Когда подошла очередь Остапа, она сжала руки и, как всегда, прошептала:
– Вернись!..
* * *
В воздухе было свежо. С высоты полета море казалось старым, морщинистым. Самолеты сильно болтало. Прожорливые моторы захлебывались бензином при каждом рывке в высоту. Одинокие буревестники стрелой проносились мимо машин. Четверка Грабова подходила к Эльтигену правым бортом. В эфире сквозь шум и треск множества раций доносился громкий и отчетливый голос мощной морской радиостанции десантников.
– «Яшки», «пешки», «горбатые», идите ко мне, Я – Граната. Меня загрызают фашистские танки… – настойчиво звучало в наушниках. И через минуту снова:
– «Ильюшки», «горбатые», бросайте мне патроны, мины, сухари.
Четверка подлетала к цели, когда с запада, курсом на Эльтиген, навстречу показалась другая группа самолетов. Под их фюзеляжами торчали колеса. Ошибиться нельзя – это летели «юнкерсы-87» – «лаптежники», как называли их на фронте.
– «Юнкерсы» летят бомбить плацдарм! Атакую! Стрелки, внимание! Прикрывайте хвосты – в воздухе истребители противника! – скомандовал Грабов.
Вытянувшись правым пелленгом, три штурмовика ринулись навстречу четверке немецких бомбардировщиков. Штурмовик номер восемь Скворцова, летевший до сих пор в группе, внезапно исчез. Оленин сразу заметил это.
– Где восьмерка? – возбужденно спросил он стрелка.
– Вошел в облака при подходе к цели! – отрапортовал стрелок и быстро добавил. – Два «месса» заходят в хвост.
– Вижу… целься спокойнее, – ответил Оленин, а сам все думал о Скворцове: «Увильнул от боя. Бросил в такой момент, подлец…»
– Доверните влево! Атакуют командира! – крикнул стрелок, подтверждая свое сообщение длинной очередью.
Пара истребителей противника атаковала, но безуспешно, – дружный огонь стрелков отсекал их.
Перезаряжая между атаками пулемет, стрелок Остапа – Уманский внимательно следил за воздухом. Случайно он заметил вдали одиночный «ил», выскочивший из-за облака. «Мессершмитты» после неудачного нападения на группу бросились к нему, но «ил» снова спрятался в облака. Через минуту он вынырнул уже с другой стороны. Подстерегавшие немцы снова атаковали его, и снова он ушел в серый облачный туман. В небе, над морем, возникла опасная игра в прятки. «Мессершмитты» завертелись вокруг облака, поджидая, пока выбранная ими жертва вывалится из него.
В это время тройка Грабова, ощетинясь огнем, не дала возможности «юнкерсам» прицельно отбомбиться. Строй распался. Бомбы сыпались в море, поднимая столбы воды.
– Молодцы «ильюшки»! Ага! Дай им жару, колбасникам! Гвозди их! – орал радист Гранаты, захлебываясь от восторга.
«Илы» спускались все ниже и ниже. Со стороны немцев заработали автоматические зенитки. Грабов, со свойственной ему аккуратностью, зашел на Эльтиген и сбросил парашюты. Остап и Оленин нажали кнопки сбрасывания. Белые купола с болтающимися внизу сигарами грузовых мешков относило ветром к берегу Чурубашского озера. Но расчет был точный. Десантники получили груз.
– Спасибо за выручку, друзья! Моряки летчиков также не подведут. Молодцы, ребята! – благодарила Граната.
– Да, действительно молодцы… – пробормотал Остап. – Вопрос только, кто? Нам что? Пробыл пять минут в огне, уцелел и будь здоров! На аэродроме ждет тебя горячий обед, койка с чистым бельем в общежитии и спокойный отдых после боя. А некоторым счастливчикам так даже подворотнички дважды в день меняют… – усмехнулся он, подумав о Тане. – Какое же тут молодечество? Так… обыкновенные будни. Вот посидеть там внизу, на пятачке плацдарма, без сна и отдыха, без патронов да без сухарей, действительно надо быть молодцами, – рассуждал он, продолжая следить за мутным морским горизонтом.
Штурмовики возвращались к таманскому берегу. Из-под тяжелой, мрачной тучи пробилось желтое солнце. Холодные лучи его засверкали на пологих складках зыби. Туча, синяя посредине, словно вороненый ствол, раскалилась по краям добела. Море стало серебристым. Только бесформенная ядовитая тень облака еле ползла, цепляясь за пенистые ребра волн.
– Скворцов! Я – Грабов. Отвечайте, где вы? Я иду на базу… – то и дело звучал голос ведущего. Но Скворцов не откликался.
