В следующее мгновение он сконфуженно почесал затылок и открыл рот, силясь что-то объяснить, но дружное «ура» товарищей заглушило его слова. Все с радостью, в один голос поздравляли, пожимая руки смущенным товарищам.
– Нашим Героев присвоили! Совсем неожиданно передали указ из Москвы! – сообщил Рогозин зашедшему на командный пункт начальнику штаба Гудову.
– Почему же неожиданно? – ответил Гудов. – Об этом мы знали. Я со стоянки ушел специально для того, чтобы первым поздравить их. Поздравляю! Горячо поздравляю, товарищи ветераны, – повторял майор, обходя награжденных и пожимая им руки. – Вы заслужили это высокое звание. Представляя вас к награде, мы не сомневались, что вы будете удостоены.
Радостно возбужденный Черенок хотел ему ответить, но запнулся и сказал только «спасибо». Пробежав взглядом по лицам товарищей, он еще раз взволнованно повторил:
– Спасибо!
Зазвонил звонок «желтобрюха». Гудов взял трубку и жестом приказал подать ему оперативную карту. Руки летчиков машинально потянулись за планшетами.
Группе Попова по расписанию надлежало взлететь первой. Из штаба дивизии конкретных целей не дали, а сообщили только район действий – плацдарм за Наревом, с тем чтобы командиры групп сами на подходе соединялись с радиостанцией генерала Гарина и непосредственно от него получали задания на поражение целей.
Группа пошла на взлет. Привычным движением руки Попов захлопнул фонарь кабины, дал газ и начал разбег. Интуитивно чувствуя, что машине пора отрываться от земли, он ослабил давление руки на штурвал и подождал прекращения толчков земли. Но самолет не отрывался. Попов потянул сильнее, но и после этого самолет не оторвался, продолжая стучать колесами. В сознании летчика мелькнула тревога – взлетная полоса кончалась. Взгляд eго молниеносно перекинулся на циферблат счетчика оборотов. Здесь все было в порядке – стрелка стояла на взлетном режиме. Аэродромное поле кончилось, началась пашня. Колеса тяжело забились в бороздах. Катастрофически быстро надвигалась стена леса. Не видя другого выхода, Попов дал форсаж и обеими руками что было сил рванул на себя штурвал. Самолет, задрожав, как в лихорадке, нехотя оторвался от земли и, цепляясь колесами за верхушки деревьев, с трудом полез в высоту. Низкая облачность не позволяла подняться выше ста метров, и Попов полетел бреющим полетом. Весь путь он озабоченно прислушивался к мотору, присматривался к приборам, но ничего ненормального не замечал, если не считать значительно повышенных оборотов винта да странно малой скорости. Правый ведомый его, Аверин, без конца выскакивал вперед, ругался, требуя увеличить скорость, но самолет Попова двигался так, будто сзади него по земле волочился якорь. Небывалое дело приводило его в крайнее изумление. Подлетая к реке Нарев, он вызвал станцию наведения и, получив от нее задание, еще больше изумился. Не фашистский ли радист подстроился? Попов переспросил паролем, и ему тут же по всем правилам было повторено прежнее задание – штурмовать лес севернее Макув, лес, который еще вчера был занят своими.
За двое суток боев советские войска быстро и успешно продвинулись на юг, расширили плацдарм по берегу Нарева и заняли город Макув. Гитлеровские части, которые до тех пор упорно сопротивлялись и цеплялись чуть ли не за каждую пядь земли, стали быстро откатываться на юг, ведя арьергардные бои. Слишком уж поспешный отход немецких частей вызвал подозрение. Началась усиленная разведка всеми средствами. И вот произведенные поиски дали неожиданный результат. Оказалось, что участок, ранее считавшийся самым безопасным, теперь стал самым опасным. Мнимое отступление фашистов было не что иное, как демарш – демонстрация, рассчитанная на то, что советские части, преследуя их, оттянутся от переправ и ослабят свой правый фланг. Отводя войска на юг, гитлеровцы немедля перебрасывали их снова на северный край плацдарма, где концентрировался мощный кулак для удара во фланг советским частям.
Не зная точно обстановки и замыслов командования, Попов был раздосадован тем, что его послали штурмовать какой-то там пустой лес. «Что это за цель?» Ничего реального, кроме бревен», – думал он. Но когда белые дымки разрывов со всех сторон облепили самолеты, когда между деревьями замелькали враги на бронетранспортерах и огромных грузовиках, ему стало ясно, что это и есть настоящая цель.
