселевшим начпродом отплясывали «Барыню», огромный Зандаров расстегнул воротник гимнастерки и взял в зубы нож.
– Лезгинку Зандару! – кричали любители. Левченко заиграл. Зандаров пошел в танце с такой удивительной быстротой и легкостью, что все поразились, откуда она взялась у этого громадного, неповоротливого человека.
Веселье разгоралось. Хазаров стоял у стены, поглаживая щеткой усы, и вдруг, забыв про свою язву, хватил такую чечетку, что летчики только диву дались.
Один Аверин не плясал. Не признавая танцев вообще, кроме «экзотической румбы», он стоял возле двери и, не отрываясь, в упор смотрел на Таню. В этот вечер девушка казалась ему особенно привлекательной. Он смотрел на нее, и в глазах его плыли круги. Таня часто оглядывалась на дверь, и летчик; стоявший у двери, относил это на свой счет.
Таня не танцевала. Она ждала, что, может быть, явится Остап. Каждую ночь он снился ей то веселым, смеющимся, то печальным, укутанным в белую простыню, каким она видела его в лазарете. Она просыпалась и подолгу лежала с открытыми глазами. Сегодня она встала рано, надела новую гимнастерку, тонкие чулки, сохранившиеся еще из дому, и, закончив несложный туалет, присела на койку.
«Что же делать дальше? – думала она, устремив в окно глаза. – Работы нет. Праздник».
Посидев с полчаса, встала, выдвинула из-под койки чемодан, вынула и пересчитала носовые платочки Остапа, уложенные стопочкой в правом углу, сложила опять.
«Почему же так скучно?» – думала она и, не решив этого вопроса, поднялась, вышла на стоянку. Взгляд остановился на зачехленных кабинах самолетов.
– Ох, когда же ты приедешь? – тихо прошептала она, закрыв глаза. И внезапно представила себе: Остап идет по зеленому, цветущему полю. Солнце светит ему в глаза, заставляет щуриться. Ветер треплет его чуб. Размахивая палкой, Остап сбивает лиловые головки клевера и смеется.
Таня открыла глаза и вдруг наяву увидела Остапа. Он шел навстречу. Сердце ее забилось, но через минуту она с досадой отвернулась, узнав в подходившем техника Ляховского. Увидев оружейницу, он спросил:
– Ты чего бродишь здесь одна? И почему сердитая?
Таня посмотрела на него и, ничего не ответив, пошла обратно к общежитию.
«Зачем и для кого я нарядилась?» – с горечью спрашивала она себя, разглядывая в зеркало лицо.
С трудом сдерживая подступившие слезы, она сняла с себя новую гимнастерку, надела старую, рабочую, и побежала в столовую помогать готовиться к вечеру. В помощи ее там не нуждались. Она это видела. Но Таня упорно искала себе работы, стараясь забыться, развлечься. Она хлопотала, расставляла на столах посуду, передвигала кувшины с цветами так, как, казалось ей, должно было больше понравиться Остапу.
«Он должен приехать сегодня. Он любит являться, неожиданно», – утешала она себя. Но подошел вечер, а Остапа не было. Когда начались танцы, Таня присела на скамью против входа и, не отрываясь глядела на дверь. Командир ее экипажа Оленин пригласил ее на вальс. Она постеснялась отказать, послушно положила ему на плечо руку, и они закружились. Но даже танцуя, Таня не спускала глаз с двери. Вечер близился к концу, и надежда на приезд Остапа растаяла. Посидев еще немного, Таня поднялась и пошла к выходу. Вдруг она услышала, как кто-то назвал ее имя, и остановилась. К ней подходил Аверин.
– Таня, мне необходимо поговорить с вами сейчас же наедине… – шепотом сообщил он ей.
Таня удивленно подняла на него глаза. Аверин склонился так близко, что она почувствовала на шее его горячее дыхание.
– Мамочка моя! Какие же разговоры, да еще наедине могут у вас со мной быть? – шутливо спросила она.
– Выйдем на воздух, я все скажу, – предложил летчик.
Девушка пожала плечами, надела берет. Аверин, подхватив ее под локоть, попытался было увлечь в сторону, в темноту, но Таня отвела руку. Они стояли в желтоватом мигающем луче света, падающем из окна. За окном проплывали танцующие пары. Аверин взволнованный предстоящим объяснением, смущенно молчал.
– Ну, что же вы не говорите? – спросила Таня. Аверин порывисто схватил ее за руку и торопливо зашептал:
– Таня, я давно хотел… Еще с того дня, как увидел вас, я потерял покой. Неужели вы слепы? Я ж люблю вас!
Неожиданное признание поразило девушку.
– Да разве вы не знаете, что у меня есть друг, и я жду его?
– Не надо! Не говорите об Остапе, – перебил Аверин. – Я знаю Я очень уважаю его. Он прекрасный летчик и товарищ, но он не сумеет оценить вас. Не сумеет. Или вы думаете, что он в госпитале ведет себя как святой?
Губы девушки обиженно дрогнули. Что сказать ему? Что?
– Ну, отвечайте, Танюша, – не отставал Аверин. – Отвечайте!
– Не будем говорить об Остапе, я достаточно сама знаю его, – сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37