– Валентин, где машина Скворцова? – спросил в свою очередь Остап бортстрелка.
– За ним «мессы» гонялись… вокруг черного облака, а потом я потерял его из виду, – виновато сообщил стрелок.
Остап хотел выключить переговорный аппарат, но снова услышал голос Уманского.
– Глядите назад, товарищ лейтенант! Летчик повернулся, высунулся из кабины.
Позади группы из-за вороненой тучи с огромной скоростью пронесся горящий «ил». На его борту в кровавых змеях пламени мелькнул восьмой номер Скворцова. Через несколько секунд морская поверхность вспучилась, вверх взлетел гейзер воды и пара, и седое крыло могучего вала накрыло его. На складках волн заиграли радужные пятна масла, но и они вскоре рассеялись, расцарапанные морским ветром. У шероховатой кромки черного облака, над местом гибели Скворцова, блеснул крестами худой силуэт хищника. Описав вираж, «мессершмитт» растаял в береговой дымке.
– Что со Скворцовым? – тревожно спросил техник Школяр.
Он стоял у крыла Остаповской машины, предусмотрительно держа в одной руке шапку летчика, а в другой заранее свернутую для него папиросу – обычай, заведенный техниками во всем полку.
Остап не спеша вылез из кабины на крыло, расправил плечи, повесил шлемофон на штурвал и спрыгнул вниз. Молча сунув в зубы приготовленную ему папиросу, он с жадностью затянулся.
Балагур и шутник, любимец товарищей, он терпеть не мог, когда у него выспрашивали то, о чем ему не хотелось говорить. Не дождавшись от него ответа, Школяр перевел вопросительный взгляд на бортстрелка. Уманский сдвинул брови, вздохнул:
– К сожалению, не могу точно ответить. Должно быть, Скворцов умер…
– Брось, архитектор! – жестко отрубил Остап. – «К сожалению!» «Умер!»… Ему не привыкать. Он в каждом своем вылете умирал трижды…
– Что-о? – заикнулся Уманский.
– Умирал, говорю, трижды… От страха за свою шкуру… Получая боевое задание, умирал, над целью умирал и по пути на базу умирал, боясь разоблачения. Некрологов не надо.
– Все-таки он свой человек, товарищ лейтенант. Летал, воевал… – несмело возразил Школяр, продувая и разглядывая на свет сетку маслофильтра.
– А ты сначала научись отличать настоящего человека. Дырка от бублика – это не бублик, дружище… – предостерег его Остап и пошел напрямик через поле к стоянке Оленина. Оттуда ему настойчиво махала Таня.
Остап был зол. Таня почувствовала: произошло что-то очень плохое, но что именно, не знала, а спрашивать не решалась, зная, что это бесполезно. Остап отшутится, а то и просто промолчит.
Оленина на стоянке не было. Поставив на место машину, он выключил мотор и ушел на командный пункт.
Пока Таня заправляла пулеметную ленту в патронный ящик, Остап рассказал, что во второй эскадрилье вечером командир полка устраивает «банкет» в честь именинника Бороды и что он в числе приглашенных.
Таня повернулась к нему, и Остап заметил в выражении ее лица что-то необычное, странное, такое, будто Таня хотела что-то сказать и не могла осмелиться. Пристальный взгляд летчика остановился на девушке.
– Ну… говори, – сказал он доброжелательно и твердо.
Тане стало досадно, что он так быстро разгадал ее намерение. Она отошла в сторону, где на пустых-патронных ящиках лежала ее куртка, достала из нее сложенный вчетверо потертый на местах изгиба листок и, вернувшись, протянула его Остапу.
– Это выпало из гимнастерки Скворцова… Из кармана… – сказала она, глядя куда-то в сторону.
Остап зашуршал листком, и девушка услышала его тяжелый, хриплый выдох. По щекам летчика пошли красно-фиолетовые пятна. Лицо исказилось. Перед Таней стоял другой, совершенно не знакомый ей Остап. Она ужаснулась. Ни один человек в полку не видел его таким.
Двумя пальцами с гадливостью, словно заразу, Остап держал за угол потертый листок. Это была фашистская листовка-пропуск, подобранная Скворцовым летом в станице.
– Какая язва!.. Какое пятно на весь полк!.. – шептал сквозь зубы летчик.
Случай был столь невероятный, что летчик терялся, не зная, как поступить: сообщить ли командованию или умолчать, скрыть от всех такой позор?
– Один дьявол теперь… Трус ушел на дно и баста.