Сбросив бомбы со стометровой высоты, штурмовики с азартом стали прочесывать лес пушками. Несколько попаданий оказались удачными – в лесу начались взрывы, повалил дым.
Попов развернул группу на последний заход, как вдруг на одной из просек заметил серые контуры танков, замаскированных ветками. Не раздумывая, он бросил самолет под облачность, подал команду «атака!» – и круто пошел к земле. Серая облачность вокруг него покрылась красным многоточием злобствующих эрликонов. Попов нажимал на гашетки, но пушки молчали. Лишь один пулемет пустил тоненькую сиротливую струйку трассы, такую жиденькую, что летчик в сердцах плюнул и вывел самолет из пикирования. Боеприпасов больше не было. В это время в телефонах донесся напряженный, с болью хрипящий голос:
– Ребята… Я – Аверин… Я ранен… в грудь… Машина горит…
Попова словно кольнуло ножом. Он оглянулся и увидел самолет Аверина. Пикируя с небольшим углом, его машина, объятая пламенем, неслась на танки. Скорее инстинктивно, чем с разумным решением, Попов крикнул ему:
– Держись!.. Держись, дружок!
Но Аверин, очевидно, уже не слышал. Самолет его, все больше накреняясь на левое крыло, стремительно приближался к земле. И внезапно пораженные происходящим летчики услышали:
– Я – Аверин… Прощайте.
Над лесом взметнулся огненный столб. Попов вздрогнул, облизал соленые, пересохшие губы. Только сейчас он почувствовал, что самолет его стал необыкновенно легким. «Как ласточка», – мелькнуло в голове, но тут же он забыл об этом. Все его мысли были там, на той просеке, в набитом врагами лесу, где остался его товарищ. Все, что произошло минуту назад, запечатлелось в его душе на всю жизнь. Следуя на аэродром, он, и так всегда молчаливый, на этот раз словно онемел. На стоянке с виноватыми лицами дожидались его оружейники. По их виду можно было безошибочно догадаться, что совсем недавно им пришлось выдержать небывалый разнос. Красный, с расстроенным лицом старший техник по вооружению сказал:
– Товарищ старший лейтенант, прошу извинить. Виноват. Вышла досадная ошибка. Эти вот, – показал он на оружейниц, – перестарались, умудрились подвесить вам в люки вместо двадцатипятикилограммовых бомб такое же количество сорокакилограммовых… Перегрузили на одну треть…
– Хм!.. – буркнул Попов и хотел что-то сказать, но только устало махнул рукой и пошел на командный пункт. Придя туда, он снял планшет, повесил его на рог, а сам вошел к Рогозину.
– Вот, Попов, познакомьтесь: корреспондент фронтовой газеты, – представил Рогозин летчику молодого смуглого лейтенанта, стоявшего у стола с блокнотом в руках. – А это, – показал он на Попова, – Герой Советского Союза старший лейтенант Попов.
Корреспондент и летчик пожали друг другу руки. Попов угрюмо молчал.
– У нас теперь четыре Героя. Три еще в воздухе. Сейчас прилетят, – продолжал Рогозин прерванный рассказ.
– Нет, товарищ капитан! – дрогнув в лице, резко произнес Попов. – Героев пять. Только… пятый не вернется. Он погиб, там… на просеке… Аверин…
Офицеры молча встали, склонив головы.
* * *
Колеса поезда Брест – Москва отстукивали последние километры. За окном вагона в морозном воздухе проплывали черные деревья, покрытые снегом, мелькали дорожные указатели, полосатые шлагбаумы переездов, телеграфные столбы с ожерельями изоляторов, обвешанных кривыми линиями проводов. Сначала провода бежали четырьмя рядами. Затем шестью, восемью… Перед самой Москвой проводов стало столько, что в глазах рябило. Облепленные инеем, они казались огромными гусеницами, ползущими из вечерней мглы. Но вот в тусклой дымке сумерек начали смутно обозначаться желтые огоньки, вырисовываться темные контуры строений великого города.
Черенок стоял у окна купе, припав лицом к стеклу, и смотрел на приближавшийся город. Он ехал в Москву впервые. Несколько дней тому назад его вызвал к себе командир дивизии Гарин. За образцовое выполнение боевых заданий и сохранение людей эскадрильи генерал дал Черенку тридцатисуточный отпуск. На фронте за подобные дела давались обычно другие поощрения, и неизвестно, кто подсказал Гарину отпустить его в Москву. Черенок был почему-то уверен, что это сделал Грабов, и за это чувствовал к нему безмерную благодарность. Город приближался. Спутники – «пушкари», с которыми он ехал от Минска, начали собираться, укладывать чемоданы. Обращаясь к Черенку, один из них, подполковник, сказал:
– Ну, старший лейтенант, подъезжаем к матушке… Если не разыщешь своих знакомых, приходи ко мне без стеснения. По-фронтовому… Места хватит. Адрес не забыл?