Концы в воде…
Он чувствовал себя так, словно вся вина в этом деле ложилась на него самого. Вспоминая все случаи, происшедшие со Скворцовым за полгода, он отчетливо представил себе картину только что проведенного боя, представил себя в паре со Скворцовым и содрогнулся. А вдруг в полку, кроме Скворцова, окажется еще такой же, который в минуту смертельной опасности бросит своего товарища на растерзание врагам, а сам, спасая себя, сядет на вражеский аэродром?
– Нет, молчать нельзя. Молчать – значит предать товарищей, – глухо выдохнул он. – Скажу. Пусть это всем нам будет уроком.
Спрятав листовку в планшет, Остап пошел на командный пункт.
* * *
Шторм наутро внезапно утих, точно новороссийское ущелье прихлопнули крышкой. Горизонт прояснился, стал светел и чист. Сквозь прозрачный воздух резко вырисовывались очертания крымских берегов. Над притихшим, маслянистым, ленивым морем заблестели пропеллеры машин. Эскадрильи самолетов, гудя низкими басовыми нотами, ринулись через пролив. Спустя час после завтрака группа Черенка уже подлетала к Соленому озеру. Над Эльтигеном в небе творилось что-то невообразимое. Дым, огонь, трассы, взрывы. Вражеская передовая сотрясалась от пушечных выстрелов. То у левого, то у правого крыла, то перед самым мотором рвались снаряды. Руки летчиков, методично двигая рулями, бросали машины из стороны в сторону. Несмотря на сильный зенитный огонь, Черенок уверенно вел группу на небольшой высоте своим излюбленным строем развернутого фронта.
Слева был он – ведущий, рядом Борода, за ним Попов и Аверин. Над западной окраиной Эльтигена, где немцы сосредоточивались для атаки, бомболюки штурмовиков распахнулись, и сотни мелких противотанковых бомб посыпались на серые коробки танков.
Штурмовики крутым разворотом вышли на море и, растянувшись цепочкой, ринулись на повторную штурмовку.
Вдруг Черенок заметил, как перед его прицелом блеснул какой-то странный предмет – не то сабля, не то снаряд, не то лопасть винта, и тут же самолет Бороды, резко клюнув носом и теряя высоту, понесся прямо на деревню.
– Борода, что случилось? Отвечай, Борода! – тревожно крикнул Черенок, разворачиваясь вслед за ним. Но самолет Бороды уже проскакивал над обгоревшими крышами домов.
Все произошло так быстро, что Борода даже не успел опомниться. Машина судорожно затряслась. Теряя высоту, она промчалась над Эльтигеном, разнесла крышу какого-то дома и, зацепившись за развалины стены, со скрежетом грохнулась на землю. От тупого удара в лоб перед глазами летчика закружились зеленые спирали.
«Ранен», – подумал он, хватаясь за голову, но, посмотрев на ладони, не увидел крови. Оглушал тягучий, монотонный звон в ушах. Совсем близко раздавалась бешеная пулеметная стрельба. Борода, шатаясь, кое-как вылез на крыло. К горлу подкатила тошнота. Он покачнулся и грузно присел. Через минуту овладел собой, услышал за спиной голос:
– Эй! Летчик! Ты живой?
Борода повернулся и увидел у обломков самолета двух бойцов в ватных стеганках, сапогах и черных матросских бескозырках. Из-под расстегнутых воротников на груди проглядывали полосатые морские тельняшки.
– Цел? – спросил один из них.
– А чего мне сделается? – вызывающе отозвался Борода. Ощупав огромную шишку, вскочившую на лбу, он поморщился и потряс головой.
– Помочь, может быть, тебе в чем? – снова спросил моряк.
Но Борода, не отвечая, продолжал крутить головой. Моряк, сняв с ремня фляжку, отвернул пробку и протянул летчику.
– Подкрепись, друг. Это шнапс, трофейный… Борода взял фляжку и стал глотать, закрыв глаза.
Высосав добрую половину, он поморщился, плюнул и опустил сосуд на колено.
– Мерзость…
Из задней кабины вылез Рогачев, присел на кучу кирпичей и стал сосредоточенно бинтовать себе палец.
– Пулеметом пришибло… – ответил он на вопросительный взгляд летчика.
Борода, не выпуская фляжки из рук, поднялся, обошел вокруг самолета, осмотрел мотор. От прямого попадания снарядом по винту лопасть оказалась отрезанной по ступицу. Окончив осмотр машины, он подошел к морякам и протянул руку.
– Будем знакомы… – представился он. – Примете нас в свой экипаж? Теперь нам скоро не выбраться отсюда. Придется оставаться с вами до победы.