– Спасибо, товарищ подполковник, не забыл, – поблагодарил летчик.
– То-то же… Новый год в Москве надо встречать по-московски. В общем заходи.
Колеса застучали громче. Вагон качнуло на стрелках. Черенок надел свою новую шинель, взял в руки чемодан и первым вышел на площадку. Через пять минут он стоял уже на большой привокзальной площади. Мысль о встрече с Галиной волновала его. Он представлял себе ее радость, удивление, когда он войдет к ней в комнату под самый Новый год. Ведь его приезд будет так неожидан. Он нарочно не писал ей об этом.
По площади сновали машины, спешили люди, Нагруженные пакетами, бутылками, хлебом, полученным в магазине по карточкам. Лица их были озабоченными, усталыми.
Из писем девушки летчик знал, что она живет у своей тетки, на улице Нижней, в доме пять дробь девять, недалеко от Белорусского вокзала.
Он пересек площадь и, подойдя к милиционеру, спросил, как ему попасть на эту улицу. Милиционер заученным движением руки указал вдоль широкой улицы:
– Пройдите квартал прямо и – налево.
Черенок поблагодарил. Пройдя квартал, он остановился на углу и то ли от волнения, то ли оттого, что рассеянно слушал постового, свернул не налево, а направо и попал на какую-то темную улицу. С одной стороны ее тянулся высокий забор, с другой – жилые дома. Некоторое время бодро шагал вдоль забора. Замеченный им в начале улицы номер дома оказался трехзначным, и Черенок понял, что до дома Галины идти неблизко. Он взглянул на ручные часы – было девять. Впереди показалась женщина в стеганке, закутанная в платок. В одной руке она несла вязанку сухих щепок, в другой маленькую елочку и в то же время прижимала локтем к боку небольшой сверток. За ней, немного позади, спотыкаясь вышагивал малыш с бидоном в руке и сквозь слезы плаксиво говорил:
– Я тебя просил, просил, а ты не купила… У Коли самолетиков целых два, а у меня ни одного.
– Подожди, сынок, папа наш с дедом-морозом все тебе пришлет. Вот придем домой, нарядим елочку, и ты увидишь. Я тебе картошки пожарю. Хочешь картошки?
Мальчик, то и дело перекладывая бидон из руки в руку, сопел. Черенок, поравнявшись с женщиной, спросил ее, как найти Нижнюю улицу.
– Нижнюю Масловку, бы хотите сказать? – останавливаясь спросила женщина.
Летчик пожал плечами.
– Вроде не Масловка, – сказал он. – Не знаю.
– Если Нижняя Масловка, то это совсем рядом. Пойдемте, я туда как раз иду… – предложила женщина и свернула в переулок.
Черенок нагнулся к мальчику, взял у него бидон, пахнущий керосином.
– Замерз, мужичок? – засмеявшись, ласково спросил он.
– Не-ет, я мороза не боюсь и фашистов не боюсь, – ответил мальчуган и шмыгнул носом. – Я и Цезаря дяди Семена не боюсь…
– Молодец! – снова засмеялся летчик. – Ты, оказывается, парень смелый. Как тебя зовут?
– Толя, – ответил малыш.
– А папа твой где?
– Папа на фронте, он с фашистами воюет, – серьезно ответил мальчик. – Папа пришлет мне подарок с дедом-морозом. Мама, а дед-мороз скоро придет?
– Скоро, скоро, сынок. Вот кончится война, – ответила женщина, устало вздыхая. – Теперь уже скоро… Наши в Польше, – добавила она, обращаясь больше к своим думам, чем к мальчику.
Вышли на освещенную улицу. Черенок остановился, щелкнул замком чемодана и, достав плитку шоколада, протянул ее малышу.
– Это тебе, Толя, от деда-мороза, – сказал он. – Бери, бери, не бойся.
Мальчик не верил своим глазам.
– Спасибо, – сказал он, беря шоколад, и, радостный, побежал вдогонку матери.
Черенок с л печальной улыбкой посмотрел ему вслед.
Всходила луна. Голубые лучи ее, путаясь в ветках и заиндевелых проводах, обдавали все вокруг сверкающими холодными искрами.
Разыскав нужный дом, летчик остановился, хотел позвонить, но в это время дверь отворилась и на улицу вышел человек в шубе с высоко поднятым воротником. На вопрос, здесь ли живет Галина Пучкова, он, прежде чем ответить, долго кашлял, а потом равнодушно сообщил, что дом этот действительно пятый, но никакой дроби девять нет, а гражданки Пучковой здесь никогда и не было. Он живет в этом доме безвыездно тридцать лет и кому, как не ему, знать своих соседей.
– Попробуйте поискать в Нижне-Масловском переулке, – посоветовал он, – это вот тут, недалеко.
Черенок пошел.
– Первый… третий… седьмой… – читал он номера в переулке. – Хм… А где же пять дробь девять?
Он огляделся. Между домами зиял пустырь с кучей земли и камней, запорошенных снегом. Шумная гурьба ребятишек развлекалась, съезжая с горки на куске загнутой жести.
– Эй, ребята! – окликнул их Черенок. – Где же здесь у вас номер пять?
На оклик подошли три мальчугана и обступили летчика, с интересом разглядывая его.
– Разбомбленный он… Здесь вот был раньше… – показал на пустырь один из них.
– Не может быть!.. – воскликнул летчик.
– Не сойти с места, если вру! – поклялся паренек.
– Еще в сорок первом, дядя… – подтвердил другой.
1 Черенок не знал, что делать. Ребята пошептались, и тот же паренек спросил:
– Дядя, а вы не к тете Вере приехали? А то она больше тут не живет…
– Нет, ребята, не к тете Вере…
– А-а… А мы думали, вы ее летчик… – разочарованно протянули мальчуганы.
– Так как же, ребята? – заговорил Черенок. – Где же мне найти этот пятый номер? Он должен быть обязательно. Вот история…
– Дядя, может быть, он в Нижне-Масловском тупике? – высказал догадку один из них, в заячьем малахае.
– А тут и тупик еще есть? – спросил летчик.
– Есть… есть… По той стороне.
Посещение тупика оказалось безрезультатным. Там стояло всего три дома. Черенок вздохнул, закурил и, огорченный, повернул обратно на большую улицу.
Часы показывали десять. Черенок замерз и порядочно устал. Постояв с минуту на перекрестке, он бросил папиросу, шагнул в первый попавшийся подъезд и громко постучал в дверь. Изнутри доносились голоса, звон посуды. В распахнувшейся двери появилась молодая женщина в нарядном платье и белом передничке.
– Извините, пожалуйста, за беспокойство, – сказал Черенок. – Я приезжий. Не могу найти – дом пять дробь девять на улице Нижней.
– Нижней? – подняла, вверх брови женщина и, смерив его взглядом с ног до головы, рассмеялась.
– Заходите, – решительно сказала она, пропуская его в переднюю и закрывая дверь. Глаза ее еще раз с лукавством окинули фигуру летчика.
– Откуда вы?
– С фронта.
– С самого фронта? – ахнула женщина и скрылась за портьерой, откуда доносились звуки гитары. Вкусно пахло жареной рыбой.
«Люди уже на вечеринку собираются, – подумал Черенок, – а я… Дикий случай! Приехать в Москву под Новый год и потерять ориентировку. Позор!»
Он ждал и мысленно ругал себя за опрометчивость, за выдумку приехать неожиданно. Мысли его были прерваны шумом за портьерой. В следующую минуту он стоял словно в цветнике, окруженный смеющимися нарядными женщинами.
– Вот шутник какой вы, дед-мороз! На Нижнюю шли, а на Нижне-Масловку попали!.. – погрозила ему пальцем та, что открыла дверь…
– Честное слово, правда… – оправдывался сконфуженный летчик.
– А зачем вам Нижняя? Кто у вас там?
– Невеста моя… – нечаянно сорвалось у Черенка с языка, и он покраснел еще больше.
– Не-ве-ста-а? У-у!..
Женщины засмеялись, переглянулись.
– А чем мы не невесты? – сказала одна из них, озорно поводя перед ним плечами.
– Ира, что за шутки? – пристыдила ее хозяйка и, теребя пальцами передник, стала объяснять, где находится Нижняя улица. Как оказалось, это было довольно далеко. Черенок попал не в тот район.
– Здесь рядом Савеловский вокзал, а Нижняя улица за Белорусским, – объяснила хозяйка.
Обрадованный Черенок поблагодарил ее и минуту спустя, сопутствуемый пожеланиями счастливой новогодней ночи, распрощался с гостеприимной компанией.