– Давай, давай. Таких мы принимаем… Пойдем к нашему капитану, пока фрицы не начали «сабантуй»…
Борода вторично приставил ко рту фляжку и, сделав пару основательных глотков, передал ее стрелку.
– Достань из кабины банку «второго фронта». Из НЗ. Вкусней нет ничего, а угощать товарищей надо. Насчет еды у вас, конечно, того… плоховато? – спросил он.
– Да ни того ни сего… – в тон ему ответил моряк. – Если есть, угостите закурить, товарищ лейтенант.
Закурили. На горизонте со стороны Тамани показалась очередная группа штурмовиков.
– Ну. пошли к вашему капитану, – сказал летчик, обращаясь к морякам. – А ты, Рогачев, пока я хожу, сними с самолета часы и пулемет с турелью.
Часа через два Борода вернулся. Его сопровождали три матроса с саперными лопатами в руках и карабинами за спиной. За время его отсутствия Рогачев снял и вычистил пулемет, смотал ленты, отвернул турель и успел даже полюбоваться мозаичным рисунком на полуразвалившейся стене старой мечети.
– Поехали, Рогачев… – как ни в чем не бывало сказал Борода.
– Куда?
– На эти самые гастроли… Наше место теперь на правом фланге десанта. С этого часа мы представляем собой пулеметный расчет. Будем огнем турельного крупнокалиберного поддерживать морскую пехоту.
Он вынул из планшета карту-километровку, присел на корточки, разостлал ее перед собой и, водя по ней ногтем, принялся тоном наставника знакомить стрелка с обстановкой.
– Нас включили в состав морского батальона капитана Величко, Героя Советского Союза… Того самого, помнишь? – о котором писали в нашей газете, что его батальон на плацдарме Мысхако в один день выдержал сто пятьдесят самолетовылетов «юнкерсов».
– Помню, – подтвердил Рогачев.
– Следовательно, для тебя ясно, к кому мы попали и что от нас потребуется?..
– Будьте покойны, товарищ лейтенант. Авиация не пасовала перед царицей полей, не спасует и перед морскими Нептунами… – сказал Рогачев, подмигнув морякам.
– Значит, договорились. А теперь закурим по одной и двинемся.
Борода отсыпал каждому табаку и оторвал по клочку армейской многотиражки.
На улице, вблизи разбитого «ила», начали рваться снаряды. Вокруг затюкали осколки.
– Похоже, что нас самих выкуривают отсюда, – хмуро пошутил Борода. – Пошли, товарищи, – обратился он к бойцам.
Моряки взвалили на плечи турель, Рогачев, кряхтя, поднял тяжелый пулемет, а Борода забрал с самолета все остальное, что можно было унести. Укрываясь за разрушенными домами, они двинулись к переднему краю. В окопах, куда они вскоре пришли, чувствовалось напряженное ожидание чего-то. Краснофлотцы и бойцы-бронебойщики настороженно вглядывались в гребень высотки, лежащей впереди. В развороченном блиндаже саперы установили на шпалах турель. Над головой зияла дыра. В просвете ее виднелась полоска синего неба.
Борода осмотрел огневую точку. Неподалеку ударил снаряд, и земля тонкими струйками потекла на головы.
– Не мешало бы квартиру подремонтировать… – критически заметил Рогачев, стряхивая с комбинезона коричневый налет глины.
В промежутке между двумя разрывами в блиндаж зашли моряки. Поверх черных бушлатов на них были надеты защитные плащ-палатки.
– Ух, бородища шикарная какая! Что, дед, с неба на подмогу спустился? – спросил один из них.
Борода, не отвечая, возился с пулеметом, устанавливая его стволом в амбразуру. Протерев стекло прицела, он перезарядил пулемет и высунул наружу голову, чтобы посмотреть, куда дать пробную очередь. В тот же момент у его головы цокнула пуля.
– Не высовывайся, дед. Бороду осмалишь… – подтрунил моряк, оттаскивая его от амбразуры.
– Ничего, она у него от снайперов заколдованная… – засмеялся другой.
– Бросай, братва, подначку! – унял матросов бравый старшина второй статьи. – Не обижайся, браток, – повернулся он к летчику. – Ребята это от души. Вот на лучше, возьми… – подал он ему карабин, – пригодится…
– А патроны? – спросил летчик, заглядывая в пустой магазин.
– Вот чего нет, того нет… – развел старшина руками.
– Ладно. Обойдемся, – напыжился Борода. – У нас и свой инструмент что надо… – И в подтверждение нажал спусковой крючок. Турельный часто заработал.