В одиннадцать часов он снова очутился на знакомой уже площади перед Белорусским вокзалом и вскоре разыскал нужный ему дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Нашим Героев присвоили! Совсем неожиданно передали указ из Москвы! – сообщил Рогозин зашедшему на командный пункт начальнику штаба Гудову.
– Почему же неожиданно? – ответил Гудов. – Об этом мы знали. Я со стоянки ушел специально для того, чтобы первым поздравить их. Поздравляю! Горячо поздравляю, товарищи ветераны, – повторял майор, обходя награжденных и пожимая им руки. – Вы заслужили это высокое звание. Представляя вас к награде, мы не сомневались, что вы будете удостоены.
Радостно возбужденный Черенок хотел ему ответить, но запнулся и сказал только «спасибо». Пробежав взглядом по лицам товарищей, он еще раз взволнованно повторил:
– Спасибо!
Зазвонил звонок «желтобрюха». Гудов взял трубку и жестом приказал подать ему оперативную карту. Руки летчиков машинально потянулись за планшетами.
Группе Попова по расписанию надлежало взлететь первой. Из штаба дивизии конкретных целей не дали, а сообщили только район действий – плацдарм за Наревом, с тем чтобы командиры групп сами на подходе соединялись с радиостанцией генерала Гарина и непосредственно от него получали задания на поражение целей.
Группа пошла на взлет. Привычным движением руки Попов захлопнул фонарь кабины, дал газ и начал разбег. Интуитивно чувствуя, что машине пора отрываться от земли, он ослабил давление руки на штурвал и подождал прекращения толчков земли. Но самолет не отрывался. Попов потянул сильнее, но и после этого самолет не оторвался, продолжая стучать колесами. В сознании летчика мелькнула тревога – взлетная полоса кончалась. Взгляд eго молниеносно перекинулся на циферблат счетчика оборотов. Здесь все было в порядке – стрелка стояла на взлетном режиме. Аэродромное поле кончилось, началась пашня. Колеса тяжело забились в бороздах. Катастрофически быстро надвигалась стена леса. Не видя другого выхода, Попов дал форсаж и обеими руками что было сил рванул на себя штурвал. Самолет, задрожав, как в лихорадке, нехотя оторвался от земли и, цепляясь колесами за верхушки деревьев, с трудом полез в высоту. Низкая облачность не позволяла подняться выше ста метров, и Попов полетел бреющим полетом. Весь путь он озабоченно прислушивался к мотору, присматривался к приборам, но ничего ненормального не замечал, если не считать значительно повышенных оборотов винта да странно малой скорости. Правый ведомый его, Аверин, без конца выскакивал вперед, ругался, требуя увеличить скорость, но самолет Попова двигался так, будто сзади него по земле волочился якорь. Небывалое дело приводило его в крайнее изумление. Подлетая к реке Нарев, он вызвал станцию наведения и, получив от нее задание, еще больше изумился. Не фашистский ли радист подстроился? Попов переспросил паролем, и ему тут же по всем правилам было повторено прежнее задание – штурмовать лес севернее Макув, лес, который еще вчера был занят своими.
За двое суток боев советские войска быстро и успешно продвинулись на юг, расширили плацдарм по берегу Нарева и заняли город Макув. Гитлеровские части, которые до тех пор упорно сопротивлялись и цеплялись чуть ли не за каждую пядь земли, стали быстро откатываться на юг, ведя арьергардные бои. Слишком уж поспешный отход немецких частей вызвал подозрение. Началась усиленная разведка всеми средствами. И вот произведенные поиски дали неожиданный результат. Оказалось, что участок, ранее считавшийся самым безопасным, теперь стал самым опасным. Мнимое отступление фашистов было не что иное, как демарш – демонстрация, рассчитанная на то, что советские части, преследуя их, оттянутся от переправ и ослабят свой правый фланг. Отводя войска на юг, гитлеровцы немедля перебрасывали их снова на северный край плацдарма, где концентрировался мощный кулак для удара во фланг советским частям.
Не зная точно обстановки и замыслов командования, Попов был раздосадован тем, что его послали штурмовать какой-то там пустой лес. «Что это за цель?» Ничего реального, кроме бревен», – думал он. Но когда белые дымки разрывов со всех сторон облепили самолеты, когда между деревьями замелькали враги на бронетранспортерах и огромных грузовиках, ему стало ясно, что это и есть настоящая цель.
Сбросив бомбы со стометровой высоты, штурмовики с азартом стали прочесывать лес пушками. Несколько попаданий оказались удачными – в лесу начались взрывы, повалил дым.