– Ничего машинка… Эта, пожалуй, и танк срежет… – похвалил старшина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Вернись!..
* * *
В воздухе было свежо. С высоты полета море казалось старым, морщинистым. Самолеты сильно болтало. Прожорливые моторы захлебывались бензином при каждом рывке в высоту. Одинокие буревестники стрелой проносились мимо машин. Четверка Грабова подходила к Эльтигену правым бортом. В эфире сквозь шум и треск множества раций доносился громкий и отчетливый голос мощной морской радиостанции десантников.
– «Яшки», «пешки», «горбатые», идите ко мне, Я – Граната. Меня загрызают фашистские танки… – настойчиво звучало в наушниках. И через минуту снова:
– «Ильюшки», «горбатые», бросайте мне патроны, мины, сухари.
Четверка подлетала к цели, когда с запада, курсом на Эльтиген, навстречу показалась другая группа самолетов. Под их фюзеляжами торчали колеса. Ошибиться нельзя – это летели «юнкерсы-87» – «лаптежники», как называли их на фронте.
– «Юнкерсы» летят бомбить плацдарм! Атакую! Стрелки, внимание! Прикрывайте хвосты – в воздухе истребители противника! – скомандовал Грабов.
Вытянувшись правым пелленгом, три штурмовика ринулись навстречу четверке немецких бомбардировщиков. Штурмовик номер восемь Скворцова, летевший до сих пор в группе, внезапно исчез. Оленин сразу заметил это.
– Где восьмерка? – возбужденно спросил он стрелка.
– Вошел в облака при подходе к цели! – отрапортовал стрелок и быстро добавил. – Два «месса» заходят в хвост.
– Вижу… целься спокойнее, – ответил Оленин, а сам все думал о Скворцове: «Увильнул от боя. Бросил в такой момент, подлец…»
– Доверните влево! Атакуют командира! – крикнул стрелок, подтверждая свое сообщение длинной очередью.
Пара истребителей противника атаковала, но безуспешно, – дружный огонь стрелков отсекал их.
Перезаряжая между атаками пулемет, стрелок Остапа – Уманский внимательно следил за воздухом. Случайно он заметил вдали одиночный «ил», выскочивший из-за облака. «Мессершмитты» после неудачного нападения на группу бросились к нему, но «ил» снова спрятался в облака. Через минуту он вынырнул уже с другой стороны. Подстерегавшие немцы снова атаковали его, и снова он ушел в серый облачный туман. В небе, над морем, возникла опасная игра в прятки. «Мессершмитты» завертелись вокруг облака, поджидая, пока выбранная ими жертва вывалится из него.
В это время тройка Грабова, ощетинясь огнем, не дала возможности «юнкерсам» прицельно отбомбиться. Строй распался. Бомбы сыпались в море, поднимая столбы воды.
– Молодцы «ильюшки»! Ага! Дай им жару, колбасникам! Гвозди их! – орал радист Гранаты, захлебываясь от восторга.
«Илы» спускались все ниже и ниже. Со стороны немцев заработали автоматические зенитки. Грабов, со свойственной ему аккуратностью, зашел на Эльтиген и сбросил парашюты. Остап и Оленин нажали кнопки сбрасывания. Белые купола с болтающимися внизу сигарами грузовых мешков относило ветром к берегу Чурубашского озера. Но расчет был точный. Десантники получили груз.
– Спасибо за выручку, друзья! Моряки летчиков также не подведут. Молодцы, ребята! – благодарила Граната.
– Да, действительно молодцы… – пробормотал Остап. – Вопрос только, кто? Нам что? Пробыл пять минут в огне, уцелел и будь здоров! На аэродроме ждет тебя горячий обед, койка с чистым бельем в общежитии и спокойный отдых после боя. А некоторым счастливчикам так даже подворотнички дважды в день меняют… – усмехнулся он, подумав о Тане. – Какое же тут молодечество? Так… обыкновенные будни. Вот посидеть там внизу, на пятачке плацдарма, без сна и отдыха, без патронов да без сухарей, действительно надо быть молодцами, – рассуждал он, продолжая следить за мутным морским горизонтом.
Штурмовики возвращались к таманскому берегу. Из-под тяжелой, мрачной тучи пробилось желтое солнце. Холодные лучи его засверкали на пологих складках зыби. Туча, синяя посредине, словно вороненый ствол, раскалилась по краям добела. Море стало серебристым. Только бесформенная ядовитая тень облака еле ползла, цепляясь за пенистые ребра волн.
– Скворцов! Я – Грабов. Отвечайте, где вы? Я иду на базу… – то и дело звучал голос ведущего. Но Скворцов не откликался.
– Валентин, где машина Скворцова? – спросил в свою очередь Остап бортстрелка.
– За ним «мессы» гонялись… вокруг черного облака, а потом я потерял его из виду, – виновато сообщил стрелок.
Остап хотел выключить переговорный аппарат, но снова услышал голос Уманского.
– Глядите назад, товарищ лейтенант! Летчик повернулся, высунулся из кабины.
Позади группы из-за вороненой тучи с огромной скоростью пронесся горящий «ил». На его борту в кровавых змеях пламени мелькнул восьмой номер Скворцова. Через несколько секунд морская поверхность вспучилась, вверх взлетел гейзер воды и пара, и седое крыло могучего вала накрыло его. На складках волн заиграли радужные пятна масла, но и они вскоре рассеялись, расцарапанные морским ветром. У шероховатой кромки черного облака, над местом гибели Скворцова, блеснул крестами худой силуэт хищника. Описав вираж, «мессершмитт» растаял в береговой дымке.
– Что со Скворцовым? – тревожно спросил техник Школяр.
Он стоял у крыла Остаповской машины, предусмотрительно держа в одной руке шапку летчика, а в другой заранее свернутую для него папиросу – обычай, заведенный техниками во всем полку.
Остап не спеша вылез из кабины на крыло, расправил плечи, повесил шлемофон на штурвал и спрыгнул вниз. Молча сунув в зубы приготовленную ему папиросу, он с жадностью затянулся.
Балагур и шутник, любимец товарищей, он терпеть не мог, когда у него выспрашивали то, о чем ему не хотелось говорить. Не дождавшись от него ответа, Школяр перевел вопросительный взгляд на бортстрелка. Уманский сдвинул брови, вздохнул:
– К сожалению, не могу точно ответить. Должно быть, Скворцов умер…
– Брось, архитектор! – жестко отрубил Остап. – «К сожалению!» «Умер!»… Ему не привыкать. Он в каждом своем вылете умирал трижды…
– Что-о? – заикнулся Уманский.
– Умирал, говорю, трижды… От страха за свою шкуру… Получая боевое задание, умирал, над целью умирал и по пути на базу умирал, боясь разоблачения. Некрологов не надо.
– Все-таки он свой человек, товарищ лейтенант. Летал, воевал… – несмело возразил Школяр, продувая и разглядывая на свет сетку маслофильтра.
– А ты сначала научись отличать настоящего человека. Дырка от бублика – это не бублик, дружище… – предостерег его Остап и пошел напрямик через поле к стоянке Оленина. Оттуда ему настойчиво махала Таня.
Остап был зол. Таня почувствовала: произошло что-то очень плохое, но что именно, не знала, а спрашивать не решалась, зная, что это бесполезно. Остап отшутится, а то и просто промолчит.
Оленина на стоянке не было. Поставив на место машину, он выключил мотор и ушел на командный пункт.
Пока Таня заправляла пулеметную ленту в патронный ящик, Остап рассказал, что во второй эскадрилье вечером командир полка устраивает «банкет» в честь именинника Бороды и что он в числе приглашенных.
Таня повернулась к нему, и Остап заметил в выражении ее лица что-то необычное, странное, такое, будто Таня хотела что-то сказать и не могла осмелиться. Пристальный взгляд летчика остановился на девушке.
– Ну… говори, – сказал он доброжелательно и твердо.
Тане стало досадно, что он так быстро разгадал ее намерение. Она отошла в сторону, где на пустых-патронных ящиках лежала ее куртка, достала из нее сложенный вчетверо потертый на местах изгиба листок и, вернувшись, протянула его Остапу.
– Это выпало из гимнастерки Скворцова… Из кармана… – сказала она, глядя куда-то в сторону.
Остап зашуршал листком, и девушка услышала его тяжелый, хриплый выдох. По щекам летчика пошли красно-фиолетовые пятна. Лицо исказилось. Перед Таней стоял другой, совершенно не знакомый ей Остап. Она ужаснулась. Ни один человек в полку не видел его таким.
Двумя пальцами с гадливостью, словно заразу, Остап держал за угол потертый листок. Это была фашистская листовка-пропуск, подобранная Скворцовым летом в станице.
– Какая язва!.. Какое пятно на весь полк!.. – шептал сквозь зубы летчик.
Случай был столь невероятный, что летчик терялся, не зная, как поступить: сообщить ли командованию или умолчать, скрыть от всех такой позор?
– Один дьявол теперь… Трус ушел на дно и баста.