Попов развернул группу на последний заход, как вдруг на одной из просек заметил серые контуры танков, замаскированных ветками. Не раздумывая, он бросил самолет под облачность, подал команду «атака!» – и круто пошел к земле. Серая облачность вокруг него покрылась красным многоточием злобствующих эрликонов. Попов нажимал на гашетки, но пушки молчали. Лишь один пулемет пустил тоненькую сиротливую струйку трассы, такую жиденькую, что летчик в сердцах плюнул и вывел самолет из пикирования. Боеприпасов больше не было. В это время в телефонах донесся напряженный, с болью хрипящий голос:
– Ребята… Я – Аверин… Я ранен… в грудь… Машина горит…
Попова словно кольнуло ножом. Он оглянулся и увидел самолет Аверина. Пикируя с небольшим углом, его машина, объятая пламенем, неслась на танки. Скорее инстинктивно, чем с разумным решением, Попов крикнул ему:
– Держись!.. Держись, дружок!
Но Аверин, очевидно, уже не слышал. Самолет его, все больше накреняясь на левое крыло, стремительно приближался к земле. И внезапно пораженные происходящим летчики услышали:
– Я – Аверин… Прощайте.
Над лесом взметнулся огненный столб. Попов вздрогнул, облизал соленые, пересохшие губы. Только сейчас он почувствовал, что самолет его стал необыкновенно легким. «Как ласточка», – мелькнуло в голове, но тут же он забыл об этом. Все его мысли были там, на той просеке, в набитом врагами лесу, где остался его товарищ. Все, что произошло минуту назад, запечатлелось в его душе на всю жизнь. Следуя на аэродром, он, и так всегда молчаливый, на этот раз словно онемел. На стоянке с виноватыми лицами дожидались его оружейники. По их виду можно было безошибочно догадаться, что совсем недавно им пришлось выдержать небывалый разнос. Красный, с расстроенным лицом старший техник по вооружению сказал:
– Товарищ старший лейтенант, прошу извинить. Виноват. Вышла досадная ошибка. Эти вот, – показал он на оружейниц, – перестарались, умудрились подвесить вам в люки вместо двадцатипятикилограммовых бомб такое же количество сорокакилограммовых… Перегрузили на одну треть…
– Хм!.. – буркнул Попов и хотел что-то сказать, но только устало махнул рукой и пошел на командный пункт. Придя туда, он снял планшет, повесил его на рог, а сам вошел к Рогозину.
– Вот, Попов, познакомьтесь: корреспондент фронтовой газеты, – представил Рогозин летчику молодого смуглого лейтенанта, стоявшего у стола с блокнотом в руках. – А это, – показал он на Попова, – Герой Советского Союза старший лейтенант Попов.
Корреспондент и летчик пожали друг другу руки. Попов угрюмо молчал.
– У нас теперь четыре Героя. Три еще в воздухе. Сейчас прилетят, – продолжал Рогозин прерванный рассказ.
– Нет, товарищ капитан! – дрогнув в лице, резко произнес Попов. – Героев пять. Только… пятый не вернется. Он погиб, там… на просеке… Аверин…
Офицеры молча встали, склонив головы.
* * *
Колеса поезда Брест – Москва отстукивали последние километры. За окном вагона в морозном воздухе проплывали черные деревья, покрытые снегом, мелькали дорожные указатели, полосатые шлагбаумы переездов, телеграфные столбы с ожерельями изоляторов, обвешанных кривыми линиями проводов. Сначала провода бежали четырьмя рядами. Затем шестью, восемью… Перед самой Москвой проводов стало столько, что в глазах рябило. Облепленные инеем, они казались огромными гусеницами, ползущими из вечерней мглы. Но вот в тусклой дымке сумерек начали смутно обозначаться желтые огоньки, вырисовываться темные контуры строений великого города.
Черенок стоял у окна купе, припав лицом к стеклу, и смотрел на приближавшийся город. Он ехал в Москву впервые. Несколько дней тому назад его вызвал к себе командир дивизии Гарин. За образцовое выполнение боевых заданий и сохранение людей эскадрильи генерал дал Черенку тридцатисуточный отпуск. На фронте за подобные дела давались обычно другие поощрения, и неизвестно, кто подсказал Гарину отпустить его в Москву. Черенок был почему-то уверен, что это сделал Грабов, и за это чувствовал к нему безмерную благодарность. Город приближался. Спутники – «пушкари», с которыми он ехал от Минска, начали собираться, укладывать чемоданы. Обращаясь к Черенку, один из них, подполковник, сказал:
– Ну, старший лейтенант, подъезжаем к матушке… Если не разыщешь своих знакомых, приходи ко мне без стеснения. По-фронтовому… Места хватит. Адрес не забыл?