Концы в воде…
Он чувствовал себя так, словно вся вина в этом деле ложилась на него самого. Вспоминая все случаи, происшедшие со Скворцовым за полгода, он отчетливо представил себе картину только что проведенного боя, представил себя в паре со Скворцовым и содрогнулся. А вдруг в полку, кроме Скворцова, окажется еще такой же, который в минуту смертельной опасности бросит своего товарища на растерзание врагам, а сам, спасая себя, сядет на вражеский аэродром?
– Нет, молчать нельзя. Молчать – значит предать товарищей, – глухо выдохнул он. – Скажу. Пусть это всем нам будет уроком.
Спрятав листовку в планшет, Остап пошел на командный пункт.
* * *
Шторм наутро внезапно утих, точно новороссийское ущелье прихлопнули крышкой. Горизонт прояснился, стал светел и чист. Сквозь прозрачный воздух резко вырисовывались очертания крымских берегов. Над притихшим, маслянистым, ленивым морем заблестели пропеллеры машин. Эскадрильи самолетов, гудя низкими басовыми нотами, ринулись через пролив. Спустя час после завтрака группа Черенка уже подлетала к Соленому озеру. Над Эльтигеном в небе творилось что-то невообразимое. Дым, огонь, трассы, взрывы. Вражеская передовая сотрясалась от пушечных выстрелов. То у левого, то у правого крыла, то перед самым мотором рвались снаряды. Руки летчиков, методично двигая рулями, бросали машины из стороны в сторону. Несмотря на сильный зенитный огонь, Черенок уверенно вел группу на небольшой высоте своим излюбленным строем развернутого фронта.
Слева был он – ведущий, рядом Борода, за ним Попов и Аверин. Над западной окраиной Эльтигена, где немцы сосредоточивались для атаки, бомболюки штурмовиков распахнулись, и сотни мелких противотанковых бомб посыпались на серые коробки танков.
Штурмовики крутым разворотом вышли на море и, растянувшись цепочкой, ринулись на повторную штурмовку.
Вдруг Черенок заметил, как перед его прицелом блеснул какой-то странный предмет – не то сабля, не то снаряд, не то лопасть винта, и тут же самолет Бороды, резко клюнув носом и теряя высоту, понесся прямо на деревню.
– Борода, что случилось? Отвечай, Борода! – тревожно крикнул Черенок, разворачиваясь вслед за ним. Но самолет Бороды уже проскакивал над обгоревшими крышами домов.
Все произошло так быстро, что Борода даже не успел опомниться. Машина судорожно затряслась. Теряя высоту, она промчалась над Эльтигеном, разнесла крышу какого-то дома и, зацепившись за развалины стены, со скрежетом грохнулась на землю. От тупого удара в лоб перед глазами летчика закружились зеленые спирали.
«Ранен», – подумал он, хватаясь за голову, но, посмотрев на ладони, не увидел крови. Оглушал тягучий, монотонный звон в ушах. Совсем близко раздавалась бешеная пулеметная стрельба. Борода, шатаясь, кое-как вылез на крыло. К горлу подкатила тошнота. Он покачнулся и грузно присел. Через минуту овладел собой, услышал за спиной голос:
– Эй! Летчик! Ты живой?
Борода повернулся и увидел у обломков самолета двух бойцов в ватных стеганках, сапогах и черных матросских бескозырках. Из-под расстегнутых воротников на груди проглядывали полосатые морские тельняшки.
– Цел? – спросил один из них.
– А чего мне сделается? – вызывающе отозвался Борода. Ощупав огромную шишку, вскочившую на лбу, он поморщился и потряс головой.
– Помочь, может быть, тебе в чем? – снова спросил моряк.
Но Борода, не отвечая, продолжал крутить головой. Моряк, сняв с ремня фляжку, отвернул пробку и протянул летчику.
– Подкрепись, друг. Это шнапс, трофейный… Борода взял фляжку и стал глотать, закрыв глаза.
Высосав добрую половину, он поморщился, плюнул и опустил сосуд на колено.
– Мерзость…
Из задней кабины вылез Рогачев, присел на кучу кирпичей и стал сосредоточенно бинтовать себе палец.
– Пулеметом пришибло… – ответил он на вопросительный взгляд летчика.
Борода, не выпуская фляжки из рук, поднялся, обошел вокруг самолета, осмотрел мотор. От прямого попадания снарядом по винту лопасть оказалась отрезанной по ступицу. Окончив осмотр машины, он подошел к морякам и протянул руку.
– Будем знакомы… – представился он. – Примете нас в свой экипаж? Теперь нам скоро не выбраться отсюда. Придется оставаться с вами до победы.
– Давай, давай. Таких мы принимаем… Пойдем к нашему капитану, пока фрицы не начали «сабантуй»…
Борода вторично приставил ко рту фляжку и, сделав пару основательных глотков, передал ее стрелку.
– Достань из кабины банку «второго фронта». Из НЗ. Вкусней нет ничего, а угощать товарищей надо. Насчет еды у вас, конечно, того… плоховато? – спросил он.
– Да ни того ни сего… – в тон ему ответил моряк. – Если есть, угостите закурить, товарищ лейтенант.
Закурили. На горизонте со стороны Тамани показалась очередная группа штурмовиков.
– Ну. пошли к вашему капитану, – сказал летчик, обращаясь к морякам. – А ты, Рогачев, пока я хожу, сними с самолета часы и пулемет с турелью.
Часа через два Борода вернулся. Его сопровождали три матроса с саперными лопатами в руках и карабинами за спиной. За время его отсутствия Рогачев снял и вычистил пулемет, смотал ленты, отвернул турель и успел даже полюбоваться мозаичным рисунком на полуразвалившейся стене старой мечети.
– Поехали, Рогачев… – как ни в чем не бывало сказал Борода.
– Куда?
– На эти самые гастроли… Наше место теперь на правом фланге десанта. С этого часа мы представляем собой пулеметный расчет. Будем огнем турельного крупнокалиберного поддерживать морскую пехоту.
Он вынул из планшета карту-километровку, присел на корточки, разостлал ее перед собой и, водя по ней ногтем, принялся тоном наставника знакомить стрелка с обстановкой.
– Нас включили в состав морского батальона капитана Величко, Героя Советского Союза… Того самого, помнишь? – о котором писали в нашей газете, что его батальон на плацдарме Мысхако в один день выдержал сто пятьдесят самолетовылетов «юнкерсов».
– Помню, – подтвердил Рогачев.
– Следовательно, для тебя ясно, к кому мы попали и что от нас потребуется?..
– Будьте покойны, товарищ лейтенант. Авиация не пасовала перед царицей полей, не спасует и перед морскими Нептунами… – сказал Рогачев, подмигнув морякам.
– Значит, договорились. А теперь закурим по одной и двинемся.
Борода отсыпал каждому табаку и оторвал по клочку армейской многотиражки.
На улице, вблизи разбитого «ила», начали рваться снаряды. Вокруг затюкали осколки.
– Похоже, что нас самих выкуривают отсюда, – хмуро пошутил Борода. – Пошли, товарищи, – обратился он к бойцам.
Моряки взвалили на плечи турель, Рогачев, кряхтя, поднял тяжелый пулемет, а Борода забрал с самолета все остальное, что можно было унести. Укрываясь за разрушенными домами, они двинулись к переднему краю. В окопах, куда они вскоре пришли, чувствовалось напряженное ожидание чего-то. Краснофлотцы и бойцы-бронебойщики настороженно вглядывались в гребень высотки, лежащей впереди. В развороченном блиндаже саперы установили на шпалах турель. Над головой зияла дыра. В просвете ее виднелась полоска синего неба.
Борода осмотрел огневую точку. Неподалеку ударил снаряд, и земля тонкими струйками потекла на головы.
– Не мешало бы квартиру подремонтировать… – критически заметил Рогачев, стряхивая с комбинезона коричневый налет глины.
В промежутке между двумя разрывами в блиндаж зашли моряки. Поверх черных бушлатов на них были надеты защитные плащ-палатки.
– Ух, бородища шикарная какая! Что, дед, с неба на подмогу спустился? – спросил один из них.
Борода, не отвечая, возился с пулеметом, устанавливая его стволом в амбразуру. Протерев стекло прицела, он перезарядил пулемет и высунул наружу голову, чтобы посмотреть, куда дать пробную очередь. В тот же момент у его головы цокнула пуля.
– Не высовывайся, дед. Бороду осмалишь… – подтрунил моряк, оттаскивая его от амбразуры.
– Ничего, она у него от снайперов заколдованная… – засмеялся другой.
– Бросай, братва, подначку! – унял матросов бравый старшина второй статьи. – Не обижайся, браток, – повернулся он к летчику. – Ребята это от души. Вот на лучше, возьми… – подал он ему карабин, – пригодится…
– А патроны? – спросил летчик, заглядывая в пустой магазин.
– Вот чего нет, того нет… – развел старшина руками.
– Ладно. Обойдемся, – напыжился Борода. – У нас и свой инструмент что надо… – И в подтверждение нажал спусковой крючок. Турельный часто заработал.
– Ничего машинка… Эта, пожалуй, и танк срежет… – похвалил старшина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37