– Спасибо, товарищ подполковник, не забыл, – поблагодарил летчик.
– То-то же… Новый год в Москве надо встречать по-московски. В общем заходи.
Колеса застучали громче. Вагон качнуло на стрелках. Черенок надел свою новую шинель, взял в руки чемодан и первым вышел на площадку. Через пять минут он стоял уже на большой привокзальной площади. Мысль о встрече с Галиной волновала его. Он представлял себе ее радость, удивление, когда он войдет к ней в комнату под самый Новый год. Ведь его приезд будет так неожидан. Он нарочно не писал ей об этом.
По площади сновали машины, спешили люди, Нагруженные пакетами, бутылками, хлебом, полученным в магазине по карточкам. Лица их были озабоченными, усталыми.
Из писем девушки летчик знал, что она живет у своей тетки, на улице Нижней, в доме пять дробь девять, недалеко от Белорусского вокзала.
Он пересек площадь и, подойдя к милиционеру, спросил, как ему попасть на эту улицу. Милиционер заученным движением руки указал вдоль широкой улицы:
– Пройдите квартал прямо и – налево.
Черенок поблагодарил. Пройдя квартал, он остановился на углу и то ли от волнения, то ли оттого, что рассеянно слушал постового, свернул не налево, а направо и попал на какую-то темную улицу. С одной стороны ее тянулся высокий забор, с другой – жилые дома. Некоторое время бодро шагал вдоль забора. Замеченный им в начале улицы номер дома оказался трехзначным, и Черенок понял, что до дома Галины идти неблизко. Он взглянул на ручные часы – было девять. Впереди показалась женщина в стеганке, закутанная в платок. В одной руке она несла вязанку сухих щепок, в другой маленькую елочку и в то же время прижимала локтем к боку небольшой сверток. За ней, немного позади, спотыкаясь вышагивал малыш с бидоном в руке и сквозь слезы плаксиво говорил:
– Я тебя просил, просил, а ты не купила… У Коли самолетиков целых два, а у меня ни одного.
– Подожди, сынок, папа наш с дедом-морозом все тебе пришлет. Вот придем домой, нарядим елочку, и ты увидишь. Я тебе картошки пожарю. Хочешь картошки?
Мальчик, то и дело перекладывая бидон из руки в руку, сопел. Черенок, поравнявшись с женщиной, спросил ее, как найти Нижнюю улицу.
– Нижнюю Масловку, бы хотите сказать? – останавливаясь спросила женщина.
Летчик пожал плечами.
– Вроде не Масловка, – сказал он. – Не знаю.
– Если Нижняя Масловка, то это совсем рядом. Пойдемте, я туда как раз иду… – предложила женщина и свернула в переулок.
Черенок нагнулся к мальчику, взял у него бидон, пахнущий керосином.
– Замерз, мужичок? – засмеявшись, ласково спросил он.
– Не-ет, я мороза не боюсь и фашистов не боюсь, – ответил мальчуган и шмыгнул носом. – Я и Цезаря дяди Семена не боюсь…
– Молодец! – снова засмеялся летчик. – Ты, оказывается, парень смелый. Как тебя зовут?
– Толя, – ответил малыш.
– А папа твой где?
– Папа на фронте, он с фашистами воюет, – серьезно ответил мальчик. – Папа пришлет мне подарок с дедом-морозом. Мама, а дед-мороз скоро придет?
– Скоро, скоро, сынок. Вот кончится война, – ответила женщина, устало вздыхая. – Теперь уже скоро… Наши в Польше, – добавила она, обращаясь больше к своим думам, чем к мальчику.
Вышли на освещенную улицу. Черенок остановился, щелкнул замком чемодана и, достав плитку шоколада, протянул ее малышу.
– Это тебе, Толя, от деда-мороза, – сказал он. – Бери, бери, не бойся.
Мальчик не верил своим глазам.
– Спасибо, – сказал он, беря шоколад, и, радостный, побежал вдогонку матери.
Черенок с л печальной улыбкой посмотрел ему вслед.
Всходила луна. Голубые лучи ее, путаясь в ветках и заиндевелых проводах, обдавали все вокруг сверкающими холодными искрами.
Разыскав нужный дом, летчик остановился, хотел позвонить, но в это время дверь отворилась и на улицу вышел человек в шубе с высоко поднятым воротником. На вопрос, здесь ли живет Галина Пучкова, он, прежде чем ответить, долго кашлял, а потом равнодушно сообщил, что дом этот действительно пятый, но никакой дроби девять нет, а гражданки Пучковой здесь никогда и не было. Он живет в этом доме безвыездно тридцать лет и кому, как не ему, знать своих соседей.
– Попробуйте поискать в Нижне-Масловском переулке, – посоветовал он, – это вот тут, недалеко.
Черенок пошел.
– Первый… третий… седьмой… – читал он номера в переулке. – Хм… А где же пять дробь девять?
Он огляделся. Между домами зиял пустырь с кучей земли и камней, запорошенных снегом. Шумная гурьба ребятишек развлекалась, съезжая с горки на куске загнутой жести.
– Эй, ребята! – окликнул их Черенок. – Где же здесь у вас номер пять?
На оклик подошли три мальчугана и обступили летчика, с интересом разглядывая его.
– Разбомбленный он… Здесь вот был раньше… – показал на пустырь один из них.
– Не может быть!.. – воскликнул летчик.
– Не сойти с места, если вру! – поклялся паренек.
– Еще в сорок первом, дядя… – подтвердил другой.
1 Черенок не знал, что делать. Ребята пошептались, и тот же паренек спросил:
– Дядя, а вы не к тете Вере приехали? А то она больше тут не живет…
– Нет, ребята, не к тете Вере…
– А-а… А мы думали, вы ее летчик… – разочарованно протянули мальчуганы.
– Так как же, ребята? – заговорил Черенок. – Где же мне найти этот пятый номер? Он должен быть обязательно. Вот история…
– Дядя, может быть, он в Нижне-Масловском тупике? – высказал догадку один из них, в заячьем малахае.
– А тут и тупик еще есть? – спросил летчик.
– Есть… есть… По той стороне.
Посещение тупика оказалось безрезультатным. Там стояло всего три дома. Черенок вздохнул, закурил и, огорченный, повернул обратно на большую улицу.
Часы показывали десять. Черенок замерз и порядочно устал. Постояв с минуту на перекрестке, он бросил папиросу, шагнул в первый попавшийся подъезд и громко постучал в дверь. Изнутри доносились голоса, звон посуды. В распахнувшейся двери появилась молодая женщина в нарядном платье и белом передничке.
– Извините, пожалуйста, за беспокойство, – сказал Черенок. – Я приезжий. Не могу найти – дом пять дробь девять на улице Нижней.
– Нижней? – подняла, вверх брови женщина и, смерив его взглядом с ног до головы, рассмеялась.
– Заходите, – решительно сказала она, пропуская его в переднюю и закрывая дверь. Глаза ее еще раз с лукавством окинули фигуру летчика.
– Откуда вы?
– С фронта.
– С самого фронта? – ахнула женщина и скрылась за портьерой, откуда доносились звуки гитары. Вкусно пахло жареной рыбой.
«Люди уже на вечеринку собираются, – подумал Черенок, – а я… Дикий случай! Приехать в Москву под Новый год и потерять ориентировку. Позор!»
Он ждал и мысленно ругал себя за опрометчивость, за выдумку приехать неожиданно. Мысли его были прерваны шумом за портьерой. В следующую минуту он стоял словно в цветнике, окруженный смеющимися нарядными женщинами.
– Вот шутник какой вы, дед-мороз! На Нижнюю шли, а на Нижне-Масловку попали!.. – погрозила ему пальцем та, что открыла дверь…
– Честное слово, правда… – оправдывался сконфуженный летчик.
– А зачем вам Нижняя? Кто у вас там?
– Невеста моя… – нечаянно сорвалось у Черенка с языка, и он покраснел еще больше.
– Не-ве-ста-а? У-у!..
Женщины засмеялись, переглянулись.
– А чем мы не невесты? – сказала одна из них, озорно поводя перед ним плечами.
– Ира, что за шутки? – пристыдила ее хозяйка и, теребя пальцами передник, стала объяснять, где находится Нижняя улица. Как оказалось, это было довольно далеко. Черенок попал не в тот район.
– Здесь рядом Савеловский вокзал, а Нижняя улица за Белорусским, – объяснила хозяйка.
Обрадованный Черенок поблагодарил ее и минуту спустя, сопутствуемый пожеланиями счастливой новогодней ночи, распрощался с гостеприимной компанией.
В одиннадцать часов он снова очутился на знакомой уже площади перед Белорусским вокзалом и вскоре разыскал нужный ему дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37